Текст книги "Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси"

Автор книги: Джефф Дайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Да что вы! А смотрится так, будто стоит, ну, не знаю, вдвое дороже.

К ним подплыл официант.

– Желаете беллини? – галантно вопросил Джефф.

Они поменяли свои пустые бокалы на полные. Покончив с этими вводными упражнениями, они заговорили о биеннале, о том, кто где остановился и насколько. Она улетала в воскресенье. Джефф разглядел ее поближе. Родинка на скуле, сережки (маленькие, золотые), довольно полные губы.

Тут к ним обернулись Фрэнк и ее подруга.

– Мы идем посмотреть, не даст ли нам аудиенцию Брюс Нойман [37]37
  Брюс Нойман (Nauman) (р. 1941) – современный американский художник, скульптор, фотограф, автор перформансов.


[Закрыть]. Пойдете с нами?

Фрэнк явно обращался к ним обоим. В других обстоятельствах Джефф не раздумывая воспользовался бы шансом приблизиться к такой величине, но сейчас – хотя он заставил себя промолчать – каждая молекула в нем вопила «мы останемся тут, спасибо Фрэнк».

– Мы останемся тут, – сказала Лора.

– Мы скоро вернемся, – сказала ее подруга.

– Как зовут вашу подругу? – осторожно спросил Джефф, провожая глазами Фрэнка.

– Ивонн.

– Ивонн… ну да. Разумеется.

Облегчение от возможности побыть немного наедине с Лорой было таким сильным, что у него снова отнялся язык. Как было бы славно вернуть разговор к ее платью и его рубашке и прочим метонимам – если это то самое слово – женственности и мужественности. Вместо этого он довольно тупо спросил, чем она занимается.

– Работаю в галерее, – отвечала Лора.

Внезапное желание немедленно перебраться в Лос-Анджелес вновь дало о себе знать. Боже, что же у него за жизнь, если он готов вот так, с полуоборота, все перечеркнуть? Хотя, возможно, дело в том, что «все» здесь на самом деле значит «ничего».

– А вы? Что вы делаете?

– Я журналист. Фрилансер. Если бы это была нормальная работа, я бы ее бросил и занялся чем-то еще, но фриланс, увы, и есть то самое «что-то еще», чем занимаешься, когда бросишь работу, так что возможности у меня довольно ограниченны. Или так, или никак – хотя одно от другого подчас не слишком отличается.

– А я вот как раз бросаю работу. Хотя галерея пока об этом не догадывается.

– А почему? Что случилось?

– Я отправляюсь путешествовать. Делаю то, что обычно делает молодежь в двадцать лет. Только я – с опозданием лет на десять.

Ага, он был прав, ей тридцать один или тридцать два. Ничто сегодня не может укрыться от него. Ей-богу, таким проницательным он не был уже много лет.

– И куда же вы едете?

– А, куда все, туда и я. Юго-Восточная Азия, Индия.

Да что же с ним такое! Через две минуты после Лос-Анджелеса он уже был готов продираться с рюкзаком через джунгли Вьетнама, Камбоджи и Таиланда. Ну да, если никакой более достойной цели у тебя нет, поневоле хватаешься за каждую проплывающую мимо соломинку. Скажи она, что подумывает о переезде в Румынию, он и тут был бы «за». Ну, или на Марс, чего мелочиться.

– А вы уже бывали в Индии? – спросил он.

– Однажды. В Гоа и Керале. На этот раз я хочу в Раджастан и Варанаси, который Бенарес.

– Одно и то же место, да?

– Да.

– Санскрит, так? «Наси»– место; «вара»– много. Место, у которого много имен.

Она рассмеялась. У нее были идеальные зубы, довольно крупные, – настоящие американские зубы.

– Понятия не имею, потрясающе это или натуральное «бен»как «полное» и «арес»как «дерьмо». Возможно, сразу и то и другое, как оно часто бывает.

