Текст книги "Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси"

Автор книги: Джефф Дайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Может, в музее и не было никакого «кондиционированного воздуха», но внутри было явно прохладнее, чем снаружи, где Джеффа поджидала жара. Он купил в киоске литровую бутыль воды и трехдневный билет на пристань вапоретто при Академии. Не заставивший себя долго ждать теплоходик был битком набит художниками. Симпатичный и представительный Вольфганг Тиллманс [46]46
  Вотфганг Тиллманс (Tillmans) (р. 1968) – известный немецкий фотохудожник.


[Закрыть]болтал со старым кровопроливцем Марком Квинном [47]47
  Марк Квинн (Quinn) (р. 1964) – британский скульптор, известный, в частности, автопортретом, сделанным с использованием его собственной замороженной крови.


[Закрыть], чья последняя работа – гигантская металлическая орхидея – красовалась на рекламном плакате музея Пегги Гуггенхайм [48]48
  Пегги Гуггенхайм (Guggenheim) (1898–1979) – известная американская собирательница предметов искусства и основательница Фонда Соломона Гуггенхайма.


[Закрыть]. Пробираясь на нос, Джефф миновал Ричарда Вентворта [49]49
  Ричард Вентворт (Wentworth) (р. 1947) – британский художник и преподаватель Школы графики и изящных искусств Раскина в Оксфорде.


[Закрыть], в панаме и полосатой синей рубашке, выглядевшего так, что хоть сейчас снимай его в телефильме о каком-нибудь художнике, который был по совместительству одним из кембриджских шпионов [50]50
  Нашумевшее дело четырех кембриджских профессоров (Энтони Бланта, Гая Берджеса, Дональда Маклина и Кима Филби), в течение двадцати лет, с 1933 по 1963 г., шпионивших на СССР.


[Закрыть].

– Мысль недели, – сказал он, когда Джефф протискивался мимо. – Мирискусства, шоу -бизнес.О чем нам это говорит?

Увы, Атман не смог проникнуться тонкостью этих различий: впереди образовалось свободное место, и он был твердо намерен его занять. Однако чье-то встречное намерение оказалось еще тверже, и Джефф остался стоять, но, по крайней мере, тут, на носу, подобие ветерка, порожденное движением вапоретто, овевало его намеком на прохладу. Проплывая мимо Сан-Марко, они повстречали несколько вапоретто, шедших встречным курсом. На палубе одного из них, облокотившись на перила, стояла Лора в белом платье. Да, без сомнений, то была она. В руке она держала туго свернутый желтый зонтик. Джефф не мог разглядеть номер вапоретто, понятия не имел, куда он идет, и знал лишь одно – она плывет в другую сторону. Он поспешно вытащил карту и попробовал прикинуть, куда она может направляться, но все было тщетно. Она могла плыть куда угодно. Джефф устремил безнадежный взор на струи пены, углом расходившиеся позади вапоретто. И как прикажете рассматривать эту неудавшуюся встречу? Как добрый знак – так как она вполне могла предвещать новые – или как первый и последний шанс, подобно тому, как в Лондоне можно вывалиться на улицу после вечеринки поздно ночью и сразу увидеть такси, но в последний момент пропустить его и зависнуть бог весть где на много часов, потому что других нет и не будет. Шанс, который одновременно есть отсутствие шансов.

Говорят, значение имеет не то, что происходит в вашей жизни, а то, что, как вы думаете,в ней произошло. Однако эта теория заходит недостаточно далеко. Вполне может статься, что центральным событием вашей жизни окажется то, чего в ней на самом деле не случалось… или чего, как вы думаете,в ней не случалось. Иначе нам не было бы никакой нужды в фантазиях – все ограничивалось бы воспоминаниями и историями, трехслойными событийными историями: что произошло, что на самом деле произошло и что, как вы думаете, произошло. Вот так. Вполне достаточно.

От того, другого вапоретто осталась лишь легкая зыбь, которую властно стирал с лица вод, чуть угасая в силе, пенный кильватер его собственного теплохода. Двойное аннулирование. Они разошлись, как в море корабли.

Джефф сошел на берег на Сан-Заккария, где ему предстояло получить аккредитацию в пресс-службе биеннале. Его пугали дикими очередями и многочасовым ожиданием под палящим солнцем, но, к счастью, перед ним оказалось всего несколько человек. Дэн Фейрбэнк как раз отходил в этот момент от стойки регистрации с пропуском в руке. Это было довольно неожиданно, так как, по последним сведениям (впрочем, двухнедельной давности), он занялся режиссурой рекламных роликов. Приметив Джеффа и явно намереваясь избежать слишком громких расспросов, он подошел и sotto voco [51]51
  Вполголоса ( ит.).


