Текст книги "Тайная история Леонардо да Винчи"

Автор книги: Джек Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

– Так он мне и сказал.

– Великолепный, мы будем рады, если вы захотите пойти с нами.

Лоренцо улыбнулся.

– Мне бы очень этого хотелось – если ты не против такой замены. Нам давно пора подружиться, ты ведь скоро станешь частью моего окружения. – Он обнял Леонардо за плечи. – Поклянемся, оставаясь наедине, как сейчас, отбрасывать церемонии. Я давно завидовал вашей дружбе с Сандро, а теперь у нас есть возможность выковать свою собственную.

Леонардо почувствовал, что щекам его стало тепло.

– А теперь, когда мы стали друзьями, я должен извиниться перед тобой.

– Извиниться? За что?

– Я был несправедлив и нечестен с тобой, когда мы заключали пари на вечеринке у Верроккьо. Я вынудил тебя заложить жизнь, чтобы спасти честь. Мы оба действовали не подумав. – Лоренцо помолчал и договорил: – Я не могу позволить тебе рисковать жизнью.

– Великолепный…

– Ты слишком ценен.

– Мой отец говорил с тобой об этом?

– Нет, Леонардо. Синьор Пьеро был очень любезен, но мы обменялись едва ли парой слов. Мне открыла глаза Симонетта. Она волнуется за нас обоих.

– Сандро опасается, что с ней не все ладно, – сказал Леонардо, надеясь отвлечь его.

Лоренцо кивнул.

– Она очень слаба. Ее словно сжигает внутреннее пламя. – И сказал, возвращаясь к прежней теме: – Я решил назначить кого-нибудь другого управлять твоей летающей машиной. Но вся честь успеха будет принадлежать тебе одному.

– Я тронут твоей заботой, но на Великой Птице могу полететь только я, – с нажимом сказал Леонардо. – Для того, кто не исследовал тщательнейшим образом ветров и не изучал науки полетов, такой поступок будет смертельно опасен.

– Но спешить некуда, Леонардо. Нам не обязательно проводить испытание Великой Птицы именно завтра. Ты же со временем обучишь кого-нибудь управляться ствоей машиной.

– Великолепный, будь ты мной, позволил бы ты кому-нибудь занять свое место?

– Но я – не ты, Леонардо. Я…

– Первый Гражданин.

Лоренцо покачал головой и рассмеялся. Но потом снова стал задумчив.

– Леонардо, я боюсь за твою жизнь. А если я позволю тебе рисковать своей головой ради моей прихоти, я стану бояться за свою душу.

– Тебе не надо бояться ни за то, ни за другое, Лоренцо. Но ты должен позволить мне самому представить мое изобретение. Если кто-нибудь займет мое место, это покажет всей Флоренции, что ты не веришь в мое творение, а я попросту труслив. Прошу тебя…

После долгой паузы Лоренцо сказал:

– Хорошо, Леонардо, эта честь останется за тобой. Мадонна Симонетта рассказала мне о твоих… делах с Николини. Я пока не знаю, что тут можно сделать, ну да посмотрим. Но ведь все эти старания окажутся ни к чему, если завтра ты свалишься с неба. Может, передумаешь?

И с этими словами Лоренцо зашагал к пригорку, где ждал их Никколо. Леонардо шел рядом. Лоренцо был озабочен, словно близкая опасность, грозящая Леонардо, символизировала для Первого Гражданина другие его тревоги.

– О tempora, о mores! [39]39
  О времена, о нравы! (лат.)


[Закрыть]– пробормотал Лоренцо, порицая этими словами Цицерона нынешнее неспокойное время. – Пико делла Мирандола уверяет, что чума во Флоренции идет на убыль. Тем не менее, когда я уезжал, этого еще не было видно. И, как будто одна чума еще недостаточное зло, я должен еще противостоять его святейшеству, который продолжает свои кампании в Романье и Умбрии!