Они еще раз чокнулись. Джефф смотрел, как ее губы касаются краешка стекла, смотрел, как она пьет. Ни тени розового не осталось на бокале – она не пользовалась губной помадой. Он глотнул из своего, и это простое действие сразу же вернуло ощущение жары, от которой должно было принести облегчение.

– Бог мой! – сказала она. – Какая невыносимая жара.

Она прижала холодный бокал ко лбу. Взгляд Джеффа скользнул вдоль гладкой подмышки. Стекло оставило на лбу несколько бисеринок влаги.

– Завтра, очевидно, будет еще жарче.

Он не хотел сказать ничего такого этим метеорологическим комментарием, но в нем прозвучал смутный намек на более тонкую ткань, осыпающиеся лепестки одежды, влагу пота. Белье, нагота… Жара.

– На самом деле все не так. У меня в отеле не говорят «жара» – это «’ара». А завтра у них будет «’арче».

– ‘Ара будет еще ‘арче?

– Именно.

– Куда же еще. Мне и так сдается, что здесь все испарится еще до наступления утра.

Ничего невозможного в этом явно не было. Очень легко представлялось, что просыпаешься утром – и обнаруживаешь этот полузатонувший город пустым и по щиколотку в гнусно пахнущей грязи: широко раскинувшееся ничто на месте лагуны, влажная бурая пустыня и последние рыбы, трепыхающиеся и хватающие ртом воздух. Хотя, с другой стороны, можно будет наконец-то вычистить каналы и хорошенько отремонтировать фундаменты зданий. Удивительно, что ничего подобного еще не сделали в порядке арт-проекта, вроде знаменитых «оберток от Христо» [38]38
  «Christo wrap» – арт-проект творческого и супружеского дуэта Христо Явашева и Жанны-Клод Депá де Гийебон, специализирующегося на художественных инсталляциях в городской среде. На настоящий момент они уже «упаковали» Рейхстаг в Берлине, новый мост в Париже, ворота в нью-йоркском Центральном парке и другие архитектурные объекты.


[Закрыть]. Если бы все это носило временный и обратимый характер, получился бы отличный аттракцион для туристов.

– …писать очень интересно, хотя… – говорила тем временем Лора.

– Да нет, какая это литература, это так…

Он пожал плечами и замолчал, гадая, есть ли у него при всем словарном богатстве английского языка шанс закончить предложение не тем термином, который вертелся на языке. Увы, шанса не было.

– …хренотень какая-то, – покорно закончил он.

За это время слово успело созреть, набрать вес и вырваться наружу с двойным смыслом – характеристикой его работы в целом и осознанием того ужасного факта, что никакой альтернативы у него нет.

– А, хренотень, – засмеялась она. – Самая суть англичан.

– Факт, у вас есть свобода и стремление к счастью. У нас… сплошная хренотень.

– Вы пишете о биеннале?

– Да. Вы знаете такую певицу, Ники Морисон?

– Дочку художника Стива Морисона?

– И Джулии Берман, которая, кстати, должна быть где-то здесь. Мне нужно взять у нее интервью и выманить ее портрет, сделанный Морисоном. В графике. Издатель журнала, на который я работаю, просто чокнулся на этой картинке, хотя в глаза ее не видел.

– А что в ней такого особенного?

– Понятия не имею.

На этой ноте у Джеффа снова пропал дар речи. Абсурдность его работы, всей этой хренотени,которую он вынужден писать, затопила его целиком и неизбежно пролилась бы наружу, рискни он сказать еще хоть слово. И снова она пришла ему на помощь:

– Но вы же пишете в основном об искусстве?

– На самом деле нет. Я вообще по визуальной части слабоват.

Это был его главный козырь. Он заготовил его еще до поездки в Венецию, решив, что сделает из него главную шутку биеннале, которую можно будет повторять при каждом случае. Правда Джефф совершенно не рассчитывал, что сможет опробовать его в таких идеальных обстоятельствах.

