Текст книги "Порочный миллиардер (ЛП)"

Автор книги: Джеки Эшенден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

И это заставило ее запаниковать.

Сделав глубокий вдох, она заставила себя взять себя в руки.

– Мне нужны мои вещи, Лукас, – она изо всех сил старалась говорить ровным голосом. – Как я уже сказала, через две недели у меня выставка, и она очень важна для меня. Это возможность, которая заняла у меня много времени, и я не могу ее упустить, – она сглотнула и сжала кулаки. Его лицо ничего не выражало, идеальные черты ничего ей не говорили. Его взгляд мог заморозить и огонь, и она знала, что он не поймет ее. Он был не из тех, кто разбирается в мечтах и страстях. Он не знал, каково это – хотеть чего-то настолько сильно, что причиняет боль. Годы она боролась за этот шанс, а теперь он был так близко, что она почти ощущала его вкус. И все же у нее не было другого выбора, кроме как попытаться достучаться до него.

– Это моя первая выставка, – продолжала она, четко выговаривая каждое слово. – Это была моя мечта, показать мои работы как художнику, с тех пор как я впервые взяла в руки карандаш. Я работала над этим в течение многих лет, и только теперь у меня есть что-то достаточно хорошее, чтобы показать, – она встретила его ледяной взгляд, желая, чтобы он понял. – Я не могу оставить их здесь. Они слишком важны.

Его взгляд скользнул по холстам, потом снова вернулся к ней.

– Если это так важно, я достану тебе еще холстов и красок. Ты сможешь просто нарисовать еще несколько.

Она чуть не рассмеялась. Нет, конечно, он не поймет. Почему она думала, что он сделает это?

– Я не смогу так нарисовать еще раз. Так не бывает. И даже если бы смогла, я не смогу сделать всю работу года за две недели. Мне осталось написать еще одну картину, а я не знаю, как.

Но Лукас молча смотрел на нее.

– Три минуты.

Под ее гневом, паника исказилась, и она обнаружила, что делает еще один шаг, так что оказалась стоя прямо перед ним. Затем, прежде чем смогла остановить себя, она протянула руку и схватила край его байкерской куртки, жесткая кожа была теплой под ее пальцами.

– Пожалуйста, Лукас, – она посмотрела ему в глаза, светло-голубые с серебром, такие красивые и в то же время такие ледяные. Цвет безоблачного, холодного, идеального зимнего дня. – Я должна забрать всю мою работу. Это обязательно. Я не знаю, что эти люди сделают с ним, если придут сюда. Я не могу все это оставить.

Он просто стоял, словно стена из черной кожи. Неподвижный, как гора, и такой же твердый. Его взгляд даже не дрогнул.

– Две минуты.

У нее перехватило дыхание. Господи, зачем вообще беспокоиться? Отец сделал все, что мог, чтобы разрушить ее мечты стать художником, таким же, как он, а поскольку мать делала все, что он говорил, то никак не помогала. Даже бабушка и дедушка Грейс, которые были единственными, кто поддерживал ее мечту поступить в художественный колледж, когда она была моложе, отступили, когда дело дошло до драки. Гриффин ценил ее искусство, но не очень-то им интересовался, и это ее устраивало, поскольку все, чего она хотела, – это чтобы ее оставили в покое и дали возможность творить.

Все эти люди, которые не понимали... Почему Лукас должен быть другим?

Она могла бы потратить больше времени, пытаясь переубедить его или устроить грандиозную сцену и заявить, что никуда не пойдет. Но она знала, что произойдет, если так поступит, он сделает именно то, что сказал, поднимет ее и вынесет из здания через плечо. Она, конечно, переживет это, но, возможно, не ее гордость.

Нет, как бы ей не хотелось сдаваться, ее единственным вариантом было сделать то, что он сказал, взять свои вещи и пойти с ним. Может быть, если она это сделает, то сможет убедить его вернуться и забрать холсты. Или, черт возьми, он не будет следить за ней круглые сутки, и она даже сможет сама сходить за ними.

