Текст книги "Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси"

Автор книги: Джефф Дайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

На материке Лора предложила пойти в Гритти и что-нибудь выпить. По дороге туда Джефф осознал то, что до сих пор от него ускользало: вездесущность Вивальди. «Времена года» доносились из церкви. Их же играл уличный музыкант. Невозможно было пройти и пятисот ярдов без того, чтобы не услышать хоть одно время года.

– А Вивальди что, родом из Венеции? – спросил он у Лоры.

– Даже если нет, они с лихвой компенсируют этот пробел.

– Так можно всерьез возненавидеть Вивальди.

– Так можно всерьез возненавидеть Венецию.

В Гритти только что освободился столик, и они уселись на террасе. Отсюда открывался великолепный вид – особенно на сновавшие мимо лодки, набитые людьми, фотографирующими привилегированное меньшинство – жующих сигары мужчин и упакованных в «Прада» женщин, – счастливчиков, которые могут пить коктейли на террасе Гритти. Было тут, правда, и несколько людей помоложе, менее состоятельных с виду, с каким-нибудь одним баснословно дорогим напитком, но зато вовсю угощающихся бесплатными орешками. Джефф подумал было взять кампари с содовой, но потом, как всегда, заказал пиво. Бокалы прибыли в сопровождении маленьких тарелочек, на которых красовались горсть больших зеленых оливок, арахис, несколько сырных чипсов и три экзотических канапе: сашими с черникой, помидор с моцареллой (более привычный вариант) и икра с огурцом – все на круглых католических облатках. Каждые пару минут к ступеням подкатывали такси, из которых царственно выходили люди, мельком появлялись на террасе и исчезали внутри здания. То была утонченность проверенной временем старой scuola [111]111
  Школы ( ит.).


[Закрыть]. Беседы в этих условиях сводились к приятному многоголосому шелесту и междометным поддакиваниям. Обычно приходится повышать голос, чтобы перекричать громкую музыку, но здесь его приходилось приглушать вровень с мягким джазом, тихо игравшим в колонках – не громче жужжащего над ухом насекомого. И все же было приятно сидеть тут, глядя через канал на террасу Гуггенхайма, где два вечера назад они чокались беллини и глядели сюда, на Гритти. После всех этих вечеринок было даже как-то непривычно сидеть в баре, где за напитки нужно платить, особенно если их можно будет списать потом на представительские расходы.

– Только не оборачивайся сразу, – сказала Лора. – Там приехали Джей Джоплинг и Дэмиен Херст [112]112
  Джей Джоплинг (Jopling) (р. 1963) – современный британский торговец предметами искусства и галерист; Дэмиен Херст (Hirst) (р. 1965) – британский художник и один из самых выдающихся членов YBA.


[Закрыть].

Джефф подождал для приличия пару секунд и затем обернулся, чтобы взглянуть, как эта всемогущая пара вступила на террасу, а затем проследовала внутрь. Тем временем по каналу приплыл какой-то человек в сандоло– он стоял в нем и одновременно греб веслом. Джефф знал, что это именно сандоло, так как Моррис в своей книге любезно снабдила его перечнем всевозможных плавсредств, бороздящих воды Венеции. Лора сказала, что такое часто можно увидеть на Ганге, – тем более что загорелый гребец был наголо брит и одет в свободный белый наряд. Он двигался медленно, но верно, ничуть не заботясь о более крупных судах, спешащих мимо в обе стороны. Правда, отсутствие в лодке сиденья все равно выглядело как абсурдный недосмотр. Непонятно было, почему его нет, если оно явно было бы там очень кстати.

Не надеясь больше увидеть Херста и Джоплинга (которые и правда больше не показывались), Джефф с Лорой расплатились и отправились пешком к нему в отель. По дороге они купили связку бананов и съели их – по два банана каждый, – сидя на низком парапете неизвестного канала. Несмотря на дикую жару, внутри бананы были прохладными.

– Ты похож на обезьяну, – сказала Лора, глядя, как он ест.

В отеле она почистила зубы дежурной щеткой, которой пользовалась в первую проведенную здесь ночь. Джефф улегся на кровать. На телефоне мигал красный огонек – новое сообщение.

– Знаешь, – сказала Лора, выйдя из ванной, – у нас же все еще есть кокс, подаренный мне Мартином. Хочешь?

