Текст книги "Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе"

Автор книги: Джек Лондон

Соавторы: Уильям О.Генри,Марк Твен,Фрэнсис Брет Гарт,Макс Брэнд,Дороти Джонсон,Стивен Крейн,Джек Шефер,Уолтер ван Тилберг Кларк,Уилла Кэсер,Вэчел Линдсей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

– Да, все о законности.

– В этом-то я разобрался. Так хорошо разобрался, что мне понятен ход ваших мыслей не хуже, чем своих.

– Неужели понятен?

– Конечно. Весь ход. Послушайте, – пытался я урезонить его, – если вся преступность вашего бездействия в том, что, умом понимая, вы все же их не остановили, я виновен не менее вашего. А, может, и повиновней. Я даже не пытался ничего сделать. Почему это с вас надо больше спрашивать, чем с меня?

– Ты понимал ход моих мыслей? – не унимался он.

– С начала до конца! И, если уж на то пошло, большинство других тоже понимали.

– Этого не может быть, – сказал он с надеждой в голосе.

– И тем не менее понимали. Пусть не сумели бы высказать, но в душе-то понимали и сочувствовали. Однако, тоже ничего не сделали. Господи, да если это все, что вас мучит, – воодушевился я, в то время как он продолжал жадно вглядываться в меня, видимо, рассчитывая, что я скажу еще что-нибудь существенное. – На всех на нас больше вины, чем на вас! Вы хоть пытались, единственный, кто пытался что-то сделать… А хуже всех Тетли. Насчет Тетли они правы.

– Тетли – зверь, – сказал вдруг Дэвис с неожиданной ненавистью в голосе. – Растленный, кровожадный зверь.

– Ну вот, наконец-то вы дело говорите.

Он сразу притих, как будто я его обвинил в чем-то, и потом проговорил с расстановкой:

– Только зверь за свои действия не отвечает.

– Он просто упивался, – сказал я.

Снова он пристально посмотрел на меня, словно хотел определить, насколько основательны мои соображения, как будто достаточная обоснованность их поможет ему сбросить гнет с души.

– Да, – согласился он. – Он упивался. Он извлекал наслаждение из каждой крупицы страдания. Он растягивал удовольствие сколько мог. Ему все было едино: моральная пытка молодого человека, животный страх старика, физические страдания мексиканца. Ты видел его лицо, когда мексиканец вытаскивал пулю из раны?

– Видел. Он удовольствие от этого получал.

– Да. Ну, и с сыном тоже.

– Когда ударил?

– И это, и все остальное. Вплоть до самого конца.

– Он всегда с Джералдом нехорошо обращался.

– Тетли мерзкий человек. И это единственное, за что я могу ухватиться.

И опять я перестал что-либо понимать. Казалось, им владеет какая-то важная мысль, помогающая проникнуть в самую суть, только он боится сказать об этом прямо и ходит вокруг да около, постоянно сбивая меня с толку.

– Для Тетли просто не существует ничего, кроме власти и насилия, – сказал он. – Чувства более тонкие ему уже недоступны, и он не способен испытывать чувство жалости или вины.

– Вы знаете это. И все же судите себя так строго. Зачем?

На это Дэвис не ответил.

– Я все твержу себе, – сказал он, – что ничего изменить я не могу, что хотя Тетли и нельзя винить, но образумить его я все равно был бы не в состоянии.

– Верно.

– Убить же его у меня б рука не поднялась.

– Упаси Бог.

– А ничто другое не помогло бы.

– Да, ничего не помогло бы. Может, оттого все остальные и спасовали. Не то чтобы мы давали себе отчет, но подсознательно догадывались, что его можно только убить, иначе не остановишь. Но ведь это ж немыслимо. Он как взбесившийся зверь был. – Я вспомнил все в подробностях. – Нет, как маньяк.

– Вот именно. Самый настоящий маньяк.

