Текст книги "Войны Роз"

Автор книги: Джек Ландер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

В Ковентри Маргарита Анжуйская была захвачена «в бедной церковной обители [110]110
  Возможно, это Дирхерстский (Deerhurst) женский монастырь.


[Закрыть], где она скрывалась, чтобы спасти свою персону», – и король услышал, что остаток северных мятежников, лишенных теперь предводительства Невилла, подчинился графу Нортумберленду. Поэтому он, изменив свои планы, пошел к Лондону, чтобы разобраться с бастардом Фоконбергом, напавшим на город. Теперь предоставим слово Воркворту.

И в то самое время, когда шло сражение при Тьюксбери, сэр Уолтер Роттесли (Wrottesley) и Джеффри Гэйт, рыцари графа Уорика, будучи губернаторами города Кале, действительно послали рыцаря сэра Джорджа Броука из Кале с тремя сотнями солдат к Томасу бастарду Фоконбергу, который находился в море с флотом графа Уорика, чтобы помочь тому сохранить флот и войти в Кент, и поднять весь Кент с целью вызволения короля Генриха из Тауэра и уничтожения короля Эдуарда, если это будет ему под силу; этот бастард вошел в Кент, в Кентербери, и при поддержке других джентльменов поднял весь Кент [111]111
  Для сравнения (G. С. L. Р. 218) повествует следующее: «…И разбойник, называемый бастардом Фоконбриджем (Fauconbridge), предводительствуя множеством других таких же разбойников, высадился в Кенте, поднял там много бездельников, а после поплыл в сторону Лондона и вошел в Темзу с некоторыми из своих судов с артиллерией. И когда эта весть достигла Эссекса, трусливые мужья побросали свои острые косы и, прихватив с собой сорочки своих жен, рулон ткани и старые просты ни и вооружившись тяжелыми большими дубинками, длинными вилами и палками из ясеня, поспешили к Лондону, бахвалясь, что они пошли отплатить мэру за то, что тот установил такие низкие цены на их масло, сыр, яйца, свиней и всякое другое продовольствие, и так присоединились к кентским мужланам».


[Закрыть] и прибыл в Лондон 5 мая вышеупомянутого года. Но лорд Скэйлз [112]112
  Энтони Вудвилл, ставший лордом Скэйлзом после смерти своего отца, графа Риверса.


[Закрыть], отправленный королем Эдуардом охранять город, с мэром и олдерменами не позволил и упомянутому бастарду войти в город, поскольку они уже знали, что принц Эдуард мертв, а все его войско разгромлено; поэтому бастард стал стрелять из своих пушек по городу и поджег Старые ворота и Лондонский мост; из-за этих поджогов жители Лондона, сильно разгневавшись, выступили против него; а если бы бастард не устроил стрельбы, горожане впустили бы его, отдав ему головы лорда Скэйлза, мэра и всех его братьев. Посему бастард со всем своим войском отошел к Кингстонскому мосту на десять миль на запад, намереваясь либо уничтожить короля Эдуарда, либо изгнать с земли. И если бы бастард продолжил свой путь, королю Эдуарду, возможно, не хватило бы сил для сопротивления, поскольку у того было более двадцати тысяч хорошо вооруженных воинов, и если бы он пошел вперед, люди короля сдались бы.

Лорд Скэйлз и некоторые другие из совета короля Эдуарда, бывшие в это время в Лондоне, видели, что бастард со своим войском двинулся на запад и что это может оказаться для короля Эдуарда большей опасностью, чем битва при Барнете или Тьюксбери (поскольку после битвы при Тьюксбери он распустил свое войско [113]113
  Эдуард, очевидно, расформировал свои истощенные отряды после Тьюксбери, намереваясь набрать новые силы.


[Закрыть]); посему они обещали бастарду и другим, которые были при нем, и в особенности некому Николасу Фонту, мэру Кентербери, [высочайшее помилование], если он повернет обратно. И поскольку дураки охотно верят красивым словам и обещаниям, бастард приказал всей своей рати повернуть назад к Блэкхиту, чем обрек себя и многих других на гибель; и вскоре упомянутый бастард был казнен в Йоркшире герцогом Глостером, несмотря на то, что имел грамоту о помиловании; и Николас Фонт позже был повешен, выпотрошен и четвертован в Кентербери.

На следующее утро по прибытии в Блэкхит, бастард бросил свое войско и в сопровождении шестисот всадников и матросов из Кале поехал в Рочестер, а оттуда в Сэндвич, где стал ожидать прибытия короля; солдаты же по морю отправились в Кале. И когда его воины поняли, что командир бросил их, то они держались вместе день и ночь, а затем каждый человек отбыл к своему дому. И когда король Эдуард прослышал об этом, то остался доволен и пр.

Здесь должно узнать, что король Эдуард произвел новые назначения во многие графства Англии; вновь назначенные, числом до тридцати тысяч человек, через десять дней прибыли к королю туда, где он находился, и пошли с ним к Лондону, где его торжественно встречали. И в ту же самую ночь, когда король Эдуард прибыл в Лондон, 21 мая, во вторник, между одиннадцатью и двенадцатью часами был предан смерти король Генрих, пребывавший в тюрьме в Лондонском Тауэре; при этом в Тауэре находился герцог Глостер, брат короля Эдуарда, и многие другие. На следующий день тело переложили в ящик и принесли в собор Св. Павла, а лицо было открыто, чтобы каждый человек мог увидеть его; и на пол из него сочилась кровь; и позже его перевезли в Блэк Фаэрс, и там его тело продолжало кровоточить; и оттуда его отвезли на лодке в аббатство Чертси (Chertsey) и захоронили там в Часовне Пресвятой Девы.