– Разумеется.

Она порылась в сумке и сделала две дорожки на прикроватном комоде. Джефф видел ее лицо в зеркале над комодом и безо всякого зеркала – затылок, волосы, спину, ноги, зад. Она отошла и сделала приглашающий жест. Он втянул одну тоненькую дорожку и снова сел на кровать. Лора наклонилась, так что тонкая ткань платья обтянула ягодицы.

– На что это ты там смотришь? – спросила она, выпрямляясь.

– Если одним словом – на тебя. Если тремя… – Он замялся.

– Ну?

– На твой зад.

Она снова наклонилась и занюхала вторую дорожку. Джефф поднял глаза и поймал ее взгляд в зеркале. От кокса вкупе с темой разговора его сердце тяжело стучало. На скошенном краю зеркала вспыхнула разноцветная полоска спектра.

– И о чем же ты думал, пока смотрел? – спросила она. Их диалог происходил через зеркало. Разговаривали не они, а их отражения, живущие своей независимой жизнью.

– Я думал, что хочу подойти к тебе и положить руки по краям твоего платья, возле самой кромки.

Он встал, подошел к ней и положил руки по краям ее платья, чувствуя ладонями ткань. Он прижался к ней членом, она чуть подалась назад.

– А потом я медленно, очень медленно поднял бы тебе платье…

Дюйм за дюймом платье поднималось, открывая ее загорелое тело.

– …пока не увидел первый проблеск белья.

Когда платье скользнуло выше бедер, его взору предстали голубые хлопковые трусики. Они стояли молча, не двигаясь. Он поднял взгляд и увидел, что она смотрит ему прямо в глаза, которые тут же вновь сосредоточились на маленьком темно-голубом треугольничке, исчезающем меж ягодиц. Он чуть наклонился, чтобы погладить тыльную сторону ее бедра.

– Затем… – продолжал он, лаская внутреннюю поверхность ее ног, подбираясь все ближе к голубой ткани, но не касаясь ее самой, – я бы встал на колени, чтобы мое лицо оказалось вровень с твоим задом.

Он опустился вниз; его лицо остановилось в дюйме от нее. Он протянул руку – ее трусики были мокры. Одним пальцем он отодвинул их в сторону. Она еще сильнее наклонилась вперед. Он слегка раздвинул ее ягодицы ладонями. От зрелища ее ануса, тугого, почти без волосков, его член стал еще тверже. Он несколько раз лизнул ее зад, потом снова развел ягодицы и протолкнул язык внутрь, чувствуя, как пульсирует ее сфинктер. Она подалась назад, к нему. Он держал ее за бедра, зарываясь в нее лицом, проникая в нее языком. Никакого вкуса он не ощущал. Она запустила пальцы себе в трусики. Он расстегнул брюки.

– Трахни меня вот так, – сказал она.

Платье упало на пол, и она вышла из него. Он встал и снова увидал в зеркале ее лицо, ее грудь. Его член проскользнул внутрь нее. Когда она наклонилась еще сильнее вперед, он больше не мог видеть ее лица, а лишь ниспадающий поток волос и спину. Она расставила ноги еще шире и снова запустила руку между ними. Он потер пальцем ее влажный анус. Она еще сильнее прижалась к нему. Он осторожно ввел палец внутрь, ощущая тугую пульсацию, и они вместе кончили.

Они немного постояли без движения. Он открыл глаза. Ее лицо снова всплыло в зеркале.

– Давай ляжем, – сказала она.

Они растянулись на кровати, расслабленные после секса и все еще пьяные от кокаина. Было трудно понять, что им теперь делать. В обычных обстоятельствах можно было бы уснуть, но сейчас об этом не могло быть и речи, так что они просто лежали и молчали. Потом Лора встала и сказала, что хочет принять ванну. Что было отличной идеей. Пока набиралась вода, она открыла мини-бар.

– Тут есть бутылочка белого вина, – сообщила она. – Не желаешь?

Эта тоже было отличной идеей. Все еще нагая, она открыла бутылку и наполнила два стакана. Джефф разглядывал ее с головы до ног.

– Какая жалость, что с нами нет наших специальных стаканчиков, – сказал Джефф.

