Текст книги "Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси"

Автор книги: Джефф Дайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Возлегающий на подушках и красно-оранжевых коврах под мельтешащей неоновой свистопляской Скотт Томсон призывно помахал ему рукой. Поскольку все остальные почтительно обходили это место или осматривали инсталляцию буквально на бегу, Джефф оглянулся по сторонам, ожидая увидеть спешащую к нарушителю спокойствия охрану.

– Давай сюда, приятель, тут можно, – воззвал Скотт.

Джефф подошел и с удовольствием приземлился на кучу мягких подушек, устремив взор вверх, на безумное хитросплетение неоновых реклам, светящихся перчиков чили, пластмассовых бананов и бог весть чего еще.

– Вот это ближе к теме, правда? Почти как «Горящий человек», – сказал Скотт.

– У них там тоже есть такое?

– Да, навалом, но куда лучше. А вдобавок еще и перформанс или что-то вроде того. По крайней мере, коктейль тебе точно дадут.

– И кто же автор?

– Джейсон Роудс [91]91
  Джейсон Роудс (Rhoades) (1965–2006) – американский художник, автор инсталляций.


[Закрыть]. А вся эта реклама…

– Да-да, что это? Марки мексиканского пива или что?

– Да нет. Синонимы женских гениталий.

Джефф снова уставился вверх, пытаясь выделить и расшифровать красные, синие и фиолетовые буквы: Дом-под-холмом, Тортилья, Hombre [92]92
  Мужик ( исп.).


[Закрыть](это что еще за черт?), Каток, Банк, Птичка, Грязная-резаная-рана (боже, что за урод такое придумал?), Вкусняшка, розовая Пантера… Там было еще не меньше сотни, но он уже и так все понял.

– И как это называется?

Скотт пожал плечами и протянул ему путеводитель, ткнув пальцем в название: Тихуанатанжершанделиер [93]93
  Tijuanatanjierchandelier– что-то вроде «тихуано-танжерская люстра».


[Закрыть].

– Язык сломаешь!

– Ну вот, ты только что изобрел еще один синоним.

«Что забавно, как раз сегодня ночью…»Джефф этого не сказал, но его лицо, по-видимому, и без того излучало некую нескромную радость бытия.

– Тебе знакомо выражение «как кот, объевшийся сметаны»? – спросил Скотт, задумчиво глядя на него.

– А что такое?

– А то, что именно так ты сейчас и выглядишь. Не припомню, когда в последний раз ты был таким счастливым.

– Я и не был таким счастливым уже сто лет, – ответил Джефф, которому Скотт сейчас нравился больше, чем когда бы то ни было. Он бы с удовольствием развил эту тему, но как раз настал момент проверить, не явился ли источник его счастья на первое из их потенциальных рандеву. Он встал и, улыбнувшись на прощание Скотту, удалился. Теперь, когда первый лед был сломан, инсталляцию постепенно заполнял народ, устраивавшийся на подушках, чтобы отдохнуть и поболтать.

Он прождал Лору у кассы до десяти минут третьего, надеясь, что они смогут вместе расслабиться в неоновом гнездышке Тихуанатанжершанделиера.Потом подождал еще десять минут. Она не появлялась. Он был уже готов нырнуть обратно в недра Арсенала, как вдруг заметил в отдалении все тех же негров, торгующих своей поддельной «Прадой», невзирая на палящий зной. Даже здесь они пытались всучить прохожим свой товар. Какая завидная настойчивость… и оптимизм. Какой смысл продаватьсумки, когда их тут повсюду даром раздают? И однако же люди их покупали, по крайней мере, проявляли интерес, вступали в переговоры по поводу цены, качества и скидок на оптовые (больше одной) покупки. Кругом толпилось множество людей, фотографировавших и снимавших на видео счастливых продавцов и их потенциальных покупателей. В конце концов все стало ясно. Африканцы тоже были произведением искусства, живой инсталляцией, имитацией внешнего мира, точно так же, как их сумки были имитацией оригинальных «Прада» и «Луи Виттон», поднимая тем самым ряд животрепещущих вопросов о подлинности и ценности вещей, об обществе потребления, эксплуатации и многом другом, что так вот с ходу и не разглядеть. Порнография, оказавшаяся рождением ребенка; футбольный мяч, оказавшийся черепом; коммерция, оказавшаяся искусством. Сегодня все было не тем, чем кажется. И хотя Джефф, казалось, был совершенно поглощен художественным концептом африканцев и их сумок, по сути, это было симуляцией и маскировкой, попыткой скрыть – от себя и ото всех, кто мог бы за ним наблюдать, – тот факт, что он просто надеялся дождаться Лору. Однако в конце концов ему пришлось смириться с тем, что она, похоже, не придет, и, бросив по сторонам последний взгляд, вернуться внутрь.

