Текст книги "Год багульника. Осенняя луна (СИ)"

Автор книги: Джен Коруна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Дождавшись утра, они молча собрались и двинулись прочь от катакомб. Лес начал редеть, а вскоре и вовсе закончился. Всадники выехали на дорогу. Здесь им надлежало расстаться – Кравой возвращался в Рас-Сильван, путь Моав лежал мимо города, на север. Они остановились, замерев в еще холодном свете восходящего солнца. Моав старалась не смотреть на солнечного эльфа… Он хотел что-то сказать, но она, мучительно вздрогнув, резко остановила его знаком. Он и сам почувствовал – произнеси кто-то из них хоть слово, и они уже не смогут найти в себе сил покинуть друг друга.

Они расстались без единого слова, без единого взгляда и рукопожатия, как те, кто расстаются навсегда… Круто развернувшись, Кравой с силой пришпорил коня. Побледневшая эллари, не мигая, смотрела, как пурпурный плащ полощется у него за плечами. Проводив его глазами, она еще некоторое время стояла в оцепенении, потом медленно съехала с дороги. Шагом доехав до ближайшей рощи, Моав медленно спешилась, привязала лошадь к ветке, легла в шуршащие прошлогодние листья и заснула тяжелым сном. Уже через день она вернулась к хэуру.

Глава 15. Снова вместе

Недели в отсутствии эльфы прошли лучше, чем ожидал Сигарт. Хотя место, где они договорились встретиться и где ему пришлось жить все это время, и было немного странным, тем не менее, ничего ужасающего с ним не произошло. Несколько раз по ночам он видел странные белые сполохи, мелькающие среди деревьев; он даже пытался подойти к ним, чтобы рассмотреть поближе, но при его приближении они начинали удаляться вглубь леса, точно пугливые животные. Сигарт так и не узнал, были ли они действительно живыми или это – просто местное атмосферное явление. Зато он нашел много других интересных вещей – например, тот самый лунный источник, воды из которого ему когда-то довелось выпить. Он набрел на него случайно, следуя за таинственными белыми огнями, и был удивлен, настолько существенно это место отличалось от той природной ванны, которая некогда исцелила его – в первую очередь, размерами: здешний источник был намного больше – почти настоящее озеро! Сигарт подумал, что в нем можно было бы отлично поплавать, но в последний момент решил не рисковать… Кроме того, в отличие от первого источника, этот явно носил следы облагораживания – его берега были выложены белыми мраморными плитами, а в воду до самого дна спускались белые ступеньки. От воды тянуло непривычным холодом – и это в августе месяце! – а на дне время от времени вспыхивали одиночные серебристые искры, похожие на маленьких рыбок.

Однако на этом странности местного леса не закончились. На обратном пути к лагерю хэур нашел удивительно красивую поляну. Она сплошь поросла высокими фиолетовыми цветами, такими же, мимо которых они ехали весной к целебному озерцу. Сигарт тут же узнал их тонкий сладкий запах – точно так же пахли волосы Моав! В последующие дни он часто приходил на это место и подолгу сидел среди душистых цветов – их аромат напоминал ему о маленькой эльфе… Пару раз во время такого отдыха перед ним возникали странные виденья – контуры деревьев расплывались, будто подернутые туманом, среди них начинали мелькать бледные, призрачные лица. Сигарт поднимался с земли, чтобы подойти к ним поближе, но они исчезали, тая в воздухе: видимо, хэуров лунная магия и впрямь обходила стороной. Однако, несмотря на это, Сигарт продолжал чувствовать себя несколько неловко в чужом лесу, а потому был искренне рад, когда, наконец, вернулась Моав.

Она приехала рано утром, верхом на симпатичной маленькой лошадке. Завидев сидящего на поляне хэура, спрыгнула с седла и в следующий же миг оказалась в его объятьях. Сигарт радостно целовал ее прохладные губы, зарывался лицом в белые волосы, а она ласково улыбалась ему в ответ… О том, насколько удачной оказалась ее поездка, она не сказала ни слова. Сигарту показалось, что она выглядела немного грустной, но он списал это на усталость с дороги; в остальном же она была такой же, как обычно – ласковой, трогательной, в меру ироничной.

