Текст книги "Только по любви"
Автор книги: Дженнифер Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Или было все же что-то еще, какой-то металлический, слишком человеческий запах? У Рэнда сжался желудок, когда его мозг с запозданием определил запах свежей крови. Желчь поднялась у него в горле и он сглотнул ее, выругавшись шепотом.
Отойдя обратно к входу, он снял факел с держателя. Крепко зажав его в кулаке, он с неохотой пошел по своим следам.
Жюльет д’Амбуаз неуклюже лежала у подножия лестницы, которая вела в личные комнаты хозяина цитадели прямо за возвышением в большом зале. Ее глаза были остекленевшими, голова повернута под странным углом, но она не упала из-за несчастного случая, она умерла не из-за сломанной шеи или травмы головы. Ее горло было перерезано, перерезано так жестоко, что голова наполовину отделилась от тела.
Ее волосы казались живыми, сверкая медными бликами в неровно горячем свете факела, который он держал над ней, а ее кожа отражала его розоватое сияние. Рэнд, вспоминая ее смех в начале лета, ее мужество, когда она рожала, ее радость и гордость быть матерью, почувствовал, как его горло стиснуло. Он закашлялся, почти задыхаясь от ярости и мучительного неожиданного горя. Она была такая молодая, такая веселая в ее затруднительном, неопределенном положении и прожила так мало, так мало.
Свет факела блестел также на кончиках ее распущенных волос, которые переходили в лужу крови. И хотя ее кожа все еще сохраняла слабый след тепла, это не имело значения. Он пришел поздно.
Слишком поздно.
Если только это не было бесплодной затеей с самого начала. Была ли ее просьба о помощи настоящей, тайно переправленной из места заточения каким-то образом? Или она была написана по приказу того, кто убил ее? На эти вопросы, возможно, никогда не будет ответа.
Рэнд ничего не мог сделать для этой леди. Но он мог помочь ребенку, которого она родила.
Поднявшись, переступив через тело, он начал искать комнату за возвышением. Он ничего не нашел, но не отчаялся. С непреклонным упорством и тщательностью он обошел оставшиеся комнаты цитадели, сначала на нижнем этаже, затем выше. Он не пропустил ни одной комнаты, сундука, склада оружия, вделанного в каменные стены, – ни уголка, ни щели. Он нашел разные маленькие предметы одежды младенца, грубую деревянную колыбель, которую используют вилланы в своих домах, но которая не годится для нежного грудного младенца, названного Маделин.
Когда он проходил по верхнему коридору, в дальнем конце которого находилась бойница, он мельком увидел вспышку света. Добравшись до бойницы за несколько длинных шагов, он опустил факел, встал с одной стороны и осторожно выглянул.
Отряд людей подъезжал к цитадели, их головы качались в унисон с факелами, которые они держали. Пламя отбрасывало огненное, адское зарево на пыль, которая оседала на их пятках. Они были в доспехах, так как металлические кирасы сияли медью и золотом, отражая свет, и их копья и пики ощетинились, как мех какого-нибудь большого зверя.
Древняя цитадель была действительно ловушкой и хорошей приманкой.
Рэнд отпрянул от бойницы, рванул по коридору и вниз по мелким каменным ступеням. Впрыгнув в большой зал, он зашагал к выходу.
Он был почти там, когда услышал хныкающий плач, как писк наполовину притопленного котенка. Циновка заскрипела и разорвалась под его ногами, когда он резко остановился. Подняв факел высоко, он оглянулся вокруг.
Что-то бледное под столом на козлах бросилось в глаза. Мгновенно он был на коленях рядом с ним, вытаскивая его из-под досок, которые держались на шатких опорах. Это была маленькая, твердая доска, шире вверху, чем внизу и обмотанная ярдами белой ткани. К ней был привязан слабый и несчастный младенец.
Нельзя было терять ни минуты. Вытащив нож из ножен, он разрезал льняные пеленки, вытащил из них ребенка. Жюльет, должно быть, несла ребенка, когда ее настигли сзади. Доска, обмотанная тканью, защитила маленькую Маделин от серьезных повреждений, но, возможно, она была потрясена резким падением и поэтому молчала. Или убийца не заметил ее, или оставил умирать, если никто не отзовется на мольбу ее матери.
Освободив младенца от неудобных пеленок, он засунул его в свой дублет, поморщился, почувствовав запах, который исходил от него. Поддерживая головку своим плечом, он застегнул дублет, но не до конца, чтобы попадал воздух. Возможно, тепло его тела и биение его сердца дали какое-то утешение, так как младенец прекратил плакать.