Там ему в глаза бросилось нечто пропущенное при первом обходе: фотографии знаменитых ученых и интеллектуалов, читающих лекции, ведущих семинары и в целом являющих пример того, что жизнь ума может быть если не гламурной, то уж точно прибыльной. Там была Линда Нохлин [94]94
  Линда Нохлин (Nochlin) (р. 1931) – американский историк искусства.


[Закрыть], с докладом «Блеск и нищета порнографии» на коллоквиуме в Париже; Эрик Хобсбаум [95]95
  Эрик Хобсбаум (Hobsbawm) (р. 1917) – британский марксистский историк и писатель.


[Закрыть], объясняющий, почему история – это умение никогда не извиняться; Эдвард Саид [96]96
  Эдвард Вади Саид (1935–2003) – американский литературный теоретик и критик палестинского происхождения, борец за палестинские права.


[Закрыть], такой благообразный, элегантный и собранный, как если бы Ричард Гир [97]97
  Ричард Тиффани Гир (Gere) (р. 1949) – американский киноактер.


[Закрыть]уже дал согласие на байопик [98]98
  Байопик – фильм биографического содержания.


[Закрыть], – ведущий группу обожающих его студенток через минные поля востоковедения и поздних стилей или объясняющий, почему Соглашения в Осло [99]99
  Соглашения в Осло – двусторонние закрытые переговоры в Осло между Израилем и Организацией освобождения Палестины в 1993 г.


[Закрыть]все так испоганили.

В обычных обстоятельствах у него никогда бы не хватило терпения высидеть целый видеосеанс, но сегодня он чувствовал себя усталым и с наслаждением плюхнулся на пол в темноте зала, позволяя сюжетам развиваться своим ходом… хотя большинство из них конечно же никак не развивалось. В одном видео женщину снимали сзади и чуть сверху, на фоне реки. Она не двигалась, только волосы и плащ шевелились от ветра. Перед ней серая муть воды неспешно текла слева направо, занимая собой весь экран. Время от времени через кадр проплывал какой-нибудь мусор: бутылки, ветки, полиэтиленовые пакеты. В какой-то момент мимо продрейфовало что-то более крупное – возможно, дохлое животное, кошка или собака. Река продолжала течь, туманная, замусоренная, бесконечная. Над водой носились тени птиц. Атман смотрел и смотрел на все это, даже когда закольцованный ролик вернулся к началу и река вновь потекла с исходной точки.

Другое видео было про боксера с бритой головой, ведущего «бой с тенью», – он наскакивал и отпрыгивал, делая выпады в сторону женщины, стоявшей совершенно неподвижно. Его кулаки останавливались в дюймах от ее бесстрастного лица, не касаясь его. Она даже не пыталась уклониться, лишь пряди ее волос шевелились в порождаемом его ударами токе воздуха. В какой-то момент, когда он промахнулся буквально на миллиметр, ее ноздри чуть затрепетали. Он делал обманные движения, приседал, держал защиту, нападал, чуть всхрапывал носом, как это делают боксеры, выжидал, пока противник откроется, и обрушивался на него с серией жутких ударов, бил левой и правой, делал хуки и апперкоты – по корпусу, по голове, по лицу. И все это время она стояла перед ним – безмятежная, невредимая и очаровательная.

Еще с вапоретто он увидел Лору посреди моста Академии. Она разговаривала с мужчиной, которого он не знал. К тому времени, как он сошел на берег, незнакомец уже испарился. Он подошел и встал ровно туда, где стоял ее собеседник. На Лоре было белое платье. Она чуть приподняла зонтик от солнца. Теперь лишь часть ее лица была в тени. Волосы ее были подколоты, подчеркивая длину шеи и очерк скул. Она подняла зонтик еще выше, и в ее глазах блеснуло солнце.

– Приди в мою тень, – сказала она.

