Текст книги "Мои алмазные радости и тревоги"
Автор книги: Джемс Саврасов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
ПОДВОДНИК ХЛЕБУНОВ
Одни из самых непредсказуемых на полевой работе в тайге людей – бывшие подводники. Не то чтобы нерадивые, неумелые или недисциплинированные. Работают они хорошо, многое умеют, а дисциплина у них в крови. Шесть лет службы на подлодках любого лодыря и анархиста приучат к работе и порядку. Но иногда в тайге бывшие подводники могут крепко подвести своих товарищей.
Находясь годами в замкнутом пространстве отсеков подлодки, не видящие ничего, кроме воды за бортом, они как бы дуреют, попав на природу. «Ошалевают», как говорят в Вологодской области. Их можно и понять: вместо тесных кубриков – пространство без конца и без края, море воздуха, бездонное небо над головой – всё это хоть кого из бывших подводников может свести с ума. Оговорюсь: не всех, разумеется, но вот такой пример.
В геофизической лаборатории Амакинской экспедиции одно время работал только что освободившийся из армии инженер Алексей Хлебунов. Армейскую службу он проходил на подводном флоте. Причем довольно длительное время: пять или шесть лет. Чем он занимался по службе, нам он не рассказывал, но инженерная подготовка у него была на высоте. Он знал моторы, разбирался в электротехнике и быстро освоил геофизическую аппаратуру.
Свои обязанности в полевом геофизическом отряде он выполнял умело и добросовестно. Не уклонялся и от любой хозяйственной работы, даже научился печь хороший хлеб в полевых условиях. Трудностей полевой работы он тоже не боялся. Приходилось ли топать на детализацию аномалии в дождливый день или ходить в маршруты в самое комариное время, – он не роптал и не уклонялся. Хотя с комарами и не был дружен, поскольку тайги до армии он не знал.
В 1965 году наш небольшой отряд высадился в верховьях реки Омонос, на притоке Биректе, близ природного коренного выхода кимберлитов – трубки Ленинград. Нам надлежало отобрать образцы пород из этой трубки и детализировать несколько аэромагнитных аномалий поблизости. Дело было в самом начале июня, когда тайга только что очистилась от снега и речной паводок был в самом разгаре.
На полевые работы Хлебунов попал впервые. Тайга произвела на него, по его словам, ошеломляющее впечатление. Весенняя зелень деревьев, бурная речка, чистейшие галечные косы, незакатное солнце (место это в Заполярье), обилие рыбы в воде и масса всяких пернатых в воздухе – всё это было ему в новинку, и восторженность прямо бурлила в нём.
У кого-то из знакомых еще в Нюрбе он позаимствовал ружьё. Охотником до этого он не был и с ружьем, по-видимому, имел дело впервые. Но в поле увлекся охотой не на шутку. Подстрелив несколько уток, он стал гоняться за гусями. Охота на гусей требует определённой сноровки, птица эта осторожная и подкрасться к ней на выстрел весьма сложно. Поэтому гуся он добыть не мог, хотя и очень хотел этого. Далеко отходить от лагеря я ему запретил, опасаясь, что он может заблудиться. Но однажды, вняв его настойчивой просьбе, разрешил пройтись вдоль речки до какого-то притока ниже по течению Омоноса, где он слышал, как гоготали гуси. Строго наказал не выходить за пределы долины реки. Контрольный срок возвращения назначил на вечер того же дня.
Вечером в лагерь Хлебунов не пришёл. Особой тревоги сразу это не вызвало, поскольку ночи в июне светлые и ходить по тайге ночью столь же безопасно, как и днём. Но он не появился на стоянке и утром следующего дня. Не пришёл и к обеду. Тут уже стало тревожно: ясно дело – заблудился.
Заблудиться в тех местах ничего не стоило, как и везде в равнинной местности Якутии. Если погода ненастная, то стоит отклониться от речной долины, и ты можешь мигом потерять ориентировку. В те дни, когда исчез Хлебунов, погода была пасмурная, солнце не показывалось, и шансов на то, что он может сам сориентироваться и выйти к лагерю, было немного. Компаса и топокарты он с собой не взял, определяться по деревьям в лесу – где север, где юг – не умел, словом, в лесу он мог запросто потеряться.