Они решили не терять времени – на следующий же день они покинули волшебный лес и двинулись на север, туда, где вздымала свои гордые стены Серая цитадель. По мнению Сигарта, до нее оставалось не больше половины луны. Шли пешком – в отличие от лиафа, маленькая лошадка Моав вряд ли смогла нести двух седоков. Расседланная, она послушно брела за своей хозяйкой, самостоятельно находя пропитание и не требуя особого внимания. Если же не считать этого пополнения компании, то все было, как и прежде – каждый день эльфа и хэур ужинали у костра, ночевали в лесу, время от времени выходили к дороге, чтобы зайти на постоялый двор за продуктами и теплой ванной. Однако что-то подсказывало Сигарту, что прежняя легкость и беззаботность ушли навсегда: что-то случилось с его нежной эльфой за время разлуки, и усталость была здесь не при чем. Он не мог понять, что печалит Моав, чувствовал только, что она отстранилась от него, а заодно и от всего мира… Ее взгляд теперь был словно обращен внутрь себя, она мало говорила, часто сидела одна в стороне от лагеря, немало тревожа хэура своим странным поведением.

Однако и это было не все – с возвращением веллары появилось еще кое-что, что волновало Сигарта, поднимая со дна его рысьей души острую, инстинктивную тревогу. Запах! Дерзкий, будоражащий запах другого самца, чужака, притаившийся в тонких волосах Моав, в складках ее нежной кожи… Запах тревожный, как гарево пожара. Он таял, как зажженная свеча, становился все более слабым, но хэур все равно чувствовал его, и от этого ощущения в нем поднималась какая-то холодная злоба. Вернее, даже не злоба, а жгучее желание куда-то бежать, сражаться, что-то делать, дабы защитить то, что должно принадлежать только ему… Всеми силами Сигарт пытался унять это желание: он понимал, что в виду кейны Моав не могла изменить ему с другим, но зверь в нем упрямо не хотел успокаиваться. Он бушевал, подстрекал его, пока этот ненавистный запах не выветрился совсем – лишь тогда хэур вздохнул с облегчением, однако вскоре появились новые проблемы.

С началом осени Моав стала куда-то пропадать – на день, на два… Она уходила всегда внезапно, а каждый раз, возвращаясь, была особенно странной – то набрасывалась на Сигарта, ненасытно требуя долгой и страстной любви, то сидела неподвижно, как статуя, глядя в одну точку, и взгляд ее был пустым, как стекло. Хэура удивляли эти приступы страсти, сменявшиеся безразличием и слезами, удивляла необычайная мягкость ее тела, налитая упругость маленькой груди, которая вздрагивала от малейшего прикосновения. Он не знал, где ходила эльфа, не спрашивал ни о чем, только нежно гладил и утешал, когда она плакала, и жарко ласкал в моменты нахлынувшего на нее хищного желания.

Вскоре потянулись дожди – осенние, холодные, злые. Первый из них прошел над Рианом сильной грозой, точно глашатай осени. Крупными каплями он крутил листья, трепал кустики брусники, прибивал цветы. После дождя сильно похолодало. Даже Сигарт и тот кутался в свою накидку так, будто уже была поздняя осень. Моав шла рядом с ним, ведя в поводу лошадь; ее бледные губы от холода стали почти прозрачными, а руки казались тонкими, как у птички. Это не ускользнуло от внимания хэура.

– Может, переночуем на постоялом дворе, – предложил он. – Тебе надо согреться.

Эльфа безразлично кивнула – в последнее время она редко высказывала свои желания. Приняв это за согласие, Сигарт на ближайшей развилке свернул направо – в нескольких часах ходьбы отсюда должно было быть неплохое подворье. Память не подвела его – вскоре они уже сидели в натопленном зале за столом, уставленным едой. Моав ела мало, но выглядела поживее. Ее лицо перестало быть таким бледным: от тепла, идущего от камина, на скулах заиграл розовый румянец. Добравшись до постели, она тут же зарылась почти с головой в пуховое одеяло и уснула, как ребенок. Утром она выглядела веселой и спокойной.