На следующий день, после того как король прибыл в Лондон, за хорошую службу он сделал рыцарями олдерменов, сэра Джона Стоктона, сэра Ральфа Вернея, сэра Ричарда Ли, сэра Джона Йонга, сэра Уильяма Тэйлора, сэра Джорджа Ирланда, сэра Джона Стоккера, сэра Мэтью Филипа, сэра Уильяма Хамптона, сэра Томаса Сталброука, сэра Джона Кросби, сэра Томаса Арсвика, рикордера Лондона.

И после этого король вместе со всем своим войском отправился в Кент, в Кентербери, где многие бывшие сподвижники бастарда в Блэкхите были арестованы и доставлены к нему; и там был повешен, выпотрошен и четвертован некий Фонт Кентерберийский, приверженец графа Уорика – тот, который упрашивал бастарда бросить свое войско; и много всяких мужчин графства были повешены или обезглавлены.

После этого король поехал в Сэндвич к тому месту, где был флот графа Уорика, которым управлял бастард, и захватил его вместе с бастардом и снова возвратился к Лондону. И немедленно после этого лорд Динхам, сэр Джон Фогге и ряд других были назначены членами парламентских комиссий [по сбору податей] по всему Кенту, Сассексу и Эссексу и по многим другим областям. Вследствие этого кому-то пришлось заплатить двести марок, кому-то – сто фунтов, кому-то больше, а кому-то меньше; даже самым бедным пришлось отдать по семь шиллингов, но, поскольку у них не было и этого, они были вынуждены продавать всю одежду, какая у них только была, и еще брать в долг, который они потом отрабатывали; так что король получил из Кента много богатства и очень мало любви. Смотрите, какое разорение оставляет после себя мятеж! ^{138}

Глава IV.
МИР И УСПЕХ: 1471-1483

Всего за несколько первых месяцев после своего возвращения Эдуард потратил огромные суммы денег на приобретение новых великолепных одежд. В эпоху, прославившуюся показным великолепием, блеск одеяний самого, по словам Филиппа де Коммина, «роскошного среди всех принцев мира» стал притчей во языцех, как, впрочем, и его собственная красота. Эдуард никак не рисковал заслужить презрение, которое Генрих VI заслужил своим одним-единственным потертым синим бархатным платьем. Подобную роскошь нельзя рассматривать только как свидетельство непомерного тщеславия нового короля: это было одним из инструментов политики, помогавшим удерживаться на троне. Поддержание великолепия двора стало бесценным вкладом в его политическую копилку – до тех пор, пока король регулярно оплачивал свои счета.

Если верить Джону Воркворту, к 1470 г. авторитет Эдуарда, десять лет занимавшегося подавлением мятежей и выявлением измены вместо того, чтобы посвятить себя исправлению «несовершенств всего хода вещей, тогда существовавших», пал не меньше, чем престиж Генриха VI к 1460 г. Теперь, свободный наконец от разрушительной непримиримости Уорика, он более удачно продолжил политику, которую начал еще на заре своего царствования.

Не имея достаточно сил для успешного управления, опираясь лишь на немногочисленную группу своих приверженцев, посадивших его на трон, он стал приближать к себе бывших противников. Двадцать обвинительных актов по делам об измене были полностью отменены уже в 1470г., еще тридцать между – 1472 и 1475 г. ^{139} . Даже такого истого врага, как Джон Мортон (одного из наиболее видных сторонников Генриха VI в изгнании, лишенного прав в 1461 г.), Эдуард назначил на один из главных государственных постов. Будучи слишком осторожным, чтобы нарушать закрепленные законом имущественные права, король, проведя радикальную реформу устаревшей системы налогообложения [114]114
  Парламент так и не одобрил введения прямого налогообложения вплоть до 1483 г.


[Закрыть], после 1474 г. оставил этот вопрос и скопил значительное состояние с помощью методов, используя которые было меньше шансов спровоцировать объединение состоятельных классов против себя: сбор средств в казну на королевские нужды, проходивший под неусыпным присмотром (те, кто страдал от него, склонны были расценивать такие поборы как непомерную жадность), и демонстративное бряцание оружием обеспечивали ему солидную прибавку к ежегодной пенсии, получаемой от короля Франции, но только до тех пор, пока, как отметил кройлендский хронист, он «никого не боялся».

Накануне победы Эдуарда некоторые из его противников, как, например, граф Оксфордский, бежали; другие же, подобно Джону Пастону-младшему, умудрились получить прощение. Людовик XI Французский, чьи грандиозные планы к тому времени провалились, замыслив, по своему обыкновению, очередную каверзу, тогда же начал вести переговоры. Эдуард мечтал отомстить Людовику, но не забыл и отнюдь не сердечный прием в Бургундии в 1470 г. В течение некоторого времени Эдуард, Карл Смелый и Людовик вели сложные переговоры, пытаясь взять верх друг над другом. Ни один из них так и не смог ничего позаимствовать у Макиавелли из его науки интриг, уловок и обмана.

В 1472 г. брат Уорика – Джордж Невилл, архиепископ Йоркский, – помирившийся с Эдуардом год назад, был неожиданно арестован. Хроника Воркворта повествует:

Также в этом году или немногим ранее Джордж, архиепископ Йоркский и брат графа Уорика, находился с королем Эдуардом в Виндзоре, и охотился там, и пребывал в полной безмятежности, полагая, что король искренне расположен к нему, поскольку тот сообщил упомянутому архиепископу о своем намерении навестить его поместья, чтобы поохотиться и развлечься в его угодьях в Муре; этому архиепископ обрадовался от всей души и, получив соизволение, отправился домой, чтобы сделать необходимые приготовления; и привез из Лондона и других мест все свое столовое серебро и всевозможную утварь, которые ему удалось припрятать после сражений при Барнете и Тьюксбери; и также позаимствовал большое количество разнообразной снеди у других людей и к приезду короля сделал запасов мяса и вина на два или три дня, и подготовил комнаты, столь богатые и приятные глазу, сколь только мог.