Леонардо удивился, что Лоренцо так открыто порицает Папу; впрочем, он еще достаточно вежливо высказался. Франческо делла Ровере, севший на папский престол под именем Сикста IV, был человек способный и образованный, но его сжигало стремление обеспечить богатством и властью свою семью, а потому он угрожал интересам и безопасности Флоренции.

– Но довольно, – сказал Лоренцо: они подходили к Никколо, который уже поднял свой мешок. – Как говорил великий Боккаччо: «Давайте жить в свое удовольствие – для чего же мы тогда бежали от скорбей» [40]40
  Цитата из «Декамерона» Дж. Боккаччо. Имеется в виду эпизод, в котором семь девушек и трое юношей решают удалиться из охвачённой чумой Флоренции.


[Закрыть].

– Вы идете с нами? – спросил Никколо у Лоренцо; мальчик явно был в восторге от этого обстоятельства.

– Разумеется, иду, мой юный синьор. Что у тебя в мешке?

– Провизия и факелы.

– Факелы? – удивился Лоренцо.

Никколо пожал плечами:

– Мастер Леонардо велел мне взять факелы и огниво.

– Ты собираешься заночевать в лесу? – спросил Лоренцо у Леонардо.

– Нет, Великолепный.

– Что же тогда?

Леонардо улыбнулся:

– Ты же не хочешь, чтобы я испортил мальчику сюрприз?

Лоренцо согласно рассмеялся, и они быстро пошли через сосновые, кедровые и можжевеловые рощи, мимо быстрых горных ручьев, что несли острые камни, которые рано или поздно превратятся в гальку и упокоятся в речных руслах.

– Я прямо чувствую, как древние боги следят за нами из чащи вместе с нимфами и дриадами, – сказал Лоренцо и принялся фальшиво напевать тут же сымпровизированную им песенку:

 
Приди в мое гнездышко, я жду тебя.
Вулкан ушел; он не помеха нам.
Приди; я лежу нагая на ложе любви.
Не медли ни мига, ибо время летит.
Грудь мою украшают цветы.
Так приди же, приди, о Марс,
Я одна и жду.
 

Когда они подошли к крутым скалистым склонам Монте-Альбано, яркое полуденное солнце отбрасывало резкие тени на грани скал и утеса диковинной формы.

Леонардо показывал дорогу, а Лоренцо и Никколо шли за ним, круто поднимаясь в гору.

– Не ожидал, что подъем окажется так крут, – заметил Лоренцо, отирая платком вспотевший лоб.

Они остановились передохнуть на гребне. Над ними высоко вверх уходил отвесный склон. Был жаркий летний полдень, и небо подернулось дымкой.

– Мы почти пришли, – сказал Леонардо и повел Лоренцо и Никколо к расселине в нависшем над ними склоне.

Леонардо забрал мешок у Никколо – тот запротестовал, но только для виду, из-за Лоренцо. Потом Леонардо осторожно пробрался к ближнему уступу, пользуясь теми же опорами для рук и ног, что и в детстве.

Там и был вход в его тайную пещеру.

Из нее, как дым из трубки, сочился пар; вокруг было довольно сыро. Порывистый ветер дул вокруг отверстия, а сам уступ был влажным и скользким. Леонардо вернулся, чтобы помочь Никколо перебраться на уступ, Лоренцо последовал за ними.

– А теперь, Никколо, – сказал Леонардо, когда они, переводя дыхание, стояли у темного провала, – хочешь быть вторым, кто войдет в это потайное местечко?

– А кто же будет первым? – спросил Никколо.

Леонардо рассмеялся:

– Первый уже был – я!

– Не могу поверить, что это место взаправду существует. – Никколо встал на колени и заглянул в темноту. Он держался за скалу, иначе соскользнул бы прямиком в пещеру. – Там не видно ни зги и так узко!.. Хоть ползи на четвереньках, как зверь. Да еще и сыро на ощупь. Никогда не встречал ничего подобного.

– Ты боишься входить, Никколо?

– Конечно нет! Когда вы зажжете факелы, япервым буду внутри.

– Значит, ты боишься темноты?

Леонардо улыбнулся мальчику, и тому ничего не оставалось, как нырнуть в пещеру.