Встав на ноги со своей ношей, Рэнд затоптал пламя факела, затем в несколько прыжков достиг входа. Он простучал каблуками по каменным ступеням, чуть не упав на живот в спешке. Тень стоял там, где он его оставил. Он схватил поводья и потащил большого коня к задним воротам, которые заметил раньше механически – результат слишком многих битв против превосходящих численностью войск.
Он не сразу сел на коня, когда покинул цитадель, а повел коня вниз по набережной, на которой возвышалась внешняя стена. Используя огромную каменную глыбу как прикрытие, он пробирался через широко разросшийся кустарник и папоротник, уклоняясь от веток, цепляясь за колючки шиповника, пока не добрался до леса. Затем он сел на коня, но сдержал порыв броситься вскачь. Держась глубокой тени границы леса насколько это было возможно, он вел Тень медленным шагом. Только когда он был уверен, что отряд мужчин въехал во двор замка и был уже внутри его, он пришпорил серого и пустил галопом. Наклонившись к мощной шее коня, держа младенца одной твердой рукой, он поскакал в Лондон, в Вестминстер.
Дождь, который собирался всю ночь, начался, когда он был на полпути. Рэнд был рад ему, так как из-за серой завесы будет гораздо сложнее найти след. Он также проклинал его, так как он пресекал все его попытки услышать погоню, превратил дорогу в реку грязи, что замедляло ход, и промочил его насквозь, кроме того места, где он согнулся над ребенком. Тем не менее маленькая Маделин была более-менее в сухости и тепле, и это все, что имело значение.
Что же с ней делать? Он вряд ли мог появиться во дворце с младенцем на руках. Ее плач и потребность в кормилице привлекут внимание и вызовут неизбежные вопросы среди слуг. Генрих узнает об этом до рассвета.
Изабель узнает об этом даже раньше. Что подумает она, если он появится с ребенком другой женщины? Будет ли она рада доказательству того, что он не убивал малютку? Придет ли в ярость, когда он попросит помочь спрятать ребенка? Возьмет ли она младенца в нежные руки или поднимет шум?
Конечно, он мог передать Генриху. А если король узнает, что Маделин – дочь Леона? Что станет с ней тогда? Или Генрих уже знал это, и смерть мадемуазель Жюльет была расплатой за ее измену? Если Маделин была уже оставлена умирать, что мешало этому случиться снова?
Нет, требовалось какое-то временное убежище для этой малышки, и скоро. Должно быть, прошло несколько часов с тех пор, как ее кормили. Она не протянет дольше без этого.
Было только одно решение, которое он видел, как ни старался найти другое, пока мили грохотали под копытами боевого коня. Рэнд презирал его, чувствовал, что подводит Жюльет, рассматривая его, и все же это было лучше, чем отдать ее врагу.
Дэвид ждал у конюшни рядом с таверной, как и договаривались. Когда Рэнд обратился к нему за советом, парень сразу же назвал женский монастырь святой Терезы. Все, что мог сделать Рэнд, – выразить согласие. Трус, которым он себя в этот момент считал, отдал теплое тельце младенца в молодые руки оруженосца, затем ушел, чтобы не видеть, как его забирают монахини.
Изабель спала, когда он проскользнул в комнату. Или он думал, что спала, когда стоял, прислушиваясь к ее тихому, ровному дыханию за балдахином. Он вздохнул, благодарный за этот маленький дар. Перемещаясь с большой осторожностью, он разделся догола, помылся с большим количеством пены, понюхал свою грудь, куда прижимал младенца, и помылся снова. Он растер свое тело полотенцем, чтобы хоть немного согреться, затем отбросил его в сторону и украдкой направился к постели.
– Ты можешь идти и спать с лошадью, которой пахнешь, – сказала Изабель в холодном гневе. – В моей постели нет места для неверного мужа.
Он пахнул лошадью? Рэнд поднял свою правую руку с носу, думая, что проглядел эту вероятность. Не обнаружив ни следа его, он стал подозревать, что запах исходил от одежды, которую он бросил в кучу на пол. Однако он не будет спорить, так как давно заметил, что у женщин более чувствительные носы. Все же несправедливость этого и ее обвинение были как удар хлыстом после предательств, горя и тяжелых испытаний этой ночи. Ярость придала огня его голосу, когда он за один шаг добрался до кровати и раздвинул занавески.
– Моя кровать, – поправил он, – и единственная, которую я использую для любви, единственная женщина в ней, которая у меня будет сегодня.