Джефф придвинулся, и она опустила зонтик, укрыв их обоих тенью. Он поцеловал ее в губы. У них был легкий запах и привкус вишен.

– Тут хорошо, – сказал он. Они словно оказались в капсуле, скрытые от остального мира.

– О да. ‘Ара ‘арче, чем всегда. Но под этим вот хоть капельку прохладнее.

Она вытащила из своего «Фрейтага» пакетик вишен.

– Угощайся! – Взяв вишню за черенок, она поднесла ее ко рту Джеффа. Он обхватил ее губами, как Тесс из фильма Полански [100]100
  «Тесс» (1979) – фильм режиссера Романа Полански, за который он номинировался на «Оскар».


[Закрыть]. Она выдернула черенок и выбрала еще одну – себе. Они жевали, а она так и стояла, держа в руке два черенка. Его рука лежала на ее бедре, у самой татуировки. Под тонкой тканью платья он явственно ощущал резинку трусиков. Она развернула его к каналу, и они вместе уставились на террасу Гуггенхайма, на безымянные палаццо, праздные гондолы и причальные столбы, похожие на красно-белые шесты, когда-то служившие вывеской парикмахерам.

– Ты добралась до Арсенала? – спросил он.

– Мой ланч перенесся на два, так что, переодевшись, я отправилась прямо туда. Была уверена, что встречу тебя, но в полвторого мне пришлось уйти.

Они сравнили впечатления. Они могли столкнуться чуть не десять раз: Лора тоже провела четверть часа в вагинальном неоне Тихуанатанжершанделиера,видела бой с тенью и видео с рекой. Обидно, конечно, но теперь это не имело значения, так как они наконец были вместе.

– Что теперь? – спросила она. – У тебя еще есть какие-то дела?

– Абсолютно никаких.

– Тогда пройдемся?

Не дожидаясь ответа, она двинулась прочь. Джефф последовал за ней.

Они прошли Кампо-Санто-Стефано и углубились в лабиринт торговых улочек, где было слишком людно, чтобы держаться за руки. В маленьком магазинчике продавались перчатки, выставленные в витрине так, словно одетые в них руки умоляли их купить. Они перешли по мосту небольшой канальчик, где образовалась впечатляющая пробка из гондол. В той, что запрудила движение, был всего один пассажир, восседавший на своем троноподобном сиденье с видом Чингисхана, запоздало постигшего всю тщетность жизни, проведенной в завоеваниях. На лицах остальных туристов застыло не столь явное, но очень схожее выражение – неохотное признание того факта, что, поддавшись уговорам гондольера, они попались на удочку одной из древнейших моделей развода на деньги.

Они дошли до магазинчика, торговавшего стеклянной посудой, вазами и фонариками, сплошь украшенными точками, полосками и зигзагами всевозможных цветов, – пожалуй, самым красивым и уж точно самым дорогим стеклом на свете. Маленький стаканчик – в такой могла бы вместиться разве что детская порция апельсинового сока – стоил восемьдесят евро. В первое мгновение это их шокировало, но затем идея восьмидесятиеврового стакана почти сразу начала просачиваться в мозг. Достоевский вполне мог иметь в виду эти стаканы – и их цены, – когда описывал человека как создание, привыкшее к вещам.

– Многовато для посуды, – сказал Джефф, – но уверен, на этой неделе в Венеции полно людей, которые могут себе это позволить.

– Тут дело не в том, чтобы позволить их себе, – возразила Лора, – а в том, чтобы не бояться их разбить. И потом, что значит позволить себе что-то? Это лишь способ экстернализации и оценки того, как сильно тебе чего-то хочется.

Они стояли, любуясь этими стеклянными стаканчиками – такими ненужными и такими желанными.

– Знаешь… – сказала она. – Я собираюсь купить тебе такой.

– Нет!

– Да. И это еще не все. Ты собираешься тоже купить мне такой.

– Я? Ого!

– Да. Но мы сделаем это только при условии, что не будем бояться их разбить. Разумеется, мы завернем их в бумагу, когда полетим домой, и не станем ставить в них зубные щетки, но мы будем обязательно пользоваться ими, когда захотим. И знаешь, как мы себя при этом будем чувствовать?

– Так и подмывает сказать «бедными», но кажется, правильный ответ – «богатыми». Хотя облегчение, которое я сейчас испытываю, больше связано с тем, что ты не собираешься их красть.