– Здесь тесно! – пожаловался он изнутри.

– Пещера расширяется. Наберись терпения и двигайся дальше.

– А вы идете? – натянуто осведомился Никколо. – С факелами?

– Скажи, что ты видишь.

– Только смутные тени, – отозвался Никколо. – И я весь промок.

– Там и вправду сыро, – согласился Леонардо. – Это потому, что пламя, рожденное в сердце земли, согревает воды, запертые внутри пещеры. Жар заставляет воду кипеть и превращает ее в пар.

– Вы уже зажгли факелы? – тревожно спросил Никколо.

– Когда я отыскал это место, я был несколькими годами младше тебя. У меня, помню, было только два чувства – страх и желание. Что чувствуешь ты?

– Чего ты желал? – спросил Никколо.

– Увидеть чудеса, которые могут скрываться внутри.

– А чего боялся?

Леонардо чиркнул кремнем по скале, чтобы поджечь факел.

– Темноты, как и ты сейчас.

– А я как раз не боюсь!

Леонардо усмехнулся и подмигнул Лоренцо. Потом подал ему факел, и они, пригнувшись, нырнули в пещеру. При виде их Никколо облегченно вздохнул.

– Ты зашел не так уж далеко, – заметил Леонардо. – Давай двигайся, не то мы все задохнемся от дыма собственных факелов.

Никколо пополз вперед – и вскоре узкий проход расширился, превратившись в пещеру. Леонардо выпрямился и высоко поднял факел, освещая огромное пространство и кристаллические образования: уступы, занавесы, колонны, спирали, ниши, сталактиты и сталагмиты. Казалось, что здесь обитают тени; тревожные блики факелов плясали по стенам, и пещера чудилась куда больше и изрытее, чем прежде. Лоренцо и Никколо благоговейно молчали; слышно было лишь свистящее дыхание людей и звонкие удары капель о воду маленьких озер, изрисованных расходящейся рябью. И – такого быть не могло, но все-таки! – здесь пахло улицей, пахло мостовой после дождя, влажно, терпко и крепко.

– Не хочешь заняться исследованием? – спросил Леонардо, предлагая Никколо свой факел. Голос его эхом раскатился в гулкой тьме.

– Если мы будем вместе.

– С тобой ничего не случится – мы же рядом. Может, ты откроешь новую пещеру.

– Я боюсь заблудиться.

– Для юнца, который не боится улиц, борделей и собак, ты что-то вдруг стал слишком робок.

И Леонардо первым двинулся через пещеру. Он миновал кристально чистое озерцо, прошел под каменным мостом к натекам и скальным узорам дальней стены. Свод пещеры загибался там вверх, под острым углом сходясь со стеной. Леонардо осветил – и Никколо, испугавшись, взвизгнул от неожиданности. Даже Лоренцо отпрянул.

Над ними нависла тварь высотой в дом.

Змей… гигантское чудовище, уловленное в камне.

Сам Левиафан [41]41
  Существо, выступающее в библейских сказаниях в виде то морского чудовища, то небесного дракона.


[Закрыть]взирал на них сквозь каменные завесы вечности – морской исполин с длинным костистым черепом и большими акульими зубами. Его выбеленные временем кости выступали из стены, как рельеф.

– Леонардо, это снова твои фокусы?

В голосе Лоренцо слышалась злость, словно его обвели вокруг пальца.

– Это не мой фокус, клянусь. Тварь осталась такой же, какой я нашел ее, еще когда был мальчишкой, Великолепный. Но представь, сколько королей, событий и народов сменилось с тех пор, как диковинная тварь встретила свой конец в темных глубинах этой пещеры! – Он поднял взгляд к каменному своду. Голос его упал до шепота. – Ты уничтожен временем, однако самые кости твои – костяк и опора этой горы.

Леонардо вновь испытывал тот же восторг и благоговейный ужас, что в детстве, когда нашел это безглазое чудище, древнее, как каменные клыки натеков, нависавшие над ними со свода пещеры. Он тронул плечо Никколо, и мальчик ответно погладил Леонардо по руке – словно осознал, зачем мастер привел его сюда, словно и вправду понял этот бессловесный урок.