Грейс отпустила кожаную куртку и отвернулась, пытаясь скрыть свое разочарование. Всегда было ошибкой давать людям знать, как сильно ты о чем-то заботишься, и это была ловушка, в которую она попадала каждый раз. Ошибка, потому что, конечно, они могут использовать это против тебя позже, использовать как способ манипулировать тобой, получить от тебя то, что им было нужно. Но она так и не научилась скрывать свои эмоции, а потом, когда стала старше, ее собственная упрямая натура отказалась даже пытаться.

– Молчи, – говорила ей мать, когда она была слишком громкой или слишком счастливой. Слишком злой, слишком грустный. Слишком вообще. – Твой отец работает. Он не любит шума.

А когда она была маленькой, то старалась вести себя тихо. Но когда горечь отца начала окрашивать ее жизнь, как полоса черной краски в чистый белый цвет, превращая все в серое, она перестала быть хорошей, тихой девушкой, которая все время держала себя под контролем. Вместо этого она позволила себе быть дикой.

Иногда это было хорошо, но чаще нет. Как сейчас, например.

Теперь она не могла избавиться от ощущения, что ей снова тринадцать, что ее мечты разбиты еще одним безразличным мужчиной.

Схватив сумку, она бросила в нее одежду, даже не обращая внимания на то, что это было. Затем она пошла в ванную за зубной щеткой, задержавшись лишь для того, чтобы смахнуть в сумку остальные туалетные принадлежности, включая свою коллекцию лака для ногтей.

Снова выйдя, она взяла сумку, затем сумочку. Она заставила себя встретить равнодушный взгляд Лукаса Тейта и на этот раз даже не пыталась скрыть ярость.

– Я знаю, что ты пытаешься защитить меня. И я знаю, ты думаешь, что моя жизнь важнее, чем мое искусство. Но без искусства моя жизнь ничего не стоит. Просто помни об этом.

Он посмотрел на нее долгим холодным взглядом, и у нее создалось впечатление, что страстные слова просто отскочили от него.

– Тогда следуй за мной.

А чего ты ожидала? Что он передумает?

Конечно, нет. Потому что никто никогда этого не делал. Она сказала Гриффину, что не хочет, чтобы он снова уезжал, что устала от одиночества, но он не послушал ее. Он вернулся, даже не поговорив с ней об этом. И когда отец отказался принять предложение бабушки и дедушки оплатить для нее колледж искусств, они не стали спорить.

Лукас был просто еще одним в длинной череде людей, которым было наплевать.

Единственным, кто заботился о ней, была она сама, что делало эту ситуацию, где она была во власти чужих решений, гребаным кошмаром.

Она не хотела никуда идти с ним. Ей хотелось кричать в его обтянутую кожей спину и швырять вещи. Или сидеть на полу и не двигаться. Пусть посмотрит, сможет ли он поднять ее и вынести из здания.

Но она ничего этого не сделала. Она молча последовала за ним по коридору к лифту и спустилась на первый этаж. И она последовала за ним туда, где он припарковал свой мотоцикл, села, когда он сказал ей.

И когда он сказал ей держаться за него, она повиновалась. Без слов. Чувство, будто она каким-то образом предала себя, сдавшись.

На этот раз поездка не была захватывающей, и она ничего не почувствовала, когда он припарковался на подземной парковке под белым зданием, а затем повел ее к лифту. Лифт был намного лучше, чем в ее доме, и они поднялись на верхний этаж. Но она не замечала этого.

Когда двери открылись, и она вошла в большое гулкое помещение, ее внимание было приковано к темным полированным половицам под ногами. Она не хотела оглядываться. Ей было все равно.

Только тут она заметила цвета на полу перед собой. Красные, синие, зеленые и золотые тона. Как странно. Как свет сквозь витражное стекло. Она подняла голову, чтобы посмотреть, откуда он здесь, и у нее перехватило дыхание.