И накануне того дня, когда король должен был пожаловать к архиепископу в упомянутое поместье в Муре, купленное и отстроенное упомянутым архиепископом с хорошим вкусом и на широкую ногу, король прислал тому джентльмена с приказом прибыть к нему в Виндзор; и, как только тот прибыл, его арестовали по обвинению в государственной измене якобы за намерение помочь графу Оксфордскому и сразу же бросили в тюрьму.

И тотчас сэр Уильям Паррский, рыцарь, и Томас Воэн (Vaughan), сквайр, в сопровождении многих других джентльменов и йоменов были посланы в вышеупомянутое поместье в Муре и там, по высочайшему приказанию, взяли под управление короля этот манор и все находившееся там имущество стоимостью 20 000 фунтов или более, и все другие английские владения, принадлежавшие упомянутому епископу вкупе со всем его добром и богатствами; его же самого отправили через море в Кале, а оттуда – в замок Хамм (Hammes), где он пребывал в заключении много дней; и все это время король получал доходы с его владений и пр.

И король разломал митру того архиепископа, богато украшенную драгоценными каменьями, и велел сделать из них себе корону. И все другие его сокровища и утварь король подарил своему старшему сыну и наследнику, принцу Эдуарду; поскольку упомянутый архиепископ долгое время был канцлером Англии, то и он, и братья его, правя этой землей многие годы, скопили бесчисленные богатства, утраченные теперь в одночасье; как считали многие, высшее правосудие покарало его за непомерную жадность и за то, что он не пожалел сторонников короля Гарри, став причиной гибели многих людей с целью любой ценой выслужиться перед королем Эдуардом. Добро, нажитое греховно, было потеряно, не принеся ничего, кроме страданий.

Также многие полагали, что он вел двойную игру по отношению к королю Гарри и [специально] удерживал того в Лондоне, когда в Вестминстер ему пришло письмо от короля Эдуарда с повелением не выпускать его, чтобы тот не нашел прибежище в каком-нибудь святом месте; а если бы он был действительно предан королю Гарри, как простые горожане, то король Эдуард не смог бы войти в Лондон перед битвой при Барнете и пр. ^{140}

Вскоре при дележе состояния Уорика, «делателя королей», между братьями короля – герцогами Кларенсом и Глостером вспыхнула ссора. Сэр Джон Пастон сообщал о разногласиях между ними уже в феврале 1472 г. Кройлендский хронист дает представление о том, как развивались события.

Здесь я хотел бы подробно описать упоминавшуюся уже размолвку, возникшую во время мессы в День архангела Михаила между двумя братьями короля, которую с трудом удалось сгладить. После… того как в сражении при Тьюксбери был убит сын короля Генриха, женатый наледи Анне, младшей дочери графа Уорика, Ричард, герцог Глостер, нацелился заполучить в жены упомянутую Анну. Эти планы, однако, не устраивали его брата, герцога Кларенса, который уже был женат на старшей дочери того самого графа. Посему он повелел молодой женщине скрыться, чтобы его брат не смог разыскать ее: он боялся разделения собственности графа [115]115
  Эта ссора оказала значительное влияние на политику начала 1470-х гг. См.: Lander J. R.Attainder and Forfeiture, 1453-1509 // The Historical Journal. IV (1961). P. 128-130.


[Закрыть], поскольку надеялся, опираясь на права своей жены, владеть этими богатствами единолично и не делить их ни с кем другим. Однако герцог Глостер оказался хитрее и нашел молодую леди живущей под видом простой кухарки в городе Лондоне, откуда и увез ее в церковь Св. Мартина.

В результате между братьями вспыхнула серьезная ссора, и так много весомых доводов было выдвинуто обеими сторонами в присутствии самого короля, сидевшего в Палате совета при решении этого вопроса, что все находившиеся там, включая даже адвокатов, были весьма удивлены тому, что эти принцы смогли найти столько аргументов, подтверждающих правоту каждого из них.

В самом деле, трое этих братьев – король и два герцога – обладали столькими превосходными способностями, что, живи они мирно, такой тройной канат никто никогда не смог бы разрубить. Наконец их любящий брат король Эдуард согласился быть посредником между ними; и чтобы разногласие между принцами таких благородных кровей не могло причинить вред его королевским намерениям касательно взаимоотношений с Францией, недоразумение было в конце концов улажено на следующих условиях: герцог Глостер должен будет жениться на вышеназванной Анне и получить такие и столько из земель графа, как то будет согласовано между ними при помощи посредников; между тем все остальное должно остаться во владении герцога Кларенса. Последствия этого решения были таковы, что истинной наследнице, леди графине Уорик, не осталось почти ничего из благородного наследства Уориков, принадлежавшего ей по праву и которым она могла бы распоряжаться в течение всей своей жизни. ^{141}

Кларенс быстро забыл урок 1470 г. и в течение следующих двух лет то и дело снова возникали темные слухи, связывающие его имя с заговорами и мятежом. В 1473 г. граф Оксфордский сделал попытку вторжения. Хроника Воркворта сообщает о его действиях.

Также на тринадцатый год правления короля Эдуарда сэр Джон Вер, граф Оксфордский, бежавший с поля битвы при Барнете в Шотландию, а оттуда во Францию, где его приняли с большим почетом, на нескольких судах приблизился к западному берегу острова и с помощью хитрого маневра вступил на гору [в крепость] Св. Михаила в Корнуолле, представлявшую собой хорошо укрепленное место, которое невозможно было бы захватить, если бы его защищали хотя бы несколько человек: уже двадцати солдат хватило бы для обороны хоть от целого света.