Тем не менее они благополучно чокнулись тем, что оказалось под рукой.

– Да уж, – сказал Лора, удаляясь в ванную, – иногда приходится пить из банок от варенья.

Джеффа вдруг потянуло написать хотя бы немного о биеннале, и он вскочил с постели. Импульс, правда, испарился, стоило ему сесть за стол и открыть лэптоп. Он был полон восторженных эмоций, но мозг его был прохладен и пуст; мысли неслись через него стремительным потоком, и лишь одна не отпускала ни на миг – мысль о Лориной заднице. Чем же так манит нас женский зад? Откуда берется это непреодолимое желание засунуть туда палец, член, язык? В содержимом задницы нет ничего приятного – оно ужасно и противно, но вот само вместилище… Быть может, ему стоит написать небольшое эссе – как раз на пять сотен слов – о том, что современный мужчина любит больше куннилингуса одну только вещь – лизать женский зад. Он чувствовал себя римским императором в век сервисного обслуживания. Ему пристало бы сейчас бить себя по-тарзаньи в грудь, но Джефф ограничился тем, что включил телевизор. То была уникальная свобода, высший шик отельных комнат: не возможность среди бела дня заняться сексом, не римминг и не кокс, но право в любое время включить телевизор и смотреть что угодно (хоть там и нечего смотреть), не мучась ни стыдом, ни угрызениями совести. Проводи Атман побольше времени в отелях, он в жизни не раскрыл бы уже ни одной книги. Если бы все на свете жили в номерах, то книги отошли бы в прошлое – люди утруждали бы себя лишь чтением меню рум-сервиса. Он щелкал каналами, пока не наткнулся на нарезку хроники спортивных катастроф: лыжники, кувыркающиеся по склонам, матадоры, повисшие на рогах у быка, мотоциклисты, переворачивающиеся в воздухе на полной скорости. Зрелище выглядело таким привлекательным не из-за страдающих людей. Нет, в членовредительстве не было ничего приятного. Но вот в моменте полета, пока человек еще не приземлился на землю бесформенной кучкой, определенно присутствовало нечто идиллическое. Если бы земля была не такой твердой или гравитация – не такой всесильной, как было бы забавно, когда тебя подбрасывает на двадцать футов вверх в результате оплошности на трассе или треке… Но даже телик, к которому люди прибегают сплошь и рядом, когда они не в состоянии концентрироваться, не мог удержать его внимания. Он встал и посмотрел в окно на скопище крыш, на незримую гравитацию неба. Лора окликнула его из ванной, спрашивая, который час и когда им нужно выходить. Черт, уже шесть! Им нужно выйти через полчаса, крикнул он в ответ. Весь сегодняшний день был похож на каникулы или даже на медовый месяц. Они любовались достопримечательностями Венеции, не встретили никого из знакомых – и вдруг им снова нужно вспомнить о том, что они здесь по работе. Их ждали вечеринки, на которые нужно пойти, друзья, с которыми нужно пообщаться, беллини, которые нужно выпить. И кроме того – вот досада! – прямо сейчас над ухом звонил телефон.

– Приветствую, Макс.

– Откуда ты узнал, что это я? У тебя что, определитель номера на отельном телефоне? Ты поэтому весь день не отвечал?

– Нет. Меня не было. Просто я надеялся,что это ты, и вот мечта стала явью…

– Короче, давай к делу.

– Я сказал «мечта», да? Извиняюсь, я имел в виду «кошмар».

– Очень смешно. Так что там у тебя происходит?

– Все получилось просто отлично, – слукавил Джефф. – Интервью прошло на ура.

Но лукавство тут же уступило место панике: нужно было срочно придумать, как ответить на вопрос, который сейчас неизбежно последует, – о рисунке, которого он не добыл, и фотографии, которую не сделал. – И…

– Ну да, все тип-топ. Слушай, мне надо идти. У нас с ней назначена встреча по поводу снимка. Я позвоню тебе завтра, о’кей?

Макс, должно быть, тоже торопился, так что Джеффу удалось завершить разговор, не вдаваясь в дальнейшие объяснения. Лора вышла из ванной, голая, с тюрбаном из полотенца на голове. Это было очень по-домашнему, словно они были уже давно женаты.