[Закрыть]объяснил, что изыскал возможность раздобыть аккредитацию, чтобы «поскорее обрести доступ к тому, что иначе невесть когда увидишь». Через мгновение Джеффа пригласили к стойке, и Дэн смог благополучно удалиться.

Юная девица за стойкой, улыбающаяся и в красных солнечных очках, была в восторге от своей работы и стремилась сделать все возможное, чтобы этот важный журналист получил всю информацию, какая только может ему понадобиться, несмотря на то, что его интересовала лишь возможность попасть – обрести доступ – в максимум мест, где происходило что-то более-менее интересное. Общество биеннале было крайне иерархично. В основании пирамиды находилась простая публика, не имевшая пока что доступа никуда и – по крайней мере, на этом этапе – бросавшаяся в глаза своим полным отсутствием. На вершине пребывали художники и кураторы крупных институтов и известных коммерческих галерей; далее по нисходящей – коллекционеры, затем журналисты и критики и, наконец, целая армия тусовщиков, плавно перемещавшихся с выставки на выставку в поисках даровых зрелищ и бесплатных угощений. И в этой, казалось бы, гибкой кастовой системе журналист вроде Джеффа был всего лишь тусовщиком, которому повезло чуть больше, чем другим – тусовщиком с аккредитацией. Если уж на то пошло, то художники в массе своей были тоже тусовщиками, но с кисточкой или фотоаппаратом вместо бейджика, а кураторы… о, это были тусовщики, наделенные властью. При всем многообразии акредитационных бейджиков лишь самые «виповые» обеспечивали проход куда угодно, когда угодно и на что угодно. И наконец, превыше всего этого, на самом пике пирамиды, располагалось царство суперважных персон, где сам факт наличия какого бы то ни было пропуска – кроме твоего собственного богатства или славы, дававших самоочевидное право идти куда тебе заблагорассудится и быть везде желанным гостем, – был признаком недостаточности.

Получив свою обычную, не обещавшую никаких приятных излишеств карточку, Джефф испытал прилив внезапного вдохновения.

– А не скажете ли, – обратился он к регистраторше, – моя коллега, Лора Фримен, уже зарегистрировалась?

Конечно, она не была журналисткой, но, как и Дэн, вполне могла воспользоваться благами левой аккредитации. А если она и вправду зарегистрировалась… есть шанс узнать название ее отеля, а возможно, и номер мобильного. Пока девица с энтузиазмом прочесывала компьютерные списки, Джефф стоял, едва не приплясывая на месте: какая удача – тайно проникнуть в жизнь Лоры, чтобы собрать о ней как можно больше информации, чувствуя себя настоящим частным сыщиком, проницательным и хитроумным и… Но нет, никакая Лора Фримен на биеннале не регистрировалась.

– А. Ну все равно спасибо.

Девица оказалась не просто полезной. В этот краткий эпизод общения она привнесла чары, к которым мужчины Джеффова возраста особо чувствительны: легкий намек на то, что она оказала ему эту услугу не по доброте душевной, и не из служебного долга, и даже не из личного к нему расположения, а потому, что нашла его по-мужски привлекательным. Так ли это было в действительности или нет, не имело значения (да и вероятность такого расклада в целом стремилась к нулю). Важна была лишь ее манера общения, игривая просто от избытка удовольствия, благодаря чему Джеффу удалось потешить себя этой славной мыслью. Не будь он столь поглощен мыслями о Лоре, можно было бы устроить на этот счет небольшую проверку – «Не хотите ли выпить со мной бокальчик после работы?» – которая, скорее всего, дала бы отрицательный результат. Так что Джефф просто поблагодарил девицу за помощь, пожелал ей удачного дня, и обмен любезностями завершился широкими улыбками обеих сторон. В целом все это очень напоминало сцену с индийской красоткой в лондонском магазинчике, переписанную под венецианские реалии.

Вооружившись всемогущим журналистским пропуском, Джефф снова вышел в зной, который уже перешел в категорию научной фантастики. Возможно, именно вожделенная карточка спровоцировала у него приступ служебного рвения: он зашел в ближайшую tabaccheria [52]52
  Табачная лавка ( ит.).