Когда он не пришёл и на утро третьего дня, мной почти что овладело отчаяние. Рации у нас в отряде не имелось, в те годы не было строгого запрета на вылет в тайгу без рации. Ближайшая геологическая партия, откуда мы могли связаться с базой экспедиции и вызвать вертолет, находилась в полусотне километров на реке Малая Куонапка. На нее мы и полагались, если бы в отряде случилось какое-то ЧП. Пройти летом полста километров в редколесье якутской тайги для опытного полевика особого труда не составляет. Но на тот момент стояла ранняя весна, все малые речки, летом почти пересыхающие, вздулись, и переправа через них стала целой проблемой. По меньшей мере пять полноводных речек надо было пересечь на прямом пути к Мало-Куонапской партии. Вода в речках снеговая, холодная, преодолевать их вплавь убийственно для здоровья. Малой резиновой лодки, которую можно было тащить на горбу, в отряде не имелось. Да и идти одному – тоже не полагалось по ТБ, а в отряде было всего три человека. Словом, обстановка сложилась безвыходная. Приходилось только ждать до того времени, пока упадет вода в речках. А каково в такой ситуации ждать! Кто бывал в таких передрягах, знает: можно свихнуться от беспрерывных мрачных мыслей.
Хлебунов вышел на стоянку только к концу четвёртого дня. И то по счастливой случайности: набрел на приток Омоноса и пошел по нему вниз. Это наставление он помнил: если заблудился и встретил ручей, то иди по течению, к большой воде, он тебя выведет. Конечно, он забыл о наставлении – держаться берега реки; погнавшись за гусем, он оказался за пределами долины и тут же потерял ориентировку. От души отлегло, но рубец на ней остался: даже по истечении сорока лет эта история не забылась.
Страсть Хлебунова к охоте оказалась какой-то неестественной: он готов был стрелять во всё, что двигается – летает, бегает, ползает. И когда он подстрелил гусыню с малыми гусятами (хотя разрешалось стрелять только в гусаков, которых легко опознать, поскольку они держатся на почтительном отдалении от выводков, а гусыни, защищая птенцов, бьются под ногами), ружьё пришлось у него отнять. Вернул ему ружьё я только через два месяца примерного поведения.
На следующее лето мы оказались с Хлебуновым на берегу озера Ожогино в бассейне нижнего течения Индигирки. Там повторилась та же история – он снова проштрафился, не вернувшись в контрольный срок с охоты. Отпросившись походить с ружьем три-четыре часа, вернулся только через двое суток. Особых опасений, что он заблудится, не было, поскольку озеро расположено в полугористой местности и со склонов возвышенностей просматривалось издалека. Но все жё тревожно: мало ли что с человеком может случиться в лесу. Подвернул ногу – и кукарекай, пока тебя не найдут. По возвращении его между нами произошел такой примерно диалог:
– Ты почему столько времени бродил в лесу?
– Я охотился.
– На кого ты охотился?
– На баранов.
– Ты что, видел горного барана?
– Нет, не видел. Но я сидел на тропе.
– А по этой тропе бараны ходят?
– Не знаю.
Такой вот азартный охотник, мог сутками сидеть на тропе и ждать горного барана. Тогда как бараны, может, раз в год проходят по этой тропе или совсем не бывают в этом месте. Привычка к охоте путём ожидания дичи на месте однажды крепко подвела Хлебунова.
Аэромагнитная партия, в составе которой мы были наземным отрядом, базировалась в полузаброшенном посёлке Ожогино на берегу Индигирки. У кого-то из сотрудников партии в один летний день отмечалась дата рождения и мы, как водится, дружно и весело её отметили. Выпили изрядно, но не сказать, чтобы чрезмерно. Хлебунов тоже был в компании и по окончании застолья попросил разрешения поохотиться на куропаток близ посадочной полосы. Разрешение на вечер ему было дано, но пришёл в поселок он только утром следующего дня.
Сразу мы не поняли даже, что с ним случилось. Его лицо опухло до неузнаваемости: один глаз заплыл совсем, другой едва просматривался через узкую щёлку, уши были в крови, словом, вид его был ужасен. На вопрос, что с ним произошло, он ответил, что лицо наела мошка. Оказывается, устав бродить, он прилег в сухом местечке и заснул. А поскольку был выпивши, то спал крепко и долго. Мошка же дело своё знала. Таким вот образом он был наказан гнусом за чрезмерное увлечение охотой.