С минуту мы оба молчали, я прислушивался к голосам, доносившимся из бара, и мне почудилось, что они звучат несколько иначе. Сперва я не мог понять, в чем дело. Затем услышал смех женщины, грудной, низкий, довольный, затем ее голос, и снова смех, тут же подхваченный многими мужчинами. Потом все стихло, и только один голос, мужской, долго что-то рассказывал, и опять сперва раздался женский смех, и только потом общий хохот, будто она уловила соль рассказа чуть-чуть быстрее других. Сначала, все еще думая о Дэвисе, я никак не мог сообразить, почему меня так тревожат эти разговоры и хохот. Но мужчина заговорил снова, и тут я понял. Внизу была Роуз со своим мужем. А Джил-то пообещал надраться. Я не знал, долго ли я спал и успел ли Джил за это время напиться до бесчувствия так, что Кэнби уложил его где-нибудь по соседству, чтоб не будить меня. Твердо знал я одно – Джила внизу сейчас нет, судя по хохоту и разговорам. И мне даже думать не хотелось, чем это может кончиться, если он все-таки явится пьяный, да еще не успевший подраться в свое удовольствие, да еще мучимый угрызениями совести после вчерашней ночи.

Я и сам начал раздражаться. Внизу снова захохотали. Мне было непонятно, как кто-то может сегодня над чем-то хохотать.

Дэвис сказал что-то.

– А? – переспросил я.

– И парня тоже он убил.

– Ну, понятно, – сказал я, стараясь вернуться к прежнему разговору. – Всех троих.

– Нет, Джералда.

– Джералда? – бессмысленно повторил я.

– Ты, значит, не слыхал? – спросил он так, будто и это его непонятным образом разочаровало. – Я думал, ты слышал.

– Я не выходил отсюда и к тому же спал. А что я должен был слышать?

– Что Джералд-таки покончил с собой.

– Не мог он этого сделать, – сказал я. Совсем как тот мужик. В голове не укладывалось, что Джералд способен еще на одну попытку.

Дэвис медленно опустился на стул. Он сидел, ломая руки.

– Ты не думал, что он отважится? – По голосу было слышно, что ему важно знать мое мнение.

– Нет, не думал. Слишком много он говорил об этом.

– Однако, вот отважился, – сказал Дэвис – Так-то! – И вдруг уронил голову и обхватил ее руками, видно, на него опять накатило, как тогда у окна. Потом он приподнял голову и сказал, не глядя, однако, на меня, ровным голосом: – Когда он добрался до дому, отец не впустил его. Тогда он пошел в сарай и повесился на балке. Батрак нашел его около полудня. Я был там. – Теперь он перестал ломать руки и крепко сцепил их.

– Господи, вот же бедняга.

– Да, бедняга. – И затем: – Батрак побоялся сказать Тетли. Он побежал к Спарксу, а Спаркс пришел за мной.

– И вам пришлось идти к Тетли?

– Мне не хотелось. Я за себя не мог поручиться. Но пошел. – Я не задал вопроса, однако, он и так ответил на него: – Он выслушал меня совершенно равнодушно, даже бровью не повел. Просто поблагодарил, словно я доставил ему покупку из магазина.

Меня, будто палкой по голове, оглушило это известие. Уж кто-кто, а я должен был бы понять, что к этому идет, после того как он так настойчиво открывал мне душу. Кроме того, стала ясна причина Дэвисова самобичевания. Ведь так просто было это предотвратить, побудь кто с парнем. Преступность бездействия…

Внизу опять засмеялись.

«Да цыц вы, безмозглые сукины дети!» – подумал я. Кажется, я произнес эти слова вслух, потому что Дэвис поднял глаза.

– Это не наша вина, – сказал я. – С таким отцом, как Тетли, все равно, рано или поздно, этим бы кончилось. Есть положения, когда посторонний не может вмешиваться.

– Но ты не думал, что это может случиться?

– Нет, не думал. Выходит, ошибся.

– А я думал, – прошептал он. – Я знал наверняка.

– Не могли вы знать. Я – другое дело. Он говорил со мной всю дорогу, когда мы туда ехали. Я понимал, что с ним неладное творится. Но когда у него в первый раз сорвалось, когда он позволил Смиту спуститься вниз и увести себя, я подумал, он больше пробовать не станет. Кто ж мог знать.

Он вдруг опять переключил наш разговор. Усидеть на месте при всей усталости ему было трудно. Он вскочил со стула и пошел к окну.

– Не больно-то внятная исповедь у меня получается, а?

– Послушайте, мистер Дэвис, – начал я и осекся, потому что внизу опять загоготали. Потом смех оборвался. Я прислушался, стараясь различить голос Джила. Но, вероятно, то просто был короткий раскат смеха, по ходу рассказа. Говорил кто-то один, и, хотя слов расслышать было невозможно, я узнал манеру произносить их, сглатывая окончания, и ровный спокойный тон. Муж Роуз. Его наградили дружным продолжительным смехом, и затем заговорил кто-то другой.