– Доброе утро, мой остроухий Кузнечик! – приветствовал ее Сигарт. – Умывайся, одевайся, нас ждет сытный завтрак!

Когда они спустились в полутемный зал, из посетителей никого не было, если не считать одного сгорбленного старика, сидящего в углу. Очаг давно потух, хозяйка ушла на кухню мыть вчерашнюю посуду. Путники по привычке направились было к столу, за которым обедали давеча, как вдруг старик поднял голову и поманил эльфу рукой.

– Уважь старика, дочка, угости винцом, – проскрипел он, внимательно глядя на нее.

Сигарт подозрительно покосился на эту развалину, но в красных слезящихся глазах старика была скорее жалость, чем хитрость. Моав мягко взяла хэура за руку.

– Не переживай, я думаю, он не причинит мне зла. Это ведун, людской маг – может, он знает что-то важное.

Сигарт шумно выдохнул и уселся под стеной, всем своим видом демонстрируя крайнюю стадию рысьего недовольства. Ему показалось, что он где-то видел этого старика, но значения этой мысли он не придал – люди ведь все на одно лицо…

– Хозяйка, вина! – не оборачиваясь к кухне, крикнула Моав и подошла к столу, за которым сидел старик.

Тот медленно подался вперед, стараясь получше рассмотреть ее, и заговорил. Его голос звучал сипло, точно кряхтение старого дерева. Неразборчиво бросив короткую фразу, он знаком попросил эльфу сесть к нему; она вздрогнула и покосилась на хэура, но это было излишним – если до него что-то и доносилось, то это были лишь отдельные слова. Взяв стул, она села напротив старика и придвинула голову к нему. Со своего места Сигарт расслышал, как ведун говорил что-то невнятное о зиме, о реках – говорил со странной грустью, то и дело беря в свои заскорузлые руки маленькие ладошки эльфы… Он словно просил ее о чем-то, но о чем, этого хэур не смог разобрать. «Видно, клянчит хорошей погоды да снега побольше для своих полей – знает, что веллары на короткой ноге с луной!» – с неприязнью подумал он. Внезапно Моав глубоко вздохнула, – звук ее дыхания донесся даже до Сигарта, – устало закрыла глаза и тоже заговорила. Сигарту показалось, она о чем-то спрашивает старика; тот же теперь говорил так тихо, что даже рысий слух хэура не мог почти ничего разобрать. Наконец, эльфа высвободила руки и встала из-за стола. На глазах у удивленного Сигарта она обошла стол, крепко прижалась к груди ведуна и по-детски поцеловала его в морщинистую щеку. Затем, непривычно задумчивая, вернулась к хэуру.

– Если этот старый мешок наговорил тебе каких-то гадостей, я вытрясу из него душу, а остаток повешу на дерево на радость воронам, – предупредил Сигарт, оглядывая эльфу – та выглядела уставшей и бледной. – Что он там болтал про снег и про лед? Зима, что ли, снежная будет?

Моав улыбнулась – грустно, словно через силу.

– Да, снежная. Со льдом и морозом…

– И за это он потребовал вина?! Да я и сам бы тебе сказал, что снежная – вон зайцы разожрались, как свиньи… А у меня шкура уже почти как в декабре! Думаешь, с чего бы это?

– Ну, не кипятись ты так – не у всех же есть такая полезная шкура, да еще и такие симпатичные уши… – произнесла она, легонько касаясь пальчиком жестких кисточек на концах ушей хэура.

Сигарт собрался было обидеться, но Моав выглядела такой расстроенной, что он решил пропустить это замечание мимо оных симпатичных ушей. Он со злобой глянул в сторону стола, за которым сидел ведун, но того и след простыл. Сигарт удивился – реши старик покинуть зал, он бы обязательно прошел мимо их стола. Однако, если честно, он был настолько раз тому, что тот сгинул с глаз, что не стал вникать в обстоятельства таинственного исчезновения – слишком уж печальной стала эльфа после их беседы…

***

Если бы Сигарт только мог предвидеть, сколько вреда принесет встреча в трактире, он бы в тот же вечер, не раздумывая, перекусил горло старому колдуну: Моав как будто заболела после этого разговора. Она таяла с каждым днем, точно сосулька по весне, все чаще сидела в стороне, не заводя обычных разговоров; переходы, которые она раньше преодолевала с легкостью, теперь утомляли ее. Им приходилось двигаться медленнее, постоянно останавливаясь на отдых. Бывали дни, когда эльфа успевала выбиться из сил еще до обеда, – даже в том случае, когда ехала верхом! – тогда ничего не оставалось, кроме как разбить лагерь.