Они вошли в магазин. Внутри было чудесно, но, даже просто находясь там, он невольно чувствовал себя слоном в посудной лавке – крайне неуклюжим и неповоротливым. Любой неосторожный жест мог стоить очень дорого. Боясь, что стекло может треснуть даже от слишком пристального взгляда, Джефф старался смотреть на всё мягко.

Стаканчики были совершенно разными, но настолько красивыми, что выбирать пришлось почти что наобум. Он выбрал для Лоры красно-белый завиток, похожий на шарик сливочно-малинового мороженого, замурованный в стекле. Она нашла для него бледно-голубой образчик с мелкими оранжевыми пузырьками. Они расплатились. Продавец завернул покупки в розовую шелковую бумагу, обращаясь с ними так бережно, словно это были только что извлеченные из гробницы Тутанхамона артефакты, которые могут рассыпаться в прах от контакта с грубым воздухом этогосвета.

Оказавшись снаружи, Джефф увидел, что рядом, дверь в дверь, располагается пресловутая «Прада». На мгновение он забеспокоился, что раз они только что создали определенный прецедент, то после покупки немыслимо дорогой посуды им придется одаривать друг друга еще более дорогой одеждой.

– Ну что, – сказала Лора, – пошли искать применение нашим новым стаканам?

Джефф чуть было не пискнул инстинктивно «Где?», но подавил этот импульс и вместо этого сказал:

– Идем! – и вновь пошел с ней рядом, стараясь идти шаг в шаг.

– А в посудомоечную машину их можно класть? – спросил он на ходу.

– Еще бы. Никаких специальных привилегий у них нет. Это просто стаканы, а не иконы, которым надо бить поклоны.

– Но ведь есть и другая проблема, – не сдавался Джефф. – Не будут ли теперь все прочие стаканы казаться рядом с ними менее значимыми? И если мы вдруг станем пить шампанское из обычных фужеров, не покажутся ли они нам банками из-под варенья?

– Если бы все так думали, – прервала его Лора, – человечество не эволюционировало бы даже до той ступени, на которой пьют из банок от варенья.

Они шли через менее провокационную часть города, где в магазинах продавались нормальные вещи по нормальным ценам.

– Ты знаешь, где мы? – спросила Лора.

– Не совсем.

– А куда мы идем?

– Нет. Но хотел бы узнать.

Пять минут спустя так и случилось. В конце переулка оказался маленький отельчик с громким именем «Эксельсиор» [101]101
  Excelsior – «Все выше» ( лат.).


[Закрыть]. Лора взяла ключ у дамы-портье, которая встретила ее широкой улыбкой, не проявив ни малейшего интереса к ее новому другу. В крошечном лифте, тесном даже для двоих, она указала Джеффу на табличку в пластиковой оболочке, пришпиленную под инструкцией по эксплуатации.

– Глянь на этот шедевр концептуального искусства.

ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬТЕ ТАК ДОБРЫ,

НЕ ЦАРАПАЙТЕ ПЛАСТИКОВУЮ ОБОЛОЧКУ

МЫ СТАРАЕМСЯ ДРУЖИТЬ С ОКРУЖАЮЩЕЙ

СРЕДОЙ, НО, ЕСЛИ ВЫ ПОЦАРАПАЕТЕ

ОБОЛОЧКУ НАМ ПРИДЕТСЯ ЕЕ ВЫБРОСИТЬ.

– Ты права, – сказал Джефф. – Этой табличке место в Арсенале.

Комнатка оказалась маленькой. Ее главной достопримечательностью была огромная белая кровать, которую невозможно было ни проигнорировать, ни избежать. Лора сполоснула новые стаканы, смяла розовую шелковую бумагу и выкинула ее в корзину.

– Что желаешь в качестве инаугурационного напитка? Есть обычный набор мини-бара, плюс я купила по случаю жары минеральную воду и гранатовый сок.

– Вот это было бы отлично!

Как приятно не чувствовать себя обязанным пить алкоголь – особенно днем.

– Если мы сейчас разобьем стаканы, то скажем: «Ого! Какой дорогой гранатовый сок». Так что можно ничего не бояться. Чин-чин!

Они осторожно чокнулись стаканами, затем поцеловались. Явно довольные, что оказались в таких роскошных сосудах, гранатовый сок и газированная вода с энтузиазмом шипели и булькали.

– Ты вкуса граната.