Так упомянутый граф с людьми числом до десяти сороков в последний день сентября того года спустился с той горы на земли Корнуолла, где был радостно встречен простолюдинами и пр. Король и его совет поняли, что это может принести много беды и пр., и приказали Бодругану (Bodrugan), правителю Корнуолла, окружить это место, что тот и сделал. И, провозгласив перемирие, каждый день солдаты графа Оксфордского спускались и разговаривали с Бодруганом и его людьми; и когда наконец войско упомянутого графа стало испытывать недостаток продовольствия, то упомянутый Бодруган доставил все необходимое к нему в лагерь, о чем вскоре стало известно королю и что стало причиной низложения упомянутого Бодругана; и Ричард Фортескью, эсквайр, волей короля взял в свои руки осаду этой горы и пр.

И так между Бодруганом и Фортескью возникла вражда, поскольку Фортескью стал шерифом Корнуолла и пр.; и упомянутый Фортескью продолжил осаду на 23-й день декабря того года; и каждый день они сражались друг с другом, и люди упомянутого графа убили нескольких людей Фортескью; и иногда они договаривались о перемирии на один день и одну ночь, а иногда на два или три дня и пр. Во время этих перемирий они вели переговоры друг с другом. Король и его советники отправили тайные послания нескольким приближенным графа Оксфордского, пообещав им прощение, а также богатые подарки, земли и добро, и те постепенно стали переходить от графа к королю; и так в результате при графе осталось только восемь или девять верных ему человек, что было его концом. Ведь не даром говорится, что ни замок, который разговаривает, ни женщина, которая слушает, не смогут устоять: так, если солдаты, находящиеся в осажденном замке начнут вести переговоры со своими врагами и вымаливать для себя снисхождение, то в конце концов сдадут замок; так же и женщина, которая начнет слушать обращенные к ней безумные речи, непременно уступит: не сейчас, так потом. Мудрость этой пословицы была доказана упомянутой историей с графом Оксфордским, который сдался на милость короля: если бы он сам этого не сделал, так его бы непременно сдали его собственные люди.

И так Фортескью вступил на эту гору, где хватило бы запасов еще до следующего лета, 15 февраля того года [то есть 1474]. И так королевскими пленниками стали вышеупомянутый граф, лорд Бомонт (Beaumont), двое братьев упомянутого графа и Томас Клиффорд; и привело ко всему этому их собственное безрассудство и пр. ^{142}

25 ноября 1473 г. папский посланник Пьетро Алипрандо, с которым довольно пренебрежительно обошлись во время его предыдущего приезда в Англию, находясь на безопасном расстоянии, во Фландрии, отвел душу в злобном письме Галеаццо Марии Сфорце, герцогу Милана.

Я коротко поведаю о том, что случилось со мной недавно у англичан. Утром они столь же набожны, как ангелы, но после обеда, подобно дьяволам, они рыщут в поисках папских легатов, чтобы бросить их в море…

…Говорят также, что они арестовали в Кале того рыцаря, посла короля Шотландии, которому сами дали охранную грамоту. Стало ясно, что они не держат слова – порочные островитяне, рожденные с хвостами…

…Во всяком случае, говорит само за себя уже то, что этой зимой англичане обманывают герцога [т. е. Карла Смелого], каждый день обещая прислать ему людей, тогда как он уже послал им деньги. Но они не решились пересечь [море]; они настолько дурны, что обманывают весь мир, поглощенные лишь своим чревоугодием.

Ныне они заняты тем, что собирают в Лондоне Большой Парламент из представителей трех сословий Англии, дабы усовершенствовать королевство; но пока дальше разговоров дело не идет. Все время они посвящают обжорству.

Там сейчас находятся два посла от короля Франции, вместе с двумя из Бретани и четырьмя из Бургундии.

Они сеют некую смуту, суля Нормандию и делая другие заманчивые предложения. Я думаю, что герцог поддерживает их, и, несмотря на то, что англичан никак нельзя назвать друзьями фламандцам или бургундцам, все же сейчас он готов пообещать им многое, лишь бы они приплыли; но вполне вероятно, что они снова обманут.

Король не может сделать большего, поскольку он лишь вывеска на таверне.

Те люди все еще надеются, что появится новый Уорик, потому что они не любят нынешнего короля, хоть он и предоставил им всевозможные удовольствия, лишь бы получить власть. Сейчас он отменил им церковный налог, с тем чтобы они смогли предоставить ему 20 000 воинов с содержанием на год, дабы в течение шести месяцев он смог добраться до Франции, поскольку король поклялся, что сам возглавит этот поход. Но сначала он должен решить вопрос о регентах и управляющих, на которых можно будет оставить королевство, чтобы его брат, герцог Кларенс, женатый на дочери Уорика, не смог свергнуть его: всё в Англии зыбко и непрочно вследствие самой природы этого государства и по причинам, перечисление коих в письме заняло бы слишком много времени.