Может быть, как раз поэтому по дороге на вечеринку (Джефф не знал, куда они идут, и просто брел за Лорой, как щенок) он все больше убеждался в том, что идти туда ему не слишком хочется. К тому времени, как они прибыли на место, отстояли очередь и проникли внутрь, это состояние сгустилось до степени «совсем не хочется». Ему хотелось спросить Лору о том, что их ждет, когда и где они снова встретятся, но, сделав это, он нарушил бы то совершенное настоящее, во власти которого они все еще пребывали. Впрочем, долго это продолжаться не могло. Времени оставалось все меньше, а на задворках сознания постоянно маячила мысль о проблемах, с которыми ему неизбежно придется столкнуться, когда их время окончательно истечет, когда он снова окажется в Лондоне без рисунка и без фото, не готовый сказать ничего вразумительного об искусстве, про которое ему тут полагалось писать. Хотя все это его в данный момент не так уж волновало. По большому счету биеннале – это всегда куда больше вечеринки, чем искусство. Только вот сейчас вместо того, чтобы околачиваться по вечеринкам, он бы предпочел отправиться домой (то есть в отель) с Лорой и лежать на кровати, пока она будет скользить вагиной ему по лицу. Но сколь бы увлекательной ни выглядела эта идея, сейчас это было совершенно невозможно. В Венеции надо развлекаться, ходить на вечеринки вроде этой, откуда, если все будет хорошо, можно будет уйти домой не в одиночестве… Мысли упорно лезли в голову, как бывает, когда ты сильно устал. Почему же, когда все так отлично складывается, куда лучше, чем даже в самых смелых мечтах, он так себя накручивает? А просто потому, что остатки кокаинового драйва, наложившегося на глубоко запрятанную в подсознании усталость, мутировали во всепоглощающую, беспредметную тревогу. Словно бы у него вдруг стали быстро отрастать седые корни. И как же с этим справиться? Просто выпить еще беллини, чтобы успокоиться, и нюхнуть еще кокса, чтобы взбодриться.

И это в общем помогло, ну, хоть как-то. Они с Лорой употребили по дорожке в туалете и вышли оттуда рука об руку, шмыгая носом и сияя от счастья. Тревога мгновенно обратилась в возбуждение, хотя и с некоторым оттенком тревоги. В колонках громыхала какая-то танцевальная музыка.

– Звучит знакомо. Не узнаешь, что это?

– Это ремикс Пола Оукенфолда [113]113
  Пол Оукенфолд (Oakenfold) (р. 1963) – британский саунд-продюсер и известнейший трансдиджей.


[Закрыть]на «Времена года» в исполнении Найджела Кеннеди [114]114
  Найджел Кеннеди (Kennedy) (р. 1956) – британский скрипач и альтист.


[Закрыть], – ответила Лора.

Было непонятно, шутит она или нет, но звучало вполне правдоподобно.

К ним подошла Моника, чтобы поведать, что она так и не сказала Жан-Полю, как сильно его ненавидит, так как поняла, что на самом деле он ей очень даже нравится. Джефф заявил, что это демонстрирует слабость воли и что если бы он, Джефф, увидел Жан-Поля, то непременно сказал бы ему, что ненавидит его, невзирая на свое личное к нему отношение. Он познакомил Монику с Лорой, которая тут же познакомила его с кем-то еще, чье имя он не уловил, так как именно в этот момент к ним присоединился Фил Спендер. Джефф поспешил извиниться перед Филом за то, что так и не попал на его вечеринку, на которую ему так хотелось пойти, но про которую он совершенно забыл и вспомнил всего пару секунд назад. И тайный концерт «Крафтверк» он тоже, увы, пропустил. Фил в свою очередь хотел знать правду о Джеффовой голове: он что, действительно покрасил волосы? Джефф признался, что да.

– Добро пожаловать в наш клуб! – подмигнул ему Фил.