[Закрыть]и купил телефонную карточку, чтобы позвонить Джулии Берман и договориться об интервью. Пока он кокетничал с девицей на регистратуре, температура, казалось, успела взлететь еще на десять градусов. Но телефонная будка переплюнула и этот рекорд. На том конце никто долго не брал трубку. Джефф тщетно ждал, пока ему ответит человек или хотя бы машина, потом нажал на рычаг и снова набрал тот же номер. С тем же эффектом. Честно говоря, он испытал огромное облегчение. Он сделал все, что мог, неоднократно звонил – дважды! – и не получил никакого ответа. Он приложил все усилия, чтобы выследить Джулию Берман, но безуспешно, так что теперь он имел полное право заняться другими делами, которых у него была целая куча, и самое важное из них – посещение биеннале (не считая, конечно, поисков Лоры).

У входа в Джардини [53]53
  Giardini – одно из основных экспозиционных пространств Венецианского биеннале.


[Закрыть]студенты и молодые художники раздавали приглашения на свои выставки – альтернативные, полуподпольные реплики биеннале, как правило, с музыкой и диджеями. Когда Джефф попал внутрь, всего через час после официального открытия, Джардини был уже переполнен.

Первой остановкой на маршруте патриотично стал британский павильон, отданный на этот раз Джилберту и Джорджу [54]54
  Gilbert & George – творческий дуэт британских художников-авангардистов Джилберта Проша (р. 1943) и Джорджа Пассмора (р. 1942).


[Закрыть]. Еще в восьмидесятых критик Питер Фуллер организовал против них настоящий крестовый поход, узрев в их лихом творчестве угрозу всему, чем он дорожил. Ко времени своей смерти (а погиб он в автокатастрофе) Фуллер, должно быть, уже понял, что все его усилия пропали втуне, ибо Джилберту и Джорджу сама судьба назначила стать крестными не одного поколения молодых хулиганов из YBA [55]55
  YBA – аббревиатура Young British Artists (Молодые британские художники), названия группы концептуальных художников, скульпторов и авторов инсталляций.


[Закрыть]– а теперь еще и получить в свое распоряжение британский павильон на биеннале. Стоит ли говорить, что работы их были скучны, как невинный детский грех, – все та же кричащая всеми красками живописная мазня в витражном стиле, которую они кропали годами, но, с точки зрения Джеффа (а как еще можно смотреть на искусство?), это было неважно. Ну, не смогли они сказать нового слова в искусстве – а разве от них кто-то этого ждал? Да и какой теперь прок пинать двух этих дряхлых пугал?

По идее, отсюда нужно было начинать систематическое знакомство с экспозицией, методично обходя национальные павильоны, но в Канаду и во Францию, располагавшиеся рядом с Британией, уже выстроились гигантские очереди художников-иммигрантов, так что Джефф пропустил их и стал фланировать по выставке в совершенно хаотическом порядке. От Джилберта и Джорджа он отправился в Норвегию, где обнаружил стену из желтых и черных кругов в стиле оп-арт. Правда, это оказались не просто круги, а мишени для дартса – целая стена мишеней. На некотором расстоянии от нее располагались большущие коробки с красными и зелеными дротиками, которые можно было метать в стену, постепенно меняя рисунок и распределение цветов. Джефф как раз прицелился последним из пригоршни красных дротиков, когда кто-то позвал его по имени. Обернувшись, он схлопотал дротик промеж глаз. Дьявол! Это был Бен Дженнингс, ловко проделавший старый трюк с развинченным дротиком – в лицо Джеффу полетело лишь безобидное оперение. Правда, приятнее ему от этого не стало.

– Кретин!

– Чудесно, правда? – невинно поинтересовался Бен, завинчивая дротик обратно. – Джексон Поллок вкупе с Джоки Уилсон [56]56
  Джексон Поллок (Pollock) (1912–1956) – американский художник, абстрактный экспрессионист; Джоки Уилсон (Wilson) (р. 1950) – чемпион Великобритании по дартсу.


[Закрыть].

На нем была светло-голубая рубашка, уже ставшая от пота под мышками темно-синей. Давным-давно он был видной фигурой в Сохо, остроумцем, новым Кеннетом Тайнаном [57]57
  Кеннет Тайнан (Tynan) (1927–1980) – влиятельный британский театральный критик и писатель.