– И ты.

Она прикусила его нижнюю губу. Ее рот приоткрылся. Они снова целовались. Ему никогда еще так не нравилось целоваться. Потом – непонятно, по чьей инициативе, – они перегруппировались таким образом, что он целовал ее бедра, а она лизала его живот. Он приподнялся, чтобы она могла стянуть с него брюки. Она вытащила из его трусов член и принялась лизать его по всей длине. Он стянул ее трусики – снова белые – с бедер и снял их, а вот что делать со спущенным до пояса платьем, не знал. Тогда она села и сама сняла его через голову. Ее запах – и его желание – были сегодня сильнее, чем вчера. Он вдохнул этот запах и зарылся лицом меж ее ног. Она перевернулась и оказалась над ним. Капли падали ему прямо в рот. Она села, лаская его соски и плавно двигаясь по его лицу, блестевшему от ее влаги. Он поднял руку и осторожно потянул ее за сосок. Она отстранилась от него, легла на кровать и подняла ноги:

– А теперь трахни меня.

Он протянул руку к брюкам, в кармане которых были презервативы.

– Презерватив не нужен, – сказала она. – У меня есть колпачок. Просто вчера его при себе не было.

Он лег на нее. Его член скользнул в ее вагину, а ее язык – ему в рот.

Он начал двигаться внутри нее. Ничего подобного он доселе не испытывал. Она открылась ему на нефизическом уровне, что лишь усилило чисто физические ощущения их тел, двигавшихся в едином ритме. Он сознавал, что находится внутри нее, но все происходящее слишком напоминало внетелесный опыт. Слово, настойчиво всплывавшее в мозгу потом, когда они лежали в объятиях друг друга, было таким же малоупотребимым, как некогда слова «вагина», «член» и «трахаться». Причастие. Она облизывала свои пальцы, увлажняла их слюной из своего рта и из его, выгибала спину, прижималась к нему бедрами.

– Я кончаю, – сообщила она.

Ее влажный палец проник в него, и мгновение спустя он уже тоже кончал вместе с ней, внутри нее.

Они лежали неподвижно.

– Да, – сказал он, – это было крайне приятно.

– И вправду, – промурлыкала она.

Когда его член выскользнул из нее, они повернулись на бок и обнялись. Джефф незаметно задремал.

Проснулся он через десять минут; его рука онемела под ее шеей. Она тоже просыпалась. Он вытащил из-под нее свою руку, и она покалывала, медленно возвращаясь к жизни.

– Ты самый худой человек, с которым я когда-либо спала, – заявила Лора. – Это как заниматься любовью с гладильной доской.

– На свете наверняка есть такая страна – скорее всего какая-нибудь бывшая советская республика, – очень бедная и страдающая от дефицита обычных бытовых товаров, где то, что ты сейчас сказала, самый большой комплимент, какой только может сделать женщина мужчине. Где бы такое место ни было, я найду его и, если все сложится, перееду туда жить.

– Я самакак раз оттуда, – сказала она, и они снова поцеловались.

Джефф остался лежать, а она встала, чтобы принять душ. Он смотрел, как она идет в ванную: узкие бедра, тонкая, длинная спина. Она спустила воду в туалете, а потом включила душ. Когда она вышла из ванной, завернутая в белое полотенце, настал его черед ополоснуться. Вынырнув из облаков пара, он увидел на ней то же белое платье, в котором она сюда пришла. Он помог ей застегнуть молнию и крючок на самом верху.

Они вышли из отеля и отправились в почти пустую тратторию, которая всего через пару часов будет набита битком, как пчелиный улей. Вина им не хотелось, только минеральной воды. Джефф спросил ризотто, Лора – телячью отбивную.

– Странный и довольно противоречивый выбор, – прокомментировал Джефф. – Хотя я прекрасно понимаю, что после вчерашнего пиршества в Гуггенхайме сама мысль о ризотто может быть невыносима.

– На самом деле, – сказала Лора, – я должна тебе кое в чем признаться касательно вчерашнего вечера.

Внутри у него что-то кольнуло.

– И в чем же?

– Я соврала тебе насчет ризотто. Его не было.

– О нет!

– Я подслушала, как вы с другом о нем говорили.

– Я в ауте!

– Забавно, так сейчас уже никто не говорит. А выражение-то хорошее. Надо бы организовать кампанию по возвращению его в лексикон.