Ха! Так тут все это делают? Они шутливо понаскакивали друг на друга, следя за тем, чтобы ничего случайно не пролить на все еще безупречно свежий кремовый костюм Фила – просто удивительно, как ему удалось сохранить свою девственность. Слева от Фила он углядел Джейн, а чуть поодаль Джессику и Кайзера. Он был знаком тут с кучей народа и еще большую кучу знал в лицо – не то по предыдущим вечеринкам, не то уже по этой. А ведь были и такие, кого он знал, но попросту не узнавал… Короче, тут были все, включая тех, с кем он все еще продолжал знакомиться; он им что-то вещал, они что-то вещали ему, говоря то, что они уже говорили кому-то другому. И Джефф тоже все глубже увязал в повторах, все туже затягивая петли бессмыслицы. Кем бы они ни были, это была их последняя ночь в Венеции, когда они были тут все вместе, попивая беллини, несмотря на то что кое-кто уехал еще днем. Биеннале – по крайней мере эта его часть, сам вернисаж, – была невероятно короткой. Пока ты там, внутри, все крутится с такой бешеной скоростью, как будто будет длиться вечно. Ты мечтаешь пропустить хоть один вечер, чтобы отдохнуть, расслабиться, но не можешь себе это позволить, так как биеннале идет вроде бы долго, но в то же время проносится поразительно быстро. Не успело все начаться, как тут же и закончилось. Вроде она только что открылась, а через пару мгновений глядишь – уже всё. Ну вот, опять он что-то бормочет сам с собой. Это все алкоголь и наркотики. И то, и другое словно пронзает мозг ультрафиолетовым лучом, расцвечивая его унылую, выгоревшую зацикленность. Годами жизнь подтачивала и истощала его когнитивные способности, однако в обычных условиях масштабы катастрофы были скрыты от восприятия. Но стоило ему употребить волшебное вещество, как внутренний распад мгновенно обнажился. Еще пара лет, и его мозг будет как изъеденный морем коралл под названием мозговик, хотя нет, скорее коралл– безмозговик, безжизненный, бесцветный, мертвый. Волосы еще можно восстановить и покрасить, а вот мозг… Можно, конечно, начать принимать всякие пищевые добавки – стимуляторы памяти, средства, усиливающие выработку серотонина, нейростероиды. Но пока – завидев приближающегося официанта, Джефф протянул ему пустой бокал, свою чашу для подаяния. Само это действие помогло ему взглянуть на свои мозговые проблемы в менее проблематичном и более оптимистичном ключе. В молодости он гордился своим умом.Идя по улице, и даже ни о чем таком не думая – просто следуя куда-то по своим делам как любой другой обормот, он постоянно наслаждался ощущением своей умности.Он никогда ничего с ней не делал, никак ее не использовал, только писал всякие глупые статьи и время от времени вставлял в разговор умные замечания, большинство из которых даже не были особо умными. Он просто чувствовалсебя умным, и это было чертовски приятное чувство. А сейчас он с той же убежденностью (и куда большей обоснованностью) чувствовал, что вступает в свои глупыегоды. Глупые годы дополняли смутные. На самом деле одно прилагалось к другому. Смутные годы и глупые годы были одними и теми же годами, и более того – они уже начались. Что ж, поприветствуем их. Когда начинаешь забывать имена, как не устают напоминать рекламные объявления в газетах, это, конечно, крайне неловко, но, помимо этого, быть глупым прекрасно. Это первый знак просветления.

У него в кармане лежал маленький цифровик. Джефф извлек его, собираясь сделать один из тех бесполезных и бездарных во всех отношениях снимков из серии «вечеринка в самом разгаре», где у всех обычно красные зрачки. Он включил ее, и она почему-то заработала в режиме воспроизведения, так что на экране возникла не мельтешащая вокруг толпа, а сделанная днем фотография – они с Лорой на Джудекке. Он наехал на нее зумом, убирая себя из кадра и приближая ее лицо, а потом только глаза – все ближе и ближе, пока они не перестали быть глазами, превратившись в галактику пикселей в момент Большого взрыва.

Рейс Лоры был в два часа пополудни. Сейчас же было одиннадцать утра. Он лежал на ее постели с больной головой, прижимая к носу бумажный платок, и смотрел, как она пакует вещи. Белое платье, а сверху красно-золотое, купленное ею в Лаосе (в месте, где он в жизни не был, но теперь хотя бы знал, как оно произносится), и, наконец, синее – все было аккуратно сложено в чемодан. Это походило на какой-то извращенный стриптиз наоборот и даже хуже – словно она собирала вещи в загробный мир, в жизнь-после-Венеции, в жизнь-после-него, оставляя его, как если бы он уже умер. На ее месте он попытался бы поменять рейс или, на худой конец, просто плюнул бы на пропавший билет и купил новый, на более позднюю дату. Но он был на своем месте. А она улетала. И уже почти все собрала.