Она стояла в длинном сводчатом помещении с высоким потолком с темными балками. Стены были белыми, создавая резкий контраст с темным полом и идеальной поверхностью для света, проникающего через массивные витражи слева от нее. Они тянулись ввысь и вширь, потолок и стена в конце длинной, похожей на галерею комнаты отрезали их, а это означало, что в комнате за той, где она стояла, должно быть, тоже было окно, а также этаж над ней.

Цвета были восхитительны, даже в тусклом сером свете Нью-Йоркской зимы, и она не могла удержаться, чтобы не сделать несколько шагов к ним, с удивлением рассматривая все это. Это было похоже на огромное окно церкви с ангелами и другой религиозной иконографией в стекле.

Остальная часть комнаты была практически пуста, если не считать большого белого дивана и пары кресел. На стенах не было картин, на полу не было ковров, казалось, что витражное окно – это все, что нужно для жизни в комнате.

Она чувствовала, что Лукас стоит позади нее, тишина, исходящая от него, тяжелая и плотная, как черная дыра, высасывающая всю жизнь и тепло. Она проигнорировала его, уставившись на розовое окно и пространство вокруг него.

Здесь было прекрасно, светло. Воздушно. Просто и без излишеств. Она понятия не имела, что такие места вообще существуют, не говоря уже о том, что она могла стоять в одном из них. И что она будет жить в здесь.

Внезапно ей захотелось взять в руки кисть. Для ее красок. Чистый холст. Захотелось так сильно, что было почти больно. Каково это – рисовать в таком месте? Все цвета и яркость перед ней и вокруг нее. Это было бы потрясающе. Она почти чувствовала, как ее душа распрямляется, словно ее запихнули в маленькую темную коробочку и только сейчас выпустили на свободу.

Как странно, что такой бесчувственный и безразличный человек, как Лукас Тейт, живет в месте, полном мира, света и красоты. В этом не было никакого смысла. Она бы выбрала какое-нибудь тяжелое, промышленное место или один из тех гладких, чистых, блестящих пентхаусов, в которых живут только очень богатые.

Он один из очень богатых мужчин, не забывай об этом.

Она тихо вздохнула и попыталась придать лицу спокойное выражение, не желая доставлять ему удовольствие, показывая, как ей нравится это место. Потому что, как бы ни было здесь красиво, у нее до сих пор не было ее холстов. И он все еще был полным ублюдком, даже не понимая, насколько они важны для нее.

– Спальни и пара ванных комнат наверху, справа от тебя, – бесцветным голосом произнес Лукас. – Кухня в конце галереи. Я оставлю тебя самой все осмотреть.

Она обернулась.

– Почему? Куда ты собрался?

К своему удивлению, она заметила, как что-то промелькнуло в его острых голубых глазах. Что-то, что ужасно походило на эмоцию.

– А ты как думаешь? – он приподнял белокурую бровь. – Я принесу твои гребаные холсты.

Глава Пятая

Лукас понятия не имел, зачем ему это надо было, так как сохранность ее картин не имела никакого дела к той опасности, которая угрожала Грейс. Над ней все еще висела угроза ее жизни, независимо от их местонахождения, и пойти и принести ее холсты могло раскрыть их прикрытие. Это шло вразрез со всеми его инстинктами, не говоря уже о логике, вернуться в ее квартиру, просто чтобы забрать несколько картин.

И еще…

Будучи не очень красивой женщиной, она вся сияла, когда говорила ему, как много они для нее значили. Как долго она над ними работала и о какой выставке мечтала. Без искусства ее жизнь ничего не стоит.

Он не понимал этого, ни капельки. Жизнь так драгоценна и сложна, и ее можно отнять в одно мгновение, меньше, чем в одно мгновение. Как может кучка картин когда-либо стоить больше, чем это? Нет, он не понимал этого, и для него оставалось загадкой, почему он сказал ей, что собирается вернуть ее картины.

Тем не менее, он сделал это, отвернувшись и оставив ее стоять в гостиной, по какой-то причине не желая видеть выражение ее лица. Выражение шока, потом удивления, потом чистой радости.

