Текст книги "Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе"

Автор книги: Джек Лондон

Соавторы: Уильям О.Генри,Марк Твен,Фрэнсис Брет Гарт,Макс Брэнд,Дороти Джонсон,Стивен Крейн,Джек Шефер,Уолтер ван Тилберг Кларк,Уилла Кэсер,Вэчел Линдсей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

– Такая уж у него природа подлая, – сказал Кэнби. – Сразу видно.

– Нужно ж человеку размяться, – сказал Джил. – По части драки он, конечно, не ахти что, но за неимением лучшего приходилось довольствоваться. – Он налил нам еще по стакану. – К тому же он всегда первым начинал.

– Ишь что выдумал! – возразил я. – Взгляни на него – похоже, чтобы я первым полез? – Роста-то мы с Джилом одного, только я худой и в плечах не косая сажень, тогда как Джил здоров как бык; кулаки у него вдвое больше моих, да и по лицу сразу скажешь, что он драчун: большой тяжелый подбородок, вызывающий взгляд… Я посмотрел на свое отражение в зеркале, висевшем под «Женщиной с попугаем». Лицо, загоревшее дочерна, но худое, с большими глазами.

– Ты бы знал, чего я от него наслушался, – сообщил Джил Кэнби.

– К январю он мог говорить только об одном, – вставил я. – О женщинах! Но и тут на отвлеченный разговор он был не способен. Твердил без конца одни и те же истории про себя и про одних и тех же баб!

– Так ведь он-то вообще молчал, – сказал Джил. – Кому-то надо было разговаривать. Сам сидит себе, уткнувшись в свои книжонки, будто урок зубрит, а то пишет целый день – знай пером скрипит. А мне обидно. Я иной раз петь начну, но тут уж он совсем стервенел. Как-то пошел к двери – и ведь песню я какую хорошую тогда пел – и стоит там, будто прислушивается к чему-то, а ветер воет и за окном мороз – тридцать градусов ниже нуля. Я его спрашиваю, в чем дело, а он молчит. Он, видишь ли, слушал, как быки ревут, очень оказывается, красиво у них получается.

– Голос у Джила, конечно, отличный, – сказал я, – беда только, что он знает всего три песни, да и те на один мотив.

Мы продолжали разговаривать, освобождаясь таким образом от накопившегося раздражения, а Кэнби время от времени вставлял словечко, чтобы подзавести нас, но тут явился Монти Смит. Он обратился было к Джилу, но Джил только посмотрел на него, и Монти сразу отсох; он зашел с моей стороны и пристроился рядом, пытаясь влезть в разговор. Стоял спиной к стойке, как будто ему было в высшей степени наплевать на то, что там наставлено. Я не могу убить человека взглядом, что так хорошо удается Джилу, поэтому я вовсе не смотрел на Монти и не отвечал ему. Я просто положил полдоллара на стойку, и Кэнби налил пару стаканчиков, а Смит их выпил.

Он, видно, чтобы подольститься, сказал: «Твое здоровье!». Я почувствовал себя скотиной, что так обошелся с ним, будто на бедность подал. Но Джил пихнул меня локтем в бок, и я промолчал. Смит потоптался около нас и вышел. В дверях он приостановился и подтянул ремень, наверное, чтобы восстановить чувство собственного достоинства.

Когда дверь за ним закрылась, Кэнби спросил:

– Ну, а теперь, раз мир восстановлен, скажи, что тебя гложет? – обращался он к Джилу.

– С чего это ты взял, будто меня что-то гложет?

– Уж больно много ты об одиночестве распространялся, – сказал Кэнби, наливая нам еще виски. – С того и взял.

Джил повертел стакан в руке и не ответил ни слова.

– Что это он такой стеснительный стал? – спросил Кэнби меня.

– Он интересуется, в городе ли еще его пассия? – ответил я.

– Его пассия? – сказал Кэнби, вытирая тряпкой лужицу и наклоняясь, чтобы убрать под стойку пустую бутылку.

– А ну, полегче! – Джил перестал вертеть стакан. – Если ты о Роуз Мэпин, – сказал Кэнби, выпрямляясь, – то нет, она уехала весной в Сан-Франциско с первым дилижансом.

Джил встал, не сводя с него глаз.

– Проклятие! – Джил одним глотком осушил свой стакан. – До чего же поганый городишко! – с бешенством прибавил он. В глазах у него появились слезы, так ему было обидно, что зря рвался сюда.

– Выпей! – сказал Кэнби, откупоривая новую бутылку. – Только смотри не напивайся, пока ты в таком настроении. В этом городе я знаю только одну незамужнюю женщину – ей восемьдесят два года, она слепая и ко всему еще индианка. Разве мало?

Он налил нам и себя не забыл. Ему, видно, показалось забавным, что Джил мог выдать себя подобным образом. Но Джил действительно страдал. Всю зиму он, не закрывая рта, говорил о Роуз Мэпин, так что под конец она мне совершенно осточертела. Я-то считал, что она самая заурядная шлюха, но Джил день и ночь бредил о том, как купит себе ранчо и начнет оседлый образ жизни.

– Я лично считаю, что ее не иначе как мужние жены отсюда выжили, – заметил Кэнби.

– Да? – сказал Джил.

– Ну, дегтем ее не мазали и в перьях не валяли. И скандала открытого не было. Просто они ее своей добродетелью доконали. И ведь ничего плохого не сделали, но они все боялись, что вот возьмет да и сделает, дошло до того, что мужчины стали опасаться, как бы кто не застукал их за разговором с ней. Даже неженатые. Уж больно мал городишко.

Джил по-прежнему смотрел на него в упор, но молчал, и вид у него был уж не столь обиженный. Странно даже, что такой беспечный парень, как Джил, может что-то принимать действительно близко к сердцу.

– Как насчет золота, о котором столько говорили прошлой осенью – выгорело дело? – спросил я Кэнби.

– А ты что б по моему виду сказал? – осведомился он и продолжал: – Нет, брат! Два парня из Сакраменто нашли золотоносный песок в Белчеровской протоке, в северной ее части, и добрались до гнезда. Несколько тысяч заработали, но на жилу так и не напали. Заявок было сделано много, только никто ничего не нашел, ну а потом зима уже на носу, и настоящего бума не вышло. – Он посмотрел на меня с той же ехидной ухмылочкой в глазах. – Всего-то двух-трех баб удалось под это заманить, да и те предпочли убраться подобру-поздорову, пока перевал не закрылся.

– Меня это мало трогает, – соврал я.

– А чем вообще люди в этом городишке занимаются? – спросил Джил.

– Если вы не собираетесь пополнить ряды ухажеров дочери Дрю… – начал Кэнби.

– Не собираемся, – заверил я его.

– Ну, раз нет, – произнес он, – тогда вам остается пять возможностей: есть, спать, пить, играть в покер и драться. А еще вы можете сгонять партию в бильярд. В задней комнате поставлен новый стол.

– Вот благодать, – сказал Джил.

Открылась дверь, и вошел Мур, приказчик Дрю. Муру было за сорок, а на вид и того больше; он начал толстеть, так что живот выпирал над ремнем, цвет лица имел нездоровый, лицо морщинистое, волосы с сильной проседью, а на затылке белое, будто присыпанное пеплом, пятно. Мур был чем-то серьезно болен, он не любил, когда его спрашивали о здоровье. Он уже больше не мог позволить себе никаких фокусов на лошади, и даже обычная работа в седле так утомляла его, что к концу он становился землисто-серым. Мне казалось, он страдает от сильных болей – наверное, все внутренности у него были отбиты, слишком уж долго он занимался объездкой диких лошадей. Но когда-то был мастером своего дела, одним из лучших ковбоев и даже теперь мог с молодыми потягаться. Он знал лошадей, скот и местность как самого себя, то есть отлично. Выражение глаз спокойное и уверенное, он никогда не терял головы и не впадал в рассеянность, как бы плохо себя ни чувствовал. Вот только, подозреваю, он ничего не скопил, как все мы, и потому мысль о том времени, когда не будет сил больше работать, сильно его страшила. Почему, наверное, он так и огрызался, когда к нему приставали с вопросами о здоровье.

Он подошел к стойке, поздоровался с нами, кивнул Кэнби и бросил на стойку серебряный доллар. Кэнби плеснул ему в стакан виски на хороший глоток, и он разом выпил. Кэнби налил ему еще, но он не стал пить сразу, а занялся свертыванием сигареты.

– Что-то, я вижу, Ризли еще здесь околачивается, – сказал Кэнби, и Мур кивнул.

Ризли числился шерифом всей этой территории, но, как правило, ближе, чем в Рино, его было не найти. К нам же он наезжал только в особых случаях. Я видел, Мур не хочет говорить на эту тему, недоволен тем, что Кэнби упомянул Ризли при нас. Но меня разобрало любопытство.

– Еще прошлой осенью болтали что-то про угон скота. Было такое? – спросил я Мура.

– Что-то было, – ответил он. Дважды подряд затянулся сигаретой, отпил половину своего виски и только тогда выпустил дым, совсем реденький. Мур смотрел не на меня, а на темные бутылки, выстроившиеся за спиной у Кэнби в три ряда. Кэнби снова протер сухую стойку. Ему было неловко. Ну, Мур еще куда ни шло, но вот то, что Кэнби держался с нами, как с посторонними, мне не понравилось. И Джилу тоже.

– Выяснилось что-нибудь? – спросил он Мура. – Ризли из-за этого сюда пожаловал?

Мур допил свое виски и кивнул на стакан, Кэнби налил ему в третий раз.

– Нет, ничего мы не выяснили, и приехал Ризли именно из-за этого. – Он затем положил сдачу в карман и отнес виски на столик у окна. Сел к нам спиной, так что Кэнби мог свободно разговаривать.

– Слова не скажи, – заметил Джил.

– Они об этом предпочитают помалкивать, – сказал Кэнби. – Разве что с самыми близкими друзьями пошушукаются.

– Здесь ведь поблизости никакой границы не проходит, – продолжал он через минуту. – Стоило бы появиться кому-нибудь постороннему, и все в долине моментально узнали бы об этом.

– И никто не появлялся? – спросил я.

– Никто из тех, кто соображает что-то по части скота, – сказал Кэнби, снова усаживаясь на залавок. – Кроме вас двоих.

– Не вижу тут ничего смешного! – сказал Джил и беззвучно поставил стакан на стойку.

– Кому это, выходит, слова сказать нельзя? – спросил Кэнби. На этот раз он улыбался во весь рот.

– Чем в мои дела нос совать, ты лучше свои обязанности выполняй!

– Я просто подумал, что лучше вам знать, как обстоят дела…

– Слушай, ты! – Джил убрал руки со стойки.

– Выпей воды, Джил, – сказал я и прибавил, обращаясь к Кэнби: – Он пять порций виски вылакал, а тут еще с Роуз так получилось. – Я не думал, что Джил затеет драку с Кэнби, но все-таки немного опасался – очень уж он огорчился. Когда Джил впадает в меланхолию или заходит в тупик, ему, чтоб прийти в равновесие, необходимо подраться. Победит он или нет – дело не в этом, хорошая драка всегда приводит его в отличное расположение духа. Еще бы, ведь победа остается за ним!

– А насчет Роуз помалкивай, понятно тебе? – Джил повернулся ко мне лицом, и по глазам было видно, что его уже разбирает хмель.

– Ладно, Джил, – успокоил я его. – Ладно! Пошутить с тобой нельзя, что ли? На лучших друзей кидаешься. Неужели ты шуток не понимаешь, Джил?

– Шутки-то я понимаю, – возразил он. – Кто это сказал, что я шуток не понимаю, – он продолжал в упор смотреть на нас. Мы молчали. – Шутки я понимаю, – повторил он и снова взялся за свой стакан. – Только шутка шутке рознь. – Он сделал глоток, потом еще один и резко поставил стакан.

Я посмотрел на Кэнби и сделал движение в сторону Джила. Кэнби кивнул.

– Я не хотел тебя обидеть, Картер, – он снова налил Джилу – наливал он медленно и осторожно, как-то уважительно.

Кэнби поставил на стойку две тарелки, достал из-под прилавка несколько ломтей черствого хлеба, вяленое мясо и положил в тарелки. Джил уставился на мясо.

– И объедков твоих мне тоже не надо, чтобы протрезветь!

– Как угодно. С завтрака прошло много времени, я думал, вы успели проголодаться. – Кэнби подложил на тарелки несколько кусочков острого сыра, а сам взял бутылку и сыр, и пошел к столику, за которым сидел Мур. Постоял возле Мура, и они о чем-то поговорили. Хорошо еще, что никто из них не засмеялся.

Я поел сухого хлеба с мясом и сыра. Теперь, после того как я промочил горло, еда показалась мне вкусной. Ехали мы долго, а ели в последний раз еще до рассвета. Наконец и Джил принялся за еду, сперва вроде бы машинально, с рассеянным видом отщипывая кусочки, но потом отбросил церемонии.

– Они уверены насчет угона? – спросил я Кэнби, когда тот вернулся.

– Вполне, – ответил он. – Им еще прошлой осенью показалось, что у них недочет, но поскольку пастбища окружены со всех сторон горами, счет велся кое-как и полной уверенности у них не было. Один только Бартлет не сомневался. У него скота не так уж много, и, по его подсчетам, нехватка была голов в сто. Он, как водится, стал пускать молву, от которой всем тут могло не поздоровиться. Спасибо, Дрю нашелся: предложил всем заняться пересчетом, причем, на этот раз делалось все уж на совесть. Они даже проверили поголовье стельных коров. Ну, вот, а недели три назад – нет, больше, с месяц, пожалуй, будет – у Кинкэйда, который работает зимним объездчиком у Дрю, возникли кое-какие подозрения. Ему казалось, что одно стадо, зимовавшее на южной окраине, поредело так, что уж никакой оттепелью не объяснишь. Они с Фернли установили слежку. Даже по ночам выезжали. И вот незадолго до начала отгона наткнулись на следы небольшого гурта и отпечатки подкованных копыт в южной части долины. На Антилопе они их потеряли – там незадолго до того снег прошел – но на той же Антилопе, в ложбине, в западной части долины, обнаружили небольшой шалаш и золу от нескольких костров, под выступом скалы, чтобы не видно было дыма. На их взгляд, побывало там голов тридцать скота и четверо верховых.

– И весной обнаружился недочет?

– И еще какой! Почти шестьсот голов, считая телят.

– Шестьсот? – переспросил я, не веря ушам.

– Вот именно. Дважды считали, в присутствии всех.

– Черт знает что! – сказал Джил.

– Вот потому-то никому слова и не скажи, – заметил Кэнби.

– Все внакладе? – спросил я немного погодя.

– Все, а Дрю больше всех. Но и остальным тоже досталось…

– И неудивительно, при таком положении дел, – сердито сказал Джил.

– Что и говорить, – согласился Кэнби.

Теперь мы ясно представили себе, как обстоят дела, и пожалели, что нас сюда не вовремя принесло – у всех давно уже одно на уме.

– А что Ризли здесь делает? Нашли какие-нибудь улики? – спросил Джил.

– Много хочешь знать, – сказал Кэнби. – Приехал на всякий случай: беспорядков они тут опасаются. Это судья Тайлер надумал, не скотоводы…

Я хотел еще кое о чем поспрашивать. И знал, что не надо, а все же хотел… Но тут Мур встал со своего места и снова подошел к стойке с порядком уже опустевшей бутылкой в руках. Он подтолкнул ее к Кэнби и положил рядом еще один доллар.

– Разлей на троих. А у вас потери были? – спросил он нас.

– Нет, – ответил я, – ничего сверх того, что можно списать на морозы и койотов.

– Есть какие-нибудь соображения? – спросил его Джил. Кэнби, протягивавший сдачу Муру, застыл на месте.

– Одно-единственное соображение, что лучше не иметь никаких соображений. – Мур взял сдачу и положил ее в карман. – Сыграем? – предложил он, давая понять, что на наш счет у него сомнений нет.

Кэнби достал для нас колоду карт из дальнего ящика, и мы втроем уселись за передний столик. Мур держал карты у груди и каждый раз перед сдачей смотрел, прищурившись, в потолок. Мы ограничили ставку двадцатью пятью центами, что уже достаточно высоко. Кэнби подсел и оставался у нашего стола, пока не начали приходить посетители. Тогда он опять занял свое место за стойкой, протирая ее и поглядывая на всех – первым разговор он никогда не заводил. Большинство пришедших были объездчики, все наши знакомые. Мне показалось, что они поглядывают на нас с Джилом как-то странно и внимательней обычного, а, может, я и ошибался. Входя, кто кивал, кто поднимал руку в знак приветствия, кто говорил «привет»! – все как всегда. Первым делом направлялись к стойке и выпивали одну-две порции виски. Затем несколько человек уселись за соседний столик играть в карты, а остальные устроились в ряд у стойки, опершись на нее локтями и сдвинув на затылок шляпы. Комната наполнилась глухим гулом басистых голосов. Разговор состоял главным образом из отрывистых коротких фраз и дружелюбной перебранки. Время от времени кто-нибудь закидывал голову, разражаясь громким хохотом, и осушал залпом свой стакан, прежде чем снова нагнуться над стойкой. Все было как всегда и в то же время подспудно чувствовалась какая-то разница. Хотя бы то, что никто, даже самые друзья-приятели не обзывали друг друга конокрадами, вымогателями, шулерами, старыми вралями и вообще избегали эпитетов, заключающих в себе моральные оценки.

Стали появляться и деревенские жители: старый Бартлет, который, собственно, был фермером, но имел тут дом. Владелец лавки Дэвис в сопровождении своего конторщика Джойса – высокого худого мальчишки с бледным прыщеватым лицом, с отвисшей губой, придававшей ему идиотский вид, и с огромными руками, которые он не знал куда девать. Пришел даже священник из единственной нашей церкви, Осгуд.

Правда, от выпивки он нарочито громко отказывался. Осгуд был баптист – лысый, с маленьким носиком и близко посаженными глазками; однако, сложен как борец. Говорил он очень уж восторженно и держался очень уж дружески, так что было в этом что-то фальшивое. Он расхаживал с важным видом среди посетителей, заложив одну руку с крепко сжатым кулаком за спину, – готовая статуя великого человека, погруженного в раздумье; другая рука нервно поигрывала брелоком, болтавшимся на тяжелой золотой цепочке часов. Я обратил внимание, что ребята избегают оставаться с ним наедине, при его приближении становятся или натянутыми, или чересчур развязными. Правда, пить и играть в карты они при этом не прекращали и охотно отвечали на его вопросы, однако упорно именовали его мистером Осгудом.

Бартлет подошел к столу и стал наблюдать за игрой. Это был глубокий старик высокого роста, усталый и сердитый на вид, лицо серое, нездоровое, кожа дряблая и обвисшая, даже нижние веки оттянулись вниз, обнаруживая красную, как у ищейки, изнанку. Он громко дышал через рот, непрестанно отдувая усы. На ногах сапоги, но одет в длинный черный сюртук, какие в наше время носили только старые люди, и плоское испанское сомбреро. Подошел и Джеф Фернли, Мур пригласил их обоих сесть с нами. У Фернли худое лицо покрыто кирпичным загаром, вихрастые светлые волосы, выцветшие глаза смотрят неприязненно, но жесткие губы всегда готовы улыбнуться. Он потер руки о свой рыже-пестрый жилет из коровьей кожи и сел. Наконец решился и Бартлет, медленно уселся за стол и, пошарив в кармане, достал сигару. Во время игры он сигару жевал, забывая затягиваться, так что при каждой сдаче ему приходилось заново ее раскуривать.

Осгуд стоял позади Мура и следил за нашей с Джилом игрой. Он не знал нас прежде, и по его внимательному оценивающему взгляду я с тоской понял, что он не преминет поработать над нашими душами. Такой уж он, этот Осгуд – для него не существовало понятий «вовремя» и «не вовремя». Вряд ли он займется нами прямо тут, но уходить надо будет на рысях.

А потом я начисто забыл про Осгуда – у меня появилась другая забота. Джил был уже здорово пьян – несколько раз я видел, как он зажмуривает один глаз, чтобы рассмотреть как следует свои карты, – однако, ему жутко везло. Я знал, он не мошенничает, ни в коем случае.

Да и при всем желании не с его ручищами заниматься таким делом. Даже в трезвом виде. Но он был раздражен и, выигрывая, держал себя плохо. Не радовался, не хвастал, не задирал остальных, не говорил, что им придется теперь жить впроголодь, – как это водится, когда игра идет в компании приятелей. Он просто сидел с угрюмым каменным лицом и подгребал к себе кучки денег, не спеша, с презрительным видом, словно находил, что это в порядке вещей. Он позволял себе, особенно хорошо поживившись, лишь сделать знак Кэнби, чтобы тот налил ему еще виски, и тогда одним глотком осушал стакан, не поглядев вокруг, не сказав: «Ну, желаю!», – ставил стакан и щелчком отгонял его на середину стола. Если бы в воздухе не висело что-то другое, никто не стал бы играть столько времени с человеком, который ведет себя подобным образом, тем более, что он выигрывал три сдачи из четырех. Это было просто вызывающе. Я и сам начинал злиться.

Мур, по-видимому, относился к поведению Джила спокойно. Только когда тот третий раз подряд сгреб все монеты, открыв «порядок», Мур посмотрел на него, перевел взгляд на меня и слегка покачал головой. Но и только. Двое других объездчиков, которые подсели уже после Бартлета и Фернли, начали было подковыривать Джила на этот счет, но вполне добродушно, Джил же только окинул их взглядом и хладнокровно продолжал игру. Однако, желание шутить у них тут же пропало, хотя и в амбицию они не впадали. Старый Бартлет, напротив, начал приговаривать что-то, глядя себе в карты; слов разобрать было нельзя, просто он непрерывно бормотал себе под нос. И еще пасовал со слишком уж нарочитой поспешностью, и даже бросил раскуривать свою потухшую сигару. Но по-настоящему беспокоил меня Фернли. По лицу было видно, что внутри он кипит, хотя продолжает сдерживаться, ни словом, ни взглядом, ни движением не выдавая своих чувств; он подолгу вглядывался в свои плохие карты, а затем спокойно клал их на стол, только на минуту еще задерживая на них пальцы, как будто решая, не стоит ли распорядиться с ними как-нибудь иначе.

Я надеялся, что Джилу наконец перестанет так неприлично везти и все кончится благополучно, но карта к нему все шла и шла, поэтому я сказал, что кончаю играть, поскольку он меня обобрал. Я думал, что он последует моему примеру, а даже если нет, то будет выглядеть как-то приличнее, не имея приятеля под боком. Он, конечно, не встал и продолжал выигрывать. Я не хотел оставлять его одного, поэтому решил встать за спиной, чтобы видеть только его карты и больше ничьи.

Они сыграли еще две партии, после чего Фернли сказал:

– А что, если нам сыграть с прикупом?

Он сказал это спокойно, не отводя глаз от Джила, как будто смена правил игры могла иметь существенное значение. Джил уже собирался сдавать, но Фернли нечего было соваться со своим предложением – выбрать более неудачный момент при всем желании трудно. По тому, как Джил приподнял слегка голову, я догадался, что он уставился на Фернли, словно только что заметил его и хотел раскусить. Он зажал колоду в одной руке, быстро проводя по ребру большим пальцем другой. Мур хотел что-то сказать, и я крепко сжал кулак – утихомирить Джила, если понадобится, но в это время Джил сказал:

– Отчего же… Давайте! – Я увидел, как у Фернли вздулись желваки на скулах. И Джил начал сдавать.

– Двойной прикуп. Менять так менять, – сказал Фернли.

Это уже не покер. И с прикупом-то уважающий себя игрок, как правило, играть не станет, но двойной прикуп годен только для старух, играющих на спички.

– Послушай, Джеф, – начал Мур. Фернли бросил на него быстрый взгляд: мол, еще слово, и я тебя стукну.

– С двойным так с двойным, – Джил не прервал сдачу. – Проверьте как следует, ребята, а то вдруг у кого-нибудь два туза пик в руке окажется…

Фернли пропустил замечание мимо ушей. Он собрал свои карты, и хотя лицо его осталось каменным, что-то во взгляде, когда он вторично посмотрел их, а затем сложил на стол и пощупал, прежде чем окончательно распустить веером, сказало мне, что на этот раз кое-что у него есть. Он вытянул две карты и положил их на стол рубашкой вверх, но против обыкновения, сразу убрал руку.

Я заглянул в карты Джила. У него были дамы, валет и десятка пик, десятка треф и четверка червей. Он на мгновение задержался на них взглядом, но прикупать можно было дважды. Он сбросил трефовку и червонку.

– Сколько? – спросил он.

Все по очереди сбросили и прикупили. Джил, давая прикуп Фернли, кинул карты так, что тому пришлось тянуться за ними. Фернли на этот раз рассматривал карты дольше. Затем медленно, словно в нерешительности, положил одну карту на стол. «Или блефует, делая вид, что у него четыре одинаковых, или же решил придержать одну на счастье», – подумал я.

– Поехали дальше, – сказал он.

– А ты меня не торопи, – сказал Джил, кладя на стол колоду, чтобы взять свой прикуп. Ему досталась десятка пик и дама червей. Он подумал и сбросил даму.

– Делайте ставки, – распорядился он.

Мур, сидевший слева, бросил карты на стол. Следующий за ним игрок тоже. Фернли сделал максимальную ставку. Бартлет и сидевший рядом с ним ковбой с черными, курчавыми, словно проволочными, бакенбардами, из игры не вышли, хотя Бартлет продолжал недовольно бормотать.

Джил швырнул звякнувший полтинник поверх его четвертака.

– Двадцать пять и двадцать пять, – сказал он.

– Мы же условились по двадцать пять, – сказал Мур.

– Так как? – спросил Джил у Фернли, будто двое других в игре не участвовали.

Фернли добавил четвертак и бросил вслед за ним серебряный доллар.

– И сверху доллар! – сказал он.

Бартлет заколебался. Но у него, по-видимому, тоже кое-что намечалось.

Никакого внимания на него они не обратили, но карты он все-таки не бросил. Не бросил и чернявый ковбой, хотя вид у него был опасливый.

Джил тоже поставил доллар.

– Сколько? – спросил он во второй раз.

Мур отодвинулся от стола, чтобы расправить ноги. Даже находившиеся у стойки люди заметили, что в игре произошло какое-то изменение. Человек пять подошло к столу, а остальные умолкли, опершись локтями о стойку, и повернулись к игрокам вполоборота. Кэнби тоже подошел к столу, перекинув полотенце через плечо, все с тем же сдержанно-ехидным выражением лица. Однако, и он неотрывно следил за Джилом и Фернли.

– Одну, – сказал Фернли. В комнате было совсем тихо, так что голос его прозвучал отчетливо, услышали мы и шелест отделяемой от колоды карты, и мягкий звук, когда она упала на стол.

– А вам? – спросил он Бартлета.

У старика, видимо, родился новый план. В первый раз он прикупил только одну карту, теперь же взял две.

Фернли не спеша поднял свою карту и посмотрел. Затем все также не спеша приложил ее к остальным, сложив их вместе, снова распустил веером, откинулся на стуле и стал ждать, пока Джил окончит сдачу. Человек, стоявший позади Фернли, не удержался и, приподняв брови, кинул взгляд на Кэнби, которому тоже была видна рука Фернли. Кэнби будто и не заметил ничего, но посмотрел на Джила. Джил, казалось, был углублен в исполнение своих обязанностей и бровью не повел, даже когда Бартлет, возмущенно фыркнув, бросил свои карты на стол лицом вверх.

– Переверните карты, – сказал Мур. Бартлет метнул на него сердитый взгляд, но карты перевернул.

Робкий ковбой взял две карты.

– Беру одну, – сказал Джил. Он положил колоду на стол подальше от себя, осторожно сдвинул верхнюю карту и потер ее о сукно, чтобы Фернли убедился, что карта одна. Фернли и тут никак не проявил себя. Джил приложил карту к остальным и взял их все со стола. Он прикупил короля пик.

Робкий ковбой подергал себя за ус и бросил карты.

– Ставь! – сказал Джил Фернли.

Фернли бросил еще один серебряный доллар, Джил бросил два. Фернли поднял еще на один. Зрители беспокойно задвигались, однако стараясь не шуметь. Только когда Фернли поднял ставку до пяти, Кэнби сказал:

– Ну, ладно, хорошенького понемножку! Смотри его, Картер, или я прихлопну игру.

Джил доложил доллар за то, чтоб посмотреть, и мы было вздохнули облегченно, но тут он отсчитал еще пять долларов из своей кучки и вытолкнул их на средину стола.

– И пять сверху, – сказал он.

Правда, ставки еще не Бог весть какие головокружительные, но поскольку скачала уговорились играть по маленькой – выглядело это довольно-таки некрасиво. Кучка денег, лежавшая перед Джилом, все еще была достаточно внушительна, а на зеленом сукне перед Фернли остался – после того как он отсчитал пять – всего один доллар.

– Пусть будет шесть, – сказал Джил и положил, еще доллар.

– Убери его, Джил, – сказал я, – Тебя же за пять смотрят.

В толпе тоже послышался ропот. Джил не обратил на нас никакого внимания. Он в упор глядел на Фернли. Фернли тяжело дышал, глаза его сузились, но смотрел он не на Джила, а к себе в карты.

– Хватит! – сказал Кэнби и хотел собрать карты. Его остановил взглядом Фернли, не Джил.

– Тебе же хуже, – сказал Кэнби.

– Может быть, – ответил Фернли и кинул шестой доллар.

– Смотрю, – сказал он и выложил карты на стол аккуратным полукругом, обращенным в сторону Джила. Мы все вытянули шеи – посмотреть. У него оказались тройка и пара – короли и валеты.

Джил кинул свои карты на середину стола, часть их перевернулась рубашкой кверху, и потянул руку к котлу.

– Погоди-ка! – сказал Мур. Джил откинулся назад и посмотрел на Мура со снисходительным пренебрежением: мол, стоит ли с дураком спорить. Мур перевернул карты и разложил из на всеобщее обозрение. Кто-то из зрителей свистнул.

– Устраивает тебя? – спросил Джил Мура.

Мур кивнул, и Джил подгреб к себе деньги и начал складывать их аккуратными стопками, делая это медленно и с видимым удовольствием.

Фернли с минуту не отрывал глаз от карт Джила.

– Вот проклятие! И везет же некоторым! – И вдруг, не сдержавшись, трахнул кулаком по столу с такой силой, что столбики монет, составленные Джилом, подпрыгнули и растеклись в беспорядочную кучу. Джил успел достать из кармана джинсов холщовый мешочек и собирался ссыпать деньги в него. Он вдруг остановился, и мешочек завис в воздухе. Но Фернли не думал затевать скандал. Он встал и направился к стойке. «Хорошо держится, – подумал я, – по лицу видно, что вне себя от ярости. А Джил дурак».

– Уж не намекаешь ли ты, что тут не в одном везении дело? – осведомился он, помахивая своим мешочком.

Сперва Фернли постоял к нам спиной, но потом вернулся к столу не спеша, так что Мур успел подняться прежде, чем он ответил.

– Намекать я не намекал, но раз уж ты сам заговорил…

Джил тоже встал и выпустил из руки мешочек, который упал поверх кучи монет.

– А поясней нельзя? – сказал он хриплым и радостным голосом.

Джил был выше и значительно плотней Фернли. Фернли же осатанел до того, что мне даже страшно стало. У него был вид человека, который готов драться насмерть, а не то чтобы обойтись хорошей потасовкой. Я увидел, что рука его тянется к ремню, и сам схватился за револьвер. Джил в таких случаях о револьвере не думает – ему слаще нет, чем кулаком заехать. К тому же он был пьян. Но у Фернли револьвера с собой не оказалось – забыл надеть ремень. Он и сам об этом вспомнил, еще не дотянувшись, и для отвода глаз отер об штаны руки.

– Здесь много чего неясного, – сказал он.

И тут Джил, конечно, не удержался:

– Ты, может, коров имеешь в виду?

Я решил, что пришло время стукнуть его. Хватать и держать бесполезно.

– И опять это твои слова, не мои, – ответил ему Фернли.

– Послушайте, ребята, игра кончена, – вступил Кэнби. – За выпивку платишь ты, Картер. Вот ты в каком выигрыше…

Он отвлек мое внимание и помешал сделать то, что я хотел. Я развернулся, но Джил уже успел частично обогнуть стол. Несмотря на свой вес и на поглощенный алкоголь, он был проворен, неуклюже проворен, как медведь. Кэнби кинулся вперед, но не успел. Джил сбил Мура с ног, в три прыжка оказался рядом с Фернли и, не пригнись тот, сокрушительным ударом справа переломил бы ему шею. Однако тут же последовал яростный удар слева, пришедшийся в челюсть. Фернли отлетел прочь, сшиб по пути два стула и, ударившись головой о подоконник, грохнулся на пол у окошка, выходившего на улицу. Джил стоял покачиваясь и от восторга хохотал. Затем лицо его посерьезнело и снова приобрело выражение, какое бывает у кошки, поймавшей мышь.