Здесь смерть сплелась с благоговением, тайной, вечностью.

Здесь были темные истоки Леонардова любопытства, творчества, гения.

Его первое открытие.

В знакомой прохладе каменной утробы Леонардо потерял свои страхи. Он посмотрел вверх, на останки исполинского скелета, и вдруг понял, что больше никогда не вернется сюда.

Между тем Лоренцо с факелом в руке изучал кости и, рассматривая зверя, обнаружил окаменевшие останки морских раковин.

– Взгляни, Леонардо, – сказал он. – Как они могли оказаться так далеко от моря? Это же невозможно.

– Это очевидно, Великолепный. – Леонардо стряхнул с себя печаль, словно от какой-то потери. – Задолго до начала времен эту гору покрывало море.

– Конечно! – в порыве восторга выкрикнул Лоренцо. – Вселенский потоп!

– Могу я говорить свободно, Великолепный?

– Иначе и быть не может.

– Я сомневаюсь, что потоп времен Ноя был вселенским. – Леонардо помолчал. – Если ты не боишься того, что может быть сочтено ересью, я продолжу. Или же…

– Продолжай, Леонардо. Мы одни.

– Как ты знаешь, Великолепный, в Библии говорится о сорока днях и сорока ночах нескончаемого дождя, о том, что вода поднималась, пока не стала на десять локтей выше самой высокой горы мира. Но если это так, если дождь был вселенским, он должен был образовать вокруг мира сферу, ибо разве не правда, что каждая часть окружности равно удалена от ее центра?

– И что же?

– Поэтому, – продолжал Леонардо, – было бы невозможно водам на поверхности двигаться, потому что вода не может двигаться по собственному почину, кроме как вниз. А если воды величайшего из разливов не имели силы двигаться, каким образом они могли исчезнуть с земли? И если исчезли, то в каком направлении двинулись они, если не вверх? Так что естественные объяснения не срабатывают. Нам остается только взывать к чуду или сказать, что воды потопа испарились под жаркими лучами солнца.

Лоренцо молча вертел в пальцах раковину.

– Великолепный?.. – окликнул Леонардо.

– То, что ты сказал, может иметь смысл здесь – но только здесь, во тьме. Надеюсь, когда мы выйдем на свет, благоразумие возьмет верх.

– Сандро часто бранит меня за пустую болтовню, – извиняясь, проговорил Леонардо.

– Ты говоришь удивительные вещи, – возразил Лоренцо, – и, конечно, можешь быть уверен, что я не стану передавать твоих слов. – Лоренцо засмеялся, но лицо его, освещенное мерцанием факелов, выглядело утомленным и циничным. – Нынешнему Папе ничто не доставит большего удовольствия, чем возможность взбаламутить нашу любимую Флоренцию. Предупреждаю тебя, Леонардо, думай, с кем и о чем говоришь… да и ты тоже, мессер Никколо, ибо многие скоро станут считать вас приверженцами Медичи, хотя и без привилегий и возможностей. Быть может, эта сделка не так уж выгодна для тебя. – Лоренцо стиснул плечо Леонардо. – У тебя скоро появятся легионы врагов, и большую их часть ты даже не будешь знать. – Лоренцо снова рассмеялся. – Тебе лучше пересмотреть отношения с друзьями, такими как Нери, у которых связи с семействами, отнюдь не преданными нашим интересам. Это же касается и тебя, Никколо. Будьте осмотрительны.

Леонардо оставалось только кивнуть; но Никколо, совершенно зачарованный тайнами скал и камней, отозвался невпопад:

– Великолепный, меня учили, что раковины, подобные этой, создаются под влиянием звезд.

– Это одно из верований, насаждаемых церковью, – отозвался Лоренцо, с надеждой глянув на Леонардо. – Ну же, Леонардо, продолжай. Просвети нас своими, без сомнения, опасными взглядами по этому вопросу.