На самом деле, он хотел выбраться оттуда как можно быстрее, спустился на улицу и достал телефон из кармана, чтобы позвонить одному из сотрудников семьи Тейт.

Да, был фургон, который можно было использовать с пользой, и да, была пара других парней, которые ему могли помочь. И самое главное, да, они могли сделать это немедленно.

Лукас знал, что идти самому, вероятно, не очень хорошая идея, так как это свяжет его с Грейс, если кто-то будет следить за ее домом. И все же, опять же по причинам, которые он не мог объяснить, он не хотел, чтобы целая куча людей управлялась с этими холстами, не заботясь о них должным образом.

Как будто тебе не насрать, что она о тебе думает.

Лукас нахмурился, надел шлем и сел на байк. Ну, в какой-то степени ему было не все равно, потому что он нуждался в ее доверии. Но когда он проигнорировал ее мольбы в ее убогой квартирке, в груди возникло какое-то острое чувство, и ему оно не понравилось.

Любое чувство, которое разрушало его сосредоточенность, было плохо как для него, так и для миссии. Так что, конечно, ему пришлось с этим смириться. И если возвращение ее холстов было одним из способов избавиться от этого чувства, то он сделает это.

Звучит как оправдание.

Он отбросил эту мысль. Это не оправдание. Это обеспечивало успех миссии, вот и все.

Примерно через час, успешно проследив за тем, как загружали холсты, и одновременно высматривая, нет ли кого-нибудь в квартире, Лукас направил фургон зигзагообразным путем к своей квартире за городом. Сам он следовал за фургоном на байке, убедившись, что хвостов нет, и велел парням припарковать машину на частной стоянке под многоквартирным домом.

Он был почти уверен, что им удалось забрать холсты Грейс так, что никто их не заметил, хотя не помогало и то, что они были чертовски огромными, и это было ужасно очевидно, когда они таскали их из квартиры, что они делали. Если повезет, любой наблюдатель подумает, что фургон просто везет куда-то картины Грейс, а не доставляет их ей в тайное место.

И даже если бы они это сделали, Лукас был уверен, что они все равно не смогли бы проникнуть в его квартиру. У него была современная система безопасности, плюс несколько различных скрытых выходов, через которые он мог вывести ее, если кто-то каким-то чудом найдет вход.

Ты также можешь позвать на помощь своих братьев.

Лукас отогнал от себя эту мысль, пока люди, которых он нанял, разгружали холсты. Нет, он не нуждался в помощи братьев и не хотел ее. Вэн был командиром «морских котиков» и властным ублюдком, и Лукас не хотел, чтобы он совал свой нос туда, куда не следовало. Лукас был ответственным за эту конкретную миссию, и он хотел остаться во главе ее, и точка. А что касается Вульф… Ну, этот мудак был слишком непостоянным, а Лукас не очень хорошо справлялся с непостоянством. Особенно когда он пытался защитить гражданских.

Нет, он собирался разобраться с этим сам, и ему это нравилось.

Отпустив ребят и их фургон, он сам поднял картины в лифте и перенес в квартиру. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, где Грейс, и, хотя эти парни были сотрудниками «Тейт Ойл», чем меньше людей знали ее местонахождение, тем лучше.

Когда он вернулся в квартиру с портретом Гриффина, Грейс появилась на верхней площадке лестницы, ведущей в спальни. Ее глаза расширились, а широкий рот растянулся в улыбке, которая, как он сказал себе, не произвела на него никакого впечатления. Она бросилась вниз по лестнице, когда он прислонил картину к стене, но не стал дожидаться, пока она заговорит, повернулся и снова направился к лифту.

– Я принесу остальное, – бросил он через плечо. – А ты сама решишь куда их поставить.

– Лукас, подожди, – крикнула она ему вслед.

Но он не стал дожидаться, позволяя дверям лифта за ним закрыться. Она, вероятно, будет благодарна ему, и что-то в ее благодарности тревожило его. Он сделал это не для нее. Все дело в миссии, конец истории.