Дэвис, по-моему, их не слышал. Он, видимо, подумал, что мне просто сказать нечего, и снова повернулся ко мне, и в тот момент ни надежды, ни мучительного недовольства собой на его лице не отражалось. Наоборот, появилась умиротворенность, будто он наконец решил, что именно скажет, и интересует его только мой ответ. Его лицо меня вернуло к действительности, я стал только вполуха прислушиваться, нет ли внизу Джила.

– Ты утверждаешь, что мои мысли были все время известны тебе?

– Я угадывал их, – сказал я осторожно. – Мы все угадывали…

– Ты верил, что Мартин невиновен? Я хочу сказать, до того, как это выяснилось… Верил ли ты, что он невиновен, когда ему готовили веревку? – уточнил он.

Я продолжал держаться осмотрительно:

– Я чувствовал, что мы не правы, – сказал я с расстановкой, глядя прямо ему в глаза. – Я чувствовал, что его не следует вешать.

– Это едва ли одно и то же, – сказал он. – Кому хочется посылать человека на виселицу?

– Откуда мы могли знать, что он невиновен? Неужели кто-то стал бы стоять и смотреть, как его вешают, знай мы наверняка?

– Нет, конечно. Значит, вы не знали…

– Опять вы передергиваете, – сказал я ему с досадой.

– Да, вы не знали, – ответил он, – но я-то знал… Тут меня осенило, даже кровь в лицо бросилась. Он что-то знал с самого начала, но побоялся сказать при Тетли. У него было доказательство, в письме он, возможно, нашел подтверждение и вот, дрожа за свою шкуру, умолчал. Стало понятно, отчего ему так хочется увериться, что Тетли остановить было невозможно.

– Откуда вы могли знать? – попробовал я взять его на пушку, но он почуял фальшь в моем голосе.

– Да, я знал. Я ведь читал то письмо. – И опять он прочел вопрос у меня в глазах. – Нет, в письме не было ничего такого, что суд мог бы расценить как доказательство. Отражение человеческой души суд в качестве доказательства никогда не примет. Но, прочитав, я совершенно точно понял, что он собой представляет. С самого начала чувствовал, этот юноша неповинен в том, в чем его обвиняли, – даже в угоне, не говоря уже об убийстве. А когда я прочел письмо, то уверился окончательно.

Вот и опять я ошибся.

– И это все? – спросил я.

– Он обо мне говорил в письме, – начал Дэвис как-то отрешенно. – Рассказал жене, как я был добр к нему, чем рисковал, заступаясь за него. И он доверял мне, ты же сам видел. Он так старался смягчить для жены удар, не дать ей сломиться от горя или от ненависти к нам. Напомнил ей обо всем, что они испытали вместе, об их любви. – Он уронил голову в новом приступе отчаяния и прошептал: – Прекрасное письмо…

– Послушайте, все это, конечно, может вас мучить. Понятно, обошлись с ним безобразно. Но ведь в душе все понимали, что нужно отдать их под суд, как вы говорили, и сделай мы так – ничего не произошло бы.

– Полчаса, каких-нибудь полчаса сделали бы всю разницу.

– Знаю. Вы полагаете, я обо всем этом не думал? Но что можно было сделать?

– Я знал, – повторил он. Кажется, именно это мучило его больше всего.

– Вы знали не больше, чем все остальные. Говорите, узнали, что он собой представляет, из его письма. Ладно. Но у всех у нас была возможность прочитать это письмо. Такого рода доводы не тянут против чужого тавра на скотине, отсутствия купчей, револьвера убитого, да еще спутника вроде того мексиканца.

– Может, и потянули бы. Ты же сам признаешь, что только и ждал, чтоб тебя остановили. Признаешь, что то же чувство испытывало и большинство остальных.

– Но доказательств-то не было. – Я обозлился. – Нельзя же так… Настроиться всем на повешенье, а потом взять и остановиться из-за какого-то там чувства.

– Может, и можно, – сказал он, – если положиться на чувство.

– Вы пытались предотвратить линчевание неотступно и достаточно настойчиво.