[Закрыть], встающим на крыло. Теперь же, пятнадцать лет спустя, все – даже такой наемный трудяга, как Джефф, – видели в нем лишь писаку, которому не хватило дисциплины, настойчивости или таланта, чтобы реализовать некогда подававшиеся им блестящие надежды. Но, похоже, ему на это было наплевать. Он с наслаждением колесил по арт-мероприятиям в разных концах света – Арт-Базель в Майами, Базель сам по себе, Армори в Нью-Йорке, Фриз в Лондоне, Берлин – и пописывал статейки, полные слухов и сплетен. Джефф привычно думал, что терпеть его не может, но при встрече невольно чувствовал к нему расположение – отчасти потому, что под маской обаяния и дружелюбия Бен был явно несчастен в силу тех же самых вещей, которые снаружи, казалось, делали его счастливым. Как бы там ни было, а повеселиться Бен умел. Прошлой ночью он, к примеру, «пустился в дископляс и зажигал до четырех утра». Это было жалко и ужасно незрело, но даже сейчас, в сорок пять, у Джеффа засосало под ложечкой при мысли о том, что кто-то вернулся домой позже него и веселился больше него – даже если сам он веселился до упаду и добровольно решил пойти спать. У других представления о хорошо проведенном времени с возрастом претерпевали предсказуемые изменения. Обычно все сводилось к воспитанию детей, покупке недвижимости и выходным с гольфом. Джефф же оставался поразительно постоянным в своих предпочтениях. Ему нравилось пить, принимать наркотики, бегать по вечеринкам и волочиться за женщинами, которые – еще один признак постоянства – в идеале были теперь немногим старше, чем когда он только начал этим заниматься. Да, в последние годы чуть больше времени стало проводиться дома в трансе перед телевизором, но это не было его любимым занятием, а просто способом восстановиться и прийти в себя. Временами сама мысль о том, чтобы «еще повеселиться», ввергала его в ступор смертной тоски, но заменить ее все равно было нечем. И ему никогда, ни разу в жизни, не доводилось испытывать страсть к своей работе, если не считать того, что его страстное отвращение к ней было на диво постоянным. Неудивительно, что он испытывал к Бену такие двойственные чувства: Бен был более тучной и дородной версией самого Джеффа. И правда, почему бы не любить кого-то, кого ты терпеть не можешь et vice versa [58]58
  И наоборот ( лат.).


[Закрыть], рассуждал Атман.

– Я тебя вроде видел вчера на исландской вечеринке, – небрежно бросил Джефф.

Они набрали еще по пригоршне дротиков и стояли рядом, бездумно меча их в стену из мишеней, по которым было невозможно промахнуться.

– Я был на приеме в честь Эда Раски [59]59
  Эдвард Раска (Ruscha) (р. 1937) – американский художник, работающий в стиле поп-арта.


[Закрыть].

– Разве это было вчера? Я думал, что завтра.

– Завтра тоже будет.

– У них что, каждый вечер прием в честь Эда Раски?

– Ага, на сто восемьдесят персон! А каждое утро, наверное, завтрак.

Они метнули последние дротики. Бен сообщил, что у него есть информация из надежного источника: сегодня ближе к вечеру в венесуэльском павильоне будут подавать тараканов в шоколаде. На том они расстались и устремились каждый к своей цели: Бен – в швейцарский павильон, а Джефф – к инсталляции финской художницы, чье имя – Маария Вирккала – ни о чем ему не говорило.

…Простая деревянная лодка плывет по застывшему морю из битого муранского стекла – осколкам и отходам – скорее всего, с расположенных вокруг Венеции фабрик. Внутренность лодки, выкрашенная в тускло-красный цвет, постепенно наполняется капающей с потолка водой. Время от времени – так редко, что впору подумать, не привиделось ли тебе, – лодка чуть покачивается…

Джефф был совершенно заворожен. Хорошо, что ему пришло в голову зайти сюда в самом начале осмотра, пока он еще не пресытился впечатлениями и восторгами до такой степени, когда вообще перестаешь что-либо видеть.

Австралия и Германия оказались набиты битком, так что Уругвай стал подлинной отдушиной: никаких тебе очередей и толп – впрочем, и никакого искусства. Нет, они, конечно, развесили пару тряпок на веревках для сушки белья, но даже по низким меркам других павильонов это было как-то нелепо. И никаких бесплатных подарков! В других странах раздавали бесплатные холщовые сумки, порой довольно элегантные и всегда – крайне полезные (для складывания бесплатных сумок из других павильонов). Кое-где по пресс-карточке даже давали неплохо изданные каталоги, но Уругвай в эти буржуазные игры принципиально не играл.