Однажды ее нездоровье стало особенно явным. Это было на одном из постоялых дворов – Сигарт теперь все чаще настаивал, чтобы эльфа отдыхала в тепле… Маленький домик оказался уютным, а хозяева-гномы – на редкость гостеприимными. Развесив мокрые куртки у очага, Моав и Сигарт сели ужинать. Хэур быстро воспрянул духом – с довольным видом он обгладывал баранью ногу, запивая ее темным вином. Перед Моав стояла нетронутая тарелка с желтой вареной кукурузой, смазанной маслом. Сигарт отвлекся от еды и с тревогой взглянул на эльфу.

– Ты не заболела?

Она подняла на него глаза, казавшиеся особенно блестящими в полумраке трактира и сглотнула.

– Нет, со мной все хорошо – просто не хочется есть… Наверное, устала. К тому же, недавно было новолуние…

– Тебе надо как следует отдохнуть, мы слишком долго путешествовали без передышки, – мягко, но настойчиво произнес хэур.

Моав лишь слабо улыбнулась. Она и впрямь неважно выглядела – под глазами залегли темные круги, а бледное лицо стало еще белее. Сигарт сокрушенно покачал головой и снова принялся за баранину.

На следующий день эльфа действительно почувствовала себя лучше – правда, тени все еще не покидали нежное лицо, но в целом она выглядела намного бодрее. Несмотря на это, Сигарт заставил ее целый день пролежать в кровати – он сам приносил ей еду и питье, а в промежутках нежился в постели рядом с ней. Обрадованный, что отдых пошел ей на пользу, он и на следующее утро предложил остаться под теплой крышей еще на некоторое время, но Моав наотрез отказалась.

– Прекрати обращаться со мной так, будто я смертельно больна! – шутливо рассердилась она.

Сигарт успокоился. Однако вскоре ему снова пришлось испугаться за здоровье эллари, и на этот раз всерьез: через несколько дней после разговора в трактире, во время одной из ночевок в лесу он застал ее лежащей на его накидке – она вся съежилась, накрыв голову руками и поджав колени. В ответ на все расспросы Моав лишь сжималась еще больше, не произнося ни слова. Он так и не смог добиться от нее, что случилось. Наутро он твердо решил, что они сегодня никуда не идут.

– Мы не двинемся с места, пока ты не придешь в себя! – заявил он.

Этим же вечером Моав исчезла.

Глава 16. Когда иного выхода нет

Дождливые осенние сумерки серой пеленой накрыли лес, окружающий Мермин. Аккуратные дорожки размокли, с деревьев капало, все живое попряталось в норы. Спешащая в дупло белка прыгнула на ветку, сорвав целый град капель, легко перемахнула на увитую растениями крышу храма, любопытно заглянула внутрь, потянула черным носиком. В храме было тихо и спокойно. Холодные потоки стекали с крыши, но внутри было сухо: казалось, каменные стены встали непреодолимой преградой на пути осени. Маленькие сильфы спали в постельках, лишь изредка кто-то из них ворочался с боку на бок или лепетал во сне. Легкий дымок курился над каменной чашей, наполняя воздух приятным хвойным ароматом; Хега, в накинутой на плечи шали, неспешно переходила от одной колыбели к другой – там одеяло поправит, там покачает кроватку особо капризного сильфина. Осенью у Хранительницы особенно много забот: скоро зима – сильфам пора искать зимние убежища, а за многими малышами еще не пришли матери…

Неожиданно под сводами храма раздались чьи-то шаги. Хега подняла голову и застыла: в нескольких шагах от двери стояла Моав. Легкая походка веллары бесследно исчезла, она брела, как пьяная, в насквозь промокшей одежде. С трудом дойдя до Хранительницы, она тяжело рухнула на колени, заставив ту отпрянуть от удивления. Впрочем, удивляться было чему – всегда такая хорошенькая, эльфа превратилась в бледную тень. Почти прозрачными от холода руками она горестно закрыла лицо и уткнулась в холодный камень пола, рассыпав по его плитам мокрые белые волосы. Накатившие рыдания мешали ей говорить.