Вскоре после возвращения с полевых работ на Индигирке его пришлось уволить за проступок в похмельном виде. Нельзя сказать, чтобы он много пил, но прикладывался к бутылке довольно часто. Выпивши, держался безукоризненно; сказывалось офицерское воспитание и, вероятно, выдержка подводника. Не всегда можно было поэтому определить – трезвый он или уже «под мухой». Однажды, обманутый его вроде бы трезвым видом, я отправил его работать в полевую лабораторию на дальнем Убояне. Там он, включая электростанцию АБ-4, забыл залить в картер масло. Естественно, клапаны заклинило, и станция была выведена из строя. В трезвом естестве он бы такой оплошности не допустил.
Мне не приходилось больше работать в тайге с бывшими подводниками, но предубеждение к ним осталось. Иногда даже закрадывается мысль: может быть, многочисленные аварии на наших подлодках тоже случались по причине приверженности некоторых членов экипажа к спиртным напиткам?
АХОВАЯ СИТУАЦИЯ
Так в народе называют почти безвыходное положение, в котором оказываешься по собственной ли глупости или по стечению не зависящих от тебя обстоятельств. Такое положение, которое грозит тебе потерей репутации, разорением или даже гибелью.
В подобную гибельную ситуацию занесло меня однажды, по неосторожности и из-за излишней доверчивости, в низовья реки Оленёк. Чуть-чуть было не пошли мы с напарником рыбам на корм, и спасло нас только чудо. Случилось вот что.
Закончив полевые работы, отряд наш вылетел в Мирный. Всех сотрудников одним рейсом самолета мы взять не могли, двоих пришлось оставить на последней стоянке. Базировался отряд на широкой косе, куда свободно мог приземляться Ан-2. Оставались ждать второго рейса два больших любителя рыбалки: Виктор Ильич Сорокин и Толя Коноплев, его закадычный друг. Виктор Ильич звал его «кореш». Это были такие друзья, которые ни минуты не могли пробыть, если оказывались вместе, без ссор и пререканий, но и жить друг без друга не могли. Они по доброй воле согласились ждать второго рейса, поскольку были заядлые рыбаки. А рыбалка в тех местах почти что сказочная. Тем более что по времени это была середина сентября, когда рыба спускается с притоков в большую реку на зимовальные ямы.
Самолёт удалось снарядить за ними не скоро, лишь во второй половине октября. Но за них мы не беспокоились; это были опытные таёжники, и продуктов у них оставалось достаточно.
Когда я летел за ними, стоял ясный солнечный день. Тайга и косы на Оленьке уже были покрыты снегом, река на плесах перехвачена льдом, но на прижимах с быстрым течением льда ещё не было. Палатки, в которых обитали Виктор Ильич с корешем, были видны издалека. Подлетев поближе, мы увидели В.И., который, хромая (одна нога у него была короче другой), обходил территорию без крупных валунов на косе, волоча за собой мешок с камнями. Таким путем он отмечал границы площадки на свежевыпавшем снегу, чтобы пилотам легче было ориентироваться при посадке.
Около палаток был заметен штабель, как нам с пилотами показалось, сложенный из мороженой рыбы. Но когда самолет подрулил к палаткам, мы увидели, что это не рыба, а дрова, заготовленные на случай долгого ожидания самолета. Лес от палаток отстоял далеко, натаскать такое количество дров стоило немалых усилий. Рыбы же у рыбаков не было совсем. Оказалось, что вскоре после ухода первого рейса по реке пошла шуга, потом начался ледостав, и они не могли ставить сети в нужных местах. Да и ленились, предпочитая возне с сетями в ледяной воде картёжную игру в тёплой палатке.
У нашего отряда была своеобразная традиция. Несъеденные за лето продукты, неистраченный бензин и кое-что из полевого снаряжения не вывозить после окончания работ на базу, а оставлять в тайге на месте последнего лагеря. Из того расчета, что в эти места все равно придется рано или поздно возвращаться. Если не на следующий год, то через год, а то и позднее. Продукты заколачивали в ящики, укладывали в железные полубочки или в непромокаемые мешки. Ящики и мешки подвешивали к прочному суку на высоком дереве, полубочки зарывали под мох в мерзлоту. Бочку с бензином прятали в лесу подальше от глаз проезжего люда.
Надо сказать, что такой способ оставлять на потом продукты редко бывал удачным. Ящики, несмотря на толстые доски, прогрызались какими-то хищными зверьками, верёвки подвеса тоже перегрызались, заначки падали на землю и доставались мышам и всякому мелкому зверью. Росомахи, на редкость пакостные существа, добирались до полубочек, переворачивали их и пожирали все содержимое. Несмотря, однако, на неудачный опыт в прошлом, привычка лабазить продукты оставалась.