У него ушло полчаса на то, чтобы забрать все картины с парковки, плюс все ее художественные принадлежности, которые он также приказал парням захватить из квартиры. Вероятно, ей все-таки нужно чем-то заняться, поскольку он не хотел, чтобы она бегала по улице и тем самым выдала свое положение.

К тому времени, как он закончил, свалив все в гостиной, Грейс уже разбирала свои картины, прислоняя их к стенам и рассматривая их, нахмурив свои рыжие брови.

Теперь, когда у него был шанс увидеть их всех, он заметил, что на всех были изображены мужчины, некоторые делали что-то, некоторые просто сидели. Он действительно не понимал искусства, но, глядя на них, он мог оценить время и усилия, которые, должно быть, были потрачены на их создание, поскольку почти каждое полотно было огромным.

Когда Грейс поставила последнюю и отступила назад, Лукас прищурился. Отлично. Его дом был полон армии намалеванных чуваков, и он не был уверен, что ему это нравится.

Она повернулась, лицо ее просветлело, и она подошла к нему. И на этот раз этого было не избежать.

– Спасибо, – просто сказала она и, прежде чем он успел пошевелиться, подошла к нему и обняла.

Он не был поклонником неожиданных объятий или публичных проявлений привязанности. На самом деле ему вообще не нравилось, когда кто-то вторгался в его личное пространство, и уж точно не без его разрешения.

Но он ничего не мог поделать, когда тонкие руки Грейс обвились вокруг его талии, и она положила свою цвета абрикоса голову ему на грудь.

Он замер, потому что почувствовал, как электрический разряд оживил все его нервные окончания. Ее тело было очень теплым, его прикосновение к ее нежному телу отдавалось в нем эхом, как нота в Камертоне.

Блядь. Что это за дерьмо?

Его первым побуждением было оттолкнуть ее, но он не мог сделать этого, не причинив ей боли. Все, что он мог сделать, это стоять там, пока она обнимала его, а часть его самого, которую, как он считал хорошо контролирует, каким-то образом остро ощущала мягкость ее грудей на своей груди. То, как ее роскошные волосы струились по его рукам. Тот сухой, теплый аромат, похожий на яблоневые ветви, с чем-то мускусным и интригующим.

– Спасибо, Лукас, – пробормотала она. – Не знаю, почему ты передумал, но я так рада, что ты это сделал.

Он тоже не знал, почему передумал, но в одном был уверен: она должна перестать его обнимать. Немедленно.

Грейс подняла голову и посмотрела на него, ее сочные губы изогнулись в улыбке, которая не должна была затронуть его, и все же он не мог отвести от нее взгляда. На секунду она просто улыбнулась, в глубине ее глаз блеснул завораживающий золотистый цвет. Затем она моргнула, щеки ее порозовели, и она резко отпустила его, отступив от него так быстро, что чуть не споткнулась.

Он уставился на нее. Что, черт возьми, это было? О, он получил кучу объятий. Ему это не понравилось, но он понимал. Но то, как она отпустила его? Так быстро и так внезапно? Этого он не понял. Не тогда, когда он не двигался и даже не сказал ни слова. Впрочем, с какой стати ему ломать над этим голову, оставалось только гадать. Главное, что она его отпустила.

Она отвернулась, прежде чем он успел что-то сказать, и направилась туда, где он оставил все ее художественные принадлежности.

– В любом случае, – сказала она, как будто продолжая историю, которую только что рассказывала. – Я ценю это. Ты даже не представляешь, насколько. Не могу поверить, что ты забрал все мои кисти и краски.

Ему внезапно стало жарко, что было странно, так как он поддерживал температуру в квартире на уровне шестидесяти восьми градусов. Господи, он не помнил, когда в последний раз ему было жарко или холодно. Не обращать внимания на физические неудобства было его второй натурой, так что сейчас он их не должен был чувствовать.