– Да и я не очень, – сказала она.

О нет! Она была совершенно серьезна и сказала именно то, что хотела сказать. Она даже не поняла, что он шутит. Патологически искренняя калифорнийка в чистом виде. Его разочарование было столь очевидным, – возможно, он даже опять шевелил губами, беззвучно проговаривая свои мысли, – что Лора со смехом ткнула его в плечо.

– Шучу, – на всякий случай объяснила она.

Джефф был сражен наповал. Она не только выдержала его лучший удар, но и легко парировала, заткнув его за пояс.

– Извиняюсь. Как я уже говорил, я только что приехал и еще не вошел в ритм.

– Все в порядке. Отмотаем назад. Итак, вы пишете в основном об искусстве?

– Иногда. Знаменитости. Интервью. Очерки. Статьи. Вся обычная…

– Хренотень?

– Да вы ловите на лету. Жили когда-нибудь в Англии?

– Лондон. Стрэтфорд. «Буря» [39]39
  Пьеса Шекспира (1610–1611), считающаяся одной из последних в его творчестве.


[Закрыть]. Оксфорд. Котсволдс. Портобелло-роуд. Хокстон. На все – полтора дня.

– Ну, думаю, вы все успели. Страна-то маленькая.

– Но передвигаться по ней довольно трудно.

– Глупо даже пытаться. Особенно по воскресеньям. Сталкивались небось с табличками «Строительные работы» и «Служба замены транспорта»?

– Как раз в воскресенье я прилетела из Пизы в Стэнсфилд. В самолете нам сказали, что нужно будет сесть на поезд «Стэнсфилд-экспресс», и там же продавали билеты – несмотря на то что никакого поезда в природе не существует. Вместо поезда оказался автобус. И стоил он целое состояние…

– И ехал целую вечность. Добро пожаловать в Англию.

Они мало что сказали друг другу, но слова эти несли колоссальный груз ожиданий. Это был чистый случай, одна сплошная фортуна, но воздух между ними уже потрескивал от напряжения. Она была действительно красива – могла понравиться любому, но, видимо, лишь он ощущал эту красоту как силу.Он желал ее – не сексуально, пока еще нет; это было слишком узко, слишком обедняло спектр его желания – и не будь это желание взаимным, оно бы ни за что не возникло. Никакой его победы в этом не было – просто так получилось. Они могли встретиться где угодно – где угодно в Венеции в этот уик-энд или где угодно в мире в грядущие годы, – и результат все равно был бы тем же. Они могли не сказать друг другу ни слова, и ничего бы не изменилось. В конце концов все свелось бы к тому же.

Фрэнк и Ивонн вернулись в сопровождении парня по имени Луис Как-Его-Там. Все трое были до крайности возбуждены встречей с Брюсом Нойманом, но вечеринка тем временем явно клонилась к закату. Заговорили о том, что делать дальше. Все были полны решимости отправиться куда-нибудь еще – за исключением Лоры. Джефф с удивлением слушал, как она объясняет, что устала и хочет вернуться в отель. У него закралось было подозрение, не стратегический ли это ход, цель которого – остаться одной, ну, то есть с ним, – но у нее ничего такого в мыслях явно не было. Она просто хотела домой. Пока все сворачивались, он сумел тихонько сказать ей, так чтобы никто не слышал:

– Я очень хотел бы снова вас увидеть.

– Взаимно.

– Мне позвонить вам? В отель?

Она покачала головой. Из-за паузы между двумя вопросами он так и не понял, к чему это относилось – « нет, не в отель, позвоните мне на мобильный»,или «нет, не надо звонить мне в отель»(в том смысле, что Лучше зайдите туда), или даже – хотя этот вариант пока казался наименее вероятным – «не надо звонить и вообще оставьте меня в покое».

– Мы можем где-нибудь встретиться? – настойчиво спросил он. – Или мне все же позвонить вам? Где вы остановились?