Изумленная Хранительница подбежала к безжизненно лежащей эльфе, попыталась ее поднять, но та с протяжным стоном снова повалилась на пол, будто придавленная каким-то горем. Тогда сильфа тоже присела на холодные плиты и крепко обняла ее. Тело Моав било крупной дрожью. Прошло некоторое время, прежде чем она, наконец, подняла голову – ее глаза горели безумным огнем, побелевшие губы дрожали. Сквозь судорожные рыдания пробились торопливые слова:

– Пожалей меня! Мне больше не к кому прийти за помощью!

– Успокойся, Моави! – прошептала сильфа, отогревая своими руками ее холодные ладошки. – Каким бы ужасным ни было твое горе, я сделаю все, что смогу, дабы облегчить его; каким бы ужасным ни был твой проступок, я встану на твою защиту! Только успокойся…

От ее теплых слов эльфа вся съежилась, как от удара, и вновь разразилась слезами. Ни о чем не спрашивая, Хега по-матерински гладила ее по волосам. Когда же Моав, наконец, немного успокоилась, она мягко заговорила:

– Ну, теперь рассказывай, что произошло.

Моав подняла голову и робко взглянула в ее блестящие глаза.

– Хега, я обрекла на смерть невинную душу…

– О чем ты говоришь? Чью душу?!

Эльфа горестно закрыла лицо руками.

– Моей дочери…

– Ты бредишь! Какой еще дочери?!

– Той, что послала мне Эллар, чтобы она росла у меня под сердцем!

Черные, как смоль, глаза Хеги гневно блеснули, спокойное лицо сделалось суровым.

– Ты не могла так поступить! – вскричала она. – Будь проклята мать, что решилась на такое!..

Эльфа отняла руки, испуганно заморгала, бледные губы в ужасе задрожали.

– Нет, нет! Что ты говоришь?! Я бы никогда…

Ее слова снова утонули в слезах. Упрекая себя в невольной вспышке гнева, сильфа продолжила гладить ее волосы.

– Выслушай меня! – взмолилась Моав. – Выслушай и тогда суди!

– Я слушаю тебя…

Рассказ эльфы был сбивчивым – его то и дело прерывали рыдания. Она поведала Хранительнице обо всем: о самой нежной любви, которую когда-либо знал Рас-Сильван, о разлуке, что так беспощадно растоптала ее, о жарком закате августовского дня, на миг вернувшем ей силы, и о новой жизни, что тихо росла в глубине ее тела – прекрасной дочери Краана и Эллар, зачатой на мягком лесном мху, в горячих объятьях солнечного эльфа…

Выслушав ее рассказ, Хега улыбнулась, однако улыбка ее была натянута.

– Глупая моя девочка! Эллар было угодно благословить тебя, а ты плачешь вместо того, чтобы радоваться…

Страшное выражение широко раскрытых синих глаз заставило ее замолкнуть.

– Нет, Хранительница, – хрипло прошептала Моав, – это не счастье, а горе! Ты ведь знаешь – мне не выносить его до срока!

Она согнулась пополам, уперев лоб в колени, и снова зашлась в плаче.

– Хега, что мне делать? Что мне делать?!