– Положи их куда хочешь, – коротко сказал он, поворачиваясь к лестнице, ведущей на верхний этаж, в ванную. – Я собираюсь принять душ, – ему определенно нужна была холодная вода. Или тяжелая тренировка, а потом холодный душ.

Ничто так не помогало ему сосредоточиться, как чрезмерная физическая активность.

И это не было отступлением. Нисколько.

Грейс могла бы что-нибудь сказать, но он не стал дожидаться ответа, поднялся по лестнице, достал телефон и связался с другим сотрудником, чтобы организовать доставку необходимых вещей. Он не мог припомнить, когда в последний здесь был, и, хотя содержал его в хорошем состоянии, раз в месяц приходила экономка, чтобы проветрить и почистить, в шкафах не было еды. Грейс явно нужно было поесть.

Когда он закончил с доставкой продуктов, на экране во второй раз за день появился номер Вэна, но Лукас не ответил раньше и не ответил сейчас. Его брат может подождать. Ему надо было кое-что сделать.

Тренажерный зал в квартире был настолько высококвалифицированным, насколько он мог сделать его, все стандартные тренажеры были современными и эффективными. В шкафу нашлось кое-какое снаряжение для тренировок, поэтому он переоделся и приступил к обычной тренировке.

Это помогло. Отчасти.

Но через полтора часа, когда его мышцы уже кричали, он все еще ощущал прикосновение хрупкого тела Грейс, поэтому повернулся к своему любимому тренажеру. Тот, который он использовал, когда ему нужно было выпустить пар и он не мог проехаться на своем байке. Боксерская груша.

Туго натянув на руки боксерские перчатки, он прямо набросился на нее, каждый удар сопровождался глухим стуком, раскачивая на цепи мешок.

По спине струился пот, а в ушах стучал ритм сердца.

Много лет назад, после инцидента с конюшнями, о котором он старался не думать, приемный отец сказал ему, что ему нужен выход для всех опасных эмоций, которые кипели внутри него. Что, хоть он и должен контролировать себя, иногда этого недостаточно. Иногда ему нужно было что-то с ними сделать, выпустить их безопасным способом. Для Лукаса это означало скакать на самой вредной, самой злобной из лошадей по всем горным тропам, скакать быстро, пока и человек, и лошадь не покрылись бы потом. Убедиться, что все эти ужасные эмоции полностью исчезли, ярость, горе и вина, пока он не освободится. Но иногда это не срабатывало, и тогда оставалось только взять ружье и практиковаться в стрельбе по консервным банкам. Это помогало собраться ему, как ничто другое, все фокусировалось до цели и его пальца на спусковом крючке, видя, насколько точно он может попасть. Это было похоже на медитацию.

Когда он, наконец, стал достаточно взрослым, чтобы записаться в армию, он без колебаний, как и его старший брат, подал заявку на обучение в морские котики. Это было тяжело, жестоко, и он наслаждался каждой секундой, наслаждаясь дисциплиной, которая требовалась, наслаждаясь тем, как она давила на него и умственно, и физически. Он закончил обучение с лучшими результатами за последние пять лет, даже лучше, чем Вэн. Но он отказался от командного поста, направившись прямиком на снайперскую подготовку. Ему нужны были сосредоточенность и дисциплина, необходимые снайперу, и он не хотел делать ничего другого. И он до сих пор не хотел.

Он нанес еще один удар по мешку и почувствовал покалывание в затылке.

Безумие, что он так остро ощущает ее присутствие, даже здесь, даже когда выбивает дерьмо из мешка перед собой. Тем не менее, он чувствовал.

– Извини, что прерываю, но у меня вопрос, – тихо сказала Грейс, стоя в дверях.

Он не поднял глаз, сосредоточившись на груше, отведя руку, чтобы сделать еще один хук левой.

– В чем дело?

– Как ты узнал? Я имею в виду о Гриффине?

Не было никаких причин не говорить ей.