– В том-то и дело. – Спокойный, рассудительный тон, каким он обличал себя, был даже хуже, чем надрыв. – Я пытался. Я взял на себя предводительство, а вместе с ним принял и ответственность. Я выступил от имени справедливости, общечеловеческого сострадания даже. Я выступил как светоч, чтобы рассеять Тетлиеву тьму. И люди в глубине души были на моей стороне, все было на моей стороне…

– Все, – напомнил я ему, – за исключением фактов, как мы их тогда понимали.

– Они не имели значения, – упорствовал он. – Тогда не имели значения.

– Господи! – не выдержал я. – Если вам доставляет удовольствие чувствовать себя повинным в смерти трех повешенных по суду Линча и одного самоубийцы…

Он зажмурил глаза, как будто я ударил его по лицу.

– Простите меня, – сказал я.

– Нет, ты прав, я действительно этим чувством упивался.

– Ложитесь-ка вы спать.

Однако, он был настроен на самоистязание, и сбить его было просто невозможно.

– Ты ведь не станешь возражать, что я взял на себя роль их защитника, оказав сопротивление Тетли?

– Ладно, не стану. Но если уж на то пошло, нас тоже никто не связывал и рта не закрывал.

Я собирался сказать еще что-то, но вдруг галдеж внизу оборвался, и заговорил кто-то один, не давая никому вставить слова; раньше этого голоса – громкого, хриплого и злого – слышно не было. Только тут я осознал, как сильно беспокоюсь за Джила. Рука моя потянулась к изножью кровати, где висел мой ремень с кобурами. И только тут я сообразил, что говорит не Джил, а Смит. Тоже, судя по речи, пьяный. С минуту его никто не перебивал, затем я услыхал спокойный, рокочущий бас Кэнби. Снова заговорил Смит, громче прежнего, и опять Кэнби, на этот раз отрывисто и резко. Общий разговор, теперь приглушенный, возобновился.

Я подошел к смотревшему на восток окну и налил себе стакан воды. Рука дрожала, и я расплескал воду на пол. Плечо болело, голова кружилась. Я выпил воды и почувствовал себя лучше, хотя холодная вода неприятно булькала в пустом животе. Я разозлился, что меня мог вывести из равновесия такой пустяк. Хотелось, чтобы Дэвис скорее кончал. Его совесть становилась мне не по плечу. К исповедям мне не привыкать, но в этой я что-то совсем запутался.

Когда я обернулся, Дэвис, оказалось, опять стоит у окна и смотрит на улицу. Я пересек комнату и снова сел на кровать, унять головокружение. Он подошел и встал у изножья.

– Я скоро перестану тебе надоедать, Арт.

– Вы мне не надоедаете.

– Нужно уметь держать свои чувства при себе, даже о своей вине лучше помалкивать, если помочь горю все равно нельзя. Исповедь хороша только для того, кто исповедуется. Но мне хочется убедиться…

– В чем?

– Арт, ты говоришь, ход моих мыслей был все время тебе понятен… – Он запнулся.

Ну вот, опять за старое, опять тот же вопрос. Я понимал, что на этот раз ответить нечего. Просто сидел и выжидал, избегая его взгляда.

– Так вот, Арт, когда собрались вешать, когда веревки были уже готовы, что я тогда думал?

– Трудно сказать. В такие минуты странные мысли в голову лезут. Может, песню какую-нибудь вспомнили… Откуда мне знать?

– Ну, а все-таки?

– То же, что и все мы, наверное. Что лучше б их не вешали, а уж если без того не обойтись, то хотя б не у вас на глазах. Или чтобы всё было позади и бедолаги не мучились.

– Ты не думал, что можно этому помешать?

– Ну, об этом раньше надо было думать.

– А за оружие взяться тебе не приходило в голову?

– Против кого? – удивился я.

– Против Тетли.

– Вы хотите сказать…

– Нет, только затем, чтобы заставить его увезти их в город и отдать под суд.

– Не приходило. Пожалуй, нет. Все было решено. В какой-то момент мне взбрело в башку, что можно бы, но это просто шальная мысль была, я на ней не задержался. Вообще-то такие мыслишки появляются иной раз ни с того ни с сего, когда делаешь что-то без большой охоты. Нет, это мне в голову не приходило…

– А было у тебя чувство, что в тот момент ты мог все в корне изменить? А не ты, так другой?

Я подумал.

– Нет. Пожалуй, я просто считал, что решение принято и точка. Я этого решения не одобрял, но никуда не денешься, коль все решено.