– Ты права. Мы в ауте.

– Так оно и есть!

Пока Джефф наслаждался своим горохово-грибным ризотто – ввиду Лориного признания еще более соблазнительным, – она рассказывала ему про выставку, которую хотела бы когда-нибудь курировать. Много раз наблюдая, как люди уходят из галереи глубоко разочарованные, она решила взять быка за рога и сделать выставку под названием «И это всё?», где были бы представлены творения самых без конца разочаровывающихсовременных художников. Не прошло и нескольких минут, как проект разросся до целой серии экспозиций, и Джефф с Лорой уже вовсю придумывали к ним названия.

– «То, это и все прочее».

– «Кое-что из ничего».

– «Почти что ничего».

– «Скудный улов».

– Кульминацией же будет симпозиум кураторов и критиков, – вдохновенно продолжила Лора. – Что-нибудь на тему «И как вы вывернетесь на этот раз?».

Было ужасно забавно так вот весело болтать, но Джеффу не давало покоя свербящее чувство, что говорят они не о том, что интересует его превыше всего, а именно как сделать так, чтобы они могли провести остаток жизни вместе. Они заказали еще бутылку минеральной воды. Джефф смотрел, как она ест на десерт клубничное мороженое. Затем они взяли два эспрессо.

После ужина – а есть непоздно, как пенсионеры, было так прекрасно! – они прогулялись по жаркой вечерней Венеции, держась за руки. Джефф где-то читал – это была одна из тех вещей, про которые считают своим долгом сказать все, кто пишет о Венеции, – что это город-нарцисс, вечно глядящийся на себя в зеркало. И все, что он сейчас видел, отражало его – их – чувства. Город сиял отраженным счастьем.

У обоих были приглашения на австралийскую вечеринку в Джудекке. Они заскочили к Джеффу в отель, чтобы он мог переодеться, а затем отправились на набережную Дзаттере, где собирались сесть на вапоретто. Спускались сумерки. В церкви позади них зазвонили колокола, перебивая друг друга, низвергаясь водопадом звуков. Широкое зеркало воды, отделявшее их от Джудекки, темно мерцало, нехотя отдавая поглощенный за день свет. Потом оно померкло, потемнело в цвет неба: сперва в глухо-синий, а дальше в сланцево-черный. Вдали показался вапоретто – и с ним первые звезды.

Они сошли на Паланке, откуда надо было пройти совсем немного. Когда они прибыли на вечеринку, там уже была уйма людей; по крайней мере, на террасе яблоку было негде упасть. Как и в две предыдущие ночи, жара выгнала всех на улицу. Каждые пару минут раздавался хлопок новой бутылки прозекко; беллини лился рекой. Иными словами, все было совершенно как всегда, за тем лишь исключением, что в этот раз Джефф пришел сюда вместе с Лорой, с женщиной, с которой он познакомился на первой вечеринке и переспал после второй. Он подхватил с подноса пару бокалов и передал один Лоре, с которой здоровался кто-то из друзей. С Джеффом уже тоже здоровались – правда, не друзья, а Грэм Харт, арт-критик «Обсервер». Он то ли зависал тут с самого начала, то ли еще до вечеринки успел как следует поднабраться беллини. Было трудно понять, что он говорит; более того, было трудно понять, где заканчивается одно слово и начинается другое. Из его рта извергался недифференцируемый поток того, что явно было речью, но не несло никакой информации. Впрочем, это было не единственное, что извергалось у него изо рта. Говоря, он не просто брызгал слюной, но умудрился плюнуть Джеффу прямо на нижнюю губу. Этот холодный и чуждый сгусток Джефф, будучи человеком воспитанным, не мог так просто взять и вытереть. Сделав это, он бы публично признал тот факт – который оба предпочли проигнорировать, – что Грэм только что на него плюнул. Кроме того, Харт активно потел, больше чем кто-либо из гостей, которые тоже активно потели, и все время вытирал себе лоб старомодным носовым платком.