Чтобы прийти к какому-либо итогу, они произносят грозные и смелые речи, однако не делают ничего. До окончания этого Парламента нельзя быть ни в чем уверенным. Я слышал, что он продлится еще четыре месяца, возможно, до Пасхи. Пока же в Кале, который находится в трех лигах отсюда, они ожидают лорда-камерария графа Гастингса [т. е. лорда Гастингса] с тремя тысячами человек – не для оказания помощи Бургундии, но для формирования флота с целью очистить море от викингов короля Дании, которые курсируют на шестнадцати больших военных кораблях вдоль берегов Кале и занимаются грабежом…

…Думается, что будет новая большая война, если попытка герцога Бургундии заключить соглашение между королем и упомянутыми викингами не увенчается успехом. Последнее прибежище [те нашли] в Голландии, Фландрии и иных владениях герцога, и даже англичане обвиняют короля в их укрывательстве, ведь в действительности они никакие не добрые друзья, их сдерживают лишь рамки родственных отношений, и король должен делать то, что решат Совет и Парламент.

…Тот король – действительно очень красивый, достойный и величественный принц; сама по себе страна хороша, но люди дурные и извращенные.

…Я останусь при дворе герцога в течение всего января, принимая меры против англичан, которые понимают лишь порку, а не добрые речи. О милорд, когда я говорю об англичанах, Ваше Превосходительство представляет себе тех старых прелатов, аббатов или других жирных священников, которые управляют Советом и подговаривают короля арестовывать всех прибывших из Рима, к большому позору для его двора… ^{143}

Когда Пьетро Алипрандо писал это письмо, Эдуард уже больше года вел приготовления к вторжению во Францию. Он распространил среди членов Палаты общин «письменную декларацию», убеждающую их одобрить его политику, нацеленную на войну с Францией. В ноябре 1472 г. парламент утвердил специальный налог на содержание 13 000 лучников в размере десятой части от всех земельных доходов. Парламентские свитки сообщают об унизительных попытках Эдуарда ввести этот и другие военные налоги, ввергшие страну в хаос.

…И было так: везде, где бы ни собирали эту десятину – во всяком графстве, городе, городке и селении, – или сборщики налогов не привозили полученные ими деньги в место, назначенное специальными уполномоченными, присваивая их себе, или тех, кто собрал деньги, но не привез, находили потом мертвыми, или же, если налоги доставляли, куда требовалось, губернаторы этих земель прибирали их к своим рукам; и некоторые из упомянутых специальных уполномоченных, получив собранные суммы, не собирались отдавать их назначенному королем особому представителю, и некоторые люди, которым эту десятину сборщики налогов отдавали для пущей сохранности ради пользы государевой, позже не возвращали ее; иногда же лихие люди грабили те места, где, согласно упомянутому указанию, хранились собранные деньги; через такое повсеместное стяжательство уполномоченные королем представители никак не могли предоставить нашему верховному лорду целиком всю сумму, необходимую ему для оплаты жалованья лордам, рыцарям, сквайрам и прочим наемникам, которые должны были сопровождать его в военном походе, что приносило большие убытки его названным лордам, рыцарям, сквайрам и прочим, а также вызывало большое неудовольствие нашего верховного лорда; посему наш верховный лорд ради скорейшей и полной выплаты упомянутой десятины, по совету и с согласия Палаты общин, данной ему властью приказал и предписал, чтобы каждый, будь то сборщик налогов, или хранитель этих денег, или любой, через чьи руки проходит хотя бы часть этих денег, утаивший их, должен быть доставлен в налоговый департамент королевского казначейства в канун грядущего праздника Воскресения Бога нашего к лорду-казначею и камергерам казначейства под страхом тройной выплаты собранных, но сокрытых им денег… ^{144}

Перспективы получения достаточного количества денег через парламент стали так очевидно безнадежными, что Эдуард начал самолично прилагать огромные усилия, умоляя, лебезя, заигрывая или запугивая своих богатых подданных с целью получить с них пожертвования – пресловутые беневоленции. Большая Хроника Лондона повествует:

Король, намереваясь совершить свой блистательный поход во Францию, проводил политику, которая была неведома никому из благородных его предков, если иметь в виду то, сколь значительные суммы денег он занимал у своих подданных в конце двенадцатого года своего правления. Узнав о благорасположении своих лордов и знати своей земли, он вызвал к себе мэра и провозгласил ему свою королевскую волю и прочие планы, а под конец вопросил, что бы тот мог добровольно пожертвовать для этого его похода. И тот хвастливо преподнес ему 30 фунтов. И Его Светлость принял эти деньги с благодарностью. И после того, как мэр проявил так свое доброе желание, Его Светлость призвал к себе олдерменов одного за другим; и те поднесли ему кто 20 фунтов, кто 20 марок, кто 10 фунтов. И когда он закончил все дела с олдерменами, то послал за главой Палаты общин, который пожертвовал сумму на полугодовое содержание солдата, составлявшую 4 фунта 11 шиллингов 3 пенса. После этого он отправился в Эссекс, Саффолк, Норфолк и другие земли и почтительно уговаривал людей, благодаря чему получил денег гораздо больше, чем мог бы получить посредством налогов.

Сообщалось, что, когда он прибыл в город в Саффолке и среди прочих вызвал к себе некую богатую вдову и спросил ее, что та может пожертвовать, она щедро даровала ему 10 фунтов; он поблагодарил ее и поцеловал; этот поцелуй она воспринила так восторженно, что за столь милостивые знаки своего благорасположения он мог бы получить все 20 фунтов вместо 10. И таким вот образом его собственным трудом и стараниями назначенных им поверенных – таких как епископ Или (Ely), доктор Мортон и других – он собрал значительные суммы денег, на которые со всей возможной поспешностью была проведена подготовка к упомянутому походу… ^{145}

В 1475 г. Маргарита Пастон утверждала, что непомерные потребности короля привели к снижению цен на сельскохозяйственную продукцию.