– Надо было это остановить. Хотя бы с оружием в руках.

– Теперь-то я вижу.

– А я и тогда видел.

– У вас и револьвера-то не было.

– Да, не было, – сказал он. Так, словно осудил себя окончательно и бесповоротно.

Чуть помолчав, я признал:

– Пожалуй, вы тут не передергиваете, скорее передергиваю я. Но не могу взять в толк, чего вы так казнитесь.

– Я все обдумал. Видишь ли, я знал, что Тетли можно воспрепятствовать, что всех вас можно повернуть, достаточно одному кому-то пригрозить Тетли револьвером. Да и револьвера не понадобилось бы, но я решил, что без оружия к нему не подступишь. Тетли не привык уступать, вдобавок во что бы то ни стало хотел видеть этих людей на виселице, да еще заставить Джералда повесить одного из них. Я решил, что остановить его можно, только основательно припугнув, как любого зверя, преследующего дичь…

– И вы были правы.

– Какая разница, прав или нет? Знаешь, Крофт, что я испытал, придя к такому решению?

Я думал, он сам ответит на свой вопрос, и потому промолчал. Однако он не ответил.

– Ну попробуй догадайся, Крофт, – почти умолял он.

– Нет, – сказал я. – Не могу. Что?

– Я порадовался, что у меня нет при себе револьвера.

Я не поднял глаз. Что-то омерзительное почудилось мне в его словах или, может, в том, что он вообще произнес их.

– Ну вот, теперь ты понимаешь, – сказал он торжествующе.

Но он не успокоился, ему обязательно было расставить все точки над «и».

– Понимаешь теперь? – понизил он голос – На моей стороне было все: справедливость, сострадание, поддержка даже – я был в ней уверен, – и я допустил, чтобы этих троих повесили, оттого что струсил. Мне не хватило одной простейшей добродетели, качества, которое в нужный момент проявляет собака, единственного, которым может похвастаться Тетли. Обыкновенного мужества – вот чего мне не хватило!

– Больно уж болезненно вы воспринимаете, – сказал я, по-прежнему глядя в пол. – Зачем все на себя валить? Почему, например…

– Прости меня, Арт.

– Бросьте, – сказал я. – Вам надо было выговориться. Теперь можете отдыхать.

Он кивнул.

У меня, по-видимому, вылетело из головы, что надо прислушиваться к голосам в баре, стихшим сейчас, с приближением ужина; во всяком случае, я пропустил момент, когда среди других голосов возник голос Джила, и услышал его только тогда, когда кто-то пробежал по мосткам под галерейкой и, ворвавшись в помещение прямо под нашим окном, так хлопнул дверью, что разговор смолк. Я быстро вскочил, продолжая прислушиваться, но доносился до нас все тот же единственный голос, молодой и возбужденный, принадлежащий, вероятно, какому-то парнишке, а затем послышались возгласы, но не негодующие, и затем приглушенный гул. Я опять убрал руку с ремня с револьверами. Для душевного равновесия мне необходимо было иметь Джила в поле зрения.

Дэвис сказал так, будто теперь это не имело значения:

– Я даже подумывал… – и замолчал так надолго, что я спросил:

– О чем?

– Я даже подумывал, – сказал он, – может, револьвер мне и не понадобится, в последний момент Тетли сам почувствует, что не прав, и тогда уговорить его будет нетрудно.

Я покачал головой:

– Нет, вы правы были. Он слишком разохотился вешать. Его в чувство привести можно было, разве что палкой по голове огрев.

– Я только этим и держусь, – сказал он так, словно и вправду держался за что-то из последних сил. – Этим только и держусь. – И прибавил погодя: – Стараюсь убедить себя, что его было не сдвинуть, что для него не существует понятия греха…

– Не существует. Его бы пришлось раньше убить.

Голоса в баре тем временем стихли, и я услышал, что кто-то поднимается по лестнице.

– Я б не смог, – медленно сказал Дэвис – И хотя так было бы лучше, то, что я не смог, говорит не только об отсутствии воли…

– Никто б не смог, – ответил я, радуясь, что он вернулся к этой спасительной мысли.

– Да, – сказал он устало и кивнул головой. – Если бы я не был убежден, что…

– Никак иначе вы его остановить не могли, – заверил я.

– Ты прав.

Дверь отворилась, в комнату вошли Кэнби и Джил.