Леонардо осмотрел факел, который уже едва чадил, и сказал:

– Если Святая церковь права и вечные звезды каким-то образом создают эти раковины в глубинах земли, то чем тогда объяснить различия в их размерах, возрасте, форме? По-моему, куда ближе к истине церковь стоит, объясняя всемирный потоп. Но природа обычно действует постепенно, а не катастрофически. Неистовство природы – вещь чрезвычайно редкая. Нет, эти ракушки были некогда живыми существами, которые год за годом покрывались наслоениями грязи, их мясо и внутренние органы иссохли, остались лишь эти… скорлупки. И каждый слой, каждое затопление грязью и илом хоронило останки новых поколений Божьих созданий.

– Думаю, лучше нам уйти, – сказал Лоренцо, – а то как бы Господь не погреб здесь и нас в наказание за твои еретические речи.

Он пошел вперед, а Никколо жестом поманил Леонардо и остановился, ожидая мастера. Но Леонардо махнул рукой, чтобы тот уходил, а сам еще несколько мгновений стоял один, и сияние его факела бросало резкие тени на скользкие от пара стены. Затем Леонардо бросил факел, в последний раз взглянул на древнюю тварь, сказочную тварь его юности, – и покинул влажную прохладу пещеры.

Впереди Лоренцо разговаривал с Никколо, и Леонардо уловил сказанные им слова: «lusus naturae» – «каприз природы».

Леонардо выбрался из мглистой туманной дымки на слепящий солнечный свет. Он был совершенно одинок, так же одинок и оторван от своих, как чудище, оставшееся в пещере.

Он стоял на уступе и смотрел вниз, на Винчи.

И чувствовал, что готов взлететь в небеса.

Глава 8
КОРШУН

Можно создать машину для полета, в которой будет сидеть человек и управлять механизмом, который движет искусственными крыльями, дабы они махали в воздухе подобно птичьим.

Роджер Бэкон

И, как заяц, гонимый рогами и сворой, мчится туда, где начал свой бег.

Анонимный монах

…Мне, в первом воспоминании моего детства, кажется, будто явился ко мне, находившемуся в колыбели, коршун и открыл мне рот своим хвостом и много раз хвостом этим бил внутри уст.

Леонардо да Винчи

Великан Птица стояла на краю вершины холма, выбранною Леонардо в окрестностях Винчи. Сделанная из бумазея и шелка, она походила на гигантскую стрекозу, ее распростертые крылья с легким шорохом чуть шевелились на ветру. Никколо, Тиста и приемный отец Леонардо Ачаттабрига стояли на коленях под крыльями, вцепившись в пилотские ремни; Зороастро да Перетола и Лоренцо ди Креди в пятнадцати шагах от них удерживали концы крыльев – казалось, что в руках у них огромные, синие с золотом турнирные стяги. Этих двоих можно было принять за карикатуры на Великолепного и его брата Джулиано, настолько уродлив казался смуглокожий Зороастро рядом с красавчиком Лоренцо ди Креди. Именно таков был контраст между Лоренцо и Джулиано Медичи, что стояли вместе с Леонардо и Сандро в нескольких шагах от Великой Птицы. Джулиано сиял на утреннем солнце, как сияла бы Симонетта; Лоренцо же, казалось, пылал мрачным огнем.

Зороастро, вечно нетерпеливый, глянул на Леонардо и крикнул:

– Мы готовы, маэстро!

Леонардо кивнул, но Лоренцо удержал его:

– В этом нет необходимости. Я люблю тебя, как Джулиано, и моя любовь не зависит от того, предпочтешь ты лететь или позволишь победить здравомыслию.

Леонардо улыбнулся:

– Я полечу с верой и любовью.

– У тебя будет и то и другое, – сказал Лоренцо.