Они обменялись электронными адресами и номерами телефонов, но так и не условились о новой встрече. Обычно получается, что это мужчины приходят и уходят, а женщины плачут им вслед, но тут почему-то бросали его, и если он хоть на минуту потеряет контроль, то вполне может расплакаться. Мысль об этом немедленно вызвала к жизни другую картинку: его крашеные волосы текут, как девичья тушь, пятная лоб и щеки черными разводами. Вчера он чувствовал себя римским императором, способным на все; сегодня из носа у него текла кровь, во рту была кислая сушь, голова горела и раскалывалась, и ему хотелось не то горько рыдать, не то выть. В семнадцать лет он прочел «Женщину французского лейтенанта» и был крайне впечатлен озвученным Фаулзом различием между викторианским восприятием мира: я не могу обладать этим вечно, и потому мне грустно —и современным экзистенциальным подходом: у меня это пока что есть, и потому я счастлив.Почему-то оно ему запомнилось, однако претендовать сейчас на экзистенциальное удовлетворение было бы абсурдом. В 2003 году, на пятом десятке, ему суждено было познакомиться со своим внутренним викторианцем. Здесь, в Венеции, он обнаружил, что, похоже, был последним здравствующим жителем той эпохи.

Он услышал, как Лора застегнула молнию чемодана – тот же самый звук, но громче и грубее того, когда он расстегивал ей платье. Это было везение, просто везение, что они так подошли друг другу в сексе, но стоило этому везению случиться, как оно тут же превратилось во что-то другое, не дававшее поверить, что все дело было только в нем.

– Вот тебе подарок, – сказала она, протягивая ему пакетик кокаина. – Там еще кое-что осталось.

Оно было ему так же нужно, как пуля в висок, которая была ему совсем не нужна, поскольку по всем ощущениям она там у него уже была. Вся его голова была одной сплошной раной, но сейчас хотя бы нос перестал кровоточить. Он швырнул скомканную салфетку в корзину.

– И не забудь стакан, – добавила Лора.

Он стоял на комоде, тонкий и дорогой, и выглядел точь-в-точь как икона в оранжево-голубых красках, которой он, по заверениям Лоры, не являлся. Джефф встал, завернул его в газетный лист и положил в пластиковый пакет.

Лора подошла к нему и поцеловала в губы. Они стояли обнявшись. Ее волосы слегка пахли городом. Она ни словом не обмолвилась о будущем, о том, когда они снова встретятся, – как, впрочем, и он. Он не стал это делать, потому что не стала она. Может быть, и она промолчала, потому что он ничего не сказал? Он не был в этом уверен, но чувствовал, оправданно то было или нет, что инициатива здесь принадлежит ей. Странная, глубоко современная форма близости – совершенно не викторианская, – когда проще лизать зад человека, чем спросить его, когда вы опять увидитесь. Когда я тебя опять увижу?Паршивая популярная песенка в исполнении какой-то паршивой поп-группы снова и снова крутилась в его пустой голове, набитой мыслями, но все равно пустой.

– Как я уже говорил, – изрек он наконец, – все было крайне приятно.

– Весьма.

– Лично я нахожу это настолько приятным, что не отказался бы повторить все еще раз.

Вот он и сказал или хотя бы начал эту тему.

– Я тоже.

– И когда это, по-твоему, могло бы быть?

– Не знаю. Но надеюсь, скоро.

– Но мы же не можем и на этот раз оставить все на волю случая. Нельзя рассчитывать, что мы просто где-нибудь столкнемся.

– Да, я знаю.

– В маленькой Венеции это могло сработать, но в масштабах всего мира, сама понимаешь, все ставки будут против нас.

– И тут ты прав.

Прижимая ее к себе, он чувствовал, как у него снова встает член – даже сейчас, когда эта история грозила перейти в разряд воспоминаний. Или в нечто обратное – в тоску по тому, что вскоре станет нереально маловероятным.

– Я могу приехать к тебе в Лос-Анджелес, – сказал Джефф. – Или куда бы то ни было, где ты будешь, когда отправишься путешествовать.