Изабель села, так что льняная простыня, которая покрывала ее, соскользнула вниз на колени. Он мог разглядеть только ее очертания в полумраке комнаты, стройную и теплую фигуру; у него руки чесались прикоснуться, почувствовать, обнять ее. То, что он вообще мог ее видеть, говорило о том, что через непрекращающий-ся дождь приближался рассвет.
– Ты ожидаешь, что я поверю в эту сказку, когда тебя не было всю ночь? – требовательно спросила она.
– Мне все равно, во что ты веришь, пока ты будешь лежать и позволишь мне обнимать тебя. – Откинув простыню, он проскользнул под нее и лег рядом с Изабель, укрыв их обоих.
– Нет, – резко сказала она, отталкивая его, когда он потянулся к ней.
Это было слишком. Он устал, замерз и был удручен смертью молодой француженки, которая не сделала ничего, кроме того, что позволила любить себя. Его гордая, высокомерная жена уже однажды отказала ему сегодня. А сейчас он был к тому же несправедливо обвинен, как несправедливо обвинялся с тех пор, как она приехала к нему. Ну уж нет! Она ему уступит.
Рывком он перекатился на нее, прижимая ее бедра своими длинными ногами. Схватив жену за предплечья, он проскользил пальцами вверх, чтобы придавить ее запястья к матрацу рядом с лицом Изабель, при этом обращаясь осторожно с травмированным пальцем. Он протолкнул свое колено между ее коленями и развел ноги Изабель, придавив ее своей грудью, впитывая мягкость ее груди, трепет ее живота. Жар, который шел от ее кожи, бросил его в сильную дрожь с головы до пят.
Он ожидал, что она будет бороться, задыхаться и угрожать, пока не станет умолять. Он думал заставить ее лежать неподвижно, признавая его право лежать рядом с ней, если не больше.
Этого не произошло.
– Ты замерзший, – сказала она удивленно, когда дрожь передалась ей. – Где ты так промерз?
– Дождь, – с трудом вымолвил он, – и долгая поездка почти впустую. – Он не мог разжать челюсти больше, иначе его зубы начинали стучать. Он чувствовал, что весь дрожит, почти болен. Это был не просто холод, внезапно понял он, а последствия опасности, сильная пульсация крови, которая осталась после того, что произошло. Как и с безумием битвы, в ее центре была потребность противостоять страху, отрицать человеческую слабость, человеческую смерть.
Он хотел рассказать Изабель, что он видел, чтобы облегчить словами вину за то, что не смог предотвратить беду. Объяснить, что он не имел отношения к конечному исходу, и услышать, что она освобождает его от ответственности. Это было невозможно. Начав, он не смог бы остановиться. Кроме того, ей не нужно держать в уме такой ужас, если он сможет сдержаться.
Вместо этого он ее поцеловал, нуждаясь в теплых глубинах ее рта, ее сладкой готовности и еще более сладком прерывистом дыхании. И чудо из чудес, она встретилась с ним губами, открылась ему, впустила его язык в свое драгоценное тепло.
Внезапно он стал жадным, алчным зверем, который не мог прижаться к ней достаточно сильно, не мог до конца наполнить руки ее телом, его мягкостью, ее влагой и исходящим теплом. Она стонала, извивалась в его объятьях, такая же дикая в своем желании, как и он. Они сошлись, задыхаясь, сжимая руки, скользя по холмам и впадинам, ныряя в чувствительные долины, исследуя губами и языком с бездумным намерением. Они катались по кровати, их ноги были сплетены. Он передвинулся, чтобы поднять ее над собой, и посадить на свою вставшую плоть, подставив руки под ее бедра, побуждая ее, молча требуя ее окружения. Она приняла его, немного задыхаясь от глубины его проникновения. Затем она выгнулась, опускаясь на него еще больше, закрыв глаза, с низким гортанным звуком удовлетворенного желания.
Он поднял голову и верхнюю часть тела, нашел ее грудь с отчаянным голодом. Сосок был таким сладким на его языке, такой нежный кусочек. Он сосал его, скользя руками по ее ребрам, чтобы прижать ее ближе для своего удовольствия. Она слегка покачивалась на нем, затем сильнее, и еще сильнее, пока он не вынужден был отпустить ее, чтобы она могла двигаться свободнее.