Он пошел с Леонардо к краю обрыва, чтобы помахать толпе, собравшейся далеко внизу, вокруг естественной поляны, на которой Леонардо собирался с триумфом приземлиться. Поляну окружал лес из елей и кипарисов, который выглядел с высоты частоколом грубо вытесанных копий и алебард. Поднялся шум: с поляны доносились приветствия Первому Гражданину. Там собралась по его приглашению вся деревня, от крестьянина до землевладельца; Лоренцо распорядился установить большой разноцветный шатер, где с рассвета его слуги и лакеи готовили пиршественный стол. Сестра Лоренцо Бьянка, Анджело Полициано, Пико делла Мирандола и Бартоломео Скала тоже были там, принимая гостей праздника.

Леонардо подождал, покуда Лоренцо не получит причитающихся ему почестей, а потом тоже поклонился и театрально взмахнул руками. Люди приветствовали его как любимого сына, и он отошел, чтобы устроиться в сбруе летающей машины. Он не заметил своей матери Катерины – крохотной фигурки, которая тревожно смотрела вверх, ладонью заслоняя глаза от солнца и бормоча молитвы. Пьеро, его отец, стоял рядом с Джулиано Медичи; оба они были в охотничьих костюмах. За все время Пьеро не обменялся с Леонардо ни словом. Его значительное лицо было напряженным и непроницаемым, словно он стоял перед магистратом, ожидая решения по делу.

Улегшись ничком на доску-ложе под крыльями, Леонардо закрепил вокруг головы петлю, связанную с рулем Великой Птицы, попробовал ручные рычаги и стремена, что поднимали и опускали крылья.

– Осторожней! – крикнул Зороастро, отскакивая от зашевелившихся крыльев. – Ты что, хочешь убить нас?

Раздался нервный смех, но Леонардо остался спокоен. Ачаттабрига подтянул ремни, связывавшие Леонардо с машиной, и сказал:

– Я буду молиться за твой успех, Леонардо, сынок. Я люблю тебя.

Леонардо повернул голову к приемному отцу, вдохнул исходящие от его одежды и тела запахи Катерининых приправ – лука и чеснока, взглянул в раскосые блекло голубые глаза старика и осознал вдруг, что любит этого человека, всю жизнь проведшего в поту у огня, у печей для обжига и привыкшего мыслить не головой, tруками, большими натруженными руками с твердыми желтыми ногтями.

– И я люблю тебя… отец. Уверен, с твоими молитвами я буду в безопасности.

Кажется, эти слова польстили Ачаттабриге, потому что, в последний раз проверив ремни, он поцеловал Леонардо и похлопал его по плечу. Затем он отступил – так почтительно, словно отходил от иконы в соборе.

– Удачи, Леонардо, – сказал Лоренцо.

Другие тоже наперебой желали ему удачи. Отец кивнул ему и улыбнулся; и Леонардо, приняв вес Великой Птицы на свои плечи, поднялся. Никколо, Зороастро и Лоренцо ди Креди подвели его к самому краю обрыва.

Толпа внизу разразилась приветственными воплями.

– Маэстро, – вздохнул Никколо, – как бы мне хотелось быть на твоем месте!

– Пока просто смотри, Никко, – ответил Леонардо. – Представь, что это ты паришь в небесах, потому что эта машина и твоя тоже. И ты будешь со мной.

– Спасибо, Леонардо.

– Теперь отойдите. Нам с Великой Птицей пора взлетать.

Леонардо поглядел вниз так, словно видел все это в первый раз, словно каждое дерево, каждое запрокинутое лицо приблизились, увеличились, каждое движение и звук стали ясны и раздельны. Мир как бы мгновенно разделился на составные элементы; вдалеке неровности и складки земли напоминали зеленое море с длинными густо-коричневыми тенями, и над этими неподвижными «водами» возносились самые разные строения: церкви и колокольни, сараи и домишки, окруженные вспаханными полями.

Сердце Леонардо гулко билось в груди; и на миг он потянулся к покою и безопасности своего собора памяти, где прошлое было ясно, а причины и следствия непререкаемы. Ветер дул с северо-запада, и Леонардо ощущал вокруг себя его дыхание. Вершины деревьев шелестели, перешептываясь, когда теплый воздух струился в высоте. Теплые токи незримо возносились в небо, увлекая его за собой; крылья трепетали. Пора, понял Леонардо, не то его попросту стянет с обрыва.