…Что касается Спорлского (Sporle) леса, то до приезда короля в Норфолк я бы еще могла договориться с кем-нибудь из торговцев продать его весь целиком сразу за 240 марок, ну а ныне никто не будет покупать его весь, поскольку с людей взимаются огромные поборы на королевские нужды; посему самое большее из того, что мы можем, это продать его по частям…

…Король доводит нас, жителей этой страны, и бедных, и богатых, до крайности, и я не представляю, как мы будем жить, если положение не улучшится. Все вернется на круги своя, когда на то будет воля Божья. Мы не можем без убытков продавать ни зерно, ни рогатый скот. Солод здесь стоит только 10 пенсов за сноп, пшеница – 28 пенсов, овес – 10 пенсов, но это столь мало… ^{146}

Христофоро де Боллато рассказал Галеаццо Марии Сфорце о реакции Людовика:

Я думаю, что Ваша Светлость примет во внимание слова, произнесенные самим королем Франции, которые я здесь привожу. Я сообщаю Вашей Светлости, что Его Величество получил достоверные сведения о том, что англичане готовят огромные силы, дабы сразу всей мощью вторгнуться в Нормандию, и король Англии сам собирается вести это многочисленное войско.

Трудно найти слова, чтобы описать обеспокоенность Его Величества; он потерял обычное для себя веселое расположение духа. Вот его точные слова, которые, среди прочего, он произнес в отчаянии и горечи: «О, Пресвятая Мария, даже теперь, когда я пожертвовал тебе 1400 крон, ты нисколько не помогаешь мне…» ^{147}

В июне переброска армии наконец началась. Сам Эдуард, отплыв из Дувра, высадился в Кале 4 июля. Советник Людовика XI Филипп де Коммин отмечает в своих «Мемуарах», что это войско было «самым многочисленным, дисциплинированным и хорошо вооруженным из всех, с которыми английские короли когда-либо вторгались во Францию» [116]116
  Commynes. II, 27; Боннский перевод. 1,251. См. также русский перевод: Филипп де Коммин.Мемуары / пер. с фр. Ю. П. Малинина. М.: Наука, 1986. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Карл Смелый, герцог Бургундский, преднамеренно игнорировал свои обязательства по соглашению и вместо того, чтобы отправиться со своим войском помогать англичанам, продолжил осаду швейцарского города Нуз (Nuz), под стенами которого появился некоторое время назад. Не рассчитывая больше на его поддержку, Эдуард с готовностью стал прислушиваться к мирным предложениям хитрого и испуганного короля Франции. Не обращая внимания на колкости взбешенного герцога Бургундии, Эдуард прежде, чем его армия выпустила хотя бы один снаряд, согласился оставить Францию при условии выплаты ему 75 000 крон, договорившись также относительно будущего брака его старшей дочери с французским дофином и ежегодной пенсии в 50 000 крон. Кроме того, Людовик XI заплатил ему 50 000 крон, чтобы выкупить Маргариту Анжуйскую. Последовали и торговые соглашения – настолько успешные, что Договор при Пикиньи, как вместе были названы все достигнутые там договоренности, в Бордо прослыл как «Купеческий договор». Когда он был заключен, Людовик щедро угостил английскую армию, а короли устроили в Пикиньи личную встречу. Филипп де Коммин живописал эти события.

Намереваясь заключить мир, король английский прошел пол-лиги в сторону Амьена, и король Франции, находившийся на городских воротах, издалека увидел, как марширует это войско. Говоря откровенно, английские солдаты больше были похожи на деревенщин, никак не готовых к настоящей битве, поскольку шли в большом беспорядке и не соблюдали никакой дисциплины. Наш король послал королю Англии в подарок триста возов лучших французских вин; и, я думаю, эти телеги произвели [на нас] такое же большое впечатление, какое вся английская армия.

В соответствии с условиями перемирия толпы англичан вошли в город. Вели же они себя очень неблагоразумно, нимало не заботясь о чести своего принца: они вступили в город вооруженными до зубов и большими компаниями; и, если бы король Франции не был связан данной им клятвой, у него была бы прекрасная возможность перерезать большую их часть; но Его Величество намеревался только достойно развлечь их и договориться о прочном и долгом мире, который царил бы все время его правления.

Король приказал поставить при входе в городские ворота с обеих сторон улицы два больших стола, на которых красовались бы разнообразные блюда, должные оттенить вкус множества вин, самых изысканных из всех, которые производились во Франции; гостей поджидали многочисленные слуги, которые не смели взять в рот даже каплю воды. За каждым из столов король поместил по пять или шесть приятных собеседников, людей высокого положения, чтобы развлекать тех, кто собирался осушить кубок доброго вина; среди них были лорд Краон (Сгаоп), лорд Брикбек (Briquebec), лорд Брессюр (Bressure), лорд Вильер (Villiers) и некоторые другие. Англичан, приезжавших на угощение, у ворот встречали специальные люди, которые брали под уздцы их лошадей и провожали иноземцев к столам, где, к удовольствию тех, с каждым из них обходились любезно и почтительно. Как только они вступили в город, везде, где бы они ни появлялись и чего бы ни требовали, им ни за что не нужно было платить; двери девяти или десяти таверн были открыты для них, где им бесплатно давали все, чего бы они ни пожелали, – таков был приказ короля Франции, который взял на себя бремя всех расходов за эти развлечения, продолжавшиеся три или четыре дня.

…Однажды ночью лорд Торси (Torcy) прибыл к королю и поведал ему о том, сколь много англичан собралось в городе, и он предчувствует, что это может грозить бедой; но Его Величество рассердился на него за такие речи, так что все остальные приутихли. На следующий день, который был Днем Избиения младенцев, король сам больше не заговаривал об этом и не позволил никому другому, но воспринял сие за дурной знак и был, по-видимому, весьма раздосадован таким ходом вещей.