Тогда она наклонилась вперед, покачивая густым, сладко пахнущим занавесом своих волос. Он чувствовал, как их концы хлещут по его лицу, как она крепко вцепилась руками в его плечи, сжимая кости под ними, когда скользила в горячей влаге, которая текла из нее потоком. Он выгнулся к ней, врезаясь вверх, устраиваясь так крепко в ней, что он чувствовал биение ее сердца, чувствовал ее быстрое, тяжелое дыхание, чувствовал дрожь глубоко внутри нее. Он чувствовал быстрое течение ее крови, ее жизни и был безумно рад.
Внезапно она напряглась, держа его твердой хваткой наездника, сильнее, чем он мог представить, торжествующая в своем обладании. Он дал ей то, что она хотела, его неподвижность, его принятие. Дал ей это, пока она не вздохнула, пока не расслабилась и не упала ему на грудь.
Тогда он повернулся вместе с ней, подняв ее колени, чтобы полностью подогнать под себя, когда взял ровный ритм, такой же бесконечный, как и дождь, который лил с крыши и стекал во двор конюшни. Он взял ее, проникая в нее, подгоняя ее под свою форму, наслаждаясь ее жаром, ее принятием, которое ничего не утаивало. И все же он боролся каждым мускулом, твердым, как камень; твердым, как сталь, намерением; каждой йотой своей воли, ожидая, нуждаясь в том, чтобы она сдалась.
Ее глаза широко раскрылись, и она посмотрела в его лицо, когда ее тело напряглось снова, содрогаясь перед ним, вокруг него, втягивая его глубже. Он удвоил усилия, заставляя их обоих кружиться в безумии до того мига, когда их больше не было двое, а только одно целое. Она была его, он – ее, хотела она его или нет. Она не будет спать отдельно от него, не будет избегать его, не будет, не сможет, никогда…
Если только…
Если только он будет вынужден отпустить ее.
Позднее, когда он лежал потрясенный в полудреме с Изабель, прижатой к изгибам его тела спиной, так что ее ягодицы упирались ему в низ живота и ее грудь лежала в его руке, обутые в сапоги ноги протопали в его сны. Он не мог пошевелиться, хотя знал, что предвещал этот звук. Он был охвачен почти суеверным страхом от того, как все происходило, фаталистическим повиновением воле его Бога и его короля.
Так и должно было быть. Он знал это с самого начала, боролся с этим со всей своей силой и волей, но бесполезно. Конец был там, в начале.
Проклятие Трех Граций настигло его.
Дверь комнаты с грохотом открылась, ударившись о стену за ней. Изабель вскрикнула, села. Она отодвинула балдахин одной изящной рукой, держа простыню у груди. Она была взъерошена, прелестна с волосами, струящимися вокруг нее, завиваясь на одном плече и сияя в утреннем свете, который пробивался через окно, в то время как ее грудь поднималась и опускалась вместе с быстрым дыханием.
Рэнд вспомнил на мгновение распущенные волосы Жюльет, запятнанные кровью, которые сверкали в свете факела. Отгоняя этот образ, он сел в кровати, подтянул колени к себе и натянул на них свою часть простыни.
Комната наполнилась вооруженными воинами в кольчугах и с алебардами. Они протопали внутрь, разбились и заняли позицию с обеих сторон двери. Между выстроившимися воинами прошло трио дворян. Среди них были Грейдон и Хэнли. Им предшествовал Мак-Коннелл, единокровный брат Рэнда, его лицо выражало боль, почти скорбь, когда он остановил свой взгляд на нем.
– Вставай, брат, и оденься, – сказал он, выходя вперед и останавливаясь меньше чем в ярде от кровати, положив руку на рукоять меча. – Мне жаль приносить дурные известия, но тебя приказано немедленно доставить в Тауэр.
– Нет, – прошептала Изабель, ее взгляд перебегал с мужчины на мужчину, как будто она не могла понять смысл их присутствия.
– Указ подписан собственной рукой и скреплен печатью Генриха, леди Изабель. Вот он, если хотите увидеть его.
Она вытянула руку тотчас же. Это был смелый жест, подумал Рэнд, для женщины, лежащей едва прикрытой в комнате, полной воинов, которые притворялись, что смотрят прямо перед собой, но украдкой бросали взгляд в ее направлении. Тем не менее ее взгляд был надменным, держалась она столь же величественно, как если бы была одета в бархат, вышитый драгоценностями. Взяв тяжелый пергамент, она пробежала глазами вниз по близко расположенным строчкам, легко разбирая латинские фразы. Цвет сошел с ее лица. Она закрыла глаза и снова посмотрела вверх только спустя мгновение:
– Но обвинение другое. Здесь говорится…
Рэнд знал, о чем там должно говориться. Несмотря на осознание того, что она увидела, это обожгло его сердце, как кислота. Его кулаки сжались на простыне, которая покрывала его бедра. Тихий звук чего-то рвущегося прервал тишину.