Леонардо шагнул с края обрыва, словно бросаясь в море. Проваливаясь в пустоту, он на миг ощутил головокружительный восторг и следом – тошнотворный страх, от которого сжалось сердце. Хотя он работал воротом и стременами, заставляя крылья двигаться, он не мог удержать себя на высоте. От многочасовых упражнений его движения стали почти рефлекторными: одна нога отбрасывается назад, опуская одну пару крыльев, руки бешено крутят ворот, поднимая вторую, кисти рук выворачиваются то влево, то вправо. Он работал с механизмами, вкладывая в свои усилия каждую крупицу своих высчитанных двухсот фунтов мускульной силы, и мышцы его горели от напряжения. Хотя Великая Птица могла планировать, но в передачах слишком сильно было трение, да и сопротивление ветра оказалось чересчур велико. Он едва мог шевелить крыльями.

Он падал.

Знобящий, режущий ветер терзал его слух непрерывным воем. Одежда хлопала вокруг тела, словно ткань его то поднимающихся, то опускающихся крыльев, а небо, холмы, лес и горы спиралью кружились вокруг, и Леонардо ощутил ледяное касание возвратившегося наяву кошмара – кошмара о падении в бездну.

Но падал он сквозь свет, столь же мягкий, как масло. Под ним был знакомый край его юности – и он, вопреки всякой логике, рвался к небу, чтобы схватить его руками. Он видел дом отца, а вдалеке – Апуанские Альпы и древний мощеный тракт, проложенный еще до того, как Рим превратился в империю. Его чувства обрели ощущение сна, и он молился, дивясь себе и глядя на пурпурные тени деревьев внизу, готовых пронзить его словно копья, и все давил, давил на педали и вращал механизм ворота.

Затем он ощутил вкруг себя порыв теплого воздуха и внезапно – головокружительно, непостижимо – начал подниматься.

Крылья его были распростерты и неподвижны. Они не шевелились, и все же он поднимался. Словно Божья рука влекла Леонардо ввысь, в небеса; а он вспоминал, как выпускал коршунов и следил, как они ищут воздушные потоки, чтобы подниматься, паря и не махая крыльями.

Так и Леонардо теперь поднимался в теплом потоке – приоткрыв рот, чтобы облегчить растущее давление в ушах, – пока не увидел вершину холма в ста пятидесяти саженях под собой. Край холмов и рек, хуторов и лесов отдалился, превратившись в аккуратный чертеж из завитков и прямоугольников – след трудов человека на земле. Во время подъема солнце, казалось, засияло ярче, будто сам воздух был менее плотным в этих разреженных областях. Теперь Леонардо устрашился, что его может притянуть слишком близко к сфере, где воздух оборачивается огнем.

Он повернул голову, дернув петлю, связанную с рулем, и обнаружил, что может до некоего предела выбирать направление полета. Но тут парение прекратилось, словно пузырек теплого воздуха, в который был заключен Леонардо, вдруг лопнул, прорвался. Ему стало холодно.

Воздух был холоден… и недвижен.

Леонардо яростно заработал воротом, надеясь, что сможет махать крыльями, как птица, покуда не отыщет новый поток теплого воздуха; но ему не удалось добиться движения вперед.

Снова он падал – по дуге, как стрела.

Хотя сопротивление воздуха было так велико, что он не мог удерживать крылья в горизонтальном положении, он развил достаточную скорость, чтобы начать подъем. Он немного поднялся, но порыв ветра сшиб его, ударив незримым кулаком Великую Птицу.

Оставалось лишь надеяться на то, что ему удастся поймать еще один восходящий поток.

Вместо этого его захватил воздушный водоворот, отшвырнув летающую машину, как щепку, в сердце бури. Леонардо изо всех сил пытался удержать крылья в горизонтальном положении. Он боялся, что ветер оборвет их. И действительно, беспорядочные порывы ветра словно сговорились сбросить его вниз и размозжить о скалу.