Вопросы теснились и наскакивали друг на друга, хотя на самом деле это был один-единственный вопрос. Джефф надеялся, что в нем не прозвучало охватившего его отчаяния, хотя исключать такую возможность было нельзя – отчаяние сквозило в самой постановке вопроса.

– Ничто из перечисленного.

– Правда?

Итак, он все понял неверно. Никакая искра между ними не пробегала. Энергия шла только от него, причем в таком количестве, что, разбившись прибоем об ее скалы, она отхлынула назад и теперь стекала по его лицу как разбитое о макушку яйцо – вылившееся из своей скорлупки эго.

– Но надеюсь, мы еще увидимся.

– Хорошо… Возможно… Признаюсь, я совершенно сбит с толку.

– Думаю, мы еще увидимся с вами на этой неделе. Здесь, в Венеции. Но было бы чудесно привнести в эту историю элемент случайности, вы не находите?

– Это зависит от того, столкнемся мы с вами еще или нет.

– Думаю, столкнемся. Вечеринок так много.

– …Так много, что мы вполне можем все время оказываться на разных. На какие вы собираетесь пойти? Просто интересно…

Она ничего не ответила, но смотрела на него так, что стало ясно: снова его очередь говорить.

– Надеюсь, мы встретимся.

– Я тоже.

Растерянный, он стоял, не зная, что делать дальше.

– Понимаете, – продолжала она, – если у нас нет шансов, то и… Давайте посмотрим на это так: если мы снова встретимся, это будет чудесно, даже романтично. Разве нет?

– Да, но, видите ли, я англичанин и поэтому воспринимаю все немного по-другому. Я заранее предвижу, что мы разминемся – вот ведь хренотень! – и до конца своих дней буду гадать, как бы все повернулось, если б этого не случилось.

– Так будет даже еще более романтично.

– Зато куда менее весело. На определенной стадии романтика неизбежно превращается в трагедию.

– А на память как, не жалуетесь?

– Жалуюсь, если честно. А что?

– А то, что чуть раньше по ходу нашей беседы я уже упоминала, где остановилась.

– Неужели?

– Точно.

– Я сказал «в трагедию»? Я имел в виду – «в фарс».

Он хорошенько порылся в памяти.

– Вот хоть убейте, не помню, чтобы вы такое говорили…

(А было ли это в самом деле?)

– А может, вы шепнете мне еще раз мимоходом? Уверен, я тотчас же забуду.

– Если я скажу вам, где живу, вы будете все время там торчать.

– Да ни за что!

– Поспорим? Лишь только я выйду в холл, и вот он вы, откуда ни возьмись. «Какое поразительное совпадение! Я как раз шел мимо…» Ну да, последние два часа все шел и шел мимо. А что, нельзя тут ходить?

– Вы и вправду думаете, что я вами так интересуюсь?

– Я и вправду думаю, что вы человек как раз такого типа.

– Все верно. Я такой и есть.

– Лукавый?

– Ужасно.

(Крайне умнó было так сказать: чистосердечное признание снимает обвинение.)

Она потянулась к нему и поцеловала в губы. Ни разу на его памяти простой поцелуй в людном месте и в полностью одетом виде не был так напоен желанием. Как? Почему? Он уже было решил, что она передумала и сейчас пригласит его с собой, но поцелуй лишь подтверждал ее уход.

– Вы так и не скажете мне, где остановились?

Она пожала плечами.

И ему не оставалось ничего другого, кроме как смотреть, как она уходит прочь. Темные волосы ниспадают на плечи. Обнаженные руки. Спина, бедра, стройные ноги, узкие лодыжки, белые босоножки.