– Приветствую вас, – сказал Кэнби, обращаясь к нам обоим, и потом мне: – Ты давно проснулся? Я зашел узнать, не хочешь ли ты поесть?

– Я спущусь вниз, – сказал я. – Спасибо, Кэнби. Теперь уже мое плечо гораздо лучше.

Джил был, естественно, пьян.

– Извиняюсь, – сказал он, – не знал, что ты не один, – как будто застал меня с женщиной.

– Ничего, ничего, – проговорил Дэвис, – я как раз собирался уходить.

– Он что, тебя разбудил? – спросил Джил воинственным тоном, глядя на нас в упор, чтоб собрать глаза в фокус.

– Я не спал, – сказал я. – Где это ты сумел так напиться, что ни шума, ни скандала слышно не было?

– Да вот, повел лошадей к Уайндеру, а ему выпить надо было. Очень уж он расстроился из-за всех этих дел.

– Это он-то? – удивился я.

– Билл неплохой парень, когда его получше узнаешь, – настаивал Джил. – Туповатый, правда. Ну, хоть вешать нам больше никого не придется, и на том спасибо, – сказал он жизнерадостно. – Тетли сам о себе позаботился!

Я был пойман врасплох.

– Ты о Джералде? – сказал я после неоправданно длинной паузы. – Да, слыхал. – И сделал ему знак замолчать. Он моей сигнализации не понял.

– Да нет, и папаша его туда же! Как услышал про парня, заперся в библиотеке и бросился на саблю. Пришлось дверь взламывать. Сам видел, как он лежит там вниз лицом, а из спины конец его длиннющей кавалерийской сабли торчит.

Кэнби заметил, как я глянул на Дэвиса, и, видимо, на лице у меня отразились все мои чувства – он быстро повернулся и тоже посмотрел на Дэвиса.

– Кто бы мог подумать, что старый прохвост таким чувствительным окажется? – сказал Джил.

Дэвис так и застыл на месте, вперив глаза в Джила. Потом в горле у него возник какой-то жалобный звук, будто щенок заскулил. Я подумал, он сейчас рухнет. Однако, устоял. Опять он издал этот звук, а потом вдруг вышел из комнаты, затворив за собой дверь. Мы слышали, как он идет по лестнице, все громче и громче поскуливая. Раз, судя по звуку, оступился и упал…

– Что это на нашего провидца накатило? – спросил Джил.

– Задержи его, – сказал я Кэнби и, поскольку он продолжал стоять на месте, не понимая, чего от него хотят, прибавил: – Нельзя его одного оставлять, понимаешь? – И уже сам было пошел, но тут Кэнби сообразил, в чем дело, и, проскочив мимо меня, кинулся вниз по лестнице, прыгая через две ступени.

Я подошел к окну и увидел Дэвиса уже на улице. У него подгибались колени, но тем не менее он пытался бежать, будто спеша уйти от чего-то. Я увидел, как Кэнби нагнал его и как он сперва вырвался, а потом смирился. Они пошли назад вместе, Дэвис – понурив голову, беспомощно мотавшуюся их стороны в сторону, Кэнби – поддерживая его, не давая упасть.

– Что с ним? – снова спросил Джил, глядя через мое плечо.

Я услышал, как Кэнби тащит его вверх по лестнице, и пошел закрыть дверь. Но нам все равно было слышно шарканье ног и теперь не прерывающееся ни на секунду Дэвисово поскуливание. Словно плакала женщина, потерявшая голову от горя. Мы прислушивались, пока шарканье и всхлипыванья не проследовали мимо нашей двери дальше по коридору и не затихли наконец, отгороженные от нас еще одной дверью.

– В чем дело? – спросил Джил с опаской.

– Да вот вообразил, что это он виноват.

– В чем?

– Во всей этой истории.

– Он? Хорошенькое дело!

– Да уж, – сказал я. Мне не хотелось на эту тему распространяться, душа за старика болела.

Мы с минуту постояли и подумали обо всем этом.

– Знаешь, – сказал Джил, – ты все-таки что-нибудь поешь. Вон сколько времени прошло, да и крови ты столько потерял.

– Мне не хочется есть, – сказал я. Мне и правда не хотелось.

– Все равно поешь. Мне тоже надо поесть. А то пить больше не смогу.

Когда мы спускались по лестнице, Джил сказал:

– Пока мы не узнали, Смит всех подбивал Тетли линчевать.