И на этот раз надо было оставить на сохранение столитровую бочку бензина, не израсходованную незадачливыми рыбаками. На галечной косе залабазить ее было негде, тем более что паводковыми водами коса затоплялась. До леса катить бочку было далеко и несподручно. Решили переправить ее на другой берег, где и припрятать в курумнике на крутом склоне горы. На реке в этом месте был прижим с быстрым течением, русло сужалось до сотни метров, другой берег, казалось, вот он – рукой подать. Вода была совершенно чистой от шуги и льда.
У рыбаков имелись небольшая дюралевая лодка «Янтарь» и лодочный мотор «Вихрь». Последний они расхваливали как исключительно надежный и заводящийся с полуоборота. То есть проблемы переправить бензин на другой берег не было никакой. Бочонок закатили в лодку, я сел на весла, и мы с корешем отчалили.
Мотор действительно завелся с полуоборота. Мы лихо развернулись, я уже сложил весла, как вдруг... В двадцати метрах от берега мотор чихнул и заглох. Как ни дергал кореш за пусковую веревку, мотор не заводился. Я поспешил на веслах обратно к берегу, ибо течение несло нас под сплошной лед на плесе ниже переката. До берега было недалеко, но пристать к нему оказалось делом трудным. Береговая полоса реки была уже ранее покрыта льдом. Вода почти на метр упала, и береговая наледь на уровне груди не давала нам подойти к мелководью. Сильное течение было уже и под этой наледью, и нас несло дальше под сплошной лед на плесе. Если нас затянет туда, то, считай, все пропало: оказаться на кромке сплошного льда, хрупкого и ломкого в конце прижима, – верная гибель.
Лодку тянет под береговой лед. Кореш сидит, растерянный, и уже не пытается заводить мотор. Я изо всех сил цепляюсь за льдину, стараясь затормозить лодку. Руки скользят, обдираю их в кровь, но зацепиться не за что, лед скользкий, да и лодка уходит из-под ног. На помощь нам бегут пилоты и Виктор Ильич, но они явно не успевают, нас несёт быстрее них.
Но тут случилось чудо. То ли в течении около берегового льда образовалось завихрение, то ли течение воды замедлил береговой выступ косы, но лодку мне удалось притормозить и удержать ногами, пока не подбежали пилоты. Кореш бросил им чалку, и мы были спасены. Лодку вытащили на береговой лед, благо, он был прочным, и потащили её к самолету. Только взглянув на прижим реки с самолета, мы осознали, насколько близки были к гибели.
Такая вот невеселая история, но со счастливым концом. Злополучный мотор не заводился по той причине, что в карбюратор попала вода и там замёрзла. Но хорошо уже то, что мотор сдох вблизи берега, а не на середине реки. Иначе я не успел бы догрести обратно, прежде чем нас затянуло под лед.
ЧОЛОНЧОН
Не зная броду, не суйся в воду
Так называется один из притоков Большого Патома в его среднем течении. Это довольно крупная горная речка длиной около двухсот километров. Как и все горные речки – порожистая, а в период таяния снегов и после ливневых дождей – бурная и своенравная. Среди рыбаков Ленска она славится обилием хариуса, а среди охотников – оленями, медведями, соболями и прочей завидной для любителей охоты живностью. Попасть на Чолончон раньше было очень трудно, поэтому природа здесь долгое время находилась в первозданном состоянии. И лишь после появления вертолетов Ми-4 в конце пятидесятых годов на Чолончоне стали возникать заимки промысловиков и пристанища браконьеров. Среди лётного состава Мирнинского авиаотряда о Чолончоне ходили легенды, и любители охоты и рыбалки из пилотской братии правдами и неправдами стремились туда попасть.
Естественно, геологи и геофизики тоже не прочь были наведываться в этот район, когда представлялась такая возможность. Одно время туда засылались отряды Ботуобинской экспедиции для поисков золота, но работы эти были свёрнуты еще в конце шестидесятых годов. По алмазам же никакой зацепки не было, в складчатых районах Западного Алдана поиски их бесперспективны.