Лицо Хранительницы омрачилось, как если бы подтвердились ее худшие опасения. Она сделала последнюю попытку:

– Но, может быть, все не так, может быть, Сигарт…

– Нет, – оборвала Моав, – ему не под силу изменить то, что начертано в Книге Эллар – ни ему, ни мне! Я знаю это, и ведун сказал, а они не ошибаются! Сказал, что еще и лед не успеет на реках стать, как умру, что не видать мне больше снега! Я и сама чувствую смерть: она совсем рядом, она снится мне каждую ночь, страшная, черная…

Она горько улыбнулась, заставив Хранительницу вздрогнуть – на миг лицо эльфы стало прозрачно-желтым и неподвижным, будто мертвое, но следом ужасное видение исчезло – перед сильфой на каменных плитах сидела всего лишь мать, просящая за свое дитя. В волнении Моав прошептала:

– Этот ребенок – благословение! Он – награда за нашу любовь! Он не должен умереть! Тебе известны великие тайны жизни – подскажи, что мне делать! Как мне спасти мою крошку?!

Белые пальцы Моав судорожно вцепились в платье Хеги, взгляд забегал, точно сумасшедший. Сильфа некоторое время молчала, нахмурившись в раздумиях, затем, наконец, произнесла:

– Я знаю лишь один способ, как тебе помочь, Моави: ты должна отдать своего ребенка.

На едва просветлевшем надеждой лице эллари снова отразились боль и недоумение.

– Как это отдать?! Кому?!

– Тому, кто сможет взрастить его, когда его матери не станет в живых. Ты знаешь, кто способен на это…

– Но ведь я не сильфа – они не примут мою дочь!

Хранительница задумчиво покачала головой.

– Может быть и так, Моави, но ты должна попробовать. Здесь уж я ничем не могу тебе помочь – лишь ты сама сможешь это сделать.

Эльфа на миг задумалась, затем спросила:

– Если… если вдруг у меня получится, ты возьмешь к себе мою девочку, когда придет ее срок?

– Иди с миром – я позабочусь о ней, – заверила ее Хега.

Взгляд Моав сверкнул надеждой.

– Поклянись луной! – с жаром воскликнула она.

– Клянусь всем живым, что не оставлю твоего ребенка.

– И еще об одном хочу попросить тебя… – она умоляюще подняла заплаканные глаза. – Когда она окрепнет, отдай ее отцу – пусть ей достанется хотя бы его любовь.

– Обещаю, что выполню твою просьбу, иди, – сказала Хега, материнским жестом отводя волосы со лба Моав. Успокоенная, та тяжело поднялась с пола, еще раз взглянула на Хранительницу, точно все еще сомневаясь. Это не ускользнуло от сильфы.

– Иди и ничего не бойся, – тихо повторила она. – Поверь, Эллар видит дальше любого из смертных, она знает, кому послать новую жизнь…

Эльфа кивнула и, не ответив ни слова, нетвердым шагом направилась к выходу. Снаружи был уже поздний вечер – промозглый и дождливый, какие обычно бывают лишь к концу осени. Моав покрепче закуталась в курточку и, не глядя по сторонам, двинулась по тропинке.

***

Деревья блестели мокрыми стволами, переплетенные лианы с увядшими листьями висели порванным кружевом, среди них едва можно было различить хрупкую фигурку эльфы. Она брела через залитый дождем лес медленно и неуверенно, то останавливаясь, то снова заставляя себя двигаться вперед. Спутанные белые волосы налипали на лицо, но она не отводила их. Скрестив руки на груди, как будто обнимая маленькое невидимое тело, она тихо разговаривала с еще не родившимся дитям, напевала ему, улыбалась ласковой улыбкой. Вскоре она вышла на поляну с огромными деревьями, чьи намокшие, потрепанные осенью ветви упирались в самое небо. Могучие сикоморы, матери всех деревьев, они стояли в круг, мокрые, черные, и как будто враждебные. Несчастная эльфа поежилась и с выражением испуга провела глазами от корней до верхних веток. Тишина и огромность… Но делать было нечего: быстро утерев лицо, она подошла к самому высокому дереву.