Безвоздушное пространство, оставленное пока несбывшимся обещанием этой встречи, мгновенно обратило все его возбуждение в отчаяние и тревогу. Он заново прокрутил в голове детали нового знакомства – странные словечки, взгляды, недосказанности, – но ему не хватило сосредоточенности, чтобы превратить их из источника мучений во что-то другое. Одно-единственное слово тамтамом билось у него в голове: черт, черт, черт. Но – черт! – это же неправильно. На самом деле он был счастлив, совершенно счастлив – ведь именно такие чувства (со всем их отчаянием и тревогой) и делают жизнь стоящим делом. Лучшим решением было поймать поднос и организовать себе еще один беллини. Как оказалось, он был чуть ли не последним. Через мгновение официанты свернули бар. Джефф углядел в толпе Дэйва Глэндинга, пробрался к нему и похлопал по плечу. Дэйва он знал уже лет двадцать. С технической точки зрения это делало его одним из старейших друзей Джеффа. В целом он им и был – в том самом смысле, какой вкладывал Сирил Конноли [40]40
  Сирил Конноли (Connolly) (1903–1974) – английский литературный критик и писатель.


[Закрыть]в свою знаменитую фразу о том, что очень старые друзья почти неотличимы от врагов. Довольно размытая по числу участников компания, и Дэйв в том числе, как раз намеревалась проследовать в бар «Хейг». Фил Спендер, все еще в своем знаменитом кремовом костюме, в котором он был в Стэнстеде, направлялся туда же. А вместе с ним Кайзер, Мелани и прочие деятели из Института современного искусства. Еще некоторое время вся эта толпа толклась на месте, пока все ждали всех, а потом снялась и торжественно покинула вечеринку, пьяная и полная восторга первой ночи биеннале.

Из-за жары и дикого количества народа весь хейговский бар высыпал наружу, на пьяццу, откуда открывался вид на Большой канал и Гритти в одну сторону и на мерцающую белоснежную Санта-Мария-дель-Джильо – в другую. Кайзер проник внутрь и вернулся с первой партией напитков, по большей части пива. Теперь Джеффа со всех сторон окружали лондонцы, большую часть которых он знал по презентациям и выставкам: дом вдали от дома, Сохо в ренессансном обрамлении и с поправкой на жару. Снова множество женщин в красивых платьях, но без одной конкретной, одетой в желтое, ночь зашла в тупик и ничего не обещала. Как же быстро мир умеет сужаться до одного-единственного человека, одной-единственной женщины. Даже самый законченный ловелас время от времени подвержен приступам необъяснимой моногамии. Джефф был счастлив, он веселился вовсю, но теперь, после встречи с Лорой, ощущение невероятной удачи тихо грызло его изнутри, так что приходилось усилием воли возвращаться к бурлившей вокруг, подобно шампанскому, беседе.

К ним присоединилась Джейн Феллинг. Много лет назад они с Джеффом пару раз переспали, но никогда не бывали на людях вместе, так что и нужды в расставании вроде как не было. Она пришла со своим новым бойфрендом, так что Джеффу пришлось наступить на горло давней привычке грубо заигрывать с ней по пьяной лавочке. Но, может, он и поспешил, так как она сама принялась с ним флиртовать.

– Ты сегодня выглядишь дьявольски мужественным, Джефф, – заявила она, целуя его в губы.

– И ты, Джейн. Я хочу сказать, женственной.

– У тебя какие-то другие волосы.

– Буду честен: я их покрасил.

– Тебе идет, и к тому же выглядит почти незаметно. Я сразу подумала, что что-то не так, но не могла понять что.

Просто удивительно, как мало секс влияет на отношения с другими людьми. Или даже так: удивительно, как то, что обычно определяет отношения, иногда вдруг становится пустым и незначительным, почти не оставляя следа, превращаясь в мелкое стеклышко в мозаике агрессивной и беспорядочной жизни мегаполиса.

Тем временем Джейн уже вспоминала в обществе Фила и Кайзера подробности их первого «свидания» с Джеффом.