– Мой отец умер две недели назад, – сказал он ровным голосом. – он оставил мне письмо. И файл, который включал информацию, которую я показал тебе на телефоне, фотографии, финансовые выписки, переписку, – Лукас нанес еще один удар по груше, и пустота внутри него отозвалась эхом, когда он ударил кулаком по тяжелому брезенту. Он ничего не почувствовал, узнав о смерти Ноя, и это не изменилось. Старику было на него наплевать, и это чувство было взаимным. – В письме говорилось, что ты в опасности и что я должен защитить тебя.

– Твой отец? – голос Грейс был полон шока. – Но... как он узнал?

– Не знаю. Человек, на которого работал Гриффин, – на этот раз правый хук в сторону, – Чезаре Де Сантис. Был врагом отца. Полагаю, отец следил за его незаконной деятельностью.

– Но почему твой отец заботится обо мне? – она казалась искренне озадаченной. – Я видела его только один раз. В тот раз ты пригласил Гриффина и меня на вечеринку в саду.

Лукас не понимал, почему отец проявил такой интерес к одному из служащих своего врага и к жене, которую тот оставил. Он провел последнюю неделю или около того, пытаясь разгадать мотивы Ноя Тейта, и все еще не понимал, почему защита Грейс была так важна.

– Понятия не имею, – Лукас нанес еще один удар, звук его кулака, ударившего по мешку, доставил ему глубокое удовлетворение, которое он всегда находил невозможным описать. – Это не имеет значения. Ты в опасности, я защищаю тебя. Конец истории.

На это она ничего не ответила, но он знал, что она все еще здесь, потому что ощущение ее присутствия распространялось по его спине, как будто электрический ток каким-то образом переместился и теперь сконцентрировался прямо на позвоночнике.

Это отвлекало. Что было полной противоположностью тому, что он пытался сделать здесь.

Наконец Лукас опустил кулаки, его дыхание замедлилось, но не настолько, потому что в последнее время ему приходилось тяжело дышать, и повернулся к двери.

Она должна уйти. Сейчас.

* * *

В тот момент, когда Грейс толкнула дверь спортзала, она поняла, что совершила ошибку.

Лукас, одетый только в тренировочные шорты и майку, стоял перед боксерской грушей, его кулаки врезались в брезент, как отбойные молотки. Его золотистая кожа блестела от пота, майка прилипла к телу, обтягивая самые невероятные мышцы, которые она когда-либо видела в своей жизни. Он посрамил даже Гриффина, а Гриффин был в отличной форме.

Секунду все, на что она была способна, это стоять и смотреть на него. Не в силах оторвать взгляд от того, как светилась его кожа от света, льющегося из окон. Он стал еще больше похож на того сурового Ангела-воина, каким она его себе представляла.

Нет. Это было неправильно. Сейчас он не был похож на небесное существо. Да, он все еще был красив, но это была другая красота. Золотистая кожа и темно-золотистые волосы, широкие плечи и тонкая талия, сильные руки, с силой вонзающие кулаки в боксерскую грушу. Мускулистый и гладкий, как большой кот. Теперь это была грубая, животная красота. Свирепая, сильная и совсем не похожая на холод.

И, возможно, так было еще хуже.

Было что-то в том, как он ударял по мешку с песком, что она не могла понять. Его удары были точными, и все же в окружающей его энергии была какая-то дикость, горячая, неистовая энергия. Его губы растянулись в гримасе, выразительные черты лица были сжаты в жесткие, яростные линии. Как будто мешок был источником всего зла, и он пытался забить его кулаками до смерти.

Вот в чем проблема экстремального холода и экстремальной жары. Иногда их было трудно отличить друг от друга.

Она стояла и смотрела на него, совершенно загипнотизированная, забыв, зачем вообще пришла сюда, поэтому сказала первое, что пришло ей в голову, – вопрос о том, как он узнал о Гриффине.

Объяснение насчет его отца показалось ей странным, поскольку, хоть она и встречалась с Ноем и даже мило побеседовала с ним об искусстве, она не могла даже предположить, почему он поручил своему сыну защищать ее. Даже учитывая связь Гриффина с его врагом.