Однако утром, о котором я веду речь, когда король оделся и отправился на богослужение, ко мне явился один человек с новостью, что в городе находится по меньшей мере 9000 англичан. Рискуя вызвать неудовольствие короля, я решил поведать ему об этом, после чего, зайдя в его кабинет, я сказал: «Сир, несмотря на то, что сегодня День Избиения младенцев, я почитаю своим долгом сообщить Вашему Величеству о том, что услышал». Тогда я назвал ему число солдат, уже находящихся в городе, и сообщил, что постоянно прибывают все новые и новые; что все они вооружены, и никто не смеет закрыть перед ними ворота, боясь спровоцировать их.

Король не разозлился, но прекратил молиться, сказав мне, что на сей раз отложит богослужение по случаю этого дня. Он приказал мне немедленно скакать к нескольким известным английским офицерам и попытаться поговорить с ними, чтобы те приказали увести свои войска, и велел, если я встречу кого-нибудь из командиров, послать их к нему, поскольку он прибудет к городским воротам одновременно со мной.

Я встретил трех или четырех английских командиров, с которыми был знаком, и говорил с ними согласно указаниям короля; но пока они призывали покинуть город одного, вошло еще двадцать. Король послал лорда Ги (Gie), нынешнего маршала Франции, за мной; когда тот нашел меня, мы вместе отправились в таверну, где, хотя еще не было и девяти утра, уже скопилось для оплаты сто одиннадцать счетов. Дом был битком забит народом: некоторые пели, некоторые спали, и все были пьяны; увидев такое, я заключил, что никакой опасности нет, и послал сообщить об этом королю, который под надежной охраной немедленно прибыл к воротам и приказал тайно вооружить двести или триста солдат в домах своих командиров, отправив некоторых из них к воротам, через которые входили англичане. Король повелел доставить свой обед к воротам на место постоя одного из стражников, где Его Величество оказал честь нескольким английским офицерам, пригласив разделить с ним трапезу.

Королю Англии было сообщено о таком беспорядке, и он очень устыдился этого и послал королю Франции пожелание, чтобы Его Величество не допускал более его солдат в город. Король Франции ответил ему, что не станет делать этого, но если бы английский король был так любезен прислать туда некоторых из своих личных гвардейцев, то охрану ворот можно было бы доверить им, и они смогли бы на свое усмотрение решать, впускать или нет кого бы то ни было. Короче говоря, так они и сделали, и многие из англичан были выдворены из города согласно специальному указу своего короля.

И затем, чтобы покончить со всем этим делом, они решили выбрать наиболее удобное место для своей встречи, для чего были назначены специальные люди; представлять нашего господина были выбраны лорд дю Буше (du Bouchage) и я; лорд Говард, некий Челенджер (Chalanger) и один герольд представляли короля Англии. После того как мы осмотрели пойму реки, мы согласились, что самым удобным и наиболее безопасным местом был бы принадлежавший амьенскому видаму надежный замок Пикиньи, расположенный приблизительно в трех лигах от Амьена, сожженного герцогом незадолго до этого; город находится в низине, через него протекает река Сомм, узкая в этом месте и не имеющая брода.

С одной стороны, откуда должен был появиться наш король, простиралась абсолютно открытая равнина; по другую сторону была та же картина, однако, когда король Англии подъехал к реке, ему пришлось проехать по насыпной дороге, длиной приблизительно в два полета стрелы и проложенной через болото, что могло бы дорого обойтись англичанам, не будь наши намерения благородны. И конечно, как я уже упоминал, англичане не умеют вести переговоры так тонко и хитроумно, как это делают французы: они откровенно и прямодушно обсуждают свои планы; все же человек должен проявлять осторожность и осмотрительность, не боясь оскорбить кого-либо недоверием, дабы избежать любой возможной опасности.

После того как мы выбрали место, нам нужно было решить вопрос с мостом, который необходимо было построить большим и надежным, для чего мы и доставили туда наших плотников и материалы. Посреди моста было решено установить прочную деревянную решетку наподобие тех, из которых делают клетки для львов. Расстояние между ее прутьями сделали таковым, чтобы туда могла только-только пролезть рука; наверху от дождя был сооружен навес из досок; с каждой стороны там свободно хватило бы места для десяти или двенадцати человек; вдоль обеих сторон моста были закреплены штыри, чтобы помешать любому приблизиться; и на реке была только одна небольшая лодка с двумя гребцами, которые должны были передавать решения…

Когда строительство барьера уже подошло к концу и были завершены другие приготовления для переговоров, о чем вы уже слышали, на следующий день, 29 августа 1475 г., появились эти два короля. Первым в сопровождении примерно восьмисот человек прибыл король Франции; при английском короле была вся его армия, выстроенная в боевом порядке; и, хотя мы не могли обозреть всю их силу, все равно наше войско по сравнению с бесчисленным количеством конных и пеших воинов, которых мы видели, казалось совсем ничтожным; при том, что на самом деле там не было и четверти нашей армии. Было решено, что на переговорах с каждым из королей будет по двенадцать человек из числа самых влиятельных и преданных вельмож.

С нами было четверо представителей со стороны короля Англии, столько же наших человек, призванных следить за действиями противника, было у англичан. Как я уже упоминал, наш король первым подъехал к барьеру в сопровождении двенадцати человек, среди которых были Джон, герцог Бурбонский, и кардинал, его брат. Согласно старому обычаю, король пожелал, чтобы в этот день я был одет так же, как он.