– …если это событие, конечно, можно почтить таким словом, – сказала она, беря его под руку. – Мы тогда пошли в… Слушай, а куда мы пошли? Я что-то не припомню.

– Во французский ресторан.

– Точно. Короче, мы отлично поужинали. Джефф был таким обаятельным и остроумным, что я решила: с ним определенно стоит переспать. Но тут приносят счет, и он говорит… Что ты тогда сказал?

– Ты можешь записать это на редакционные расходы?

По идее, это должно было выставить Джеффа не в лучшем свете, но в данном случае он был скорее горд собой.

– Классический Атман, – одобрил Кайзер, хлопая его по спине.

– Самое же приятное, что а) так она и сделала и б)…

– Я все равно с ним переспала!

Они чокнулись под взрывы смеха и звон стекла. На самом деле они уже не первый раз рассказывали на пару этот анекдот. После нескольких бокалов он всегда шел на ура. И все же он был рад, что Лора их не слышала. Было во всем этом что-то слишком лондонское – быть может, в самом словечке «переспать».

– Что ж, могу наконец-то отплатить услугой за услугу. Кто-нибудь хочет еще выпить? Я угощаю.

Глупый вопрос. Выпить хотели все.

В баре, ожидая, пока его обслужат, Джефф решил, что, будь он художником, стоило бы по примеру Трейси Эмин с ее «Всеми, с кем я когда-либо спала» [41]41
  Трейси Эмин (Emin) (р. 1963) – британская художница турецкого происхождения и ее проект «Everyone I Have Ever Slept With, 1963–1995», представлявший собой голубую палатку, облепленную именами всех, с кем автор делила постель в указанные годы.


[Закрыть]сделать инсталляцию на тему всего бухла, которое он в себя когда-либо вливал. Пиво, вино, шампанское, сидр и прочее. Боже, да под одно только пиво ему понадобилась бы галерея размером с авиационный ангар: кружки, банки, бутылки… То был бы портрет не только его жизни, но и целой эры. Некоторые марки, с которых он когда-то начинал, с тех пор успели исчезнуть с лица земли: «Тартан», «Дабл Даймонд», «Трофи» и «Долгая жизнь» [42]42
  Марки «Tartan», «Double Diamond», «Trophy» и «Long Life» соответственно.


[Закрыть], с чьим названием уж явно промахнулись. Сам проект тоже был бы интернациональным – не только домашние сорта, но и те, которыми он наслаждался за границей, взять хотя бы «Перони», который он только что заказал у бармена в количестве пяти штук. Поданные бутылки были скорее прохладными, чем охлажденными, и Джефф спросил, нет ли чего похолоднее.

– Даже великолепнейшие холодильники Венеции с трудом справляются со зноем и неутолимой жаждой холодных напитков, им порождаемым, – ответил ему бармен на эпическом английском. Джефф молча забрал почти теплое пиво и понес его наружу, к изнемогающим от этой самой жажды лондонцам.

К ним успел присоединиться бойфренд Джейн, Марк. Один из тех, кто заказывал пиво, бесследно исчез, так что освободившийся бокал достался Марку. Это был один из тех парней, которые вроде бы не слишком привлекательны и вроде бы не слишком интересны, но стоит лишь его увидеть, и он тебе уже нравится. Джефф отхлебнул своего тепловатого пива. Марк углубился в разговор на другом конце стола, а Джейн наклонилась к Джеффу:

– Знаешь, что мне в нем особенно нравится?

– Откуда же мне знать?

– У него все легко и просто.

– Я понимаю, о чем ты. Мне тоже нравятся легкие люди. Хотя я не из таких, я знаю. Наверное, потому они мне и нравятся.

– В них есть что-то такое… мужественное.

– Я только сегодня употреблял это слово, правда в другом контексте. Да, оно самое. А вывод? В тех, кто напрягается, есть что-то такое… немужественное.

– И все равно ты прелесть. – Она поцеловала его в щеку.

– Спасибо, Джейн. Ты тоже.