Постепенно Джефф акклиматизировался к тому, что рассказывал ему Грэм, а именно к подробному отчету о гигантском объеме спиртного, которое ему, Грэму, пришлось выпить за день, однако новообретенная способность к понимаю лишь утвердила его в нежелании слушать это дальше. К счастью, Грэм уже так поднабрался, что ему было совершенно все равно, когда Джефф незаметно покинул его – а может быть, он даже этого не понял. Одной из причин поскорее сбежать было зародившееся у Джеффа подозрение, что он видит перед собой еще одно пророческое зеркало. А что, если он тоже выглядит так, когда напьется? Не был ли Грэм предвестием того, каким он будет еще через пару часов и дюжину беллини? Каким же ужасным, наверное, кажется мир бывшему пьянице, а ныне трезвеннику, исцелившемуся алкоголику, окруженному со всех сторон алкашами и выпивохами! Перспектива эта была столь ужасна, что Джеффа понесло обратно к бару. По дороге туда он налетел на неистовую Монику Вебер, ведущую репортажи о культурных событиях недели на немецком ТВ. Она поинтересовалась, идет ли он завтра на выставку, которую курировал некто Жан-Поль. Джефф напрочь забыл про это шоу, но сказал, что да, конечно, непременно пойдет.

– Я тоже пойду, – заявила она, – но лишь с одной целью: сказать ему, как я его ненавижу.

Это был превосходный план, и Джефф немедленно к нему присоединился. Он тоже будет совершенно счастлив сказать Жан-Полю, как сильно он его ненавидит, хотя, по правде сказать, Джефф не питал к нему ненависти, так как с трудом помнил, кто это такой, а прояснить вопрос не представлялось возможным. Заприметив других знакомых, они с Моникой устремились к ним. В каком-то смысле биеннале походила на «Танец под музыку времени» [102]102
  Имеется в виду одноименный двенадцатитомный цикл романов Энтони Пауэлла (Powell), опубликованный между 1951 и 1975 гг. и вдохновленный, в свою очередь, одноименной картиной Никола Пуссена.


[Закрыть], ужатый до четырех дней: все те же люди, возникающие жданно и нежданно и выглядящие от раза к разу все более несвежими.

Джефф взял себе напиток и двинулся прочь от бара, толкаемый и толкающийся в ответ. Терраса тем временем уже перешла из разряда «очень людно» в разряд «битком набито», так что трудно было выпить свой бокал, не пролив беллини на соседа. Площадь перед зданием, где скапливалось все больше желающих попасть внутрь, была не менее запружена. Джефф как раз поздравлял себя с тем, что находится уже внутри, а не еще снаружи, когда кто-то похлопал его по плечу. Это оказалась Лора, по которой отнюдь нельзя было сказать, что она выглядела несвежей.

– Угадай, что мне только что дали, – сказала она.

– Эээ… беллини?

Она покачала головой и наклонилась к его уху:

– Грамм кокаина.

– Нет!

– Да.

– И как это случилось?

– Встретила друга. Он забыл поздравить меня с днем рождения и решил компенсировать это сейчас.

– Милые у тебя друзья.

– Ну что, попробуем?

– Разумеется.

– Тогда пошли.

Они протолкались через толпу к туалетам. Удивительно, но очереди не было, и никто не заметил, как они забрались в кабинку. Джефф запер дверь и свернул десятиевровую купюру, пока Лора сооружала с помощью кредитной карты две узкие дорожки. Она втянула одну, и он быстро сделал то же самое.

– Отлично, – выдохнул он, расправляя банкноту. – Спасибо.

– Мне, пожалуй, надо пописать.

Неуверенный в том, означало это просьбу удалиться или просто было объявлением о намерениях, Джефф сказал:

– Можно я посмотрю?

Она подняла платье, опустила трусики до колен и, не заботясь более о его присутствии, принялась писать. Джефф просунул руку меж ее ног, чувствуя, как горячая влага бежит по коже. Он был уже готов попросить ее потом, попозже, когда они вернутся в отель, помочиться ему на лицо, но даже на пике кокаинового кайфа успел подумать, что это вполне может оказаться за пределами ее сексуальных предпочтений – на самом деле это могло оказаться слишком даже для него. Он вымыл руку под краном, и они вместе выскользнули из туалета, сияющие, шмыгающие носом и никем не замеченные.

Он и раньше был в неплохом настроении, но теперь, когда по задней стенке его горла стекала химическая струйка кокаина, оно стало поистине превосходным.К сожалению, этот подъем настроения ознаменовался встречей с Чарлзом Хассом, чья рука покоилась в лубке. Джефф собирался познакомить его с Лорой, но она уже оживленно болтала с Ивонн – подругой, с которой она была в вечер их знакомства. Так что Джеффу пришлось остаться с Чарлзом.