– Ему только и вешать – Смиту вашему.

– Да уж, – сказал Джил.

Мы поужинали в комнате за баром, где нам уже было накрыто, солониной, подмороженной картошкой, бобами и черным кофе. Сперва мне в горло ничего не лезло, но после того, как вылакал две чашки кофе, мне снова захотелось есть. Кэнби заглянул и сказал, чтобы за Дэвиса мы пока не беспокоились, он дал ему какого-то снотворного зелья и отправил Спаркса посидеть с ним. В баре никого не было, так что он стоял в дверях с полотенцем через плечо и смотрел, как мы насыщаемся. Рассказал, что в городе, разумеется, об этой истории только и говорят, что Смита напоить до бесчувствия оказалось труднее, чем он предполагал. Но в некотором смысле это обернулось на пользу. Организовался сбор в пользу Мартиновой жены. Набралось уже больше пятисот долларов.

– Даже старый Бартлет вошел в долю, – сказал Кэнби. – Но он на людях избегает показываться. Деньги со Спарксом прислал.

– Кстати, – спохватился Джил, будто только сейчас об этом вспомнил, – я внес за нас с тобой по четвертной с каждого.

Я достал свой мешочек и расплатился с ним.

– Момент для сбора, между прочим, выбран как нельзя удачней, – сказал Кэнби. – Отгон закончен, и вы, ребята, еще не порастратились. И цена, надо сказать, тоже неплохая. За мужа, у которого не хватило смекалки даже на то, чтобы, покупая весной скот, купчую взять. – Он вернулся в бар и заговорил там с кем-то.

Спустя некоторое время, когда разговор смолк, мы вышли из комнаты, и Джил с Кэнби привычно позубоскалили насчет «Шлюхи к услугам», и мы пропустили по паре стаканчиков и покурили. Больше пить мне не хотелось. Вот чего хотелось, так это спать. Будто и не ложился. Я заметил за собой: когда меня что-то гложет, а сделать все равно ничего нельзя, на меня нападает спячка. К тому же сюда стали сходиться люди, которые с нами в горы не ездили. Взглянув на нас, они, задержавшись в дальнем конце бара, о чем-то спрашивали пониженными голосами, поглядывая на нас исподтишка. Это начинало раздражать Джила. Подраться ему до сих пор так ни с кем и не удалось, а спиртное он продолжал лить в себя, как в бездонную бочку. Он стоял, приглядываясь и прислушиваясь к посетителям, выбирая, к кому бы прицепиться.

Когда в бар, сияя улыбками, снова вошла Роуз Мэпин с таким видом, будто возглавляет парад и следом за ней все тот же с рыжими бачками, я не на шутку испугался. Но Джил не оправдал моих опасений. Он взял нашу бутылку, пару стаканов и сказал:

– Пойдем-ка лучше отсюда. Что-то не хочется мне с этим типом сейчас драться. Убью, чего доброго.

У себя в комнате я растянулся на кровати. Джил поставил бутылку со стаканами на туалетный столик и, подойдя к окну, посмотрел на улицу. Солнце было уже на закате, небо все такое же безоблачное, и вокруг тишина. Джил распахнул окно, в комнату вошла прохлада и запах лугов. Откуда-то издалека доносилось пение луговых жаворонков. Джил налил себе в стакан и закурил сигарету. Он с силой выдохнул дым, который улетел за окно длинной стремительной струей.

– Я дал Уайндеру десятку, чтоб передал Фернли, – сказал он, будто это могло что-то искупить.

– Правильно сделал, – одобрил я.

Снизу долетел голос Роуз и ее смех, и сразу же за этим мужской гогот, как тогда днем. Что-что, а пожаловаться на недостаток внимания она сегодня не могла.

– Если бы я затеял драку с этим субчиком, у нас бы до пальбы дошло, – сказал Джил.

– Хватит с нас пальбы.

– Хватит-то хватит, но вообще-то я понятия не имею, как с таким парнем хорошую драку затеять. – И прибавил, будто всесторонне обдумывал этот вопрос: – Чудной он, понятия не имею, как с таким драться…

В небе заливался песней жаворонок, и откуда-то совсем издалека ему отвечал другой.

Потом Джил сказал, будто решил махнуть на все рукой:

– Эх, поскорее б отсюда убраться!

– Да уж…