В конце семидесятых годов в районах, прилегающих к Большому Патому, велась Государственная гравиметровая съемка. Одна из партий экспедиции № 6, проводившей эту съемку, базировалась в знаменитом когда-то приискательском посёлке Витим (который прославлен Шишковым в «Угрюм-реке»). С инспекторской проверкой туда однажды направлялся Эрнст Келле, начальник шестой экспедиции. Мы с моим другом, Толей Верменичем, упросили его взять нас с собой, надеясь по случаю попасть на Большой Патом, который протекает невдалеке от Лены, почти параллельно ей. Надежды наши оправдались: через какое-то время мы оказались в устье Чолончона – в одном из самых живописных мест на Патомском нагорье. Забросил нас туда съёмочным вертолётом Генрих Желвис, начальник упомянутой гравиметровой партии. По времени года это были, как помнится, двадцатые числа мая.
В приустьевой части Чолончон разделяется на две протоки, как бы окаймляющие остров, поросший густым лесом. В день высадки с вертолёта от острова к руслу реки простиралась приличной ширины галечная коса. На ней в живописном беспорядке лежали толстые льдины, оставшиеся после спада паводковой воды. Мы выбрали на косе наиболее сухое место и расположились лагерем: поставили палатку, развели костер, смастерили кухонный стол, сварили что-то съедобное, отметили прибытие «материальчиком» и занялись текущими делами. Я ловил в протоках хариусов, Эрнст с Толей разделывали медведя, которого в тот же день привезли с гор вертолётчики. Медведь хоть и тощий был после зимней спячки, но все же хлопот с ним было немало. Тем более, что парни занимались свежеванием медведя впервые, и дело у них не очень спорилось.
Два дня прошли в хлопотах по хозяйству и освоению жизненного пространства на острове. Солилась пойманная рыба, провяливалась на солнце медвежатина, щипались и потрошились добытые Эрнстом утки. Словом, дел было много. Мы по-детски радовались, что попали в такое благодатное и живописное место. Тем более, что погода стояла по-летнему тёплая, а комары еще в большой массе не появились.
Но на третий день наше безмятежное существование было нарушено: мы заметили, что в Патоме начала подниматься вода. Этого мы никак не ожидали, полагая, что если льдины лежат на берегу, то паводок уже кончился. Лишь позднее мы узнали, что ледоход – это только начало паводка для горных рек. Да и не только для горных: по Лене первые льдины тоже остаются на берегу и лишь позднее смываются поднимающейся водой. С наступлением тёплых дней снег в горах начинает активно таять, что уже происходит после ледохода в реках, и только тогда имеет место наибольший подъем воды. Что и произошло с Большим Патомом. И тут мы оказались в пиковой ситуации.
Вода активно пожирала косу, и к концу третьего дня нашего пребывания в этом уютном уголке природы мы оказались прижатыми к лесу. Положение наше усугублялось тем, что мы не взяли с собой резиновых лодок для смены места, если нас будет подтоплять паводковая вода. Мало того, мы не догадались прихватить с собой приличный топор и двуручную пилу, если бы случилось рубить вертолётную площадку в лесу. Лес же на острове был с деревьями в обхват и рубить площадку надо было, даже при наличии инструмента, целую неделю. Рации у нас тоже не было, и запросить Желвиса о срочной помощи мы не могли. Такая вот сложилась ситуация, хоть караул кричи. Но кричи не кричи, никто не услышит, в радиусе сотни километров жилья нет. Вот в таком дурацком положении оказались мы, незадачливые любители рыбалки и охоты.
Вода уже залила наш костёр и место, где стояла палатка. Вещи пришлось переносить в голову косы, где еще оставалось немного сухого незатопленного берега. Еще пара часов, и пришлось бы нам перебираться в чащу леса, откуда забрать нас было бы чрезвычайно сложно. Вот в такой аховой ситуации и застал нас вертолёт, направленный Генрихом для нашего спасения. В Лене тоже стала подниматься вода, пилоты догадались, что на Патоме может быть то же самое. Колёсами вертолёт сел уже прямо на воду, хорошо ещё, что в голове косы было пока мелковато.
Таким вот образом мы познакомились с одним из живописнейших мест на Большом Патоме – одной из крупнейших рек в западной части Алданского щита. Ласково он встретил нас, но чуть было не искупал на прощанье. Долго потом «пилили» меня соучастники вылазки за то, что я, матерый полевик, вылетая на большую реку, не взял с собой резиновую лодку.
Медведя мы поделили на три части: желчь досталась Эрнсту (как лекарство для больной матери), шкуру навязали Анатолию Верменичу, которую он по приезде в Мирный тут же подарил какому-то приятелю, а я довольствовался мясом, с которым поимел немало хлопот: долго разносил его по знакомым в Мирном, пока избавился от последнего куска.