Король Англии очень отважно проехал по насыпной дороге (о которой я упоминал прежде), полный истинного королевского достоинства; в его свите был его брат, герцог Кларенс, граф Нортумберленд, камерарий, лорд Гастингс, его канцлер, и другие пэры государства; среди них трое или четверо были одеты в золотые одежды, такие же, какие были на короле. На голове короля Англии красовался черный бархатный берет с большим цветком лилии, сделанным из драгоценных камней: он производил впечатление принца благородного и величественного, правда, был немного склонен к полноте. Я видел его прежде, когда граф Уорик изгнал его из королевства; тогда я нашел его более привлекательным, и, насколько помню, мне показалось, что доселе мои глаза никогда не созерцали более красивого мужчины.

Остановившись в нескольких шагах от барьера, он снял берет и поклонился почти до самой земли; и король Франции, опершись на барьер, очень почтительно встретил его. Они обнялись через отверстия решетки, и король Франции приветствовал английского государя, вновь склонившегося перед ним в низком поклоне, такими словами: «Кузен, сердечно рад встрече с Вами; я, как никто другой, счастлив и благодарен Богу за столь благословенную возможность лицезреть Вас». Король Англии вернул ему его комплимент на превосходном французском языке.

Тогда канцлер Англии, бывший прелатом и епископом Лайла [117]117
  Томас Ротерем, епископ Рочестерский (1468-1472), Линкольнский (1472-1480), архиепископ Йоркский (1480-1500 гг.).


[Закрыть], начал свою речь с предсказания (которые англичане всегда запасают), что в Пикиньи должен быть заключен мир между англичанами и французами, который навечно останется в памяти потомков. После того как он закончил, был предъявлен документ, содержавший положения договора, переданного французским королем английскому. Канцлер вопрошал нашего короля, действительно ли тот сам диктовал упомянутое соглашение и согласен ли с ним. Король ответствовал: «Да»; и нашей стороне были предоставлены бумаги короля Эдуарда, и он дал такой же ответ.

И тогда принесли молитвенник, и оба короля положили одну руку на него, а другую на святой истинный крест, и поклялись неукоснительно и твердо соблюдать условия заключенного перемирия в течение полных девяти лет; и примкнуть к нему должны союзники с обеих сторон; и должен быть заключен брак между их детьми, как то было предусмотрено в соответствии с упомянутым соглашением.

После того как два короля поклялись быть верными данному договору, наш король (у которого всегда при себе было острое словцо) весело заметил королю Англии, что был бы рад видеть Его Величество в Париже и что, если там тот попадет в сети какой-нибудь красотки, то он назначит ему исповедником кардинала Бурбонского, который, как он знает, охотно отпустит ему любые грехи, порожденные чрезмерной любовной пылкостью. Королю Англии пришлась по душе его шутка, и в ответ он сказал Его Величеству несколько весьма метких и остроумных слов, поскольку ему была известна слава кардинала как весельчака и балагура.

После того как они перебросились еще парой фраз в той же шутливой манере, наш король, желая показать свою власть, повелел нам, сопровождавшим его, отойти, поскольку хотел переговорить с королем Англии с глазу на глаз. Мы повиновались, и те, кто был с королем Англии, видя, как мы уходим, сделали то же самое, не ожидая приказания.

После того как эти два короля некоторое время поговорили наедине, наш господин подозвал меня и спросил короля Англии, знает ли тот меня. Английский король ответил утвердительно, перечислив те места, где видел меня ранее, и сказал королю, что прежде я, состояв в свите герцога Бургундского, усердно служил ему в Кале. Король Франции спросил, что будет делать английский государь, если герцог Бургундский откажется присоединиться к их соглашению (как можно было ожидать, исходя из его упрямого ответа). Король Англии ответил, что повторил бы ему свое предложение, а если тот откажется, тогда он не будет более иметь до него никакого касательства, но предоставит его полностью собственной судьбе.

Постепенно король перешел к персоне герцога Бретани (который и был настоящей целью этой беседы) и также поинтересовался им. Король Англии выразил желание, чтобы Его Величество не делал никаких попыток идти против герцога Бретани, поскольку тот в лихую годину всегда был для него самым истинным и преданным другом. Король не стал более настаивать, но подозвал свою свиту, попрощался с английским королем и его спутниками в самой изысканной и доброжелательной манере, и оба короля почти одновременно отошли от барьера, отправившись верхом каждый в свою сторону – король Франции возвратился в Амьен, а король Англии поскакал к своей армии.

Французский король предоставил правителю Англии все, что тот только пожелал, вплоть до факелов и свечей. Герцог Глостер, брат английского короля, как и некоторые другие его вельможи, не присутствовал на этой встрече, поскольку не поддерживал идею данного договора; они присоединились позднее, а герцог Глостер ожидал господина нашего короля в Амьене, где ему устроили блестящие развлечения и разместили с подобающим почетом, предоставив все – от утвари до прекрасных лошадей.

…На следующий день великое множество англичан прибыло в Амьен, некоторые из них сообщали, что Дух Святой поспособствовал заключению этого мира и были видения, подтверждающие это; главным доказательством они называли белого голубя, который все время, пока шли переговоры, сидел на палатке короля Англии, и его не смог спугнуть даже стоявший в лагере шум. Но другие давали этому другое объяснение – в тот день прошел небольшой дождь, а затем пригрело солнце, и, поскольку палатка возвышалась над всем прочим, бедный голубь нашел ее самым удобным местом, где можно было обсушиться. ^{148}

Война в Средневековье была доходным предприятием. С точки зрения монарха, Договор при Пикиньи явился чрезвычайно удачным окончанием французской кампании. Едва ли так же считали многие из тех, кто пересек Канал, лелея мечты о прибыльном выкупе и богатой военной добыче. Для них все произошедшее представилось потраченными впустую огромными усилиями и закончилось жестоким разочарованием. Кройлендский хронист так описывает возвращение армии домой: