Текст книги "Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе"

Автор книги: Джек Лондон

Соавторы: Уильям О.Генри,Марк Твен,Фрэнсис Брет Гарт,Макс Брэнд,Дороти Джонсон,Стивен Крейн,Джек Шефер,Уолтер ван Тилберг Кларк,Уилла Кэсер,Вэчел Линдсей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

– Дэвис прав, – сказал я. – Может, и ты с нами?

– Спасибо, – ответил он. – Только надо же кому-то из нас здесь остаться, чтобы честь нашу оберегать. – Он сказал это тихонько. Мне показалось, что выходка Смита навела его на размышления.

На небе происходили быстрые перемены; если я еще не разучился читать приметы, приближалась буря. Еще недавно было солнечно, и только отдельные облака, гонимые не ощутимым на земле ветром, отбрасывали на землю свои тени, которые, ложась на почти свободные от снега восточные склоны, казались пожогами. Теперь же почти все вокруг было погружено в тень, и лишь изредка солнце, пробившись сквозь тучу, озаряло на миг людей, собравшихся на улице, и их лошадей, вспыхивало на дулах револьверов и металлических частях конской сбруи, высвечивало большую вывеску на лавке Дэвиса и покосившуюся белую веранду салуна. А ветер спустился на землю и дул непрерывно, вздувая на людях одежду и делая султаны из конских хвостов. Дым над жилищами, где уже готовился ужин, устремлялся прямо на восток и не подымался вверх, а жался к земле. Ветер был напористый и промозглый, как бывает перед снегопадом, и постоянно усиливающийся; с завыванием нырял он под своды галерейки и даже посвистывал иногда – такой ветер до сих пор еще будит во мне воспоминания о Неваде. Горы, видневшиеся в конце улицы, там, где она переходила в проселок, ведущий к перевалу, тоже совсем изменились. Прежде они стояли высокие и сияющие, так что тучи жались по сторонам. А теперь они нахохлились, отяжелели и вовсе уже не казались высокими, а на передний план вылезли толпившиеся вокруг тучи, такие разбухшие и громоздкие, что взгляд ваш невольно обращался к ним, а не к горам. Это были вовсе не плотные, резко очерченные весенние облака или тяжелые иссиня-черные тучи, готовые пролиться ливнем, а толстые, бесформенные, белесые, больше похожие на клубы густого пара и перемещавшиеся с такой быстротой и так слабо очерченные, что вы скорее чувствовали, чем видели, изменения их контуров.

Может, отчасти по причине изменений, происшедших в погоде, а отчасти из-за того, что многие только сейчас явились на место сбора и не знали о том, что мнения относительно предстоящего линчевания расходятся, но настроение людей, собравшихся на улице, тоже изменилось. Они не были возбуждены, как большинство тех, кто слышал пламенное слово Бартлета, однако разговоров и шуток почти не было слышно, и все, за исключением тех, кто находился у Кэнби в салуне, оставались сидеть верхом на лошадях. Большинство были в парусиновых куртках или же в полушубках из жестких коровьих шкур, некоторые даже обвязали головы вязаными шарфами под шляпу, как на зимовках. На всех – пояса с кобурами, к седлам прикручены витки веревок, многие имели при себе карабины, притом большинство держало их поперек седла, некоторые же сбоку, у ноги, в длинном с металлическим подбоем чехле, из которого торчал тонкий ствол. Обветренные лица, крупные и мясистые, или четкие, с тонкими чертами, лица, характерные для тех, кто много работает на воздухе, были сосредоточены, глаза прищурены, может, от ветра, а, может, и по другой причине. Я невольно вспомнил слова Дэвиса, что нужно только достаточно сильно распалить себя, и тогда совсем не страшно, даже если знаешь заранее, что творишь дурное дело. Этим как раз они теперь и занимались. Они осматривали каждого вновь прибывшего с таким выражением прищуренных глаз, что, казалось, будто они смертельно ненавидят его и находят, что дело принимает слишком широкую огласку. А подъезжали все новые и новые люди; на улице собралось уже человек двадцать. И с каждой минутой задача Дэвиса – переубедить их – становилась все неосуществимей. Они тут же забудут все доводы, высказанные им. Мне и самому было дико, что я только что выслушивал объяснения насчет истинного духа закона. Происходившее сейчас, на этом месте – вот что действительно шло в счет. Мне все меньше и меньше хотелось идти выполнять поручение Дэвиса.

Когда Джойс подошел ко мне, я глянул на Дэвиса и понял, что и он это почувствовал. Он посмотрел на стоявших вокруг людей, и у него в лице появилось что-то от Осгуда. Трудновато было ему переключиться со своей высокой теории на то, с чем предстояло встретиться на практике. Осгуд стоял поблизости, у края настила, мешковатый костюм его трепыхался на ветру, он отчаянно жестикулировал, словно убеждая кого-то в чем-то. В общем, пара была хоть куда…

Но Дэвис еще не сложил оружия. Поймав мой взгляд и увидев, что Джойс стоит, дожидаясь меня, он выдвинул вперед нижнюю челюсть и яростно махнул нам рукой, чтобы мы пошевеливались. Я пошел…

– Больно-то из кожи не лезь, блюститель закона! – сказал мне Джил. – Наше дело сторона.

Меня разбирало от досады, и я сперва даже подумал, что он все еще старается уговорить меня не путаться с компанией, у которой при любом исходе дела вряд ли найдется много сторонников. Я посмотрел на него с некоторой запальчивостью, но он только улыбнулся в ответ – не своей обычной улыбкой, а ласково как то, уголком рта – и мотнул головой, не то чтобы осуждая, а просто подтверждая, что положение пиковое. И тут я понял, что он сейчас думает вовсе не о том, к какой стороне примыкать, а только о нас с ним, как в наши лучшие времена. Я тоже мотнул головой, как он, и улыбнулся, как он. Мне стало легче.

Мы с Джойсом перешли улицу, лавируя между всадниками, что было нелегко: лошади беспокоились не только потому, что чуяли приближение бури, но и потому, что общее возбуждение передалось им. Любая лошадь, кроме самой дурной, чувствует настроение седока. Они вертелись, пятились, дергали головами, так что слышно было звяканье мундштуков и приглушенный беспокойный перестук копыт. То и дело кто-нибудь из всадников поворачивал своего коня и пускал его карьером вдоль по улице, а затем снова возвращался к остальным – как жокей перед стартом. Джойс побаивался лошадей и потому излишне много вилял, а затем трусил вдогонку за мной, как старикан какой-то. Я догадывался, что все провожают нас взглядами; к тому же было неловко оттого, что я иду куда-то пешком, вместо того, чтобы ехать верхом, но Джойс сказал, что это недалеко, и к тому же у него не было лошади, а посадить его к себе за спину было бы еще глупее. Я ни на кого не смотрел. Проходя под самой мордой у коня Фернли, я почувствовал, что деревенею, но Фернли туго натянул поводья и ничего не сказал.

Только мы пересекли улицу, Уайндер окликнул меня по фамилии. Когда это делается нарочито, то может вывести из себя, и я приостановился было, но совладал с собой и пошел дальше.

– Крофт! – крикнул он еще раз и, видя, что я не останавливаюсь, заорал во всю глотку и со злобой: – Крофт, скажи судье, чтобы он поторапливался, если хочет проводить нас!

Джойс прерывисто, с присвистом дышал, и не только от спешки. Я понимал, каково ему. Уайндер своим окриком наложил на нас обоих клеймо. В голове у меня между прочими мыслями мелькнула и такая, что, как оказалось вдруг, никого из этих людей я не знаю, все они мне чужие и ко мне враждебны – все, кроме Джила. А ведь большинство из них я знал – в лицо, и по работе, не раз случалось и словом перекинуться, и относился всегда к ним хорошо – тихие, безобидные люди и в то же время самые независимые в мире и вовсе не из тех, которых можно подбить на что угодно, если взять каждого в отдельности. А вот теперь они остервенели, а, может, просто решили, что им следует остервенеть, и достаточно было брехнуть что-то про судью Тайлера, чтобы они стали на меня смотреть так, будто я изнасиловал всех их сестер подряд, а то и матерей. И непонятнее всего то, что, может, только два-три человека, те, что работали с нами на ранчо Дрю, действительно знали Кинкэйда; он трудно сходился с людьми. И я бы поставил десять против одного, что не два и не три из них, а куда больше грешили угоном, потихоньку перетавривая скот. И вовсе не такая это была редкость, как может показаться: горные пастбища тогда были еще широко открыты для всех, и ковбои стекались туда со всех концов коровьего края – от Рио до Тетонских гор. Да это особенно и не преследовалось – главное, знать меру и не наносить никому ощутимого ущерба. Не одно хозяйство с того и пошло – тут ухватит, там урвет…

– Не обращай внимания на этого крикуна, – сказал я Джойсу.

Однако я недооценил парня – трусить-то он, конечно, трусил, но не это было у него на уме.

– Сумеет он удержать их, как вы думаете? – спросил он.

Речь шла о Дэвисе, и слово «он» Джойс произнес будто с большой буквы.

– Конечно, сумеет. А Ризли что, тоже у судьи торчит?

– Да, когда он здесь, – ответил Джойс, не глядя на меня. – Мы должны раздобыть его… Во что бы то ни стало должны.

– Не бойся, раздобудем, – успокоил я его.

Он вывел меня на поперечную улицу, и мы зашагали быстрее. Мостков здесь не было, каблуки мои увязали в грязи. На обочине и у своих домов стояли люди и смотрели в сторону перекрестка – мужчины без курток, поеживавшиеся на ветру, женщины, которых было большинство, выскочившие на улицу в фартуках, накинув на головы платки. Они провожали нас взглядами, и видно было, что они и хотят нас спросить и побаиваются. Один человек, стоявший у себя на крылечке, попробовал пошутить:

– Что происходит – на скот облава?

– Угадали, – не остался я в долгу. – Именно облава.

Джойс покраснел, но ничего не сказал. Он по-прежнему не смотрел на меня. Вдруг я понял, что мальчишка и меня опасается. Я для него тот же ковбой, и вдобавок незнакомый…

– Все не так просто, – продолжил я наш разговор. – Они еще сами не решили, что делать.

Джойс счел нужным сказать:

– Мистер Дэвис думает, они вряд ли поедут. Особенно если кто станет их удерживать…

У меня такой уверенности не было. Большинство людей больше всего на свете боятся прослыть трусами и, если выбирать из двух зол: физическая трусость и отсутствие гражданского мужества, то первое окажется несравненно страшнее. Можно найти много громких слов, чтобы прикрыть отсутствие гражданского мужества, но даже животное безошибочно распознает, когда ты сдрейфил. Если считать, что ценность определяется редкостью, то гражданское мужество должно бы цениться куда выше, чем обычная смелость; боюсь только, что это относится лишь к бриллиантам и звонкой монете. Что до прочих редкостей, на них охотников немного. То, что произошло, близко задевало каждого и побуждало к немедленным действиям, Дэвис же пытался этим действиям помешать, выставляя доводы расплывчатые и малопонятные. Ему бы в своих речах на здравый смысл напирать или проявить дерзость, или, на худой конец, высмеять их, а я что-то не был уверен, что он на такое способен. А нет, так ему предстояло скоро убедиться, что направляют людские поступки не какие-то туманные, хоть и многочисленные «мы», а те немногие «они», которые скажутся на месте в нужный момент, а чем они потом эти поступки объяснят – дело десятое.

– Все может быть, – сказал я.

– Он говорит, им нужен вожак, кто-нибудь, на кого потом свалить вину.

– Так сказать, козел отпущения?

– Да, он говорит, без этого невозможно. Хорошее ли, плохое люди затевают, им нужен кто-то, на кого можно в случае чего свалить вину, без этого они никуда…

– Иногда без главаря дело просто не ладится.

– Это одно и то же, – возразил он. – А в опасном деле так без него вовсе не обойтись.

Мы продолжали свой путь. Чтобы не отставать от меня, Джойсу приходилось чуть ли не бежать. Наконец я спросил:

– Значит, мистер Дэвис считает, что вожака у нас нет?

– Да. Потому-то он и думает, что они будут ждать. Я поразмыслил и понял, что он прав. В этом была наша слабина: мы ждали кого-то, а кого, сами не знали. Бартлет, правда, произнес зажигательную речь, но на речах далеко не уедешь. Мур был единственным человеком, который мог повести нас за собой, но Мур никогда бы не согласился.

– В общем-то, он недалек от истины, – сказал я.

– Только бы нам разыскать Ризли, – сказал Джойс, – прежде чем они найдут кого-то.

Мы прошли дом, обнесенный белым частоколом, и еще один, где во дворе цвели четыре куста сирени. Их благоухание казалось каким-то неуместным, словно бы отвлекало нас от дела более важного.

– А знаешь, – решил я подразнить его, – по-моему, Дэвис не так уж хочет, чтобы этих угонщиков изловили. Тебе не кажется, что, по его мнению, закон тоже не без изъяна?

Тут он наконец посмотрел мне прямо в лицо, и я понял, почему Дэвис не прочь с ним поговорить. Он был прыщав, узкоплеч и нескладен, но глаза смотрели совсем не по-мальчишески.

– Может, и так, – сказал он, – и, может, он прав. Может, и лучше им уйти бы от погони, – и запальчиво прибавил: – И все оттого, что он добрый.

– Ну, еще бы. Доброта – это похвально.

– Но он не позволил бы им уйти, – с досадой продолжал Джойс, – и хотел бы, а не позволил, будь у него малейшая уверенность, что им дадут шанс оправдаться!

– Ну, еще бы, – повторил я. И спросил: – А ты как? Поедешь, если мы соберем уполномоченный отряд?

Он снова посмотрел себе под ноги и сглотнул.

– Если он захочет, чтобы я ехал, то поеду. Не хочется мне, – прибавил он внезапно, – но, наверное, это мой долг.

– Ну, еще бы! – снова произнес я, лишь бы что-нибудь сказать.

– Вот здесь! – сказал Джойс, указывая на противоположную сторону улицы. Я отшвырнул сигарету.

Дом судьи Тайлера оказался кирпичным, с мезонином; крыша была из дранки, выложенной узором, со слуховыми окнами. Дом, трехэтажный, с двухъярусной верандой, с высокими узкими окнами, украшенными каменными наличниками, представлялся непропорционально высоким и узким. Таким было и крыльцо, которое вело к парадной двери. Перед домом был разбит газон и росли кусты сирени, а на заднем плане виднелся длинный белый каретник с конюшней. Дом был совсем новый, и кирпич выглядел очень красным, а веранды и оконные наличники очень белыми. И казался он еще выше и уже от того, что вокруг не было больших деревьев – только саженцы пирамидальных тополей в два человеческих роста торчали вдоль всей выездной аллеи. По замыслу он скорей всего должен был стоять на бойкой улице большого города, зажатый между двумя другими домами и вынужденный тянуться ввысь, не имея возможности развиваться вширь. От этого он выглядел еще нелепее, чем другие дома того же образца: ведь стоял-то он в сельской местности, где почти все строения в один этаж, а места сколько угодно. Поселившись на краю городка, судья мог при желании рассматривать всю долину как свой задний двор. В просветы между саженцами виднелась юго-западная часть ее и горы в снежных шапках.

Я невольно подивился, откуда у судьи взялись деньги на такой дом. Кирпич не только в наших палестинах влетал в копеечку. Хотя и то сказать, он вел дела и в других краях, а с тяжб горно-обогатительных и гидрологических компаний ему время от времени доставался хороший куш.

На веранде, заметная издалека, висела большая черная доска, на которой золотыми буквами было выведено имя судьи и его звание. У входной двери был приделан затейливый звонок с шишкой вместо кольца.

– Соскреби грязь с подошв, положи шляпу на согнутый локоть и поправь парик, – сказал я Джойсу, когда мы поднимались на крыльцо. Он болезненно усмехнулся в ответ.

Я потянул за шишку; оказалось, что звонок и правда присоединен к чему-то. Далеко в глубине дома раздалось негромкое мелодичное позвякивание, которое продолжалось и после того, как я отпустил шишку. Где-то внутри отворилась и затворилась дверь, послышались неторопливые тяжелые шаги. Затем дверь распахнулась и перед нами. За ней стояла высокая плотная женщина с длинным желтым недоверчивым лицом, в золотых очках, чепце с оборкой и лиловом платье с пышнейшими рукавами и широченной юбкой. Возможно, мы оторвали ее от какого-то занятия, во всяком случае, держала она себя так, будто мы явились с единственным намерением линчевать судью. Она стояла в дверном проеме, уперев руки в бока, чтобы не дать никому протиснуться в дом мимо нее, и уставив тяжелый взгляд на мой пояс с кобурами и кожаные штаны.

– Ну? – осведомилась она.

Я решил, что вежливость никогда не помешает, и снял шляпу.

– Скажите, хозяйка, судья дома?

– Дома.

Я ждал продолжения, но его не последовало.

– Нельзя ли нам его видеть?

– По делу?

Я начал немного раздражаться.

– Нет, мы просто заглянули на чашку чая.

– Гм, – она ничуть не смягчилась.

– Мистер Дэвис послал нас, хозяйка, – пояснил Джойс. – Очень важное дело. Судья должен об этом знать…

– Мистер Дэвис, говоришь? – сказала она. – Это другое дело. Только сейчас не приемные часы.

Я сделал было шаг.

– Здесь подождете, – сказала она. – Я спрошу судью, примет ли он вас. Как твоя фамилия? – обратилась она вдруг ко мне.

Она не спеша, торжественно даже, прошла шагов пять по темному, застланному красным ковром холлу и отрывисто постучала в дверь, все время через плечо поглядывая на нас.

– Войдите, войдите! – прозвучал оттуда густой бас, будто там только и дожидались в радостном нетерпении этого стука. Она еще раз на нас взглянула, вошла и плотно затворила за собой дверь. Никаких секретов нам знать не было положено.

– Это что, его жена? – спросил я.

– Его жена умерла еще до того, как я приехал сюда. Она его экономка, миссис Ларч.

– И давно она у него?

– Не знаю. Наверное, с тех пор, как жена умерла.

– Ну, теперь мне понятно, почему судья иной раз сам ничего решить не может.

Джойс опять словно бы нехотя усмехнулся. Все-таки я немного его приручил.

Дверь кабинета снова отворилась, и на пороге возникла миссис Ларч. Прикрыв дверь, она двинулась на нас. Однако, на этот раз, приблизившись, оставила достаточную щель, чтобы мы протиснулись в холл.

– Проходите! – распорядилась она.

– А шерифа тут нет? – спросил я.

Она закрыла входную дверь у нас за спиной, и мы оказались заключенными вместе с ней в сумраке, освещенном лишь слабым мерцанием круглой красной керосиновой лампы, свисавшей с потолка.

– Нет, нету, – сказала она и торжественно поплыла в глубь дома.

Джойс бросил на меня робкий взгляд и поспешил за ней.

– Миссис Ларч…

Она остановилась, повернулась через левое плечо и встала к нему лицом.

– Вы не знаете, миссис Ларч, где он сейчас? Я о шерифе…

– Нет, не знаю. – Она поплыла вперед.

После этого мне ничего не оставалось, как постучать в дверь кабинета. Шляпу я на всякий случай не надел.

Джойс шептал мне, что мы должны найти шерифа во что бы то ни стало.

Тот же густой бас произнес:

– Войдите, войдите! – А когда мы переступили порог комнаты, пророкотал: – А-а, Крофт! Ну, как обстоят дела в вашей лесной глуши?

– Да, пожалуй, неплохо.

Здесь же они обстояли из рук вон плохо. Судья выглядел как всегда – большой и тучный, в черном сюртуке и белой рубашке с высоким крахмальным воротничком; бледное одутловатое лицо, набегающие на воротничок складки жира, карие глаза навыкате, рот каких-то женских очертаний, с толстой и отвисшей нижней губой, как у людей, которые много говорят, не подумавши. Он поднялся из-за стоявшей в углу конторки, в которой стояли рядами на полках толстые светло-коричневые тома с красными наклейками, совсем на вид новенькие, и пошел навстречу с протянутой рукой, с таким видом, будто оказывает нам большую милость. Судья никогда не упускал случая обласкать кого-нибудь. Вот только беда: Ризли в кабинете не было, зато был Мэйпс. Сидел у самой двери, откинувшись вместе со стулом к стене. Сомбреро, пояс с кобурами и куртка висели на крючках над его головой.

Пожав мне руку, судья пригладил волосы, откинув назад густую черную шевелюру, подстриженную ровно по воротничку, как у сенатора, сунул одну руку в карман, другой поиграл многочисленными амулетами и брелоками, свисавшими с цепочки часов, раза два качнулся с пяток на носки и обратно, улыбнулся, будто мое появление доставило ему величайшую за многие годы радость, и сделал глубокий вдох, словно собрался произнести речь. Я и раньше видывал, как он проделывает все это лишь затем, чтобы в конце концов сказать: «Мое почтение!» – какой-нибудь полузнакомой даме. Судья отлично знал, как должен вести себя общественный деятель.

– Так-с, – сказал он. – Вы, я смотрю, все цветете. – К Джойсу он отнесся как к моему приложению. – Так чем же я могу быть вам полезен, джентльмены?

Скорее всего, судья не имел ни малейшего представления о том, где он мог меня раньше видеть, но я не стал в это углубляться и кивнул на Джойса, давая понять, что говорить будет он. Однако, парнишка совсем растерялся при виде Мэйпса и не знал, с чего начать.

– Мы пришли по поручению мистера Дэвиса, – сказал я.

– Да, да, миссис Ларч мне говорила. Как поживает мой добрый друг Дэвис? Надеюсь, хорошо?

– Неплохо, наверное, – сказал я. – Не могли бы вы уделить нам минутку наедине, судья?

Мэйпс опустил стул на все четыре ножки, но не затем, чтобы встать и уйти. Он продолжал сидеть, пристально глядя на нас.

Судья смешался. Откашлялся, снова вобрал в себя воздух и улыбнулся шире прежнего.

– Дело частного порядка, так сказать?

– Вот именно, сэр.

Мэйпс, однако, и не думал уходить. Джойс собрался с духом:

– Мистер Дэвис особенно упирал на то, что мы должны говорить только с вами и с мистером Ризли, сэр.

– Так, так, – судья взглянул на Мэйпса.

– Ризли тут нет, – сказал Мэйпс, – я его заместитель.

– Это правда, это действительно так, – заверил нас судья, прежде чем я успел раскрыть рот. Я попытался вновь занять отданные рубежи.

– Куда он поехал? – спросил я Мэйпса.

– На ранчо Дрю, сегодня утром.

– И когда вернется?

– Не сказал. Возможно, через пару дней. – Мэйпс ухмыльнулся, как бы говоря: «Ну, что, съел?» – Я исполняю обязанности шерифа. – Он ткнул большим пальцем в шерифскую бляху у себя на груди. – Все, о чем вы хотели говорить с Ризли, можете обсудить со мной.

Джойс хотел что-то сказать, но передумал. – Я посмотрел на судью.

– Это верно, совершенно верно, – подтвердил судья все тем же идиотско-бодреньким тоном. – Шериф вчера вечером в моем присутствии назначил мистера Мэйпса своим заместителем. То есть, совершенно официально назначил. – Он откашлялся и снова качнулся вперед и назад. Он успел убедить себя, что, барахтайся не барахтайся, а уж ничего тут не поделаешь. – Если ваше дело требует внимания мистера Ризли, вы можете говорить вполне откровенно в присутствии мистера Мэйпса.

– Я тут видал с полчаса назад, как Грин, парень с ранчо Дрю, пронесся мимо сломя голову, – сказал Мэйпс, вставая. – Я еще подумал: ради удовольствия никто так коня загонять не станет. Что там у вас стряслось?

Деваться было некуда. До ранчо Дрю отсюда десять с лишком миль. Я был согласен с Дэвисом, что от судьи проку ждать нечего, а от Мэйпса и подавно. Он просто пойдет на поводу у остальных. Но снестись с Ризли не было никакой возможности, а напортить – если смотреть на дело глазами Дэвиса – они все равно не могли. Если судья не сможет изменить ход событий, Дэвис по крайней мере не будет винить во всем одного себя. И кроме того, если Ризли находится на ранчо Дрю, это само по себе что-то означает…

Джойс, однако, продолжал упорствовать:

– Мистер Дэвис поручил нам говорить только с вами или с мистером Ризли, сэр.

– Хватит тебе канитель тянуть. – Мэйпс набычился, тяжелое красное лицо начало багроветь. – Ну, так что мистеру Дэвису понадобилось?

– Мэйпс, – сказал судья, – молодой человек приехал с поручением. Он, я полагаю, действует согласно указаниям.

– Если это дело шерифа, так шериф – я, – сказал Мэйпс.

– Еще бы, – вмешался я, решив сделать новую попытку. – Мы это знаем, Мэйпс. Но ведь вопрос не в нас. Мы пришли от мистера Дэвиса. Оставь нас на минутку одних с судьей, и мы объясним ему, а там, если он решит, что дело это по твоей части, сам тебе и расскажет.

– Безусловно, безусловно, – подтвердил судья. – Если только это дело касается вас как должностного лица, я тотчас сообщу вам.

Мэйпс стоял, широко расставив ноги, и переводил глаза с Джойса на меня. Могучая грудь и плечи, маленькая голова с красным мясистым лицом, маленькие черные глазки под густыми черными бровями, жесткие коротко подстриженные волосы и борода. Выражение лица у него всегда сердитое, как у Уайндера, даже когда он смеется, и к тому же раздраженное, будто он зол на что-то, а почему, собственно, – сам не знает.

– Ладно, – согласился он, решив, по-видимому, что все равно ничего путного мы сказать не можем. У дверей он повернулся, пуще прежнего багровый, и проговорил, обращаясь к судье: – Если это дело касается шерифа, позовете меня. Ясно?

– Непременно, непременно, – вспыхнув, ответил судья.

Когда я притворил дверь за Мэйпсом, судья сказал:

– Итак? – и потер руки, словно ему удалось уладить все наилучшим образом. – Итак, в чем дело?

Джойс с уходом Мэйпса приободрился и начал быстро рассказывать судье о происшедшем. Я подошел к окну, но сам внимательно прислушивался и к Джойсу и к судье, который, став вдруг очень деловитым, расспрашивал, что именно сказал Грин и много еще о чем. На большинство вопросов Джойс толком ответить не мог. Но я счел, что моя роль – охранника – окончена, и не встревал. В окно я видел, что Мэйпс стоит на крыльце, заложив за ремень большие пальцы. Судья не проявлял ни малейшего намерения перейти к делу и только задавал все новые вопросы. Джойс все больше волновался.

– Мистер Дэвис вовсе не хочет задерживать их, – повторил он уже не в первый раз.

– Ну, конечно, нет, – согласился судья.

– Он только не хочет, чтобы это обернулось линчеванием.

– Нет, конечно! Ни в коем случае нельзя такого допустить!

Джойс снова изложил просьбу Дэвиса, чтобы был сформирован уполномоченный отряд, действующий под присягой.

– Безусловно, – сказал судья. – Все должно быть строго по закону! Иначе неизбежно еще худшее беззаконие и насилие. Сколько уже лет я им об этом толкую, – вдруг рассердился он, усмотрев в происходящем личную обиду, – сколько лет! – Затем звучали лишь его шаги из конца в конец комнаты и сердитое пыхтение.

– Мистер Дэвис просит, чтобы вы пришли без промедления, сэр. Люди уже собираются, и его с мистером Осгудом никто слушать не станет…

Судья перестал ходить.

В окно я увидел скачущего по улице всадника. Это был один из тех, кто присутствовал при появлении Грина у Кэнби. Он увидел Мэйпса и что-то крикнул ему. Мэйпс отозвался вдогонку, и ковбой, сдержав коня, обернулся и прокричал что-то еще.

– Мистер Дэвис просит вас и мистера Ризли прийти, сэр, – в голосе Джойса была мольба.

– Что? Ну, да, конечно… Но ведь Ризли нет. И надо же, именно сегодня, – сердито пробормотал он.

– Если бы вы согласились прийти, сэр… Вы могли бы поговорить с ними.

– Положение, которое я занимаю, не позволяет… – начал судья. И продолжал еще более сердитым тоном: – Нет, нет! Ни судье, ни адвокату там не место! Это дело шерифа! У меня нет на то полномочий…

Ковбой повернул своего коня к главной улице и снова пустил его вскачь. Мэйпс входил в дом. Я повернулся к судье.

– Ризли на ранчо Дрю?

– Да, да. Ему показалось, что… – начал судья. Я перебил его:

– Не могли бы вы добиться от них обещания, что без Ризли они ничего не предпримут? Все равно же они поедут мимо.

Вошел Мэйпс, оставив за собой дверь незакрытой. Не глядя на нас и не говоря ни слова, он взял свой револьвер, вложил в кобуру и застегнул ее, затем достал другой – крошечный, умещавшийся вместе с кобурой под мышкой, и подвесил его где-то между жилетом и курткой. Короткие неповоротливые пальцы никак не могли завязать узлом ремешок.

– Вы куда собрались, Мэйпс? – заволновался судья.

– Сегодня утром угонщики убили Кинкэйда, – ответил Мэйпс, все еще не справившись с узлом. Наконец он завязал его и со злой ухмылкой оглядел нас.

– На случай, если вы еще не слышали: формируется уполномоченный отряд, – сказал он. И прибавил, доставая с крючка свою куртку: – А это входит в число обязанностей шерифа, не так ли, судья?

– Но это вовсе не уполномоченный отряд, Мэйпс! – закричал судья. – Никакой это не уполномоченный отряд! Это, Мэйпс, мятежная толпа! Толпа линчевателей…

Я подумал, что тут он загнул. Пусть эти люди и наладились повесить кого-то без суда и следствия, но между тем, как они собирались на это дело, и действиями мятежной толпы, на мой взгляд, большая разница. Однако, я промолчал.

– Как только я приду на место, эта толпа превратится в уполномоченный отряд… Разве не так, судья? – спросил Мэйпс.

– Не превратится! – заорал судья с большей злобой, чем того требовали обстоятельства, даже если принять во внимание тон, каким разговаривал с ним Мэйпс.

Джойс побледнел так, что прыщи выступили малиновыми, даже с какими-то синеватыми пятнами по всему лицу. Затем тихонько выскользнул за дверь.

– Полномочиями я их наделю по всей форме, будьте покойны. – Мэйпс уже был в куртке и сдвинутом на затылок сомбреро.

– У вас нет такого права, – сказал ему судья. – Единственный, кто в данном случае правомочен, – это Ризли.

Мэйпс начал что-то отвечать ему. При этом поставил одну ногу на стул и плюнул через всю комнату на стоявшую в углу печку. Он любил вот так раздразнить судью и, по-видимому, хотел продлить удовольствие. Предстояла хорошая перепалка, но я лично видел только один исход. Я решил последовать за Джойсом. По крайней мере мы предупредим Дэвиса, хотя что это ему даст, я просто не представлял себе.

У дверей я приостановился и сказал достаточно громко, чтобы увлеченный спором Тайлер расслышал:

– Значит, я скажу Дэвису, что вы будете, судья.

– Да, да, конечно, – сказал он, отводя на секунду взгляд от Мэйпса и улыбаясь мне широкой заученной улыбкой. На крючок я его все-таки поддел и, решив, что помочь делу чем-нибудь еще мне вряд ли удастся, побыстрее смылся и не подумал остановиться, когда он крикнул мне вслед уже совсем другим голосом, из чего можно было заключить, что смысл моих слов до него наконец дошел: – Погодите, ээ… погодите-ка…

Я прошел мимо миссис Ларч, которая стояла посреди холла, сложив руки на животе, и смотрела на меня так, будто во всем этом безобразии виноват я один. Подмигнув ей, я вышел, не потрудившись закрыть за собой входную дверь, пускай сама позаботится. Я еще не вышел на улицу, когда дверь со стуком захлопнулась, а к тому времени, как судья узнал наконец у нее мою фамилию и, открыв дверь, начал звать меня, я был уже далеко и мог свободно делать вид, что ничего не слышу.

Джойс был уже почти у перекрестка: он бежал, и полы его куртки хлопали по ветру. Можно не сомневаться, он передаст Дэвису все, что нужно, поэтому, отойдя на приличное расстояние от дома судьи, я сбавил шаг. Не так уж приятно бегать по улице в сапогах с высокими каблуками, а, кроме того, похоже, слухи о происшедшем успели распространиться по поселку. Не хотелось выставлять себя в дурацком виде. У каждого дома стояли люди и, вытягивая шеи, смотрели в сторону перекрестка. Несколько женщин бегали по улице, загоняя детей домой. Одна из них со страхом посмотрела на меня и остановилась, теребя уголок фартука и не отводя взгляда от револьвера у меня за поясом. Но испугалась она не меня.