В спресованной географии Джардини Уругвай благополучно соседствовал с Соединенными Штатами, представлявшими длиннющие горизонтальные полотна Эда Раски с вереницей зданий – некоторые в цвете, другие черно-белые. Отлично, хорошо, уже видели, сколько можно? Джефф быстро перемещался по павильонам, используя в качестве aide-memoire [60]60
  Наброски для памяти, конспект ( франц.).


[Закрыть]маленький цифровичок, на который потом – вкупе с каталогами – можно будет ориентироваться при написании статьи. Поразительно, что хотя все вокруг было заполонено искусством, смотреть было почти не на что – ну, или, по крайней мере, мало что заслуживало быть увиденным. Временами встречался откровенный мусор для глаз. Да уж. Смотреть было не на что, но со всем этим надо было ознакомиться и хотя бы мельком сунуть нос в каждую дверь. Очень многие выставлявшиеся работы можно было бы причислить к концептуальному искусству, если бы уровень умственного развития зрителей был примерно как у первоклашек. Что ж, не без того, однако многие произведения и выгляделитак, словно их сделал первоклассник – правда, с амбициями семнадцатилетнего русского, чья вдовствующая матушка экономила каждый рубль, чтобы послать его в теннисную школу во Флориде. Причем работы могли быть младенческими, но питавшая их жажда успеха, чьим результатом и символом они были, имела воистину раблезианские масштабы. В других исторических обстоятельствах любая группка таких творцов могла бы легко взять Рейхстаг или установить в Камбодже беспрецедентно жестокий режим.

Очень скоро павильоны начали сливаться у него в одно размытое пятно. Вспомнить хотя бы примерно, что и где он видел, стало невозможно. Огромные, яркие, психоделическо-наркотические полотна определенно были в Швейцарии. Видеодуш, облицованный с трех сторон вместо кафеля мониторами, откуда непрерывным потоком лились образы – теннис, новости, порнуха, «Формула-1», гепарды, лесные пожары, пустыни, бокс, футбол, – был русским. А вот красный пластмассовый замок – входишь внутрь и оказываешься в совершенно красном мире, – чей он был? Ясно лишь, что не того же автора, который додумался до совершенно синей комнаты. Ничего, кроме синего. Ни углов, ни пятен, ни теней – сплошное синее ничто. Абсолютно абстрактная среда, пространство света, хотя никакого источника света там не было, кроме синевы со всех сторон. Джеффу повезло – он оказался внутри в тот момент, когда инсталляция была пуста. Единственным органическим объектом в ней был он сам, но и этого оказалось достаточно – егооказалось достаточно, – чтобы если не разрушить совершенство переживания, то, по крайней мере, жестко определитьего, втиснуть в рамки некоего понимания. Сам факт того, что он был там, внутри синевы, означал, что это отнюдь не бестелесный опыт, к которому инсталляция подошла дразняще близко. Джефф даже уселся на пол, чтобы поменьше осознавать тело, которое приходилось везде таскать с собой, и раствориться в этой не имеющей ни источника, ни направлений синеве. Это было дивное место, и из того, что он успел увидеть, оно, пожалуй, было больше всех похоже на искусство, на то, что люди – во всяком случае, сам Атман – от него хотят. Это было место, откуда можно улететь, где можно себя потерять, – произведение с эффектом полного погружения. В идеале самой совершенной арт-инсталляцией был бы ночной клуб, полный народу, с грохочущей музыкой, огнями, дым-машиной и, возможно, наркотиками. Назови ее «Ночной клуб», сделай ее круглосуточной – и это будет сенсация биеннале.

Курсируя от павильона к павильону, Джефф все время натыкался на знакомых: с кем-то он виделся вчера, а с кем-то сталкивался в Венеции впервые. Большинство страдало похмельем. Когда у Хейга все закрылось, особо стойкие переместились в «Бауэр» – туда набилось столько народу, что удивительно, как терраса не рухнула в Большой канал. У всех уже были на экспозиции свои фавориты, свои «обязательно сходи» и «не трать время» – и, разумеется, большой ассортимент бесплатных сумок. Однако еще никто не видел финскую лодку под дождем в стеклянном море – как если бы это был глюк. Чем больше Джефф о ней рассказывал, тем больше она для него значила. Скотт Томсон был десять раз прав, говоря, что местное искусство отстало от «Горящего человека» на сотни тысяч миль.