– В самом деле, – ответил Мак-Коннелл, его лицо было мрачным, когда он продолжил грубым голосом: – Обвинение теперь заключается в двойном убийстве. Мне жаль говорить вам, что мадемуазель Жюльет д’Амбуаз, мать ребенка, в сожжении которого обвиняется ваш муж, была убита. Она погибла прошлой ночью в месте, расположенном на некотором расстоянии от Вестминстера. Ее тело нашли после того, как мужчина, отвечающий описанию Брэсфорда, был замечен покидающим место преступления.
Пока Мак-Коннелл говорил, Грей дон прохромал вперед. Он наклонился, опираясь на палку, чтобы подобрать с пола промокшую рубашку, дублет и мятые, мокрые рейтузы, которые снял Рэнд.
– Да и вот доказательства того, что он был за пределами дворца. Было поздно, когда он ложился, полагаю, поэтому его оруженосец не привел это в порядок.
Мак-Коннелл быстро пожал плечами:
– Это все, что требуется.
Изабель сделала отпускающий жест, хотя она была так бледна, что ее кожа казалась почти прозрачной.
– Удалитесь, все вы, и дайте моему мужу одеться. – Она перевела взгляд с Грейдона на Хэнли, который стоял сзади с жадным взглядом в глазах, затем на открытую дверь, где появился Дэвид, топчась на месте с отчаянным беспокойством на лице. – Он присоединится к вам, когда покинет руки своего оруженосца.
– Боюсь, нам нельзя рисковать, – сказал Мак-Коннелл непреклонным тоном.
– Но у вас есть обещание Рэнда… – начала она.
– Которое он нарушил, когда его заметили за Вестминстером. Вы должны понимать…
– Хватит, – прервал его Грейдон, швыряя мокрую одежду в Рэнда, так что вода разлилась, когда она ударилась ему в грудь. – Он может надеть то, что под рукой, или идти без этого. Нам все равно.
Мак-Коннелл выглядел страдальчески. Рэнд гадал, было ли это притворством. Однако у него не было времени подумать над этим. Иначе Грейдон и Хэнли будут рады предлогу вытащить его голого из постели и комнаты, а он не хотел доставлять им такое удовольствие. Также он не хотел позорить Изабель таким недостойным уходом.
Он выскользнул из кровати и быстро надел мокрую рубашку и рейтузы, застегнул достаточно пуговиц для приличия и натянул свой дублет. Как только он одернул его, пара воинов подошла к арестованному. Рэнда резко повернули и заложили руки ему за спину. Они начали двигаться по направлению к двери, толкая его между собой.
Одним сильным рывком, который потащил обоих воинов за ним, он повернулся к Изабель.
– Я никого не убивал, – сказал он, говоря быстро и кратко, так как не знал, сколько ему позволят сказать. – Доверяй Дэвиду. Сама заботься о себе. Не верь ничему, что не исходит от меня.
– Я пойду к королю, как только будет возможность, – сказала она слова не громче шепота.
– Ты можешь попробовать, – сказал он. – Но если это ничего не даст…
– Нет! – закричала она, приложив руку ко рту, и слезы выступили на ее ресницах.
Он был так ошеломлен, когда увидел такое свидетельство беспокойства о нем, не веря своим глазам, что не сразу обрел дар речи:
– Если это ничего не даст, помни это. Я ни о чем не жалею.
Они снова развернули его и силой вытащили из комнаты. Дэвид
подобрал его сапоги и поспешил за ними. Рэнд посмотрел назад, пытаясь разглядеть жену между вооруженной охраной, которая выстроилась за ним и его тюремщиками. Изабель сидела на том же месте, оцепеневшая от шока, в кровати, которую они делили, льняная простыня и ее распущенные волосы были единственной защитой от пристальных взглядов. Казалось, она едва замечает их похотливый интерес. Она выглядела потрясенной, повергнутой в ужас.
Но Рэнд увидел еще кое-что, то, что научился распознавать с тех пор, как сделал леди Изабель своей женой. Это было то, что вызвало у него тихий смех и заставило его сердце подпрыгнуть высоко в груди.
Это была вспышка ярости, элегантной, свойственной леди, но убийственной в твердом взгляде ее насыщенно-зеленых глаз.