Время для Леонардо замедлилось – и в один долгий миг он увидел поляну в лесу словно в увеличительное стекло. Он увидел людей, которые глазели на него, вытянув шеи; и в этот пронизанный ветром миг он вдруг взглянул на себя свободно, по-иному. Словно это и не он падал навстречу смерти.

«Где же славословия и здравицы? – подивился он. – Или люди онемели и устрашились при виде того, как один из них падает с неба?» Скорее уж они втайне желали ему упасть – их подспудные порывы вряд ли отличались от устремлений толпы, не так давно склонившей несчастного, обезумевшего от любви мальчишку крестьянина спрыгнуть с крыши на каменную мостовую виа Калимала.

Справа от себя Леонардо заметил коршуна. «Не видение ли это?» – подумал он, вспоминая давнишний сон о большой птице: коршун упал на него, тогда еще младенца в люльке, и отхлестал по лицу гладкими, маслянистыми перьями хвоста.

Земля была уже всего лишь в пятидесяти саженях.

Коршун попался в ту же ловушку, что и Леонардо; и он увидел, как птица, накренясь, ушла в сторону и полетела по ветру. Леонардо переместил центр тяжести, манипулируя рулем, и изменил угол наклона крыльев. Так ему удалось последовать за коршуном. Руки и ноги у него были тяжелыми и бесчувственными, точно свинцовые гири, но, по крайней мере, он сумел хоть немного сохранить управление машиной.

И все же он падал.

Он уже слышал, как кричит внизу толпа. Она редела, словно люди разбегались с его пути. Он подумал о Катерине, о своей матери.

И следовал за коршуном, точно это было его вдохновение, его Беатриче [42]42
  Беатриче – возлюбленная Данте, вдохновившая его на создание «Божественной комедии».


[Закрыть].

Катерина.

Джиневра.

И земля, встающая на дыбы.

На миг Леонардо завис над темно-зеленым покровом леса. Но – лишь на миг. Теплый ветер обдул его, и Великая Птица взмыла, оседлав воздушный поток. Леонардо поискал взглядом коршуна, но тот исчез, словно был духом и теперь воспарил, лишенный веса, через все сферы к источнику вечного движения. Леонардо попытался направить полет машины так, чтобы приземлиться где-нибудь в полях, за лесом.

Теплая струя влекла его ввысь и вдруг, словно издеваясь, исчезла. Стараясь не двигать крыльями, Леонардо несколько секунд скользил по ветру. Но вот новый порыв отбросил его назад, и он упал…

Шлепнулся оземь.

Спесивец.

«Я вернулся домой, чтобы умереть».

И ему представилось, будто он стоит перед бронзовой статуей, что хранит вход в собор его памяти. Это трехглавый демиург. Лица его отца, Тосканелли, Джиневры глядят на него; но именно Джиневра произносит слова, что освободят его от мира, слова, записанные Лукой: «Nunc dimittis servum tuum, Domine» [43]43
  «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко» (лат.).


[Закрыть].

«Нет, Джиневра, я не могу оставить тебя. Я люблю тебя. Я не завершил еще своего труда, своего…»

Лицо отца хмурится.

Леонардо проиграл.

Деревья кружились под ним, плясали, словно сорванные с корней. И снова нарушился естественный ход времени. Леонардо видел знакомые лица; видел камни, лежащие, как алмазы, в черной грубой земле; лохмотья перистых облаков, за которыми сверкает солнце; кустарник на горном склоне; растения с длинными листьями, пронизанными четкой тонкой паутиной жилок.

Время растянулось – и сжалось.

И тьма за его сомкнутыми веками превратилась в сумерки.

«Наверное, я умер».

Nunc dimittis…

Однако в уютной тьме Леонардо смог укрыться в своем соборе памяти, храме со многими куполами и покоями, покуда не заполненными. Он был в безопасности в тайниках своей души; и он бежал от портала к башне, от нефа к часовне, через ясные, знакомые воспоминания, следуя за коршуном.

Тем самым, что явился Леонардо.

Давным-давно.

Как во сне.