По рукам шли бутылки с водой и веера. Одни страдали от жары больше, другие меньше, но все соглашались, что пекло было невообразимое. Люди прятались в горячей тени деревьев, обмахивались, пили воду, мяли в руках бесплатные сумки с каталогами и делились планами на вечер, чувствуя неимоверное облегчение, когда оказывалось, что все идут в одно и то же место. Они прощались и снова сталкивались полчаса спустя у входа в испанский павильон, пылая энтузиазмом после Сербии или настоявшись в очереди в Израиль из-за мер безопасности, уместных разве что в аэропорту. Джефф уже встретил всех, кого знал, и опознал всех, с кем не был знаком, – Ника Сероту [61]61
  Сэр Николас Эндрю Серота (Serota) (р. 1946) – известный британский куратор арт-проектов.


[Закрыть], разговаривавшего с Сэмом Тэйлор-Вудом [62]62
  Сэм Тэйлор-Вуд (Taylor-Wood) (р. 1967) – современный британский фото– и видеохудожник, член YBA.


[Закрыть]; Питера Блейка [63]63
  Сэр Питер Томас Блейк (Blake) (р. 1932) – известный британский художник в стиле поп-арта.


[Закрыть], разговаривавшего с самим собой (ничего особенного: половина народа тут была намертво приклеена к мобильным), и девушку, которая вполне могла быть актрисой Наташей Макелоун [64]64
  Наташа Макелоун (McElhone) (р. 1971) – британская актриса театра, кино и телевидения.


[Закрыть], но, впрочем, могла ей и не быть, – и лишь ту, кого он хотел видеть больше всего, он так и не узрел. Лоры нигде не было.

Добравшись до таксофона, он снова набрал номер Джулии Берман.

На этот раз ему ответили.

– Бонджорно. Добрый день. Это Джулия Берман?

– Слушаю вас.

– О, прекрасно. Меня зовут Джеффри Атман. Я из журнала «Культур».

В этот момент ей следовало бы сказать что-нибудь вроде «да, я помню, как поживаете?». Сгодился бы даже какой-нибудь ободряющий звук, вроде «у-гу». Однако в трубке не было ничего, кроме дыхания, легкого, едва слышного… и действующего на нервы.

– Извините, что сваливаюсь вот так, как гром среди ясного неба… то есть я надеюсь, не совсем как гром… Кажется, мой издатель, Макс Грейсон, должен был с вами связаться.

Дыхание.

– По поводу возможного интервью… короткого интервью о вас, ну, о вашей жизни и об альбоме вашей дочери. Что-то вроде того.

– Как вы сказали вас зовут?

– Джеффри Атман.

– Из журнала…

Едва справившись с искушением сказать «Рэззл» или «Чикс» [65]65
  «Razzle» – британский журнал мягкого порно, основанный в 1983 г.; «Cheeks» – британский порнографический журнал.


[Закрыть], Джефф ответил вежливо и точно:

– «Культур». Через «у», и на конце «р».

– Да, я что-то припоминаю.

У нее было нарочито британское произношение, небрежно-претенциозное. Джефф подождал, пока она скажет что-нибудь еще, но, видимо, опять была его очередь продолжать разговор.

– Тогда, эээ… если это вам удобно, не могли бы мы провести интервью в ближайшие пару дней?

– Когда именно?

– Когда и где вам будет угодно.

Рискованный ход. Ему может быть сколько угодно неудобно, но часть этикета интервьюера – позволить интервьюируемому диктовать условия. Это дает ему ощущение собственной важности, которое, по идее, должно бы сделать его чуть сговорчивее… хотя на практике общение после этого становится совсем невыносимым.

– Как много времени это займет?

– Совсем недолго, если вам некогда.

Джефф занимался этим ремеслом достаточно долго, чтобы понимать: для нормального интервью не нужно много часов. Хватит и двадцати минут, чтобы набрать цитат на более-менее пристойную статью – а ничего другого здесь и не требовалось, – это и так в два раза лучше, чем нужно. В любом случае у него есть в Венеции дела поинтереснее, чем слушать эту престарелую «топ-хит-давным-давно» (что, по сути, не более чем эвфемизм для «хитом-то-никогда-и-не-была»).

– Завтра я не могу, так что лучше сегодня. И поскорее. Около четырех.

– Превосходно, – сказал Джефф, искренне имея это в виду.

– Вы сможете приехать ко мне?

– Безусловно. А… это куда?

Она продиктовала Джеффу адрес – ни о чем ему не говоривший – и инструкции, как туда добраться.