– Это было бы здорово.

– Так мы спишемся?

– Конечно.

Говоря это, они так и стояли обнявшись. Но теперь настало время отпустить друг друга, чтобы он мог взять ее чемодан и свой стакан, выйти из комнаты и втиснуться в крошечный лифт с этим дурацким призывом не царапать пластиковую оболочку.

Лора оплатила счет и выписалась из отеля. Дальше она собиралась дойти пешком до автобусной станции, но попрощаться они решили здесь, в крошечном скверике перед отелем с громким названием «Эксельсиор». Они снова поцеловались. Джефф вдохнул едва уловимый аромат ее волос, все еще новый, но уже такой знакомый. Потом она подхватила чемодан и покатила его к станции, а он пошел в другую сторону.

Куда? Какая разница. Он шел один сквозь удушающую венецианскую жару. Она уехала, а он перекочевал из «плюс один» в «минус один». Оставалось только идти куда-нибудь, вот он и шел один через пустой людный город. Так бывает, когда плаваешь в море и вдруг из прибрежной теплой воды попадаешь в полосу ледяного течения. Только что он был в шумном, густонаселенном районе, а сейчас улицы совершенно пусты и вокруг один только солнечный свет. Было бы облегчением повстречать сейчас сербских карманников, подраться с ними, потерять сознание и очнуться в канале. Но ни их, ни, хвала небесам, кого-нибудь из знакомых поблизости не оказалось.

С момента пробуждения Джефф чувствовал дикую усталость – как много лет назад, когда он впервые оказался в Венеции и провел ночь на вокзале. После часа ходьбы он достиг такой степени усталости, какая бывает лишь во сне, когда идешь и идешь – и никуда не можешь прийти. Он был в мертвой зоне туризма, где прогулка превращается в муку, а каждый шаг требует усилий десяти. Воздух наполнил нежный колокольный звон. По мере приближения к его источнику – церкви, которой он раньше не видел, – перезвон превратился в золотой водопад, безжалостно обрушивающийся на его пустую голову.

Он продолжал брести по улицам, которые постепенно становились все более знакомыми… Потому что он как раз подходил к палаццо Зенобио и к бару под названием «Павильон Манчестер». Вот это удача! Теперь, по крайней мере, ясно, чем можно себя занять – можно выпить пива. Это сильно смахивало на рекламу светлого пива или на венецианский ремейк «Трудного пути в Александрию» [115]115
  «Ice-cold in Alex» (в русском видеопрокате «Трудный путь в Александрию») – английский фильм 1958 г. Режиссер Дж. Ли Томпсон.


[Закрыть]. Пиво! Он пересек Понте-дель-Сокорсо, горбатый мостик, где они сидели после вечеринки в Зенобио, на которой было так много народу, что внутрь было не попасть.

Пытаешься заглянуть мне под платье?

Бар был открыт, но почему-то пуст. Даже с учетом того, что день был воскресный, отсутствие посетителей выглядело странным. Официанты переворачивали стулья и ставили их на столы. Все выглядело так, как будто здесь недавно побывали мародеры.

– Что случилось? – спросил Джефф.

– У нас все кончилось.

– Что кончилось?

– Напитки.

– То есть выпить нечего?

– Си, нечего.

– Совсем нечего?

– Niente [116]116
  Ничего ( ит.).


[Закрыть]. Все кончилось – пиво, вино, виски. Finito [117]117
  Кончилось ( ит.).


[Закрыть].