– Итак, Чарлз, – сказал он, – как поживаешь? Только кратко.

К сожалению, поживал он так бурно, что о краткости речь тут не шла. Сломанная рука стала последним довеском к длинной цепочке несчастий, простиравшейся в прошлое до их последней встречи, состоявшейся – что? год назад? ну надо же! Сначала его бросила жена. Через шесть месяцев у него умерла мама, а еще через месяц после похорон его на велосипеде сбило такси, и он сломал руку, откуда, собственно, и лубок. И как же он справлялся с такой полосой неудач? Ну, как-то справлялся. Ковылял как мог. Чтобы переставлять ноги одну за другой требовалось все же меньше усилий, чем чтобы просто лечь и умереть. Просто бредешь себе дальше. Пахарь прокладывает последнюю усталую борозду, даже если плуг по жестокой случайности отхватил ему руку по локоть. Что ж, подбираешь ее второй, целой, и стараешься побыстрее оказаться дома, и ни боль, ни неудобство, ни предстоящий курс усиленной физиотерапии тебе не страшат, если – и это весьма большое ЕСЛИ – тебе повезет и руку таки пришьют назад. Просто ковыляешь потихоньку, и все. А что еще делать? Единственная альтернатива – никуда не ковылять. Хотя в целом продолжать ковылять так же просто, как бросить все и сдаться. Пока Чарлз распространялся таким образом о своих бесконечных несчастьях, мысль о том, что за полосой невероятного подъема и удачи, в которую он случайно угодил, последует без всякой передышки что-нибудь подобное, буквально пригвоздила Джеффа к земле, навевая тоску и уныние. Жалость к себе вспенилась гигантской волной и нахлынула на него, грозя сбить с ног.

– Со мной ведь никогда не приключится ничего плохого, правда, Чарлз? – произнес он.

– Нет, уверен, что нет.

– Ты правда уверен?

– Ну, сам понимаешь, никогда нельзя…

– Пообещай! Пообещай мне, что со мной никогда не случится ничего плохого. Я должен быть уверен!

– Обещаю.

– Скажи это всерьез, – не унимался Джефф. – Поклянись могилой своей матери.

Чарлз бросил на него недобрый взгляд. Джефф понял, что зашел слишком далеко, но выбраться из этого водоворота можно было, лишь зайдя еще дальше. Он схватил здоровую руку Чарлза и проникновенно заглянул ему в глаза. Страх, что случится что-то ужасное, к этому времени уже вцепился в него так же крепко, как он – в руку Чарлза. На шутку это уже не походило. Да, началось все с шутки – хотя бы в некотором смысле, – но, увы, таковой не осталось. Многие вещи в жизни начинаются с шуток, а заканчиваются как что-то совсем не смешное. Если не соблюдать хотя бы элементарную осторожность, это несмешное может начаться прямо сейчас. Он мог схлопотать от Чарлза по морде – особенно теперь, когда он отпустил его здоровую руку. Джефф попытался было изменить тактику и взять себяв руки, но все было напрасно. Мысль о том, что Чарлз может дать ему в морду, трансформировалась в ощущение угрозы, в предчувствие, что в ближайшем будущем кто-то непременно врежет ему за то, что он, Джефф, сделал, или, наоборот, не сделал, или должен был сделать, но пренебрег или забыл.

– Штука в том, – сказал он Чарлзу – что у меня просто сил не хватит справиться с чем-то плохим. Я и так вишу на волоске.

– Давай сменим тему, – предложил Чарлз.

– Отличная идея! – обрадовался Джефф.

Мимо как раз проходил официант с одним полным бокалом шампанского на подносе. Джефф схватил его – с рукой в лубке, Чарлз, даже если он того хотел, никак не мог его опередить – и сделал могучий глоток.

– И все-таки, как у тебя дела? – радостно вопросил он Чарлза, вдруг снова придя в отличное расположение духа – настолько хорошее, что первый рассмеялся своей шутке. – Видишь, я извлек урок из твоего примера. Несколько секунд назад я был в серьезной депрессии, но мне хватило упорства вырваться из ее силков. И я рад, что у меня получилось. Я справился, и вот я снова здесь, на этой классной вечеринке, разглагольствую в компании друга, чей стакан, кстати сказать, трагически пуст.