Инструкции оказались на поверку очень точными и недвусмысленными. Джефф доехал на вапоретто с Джардини до Кампо д’Оро и оказался у нужного дома ровно в назначенное время. Он нажал на металлическую кнопку звонка, но было непонятно, произвело ли это какой-то эффект в недрах дома. Ни колокольчика, ни звука шагов. Дверь осталась закрытой. Он подождал, и был уже готов напомнить о себе еще раз, когда вдруг услышал, как щелкнул замок. Дверь отворилась. Солнце было таким ярким, что он не сразу разглядел окутанную тьмой фигуру. Чуть присмотревшись, он различил длинные темные волосы, тронутые сединой, и тонкое лицо: возраст не смягчил его черты, но лишь туже натянул кожу на кости черепа. Она протянула ему узкую ладонь и пригласила войти из зноя в прохладу. Дверь сухо щелкнула у них за спиной. На ней было синее платье до колен. Они поднялись по темной лестнице – она шла впереди, босая, – в апартаменты на третьем этаже. Квартира была большой и просторной, с очень простой мебелью, разглядеть которую Джефф не успел, так как его сразу провели наружу, на террасу. Там стояли маленький железный столик, выкрашенный белым, и два кресла. Большой полотняный зонтик бросал на них благодатную тень.

Она спросила, что он будет пить. Джефф ответил, что минеральная вода его вполне устроит, и она снова ушла в темноту, оставив его одного. Сверху открывался вид на маленький канал, куда выходили террасы и других квартир.

Хозяйка вернулась с бутылкой и двумя набитыми льдом стаканами – каждый венчал ломтик лимона. Когда она разливала воду, лед трещал и трескался. Вся сцена походила на рекламный ролик, не хватало только слогана «Как освежает!». Джефф сделал большой глоток.

– Как освежает! – глупо сказал он, роясь в кипе набранных в Джардини льняных сумок в поисках диктофона. – Вы уже были на биеннале?

– Еще нет, – сказала она. – Завтра.

Он принялся рассказывать обо всем, что смог вспомнить, – главным образом о стене из мишеней и финской лодке, медленно наполнявшейся дождем по пути через разноцветное стеклянное море. Наконец он нашел диктофон.

– Не возражаете, если я буду записывать нашу беседу?

– Ничуть.

Он положил приборчик на стол между ними и нажал «Запись».

– Он реагирует на голос, – сообщил он собеседнице. – Правда, здорово?

Еще одно идиотское замечание, но Джефф был крайне доволен, что сделал его. Много лет назад он пытался поразить интервьюируемых своей проницательностью, расторопностью, остроумием и вообще глубоким профессионализмом. Это, как выяснилось, было ошибкой. Интервью идет куда лучше, если твой предмет думает, что перед ним полный тупица. Он снимает защитные кордоны и становится более экспансивным, чтобы хоть как-то компенсировать твои явные промахи. Хотя здесь, как Джефф уже начал догадываться, этот прием не сработает. Она не проявляла недружелюбия. Она просто была настроена по-деловому. Интервьюируемые обычно пытаются очаровать тебя – этой было явно все равно. Хотя воды в его стакан она подлила. Он ее не интересовал – знаменитости никогда не интересуются ничем, кроме того, как они будут выглядеть на страницах журнала, – но ее точно так же не интересовала и она сама.

– Можно я начну с вопроса об альбоме Ники? – Он едва не извивался, задавая этот вопрос. – Что вы о нем думаете?

– Он мне понравился.

Он подождал, пока она продолжит. Продолжения не последовало.

– Не могли бы вы чуть пояснить?

– Он мне очень понравился. Славные мелодии. Тексты тоже ничего, по крайней мере некоторые.

– Может быть, что-то конкретное?

– Я так навскидку их не помню, но, по-моему, у нее неплохой слог.

– А сам процесс записи? Я слышал, вы пели бэк-партии на нескольких треках?

– Было очень мило с ее стороны предложить мне попробовать. Конечно, петь я, как ни пыжься, не умею, но это и неважно – там столько всего звучит, что меня почти не слышно.

«Как ни пыжься»… последний раз он слышал это выражение много лет назад.

– Мне альбом тоже понравился, – сказал Джефф, даже не попытавшийся послушать заранее-ясно-что-паршивый диск, который пиар-отдел примчал ему с курьером – со срочностью, более уместной при экстренном переливании крови.

– Вы обычно слушаете что-то подобное? Я хочу сказать, какую музыку вы предпочитаете?

– Мне нравятся более старые вещи. Это выдает возраст, но я люблю Боба Дилана [66]66
  Боб Дилан (Dylan) (настоящее имя Роберт Аллен Циммерман) (р. 1941) – американский певец и автор песен.