Это казалось... странным.

То, что Лукас просто взял на себя ответственность, не споря, тоже казалось странным. А может, и нет. Он был солдатом – нет, оставим это, он служил во флоте, что делало его моряком, – и подчиняться приказам – это то, что делают военные.

Тебе лучше убраться отсюда сейчас же.

Лукас нанес еще один удар, и она поймала себя на том, что наблюдает за его гибкой грацией, плавной и элегантной, за гибкостью и расслабленностью его мускулов.

Она все еще не могла поверить, что взяла и обняла его. Ее переполняла такая сильная благодарность за то, что он пошел и принес ее картины. Что не оставит их на растерзание или уничтожение тем, кто охотится за ней, потому что люди, в конце концов, могли уничтожить их. Нет, холсты будут спасены, потому что Лукас решил принести их сюда. И не только их, он привез с собой все ее художественные принадлежности.

По какой-то причине он передумал ради нее, и так как он, казалось, не хотел слышать ее благодарности, она дала ему знать другим способом. Объятиями.

Но как только она обняла его, то поняла, что поступила неправильно. Он оцепенел в ее руках, его мышцы напряглись, он держал себя так неподвижно, словно она обнимал мраморную статую. И то тревожное чувство, которое охватило ее в квартире, когда он прижимал ее к стене, снова охватило ее. Беспокойное и жаркое. Ей захотелось прижать ладони к его груди, надавить на нее, испытать на силу все эти мускулы. Снять черную кожу и посмотреть, как он выглядит под ней.

Что было неправильно. Очень, очень неправильно.

Но она не могла отпустить его достаточно быстро.

Лукас уронил кулаки и повернулся к двери. Несмотря на блеск пота на его коже, он даже не запыхался. Его глаза, казалось, горели ярко-синим огнем, как будто удар кулаком по мешку избавил их от льда.

– Тебе лучше уйти, – коротко сказал он. – Мне нужно закончить тренировку.

Волна жара пробежала по ее телу, и она поняла, что ее щеки тоже пылают, хотя она понятия не имела, почему так сильно покраснела.

– Конечно, хорошо, – она рассеянно провела рукой по волосам. – Мне просто нужно знать... должна ли я что-то делать.

– Оставайся внутри.

– Оставаться внутри? И все?

Он поднял руку и вытер лоб тыльной стороной ладони.

– Я не могу позволить тебе выйти на улицу и выдать то, что ты здесь. Так что, да, это все, что от тебя требуется.

Грейс нахмурилась.

– Но у меня есть работа. На самом деле, уже сегодня вечером.

– Предоставь это мне. Я разберусь.

– Что значит, разберешься?

– Я имею в виду, что позвоню им и скажу, что ты увольняешься.

Он произнес эти слова так, как будто они ничего не значили, как будто не было ничего особенного в том, чтобы оставить работу, которая была всем, что стояло между ней и необходимостью покинуть ее маленькую квартиру. Ее прежняя благодарность внезапно улетучилась, как вода из треснувшего ведра.

– Что? – у нее было ужасное ощущение, словно ее голос треснул так же, как и ведро. – Я не могу уйти!

Лукас поднял светлые брови, как будто ему не понравился ее тон.

– Понятия не имею, сколько времени у меня уйдет на то, чтобы снять этих людей с твоего хвоста и обеспечить твою безопасность. И пока это не произойдет, ты никуда не пойдешь.

Постепенно понимание всей ее ситуации начало проникать в нее. О реальности ее положения и о том, что оно будет означать. Последние два часа прошли в таком тумане, что у нее не было времени подумать об этом, но теперь…

– Но я не могу уйти, – повторила она, на этот раз тише.

– Значит, пусть дадут тебе неограниченный отпуск?

Она судорожно сглотнула.

– Нет.

– Тогда у тебя нет другого выхода, кроме как подать заявление об уходе.

Грейс открыла рот. Затем закрыла, паника начала обвиваться вокруг ее. Все происходило слишком быстро, и ей это не нравилось.