Земля у ствола немного просела, в выемке стояли лужи, под ногами хлюпала грязь. Моав опустилась на колени прямо у самых корней дерева и растерянно заплакала. Ее плечи жалобно подрагивали, всхлипы были тихими и тоже жалобными. Некоторое время она плакала, не в силах успокоиться, потом рыдания ослабели. Зябко вытянув руки, Моав положила их на толстый узловатый корень. В болезненном оживлении она стала гладить корни, ствол сикоморы, одновременно лихорадочно шепча что-то на эллари, выражение страдания застыло на ее лице так, что казалось, оно там навечно. Она плакала, водила ладонями по коре, обращалась к нему, умоляя, но ничего не происходило: дерево продолжало возвышаться на ней величественной и бесстрастной громадиной. На лице эльфы отразились отчаянье и растерянность, некоторое время она еще пыталась упросить элефту, когда же стало ясно, что все бессмысленно, тяжело поднялась. Но сдаваться она не собиралась: пошатываясь, вся в грязи, насквозь мокрая, она побрела к следующему дереву, но, увы, и здесь ждала неудача. Великая мать деревьев не слышала ее. Ничего не происходило.

Дождь усиливался, начинало темнеть. Моав продолжала переходить от дерева к дереву, от постоянных рыданий и холода она обессилела и то и дело спотыкалась, костюм и руки были в грязи. Если бы кто-то увидел ее сейчас, то принял бы за бродяжку, так она была жалка. Она боролась неистово, убеждала и умоляла, но, в конце концов, силы ее иссякли: сидя на земле под очередным деревом, она прислонилась к мокрому стволу, он был твердым и скользким, по нему струйками стекал дождь. Закутавшись в тонкую куртку, эльфа закрыла глаза, застыв под деревом, и лишь иногда резко вздрагивала. Сумерки окружали ее, проглатывая, осенняя ночь опускалась на Серебристый лес.

Внезапно Моав открыла глаза и, дернувшись, оглянулась по сторонам, будто ища кого-то. В этот же миг где-то наверху послышался негромкий звук. «У-ху…» Скользя ногами по грязи, она поспешно поднялась и принялась осматривать кроны деревьев. Звук повторился: он доносился с дальнего конца поляны. Эльфа побежала туда. Вскоре она увидела то, что искала: на высокой ветви одного из деревьев сидела сова, черный вытянуто-круглый комок на фоне неба. Моав метнулась к дереву, на котором она сидела: оно было моложе остальных, с почти гладкой корой. Эльфа бросилась к его корням, упав подле них. Ее безучастность как ветром сдуло, слова сыпались с ее уст и были полны мольбы и отчаянья. Едва заметное шевеление над головой привлекло ее внимание, она взглянула вверх, и лицо ее просияло: ветви элефты, только что голые, были покрыты круглыми розовыми плодами. Моав изо всех сил обхватила дерево руками и прижалась к коре…

Всю ночь просидела она у корней могучего дерева, уходящих на неведомую глубину, говорила с ним, упрашивая беречь ее дитя, питать его соками, поднятыми из жирной земли. И дерево услышало ее мольбы… Тусклый рассвет застал Моав свернувшейся мокрым комочком в сплетенных корнях. Она тихо всхлипывала во сне, дрожа от холода. Она, наверное, и сама не знала, сколько пролежала так – дождливый сентябрьский день превратился в непреходящие сумерки без утра и вечера. Когда она встала, то едва держалась на ногах, но лицо ее было спокойным. Утерев мокрое от дождя и слез лицо, она в последний раз прижалась к шершавой коре и медленно побрела прочь от рощи, к храму. У его стены, переминаясь с ноги на ногу под дождем, ее ждала верная лошадка.

Глава 17. Связанные навсегда

После того, как эльфа безо всяких объяснений исчезла, на Сигарта накатила тоска. Он пытался вести себя так, будто ничего не случилось, будто встреча с Моав была лишь сном, приятным, чарующим, но все-таки сном, однако то, что прежде наполняло его жизнь ощущением счастья, больше не радовало его. Что-то изменилось в нем – раз и навсегда. Он напоминал себе дерево, вырванное с корнем из родной земли и брошенное засыхать. Не зная, то ли продолжать путь в Цитадель, то ли ждать, надеясь, что эльфа все-таки вернется, он бродил по лесу, то и дело возвращаясь на то место, где в последний раз видел Моав. В конце концов, он решил подождать – ведь до сих пор она всегда возвращалась!..