[Закрыть]и «Дорз» [67]67
  «The Doors» – американская рок-группа, солист Джим Моррисон (1943–1971).


[Закрыть].

– Вы были знакомы с Диланом?

– Нет, я только мельком видела его в Блэкбуше в семьдесят каком-то году.

– В семьдесят восьмом. Я тоже. Правда, это было нечто?

Вот так случаются прорывы – момент, когда люди обнаруживают, что у них есть что-то общее, даже если это общее есть у всех от двадцати до семидесяти лет от роду, – интерес к Бобу Дилану. Благодаря небольшому лукавству с Джеффовой стороны интервью теперь имело шанс перерасти в то, чем оно всегда пытается прикинуться, – в непринужденную беседу.

– Я также был на концерте в Эрлс Корте.

–  Тамменя не было.

– А что еще вам нравится? – спросил Джефф, борясь с искушением углубиться в дебри диланологии.

– «Танджерин Дрим», – сказала она. – И «Ван дер Грааф Дженерэйтор» [68]68
  «Tangerine Dream» – немецкая группа, образовавшаяся в 1967 г. (лидер – Эдгар Фрезе), пионеры электроники; «Van der Graaf Generator» – английская прогрессив-рок-группа 70-х гг.


[Закрыть].

Было непонятно, шутит она или говорит серьезно.

– А вы видели «Ван дер Грааф» вживую? – спросил Джефф, просто чтобы что-то спросить.

– Я немножко знала Пита Хэмилла.

–  Правда?И каким он был?

– Очень славным. Славным, начитанным английским мальчиком с хорошими манерами.

– «Н to Не Who am the Only One», – назвал Джефф.

– «Pawn Hearts» [69]69
  Альбомы группы «Van der Graaf Generator» 1970 и 1971 гг. выпуска соответственно.


[Закрыть], – парировала Джулия Берман.

Джеффу показалось, что она вот-вот рассмеется, но нет, до этого не дошло.

– Был и еще один, правда, я все время забываю название…

– «The Least We Can Do is Wave to Each Other».

– Точно.

– «Aerosol Grey Machine» [70]70
  Альбомы группы «Van der Graaf Generator» 1970 и 1969 гг. выпуска соответственно.


[Закрыть].

– Бог мой, – воскликнул Джефф, – вы и вправду знаете этого вашего «Ван дер Граафа».

Подобные разговоры были ему не впервой – другие группы, но формат в целом тот же, – так было много раз, но всегда с мужчинами. Слышать это от женщины было совершенно непривычно, зато его интерес к такому диалогу был на порядок выше. Словно прочитав его мысли, она сказала:

– Странное получается интервью, вы не находите? Ваш «Культур», через «у» и «р» на конце, – журнал о прогрессив-роке?

– Увы, нет. Хотя было бы здорово, – ответил он, внезапно поняв, что чувствует себя здесь с ней отлично. И интервью пройдет как нельзя лучше. Ну, или прошло бы, не протяни она руку и не выключи диктофон.

– Вы любите курить траву, Джефф?

– Еще бы!

– Прекрасно. Буду с вами честной – я обожаю покурить, хотя я была бы вам признательна, если бы вы не упоминали это в интервью.

– Ни в коем случае.

Она ушла во тьму апартаментов, заставив Джеффа пожалеть о своем самоуверенном «еще бы!». В прошлом веке он и вправду любил курнуть, но новое тысячелетие ознаменовалось засильем сканка [71]71
  Гибридный сорт конопли с быстрым и сильным наркотическим эффектом и повышенной галлюциногенной составляющей.


[Закрыть]какой-то суперсилы, так что он благоразумно бросил это дело. В восьмидесятые обкуриться гашишем было кайфово и весело, но обдолбаться сканком – а им можно было только обдолбаться, и никак иначе – это был совсем другой экспириенс. Прямой путь в беспредел, в объятия паранойи и депрессии.

Она вернулась с пакетом травы. Джефф старался не показать виду, что нервничает.

– Эээ… один момент, – заметил он. – Табак я не курю.

– Я тоже. Это хорошая ямайская трава, а не тот ужасный сканк.

– Слава богу, – он едва не взвыл от облегчения, – терпеть его не могу.

Как замечательно складывалась эта поездка в Венецию. Все, решительно все шло как по маслу.

– Жуткая отрава. Страшно подумать, что он делает с мозгами детишек, которые курят его день и ночь.