Официант выглядел одновременно донельзя усталым, гордым, удивленным и слегка напуганным этим обстоятельством. Судя по всему, подобного в его жизни еще не случалось. Но, возможно, он того и ждал. Если бы в Венеции играла английская футбольная команда, алчная потребность в спиртных напитках воспринималась бы как нечто само собой разумеющееся, но неутолимую жажду мировой арт-тусовки он явно недооценил. Джефф, конечно, был разочарован, но и нечто приятное в ситуации явно присутствовало. Раньше ему приходилось лишь слышать о таком, но он впервые видел своими глазами бар, выпитый досуха, – и даже мог поздравить себя с тем, что внес в эту катастрофу некоторый посильный вклад. В любом случае оставаться здесь не имело никакого смысла. Все, кто заходил сюда ранее, очевидно, были того же мнения. Подобно стаям саранчи, они спикировали на бар, выпили все, что в нем было, выжали из него до последней капли весь алкоголь и отправились дальше. Многие уже отправились восвояси – не в другие бары, а в другие города, другие страны. И хотя в принципе это заведение все еще номинально было баром, свое предназначение оно уже утратило. В нем царила скорбная атмосфера. Это был архитектурный аналог жуткого похмелья. Словно бы здесь случилось что-то ужасное и постыдное – никто уже не помнит что, однако память об этом пронизывает собой потолки, полы, стены. Как если бы на это место обрушилось какое-то проклятие, и не видать ему больше хмельных праздников, когда шампанское течет рекой – так бурно, что наконец вытекает, оставляя лишь пустоту, которую никогда уже не заполнить, послевкусие тщетности и бесполезности. Он поблагодарил бармена и ушел, чувствуя себя еще более усталым.

Он купил в продуктовой лавке бутылку «Феррареле» [118]118
  Марка минеральной воды.


[Закрыть]и пошел дальше, подыскивая место, где можно было бы присесть. Это можно было сделать где угодно, но он все шел и шел, пока не плюхнулся наконец, вконец измученный, на берегу какого-то старого канала, даже не особо красивого с виду. В воде плавал теннисный мячик. Он вытащил свой баснословно дорогой стакан, наполнил шипящей, пузырящейся водой и осушил одним глотком. Потом проделал это еще раз и еще, пока бутылка наконец не опустела. А дальше он просто сидел, скрестив ноги, как бывший яхтовладелец, превратившийся волею судеб в попрошайку, потерявший все, кроме этого оранжево-голубого кусочка прежней роскоши. Хорошо, конечно, думать, как вчера – или позавчера, или когда там это было (ему уже казалось, что он в Венеции целую вечность), что мгновения счастья искупают собой все остальные, делая жизнь стоящей. Хорошо так думать, когда купаешься в счастье, когда эти остальные мгновения даже и не вспомнить, эти чертовы мгновения вроде этого, когда – уже! как быстро! – те, счастливые, становятся невозможно далекими.

Рядом курлыкал голубь. Джефф смотрел, как он дергает головой и что-то клюет в пыли. Птица выглядела невозможно, неприлично глупой, едва способной выполнить возложенный на нее природой долг – быть голубем. Этим исчерпывались все ее способности. Она даже разучилась летать, и просто подпрыгивала, всхлопывая крыльями. Это была уже не птица – просто голубь.

Мимо проплыла лодка, груженная сломанными стульями и бревнами. Вода заплескалась о стенки канала. В его сторону шла итальянская семья – мама, папа и черноволосая девчушка лет пяти-шести, прыгавшая между ними на большом упругом кресле-игрушке в виде кенгуру. Она сидела у кенгуру на коленях и держалась руками за его передние лапы. Этот необычный транспорт, похоже, доставлял родителям не меньше удовольствия, чем едущему на нем ребенку.

Они смеялись и держались за руки, и поздоровались с Атманом тепло и приветливо, словно приглашая порадоваться зрелищу их дочки, прыгающей вдоль канала на своем кенгуру, и разделить их счастье. Атман улыбнулся им в ответ. Зрелище и вправду было замечательное. У игрушки даже была сумка, из которой выглядывал маленький кенгуренок. Будь такое возможно, он бы не раздумывая забрался в эту сумку и упрыгал вдоль по набережной с этими веселыми людьми.

Когда они скрылись из виду, Атман, не зная, что делать дальше, подобрал свой стакан и двинулся прочь. Он прошел через Кампо-Санта-Маргерита, не обращая внимания на нелепых, выкрашенных серебряной краской мимов, изображавших статуи, и вскоре вышел на небольшую пьяццу – да даже и не пьяццу, а так, местечко, стиснутое тремя церквями, стоящими бок о бок. Две из них были снежно-белыми, и одна из белоснежек звалась Скуола-Гранде-ди-Сан-Рокко. Он чувствовал себя таким опустошенным и измученным, что перспектива всего за пять евро побыть в прохладной тьме, сдобренная щедрой дозой Тинторетто, показалась ему не менее привлекательной, чем стакан пива в «Манчестере».