Он просидел на месте больше недели, но от эльфы не было ни слуху ни духу. Дожди не прекращались, они казались бесконечными – унылые и холодные, слишком холодные, как для конца сентября. Они заливали все вокруг, размывали дороги, превращая их в сплошную грязь. Сигарт продолжал ждать… Однажды он проснулся дождливой зябкой ночью от того, что явно почувствовал – на него смотрят. Он вскочил на ноги. Перед ним, закутавшись в куртку, неподвижно стояла Моав. Ее лицо осунулось, как после изнурительной болезни, заострив скулы, взгляд был пустым, тонкая кожа стала почти прозрачной. Проливной дождь потоками стекал с одежды ей под ноги. Сигарт понял – она вернулась. На этот раз насовсем. Быстро подняв с земли еще теплую жилетку, он обвернул ее вокруг Моав.

***

Когда они проснулись, дождь прекратился.

– Идем, – тихо произнесла эльфа, не глядя на Сигарта. – До Сиэлл-Ахэль путь неблизкий.

Хэур покорно кивнул – она вела себя так, будто и не было мучительных дней разлуки. А может, это и впрямь был сон?.. Он уже ни в чем не был уверен. Быстро собравшись и выпив чай, они привычно надели сумки и двинулись в путь. Моав шла впереди, ведя свою лошадку, Сигарт – за ней. Как всегда, он ни словом не обмолвился о ее загадочном исчезновении: он с удивлением понял, что ему все равно – главное, что они снова идут вместе куда-то, вместе ночуют на меховой подстилке в осеннем лесу. Даже приближение к Сиэлл-Ахэль, о возвращении в которую он столько мечтал, теперь печалило хэура, как будто Цитадель могла отобрать его возлюбленную.

Да и состояние эльфы все еще внушало ему опасения – она ходила словно во сне, ее движения были вялыми и неуверенными. Терпеливо и настойчиво Сигарт старался снова вернуть ее к жизни, к себе. Вскоре его нежные слова и трепетные ласки сделали свое дело – постепенно глаза Моав снова загорелись, белая кожа перестала отливать мертвенной синевой. Сила жизни брала свое, вновь наполняя ее истощенное тело, окрашивая бледные щеки в цвет утренней зари. Однажды утром она проснулась с удивленным взглядом, как будто только что вынырнув с огромной глубины своего одиночества. Увидев Сигарта, она горько расплакалась у него на груди, и вместе со слезами пролилось сковывавшее ее оцепенение. В этот момент они стали близки как никогда. Скованные одним сердцем и одной душой, точно узники – единой цепью, разные как день и ночь, они тянулись друг к другу, танцуя в вечных сумерках на грани света и тьмы. Эльфа больше не плакала – только легкая грусть продолжала витать в воздухе, все больше холодающем с приближением зимы.

Через пару дней лес закончился, дальше до самой Сиэлл-Ахэль были лишь голые холмы с небольшими рощами. До моста оставалось совсем немного – в одиночку Сигарт бы добрался до него дня за три, не больше. Но Моав, как и прежде, не хотела идти по дороге – по ней слишком часто проходили воины Цитадели. Чтобы избежать встреч с ними, эльфа и хэур двинулись по длинному кругу в обход тракта – почти под самым берегом реки. Хотя этот путь был намного более длинным, Сигарт не слишком расстроился – идти по безлюдным местам было куда красивее, чем по пыльной дороге.

Постепенно погода установилась, небо стало высоким и по-осеннему прозрачным, в нем белесой долькой висела набирающая силу луна. До полнолуния ей оставалась неделя. Моав больше не грустила – ночное светило и вправду положительно влияло на нее. Она даже пообещала хэуру научить его кое-чему из лунной магии – зря что ли он теперь носит знак Эллар! – но сбыться этим планам было не суждено. Однажды утром идиллия резко закончилась, и на этот раз не по вине Моав…

Когда она открыла глаза, хэур уже не спал. Он сидел рядом с ней, уныло опустив голову. Он выглядел расстроенным, на груди в вырезе рубахи виднелись алые полосы. Эльфа вопросительно глянула на кейнара.

– Похоже, наши прогулки закончились: мне надо явиться в Сиэлл-Ахэль как можно быстрее, – грустно сказал он. – Я сегодня же выхожу на дорогу – придется бежать рысью…