Она пересела к Марку, и на том все закончилось. Но какой, право, приятный обмен мнениями! Настолько приятный, что пора, пожалуй, выдвигаться в сторону дома. Впереди еще целых четыре дня; было бы мудро вернуться в отель в первый вечер в более-менее приличном состоянии желудка и нервов. Завтра предстоит куча дел, и все их придется делать, выискивая глазами Лору.

Джефф попрощался с одними, помахал другим и отправился домой.

Через пару минут он уже безнадежно заплутал. Внезапные тупики и каналы, которые не пересекало ни единого моста, и такие же, как он, заблудшие души, сгрудившиеся под мутными фонарями и растерянно тычущие пальцами в туристические карты, – вот все, что попадалось ему на пути. Знак на углу утверждал, что, повернув налево, он попадет на площадь Сан-Марко; однако, повернув направо, он – о чудо! – тоже должен был неизбежно оказаться на Сан-Марко. Как часто мы предоставляем знакам делать за нас выбор… или, по крайней мере, принимаем их помощь в этом деле. Этот конкретный знак дезавуировал сам себя. С таким же успехом его могло здесь и не быть. Призванный прояснять, он только напускал тумана. Или?.. Приоткрывал краешек некой высшей истины касательно Венеции: куда бы ты ни шел и как бы ни пытался оказаться где-то еще, ты все равно попадешь на Сан-Марко. Делай что хочешь, иди куда вздумается, все равно результат будет тем же.

Когда ты устал, едва волочешь ноги и глаза у тебя слипаются, безумная география этого города может довести до безумия, но сегодня это было захватывающе, это было забавно, это была часть «венецианского экспириенса», того же, что у всех остальных. И все же Джефф вздохнул с облегчением, когда без предупреждения и в нескольких милях от того места, где он оставил его несколько часов назад, перед ним послушно возник отель. Ночной портье спал – никогда не поймешь, кому больше подходит эта работа: страдающим бессонницей или склонным к нарколепсии [43]43
  Здесь – к приступам внезапного засыпания, каковыми клиническая картина нарколепсии отнюдь не исчерпывается.


[Закрыть], – но сумел прийти в сознание ровно настолько, чтобы выдать Джеффу ключ.

Кондиционер выморозил комнату до состояния холодильника. Джефф выключил его, и тишина сгустилась еще на пару делений.

Ему снилось, что он спит, но не у себя в комнате, а на берегу канала – широкого, быстротекущего венецианского канала. Город выглядел даже еще дряхлее, чем был на самом деле, – побитым временем, грязным, замусоренным. Он проснулся оттого, что кто-то тянул его за руку, тянул и давил, и давление это становилось все сильнее и болезненнее. Джефф открыл глаза и узрел собаку с древними глазами, которая грызла его руку. Он попытался было отогнать ее другой рукой, однако никакой другой руки у него не было, а была лишь та, что сжимала в окровавленных зубах собака. Во сне он проснулся, но не мог пробудиться ото сна, в котором собака кусала его за руку, грозя совсем ее отгрызть. А может, все было не так? Он был весь мокрый. Возможно, собака вытащила его из канала и тем спасла ему жизнь? Кто знает. Джефф проснулся, утопая в поту. Он лежал у себя на кровати, никакой собаки рядом не было, но простыни были хоть выжимай.

Солнце методично раскаляло крышу отеля, служившую по совместительству потолком его комнаты. Солнечный свет проникал сквозь жалюзи, беспощадный, как в полуденный зной. Однако на часах было всего без пятнадцати восемь. Джефф был с похмелья, недавний сон не шел у него из головы, и он чувствовал себя совершенно неотдохнувшим и слишком взволнованным всем, что готовил ему грядущий день, чтобы попытаться вновь уснуть.

Он включил кондиционер и распахнул шторы и ставни. В мгновение ока комнату затопило солнцем, которого хватило бы на небольшой город. Звеня золотой струей о днище унитаза, Джефф поймал в зеркале отблеск своего нового темноволосого «я». Вот ведь черт! С такими волосами он выглядел лет на пять моложе, чем неделю назад. Правда, похмелье и недосып благополучно состарили его на те же пять лет, так что выходило баш на баш. Он искупался под душем, побрился, почистил зубы, облачился в шорты и любимую футболку – голубую, невероятно выцветшую, с логотипом компании по производству скейтбордов – и устремился туда, где его ждал завтрак.

Снаружи было уже жарко, как в пустыне, – но какое это имело значение? Он был в Венеции и испытывал острое счастье при мысли, что жив и что станет сегодня искать Лору – здесь, в этом городе, который уже давным-давно проснулся и занимался своими делами. С барж – или как они тут называются – продавали фрукты и овощи, по каналам скользили гондолы, высматривая первых пассажиров. Люди выглядывали из окон, кричали и махали друг другу. По узким улочкам катили тележки с самой разной снедью. Все это очень смахивало на «Шоу Трумана» [44]44
  «The Truman Show» – фильм-антиутопия режиссера Питера Уира, в котором все события жизни героя неведомо для него являются элементами срежиссированного реалити-шоу.


[Закрыть]. Каждый день на протяжении сотен лет Венеция просыпается и надевает эту маску, притворяясь реальным городом, хотя всем известно, что она существует лишь в воображении туристов. Новшество заключалось только в том, что гондольеры, пекари и торговцы фруктами были такими же туристами, купившими себе безмерно растянувшийся во времени «тур выходного дня». Гондольеры наслаждались видом торговцев фруктами, торговцы фруктами исподтишка фотографировали гондольеров и пекарей, и все вместе они любовались настоящими местными жителями – ордами вооруженных фотоаппаратами японцев, американцами, справляющими свой медовый месяц, бюджетными путешественниками, не упускающими случая стянуть под шумок пару евро, ну и конечно мучающимися похмельем гостями биеннале.

Один из них сейчас бесцельно брел по набережной, зорко выглядывая кафешку, где дают именно такой завтрак, какого ему хотелось, и куда потом он мог бы возвращаться каждый день. Там должны были подносить свежевыжатый апельсиновый сок, хороший кофе (впрочем, с этим в Италии проблем обычно не было) и более-менее приличные круассаны или корнетти (что почти невероятно), которые можно было бы употребить, сидя в тени и с видом на какую-нибудь пьяццу (но не такую большую, чтобы вид счета за чашечку кофе оставил вас в состоянии непередаваемого экзистенциального шока, с застрявшим в горле вопросом «Сколько-сколько?»).

Такое место обнаружилось на удивление быстро, на маленькой площади, в конце обсаженной деревьями улочки, откуда открывался вид на канал Джудекки. Кофе оказался великолепным, а корнетто после выуживания из него меда, который Джефф терпеть не мог, удалось превратить во вполне сносный круассан. Кто-то оставил на столике номер «Републики», который Джефф честно пробежал глазами. Главной новостью, что предсказуемо, была «'ара». Che caldissimo!Всего половина десятого, а уже жарко, как в полдень.

Заказывать кофе вместес апельсиновым соком было ошибкой. По дороге в отель за всем, что могло понадобиться ему в течение дня, Джеффу пришлось сделать спринтерский рывок – последнюю сотню ярдов он бежал почти вприпрыжку и, взлетев по лестнице, от души попользовался туалетом в своем номере. Испытанное им облегчение было мощным, но, увы, мимолетным. Телефон начал трезвонить, когда Джефф еще сидел на унитазе.

– Пронто!

– Что еще, к чертовой матери, за «пронто»?

– Ах, это ты, Макс. Я пытался сойти за местного.

– Я тебе уже целую вечность звоню.

– Я выходил позавтракать. Который час? Не думал, что ты заявишься в офис в такую рань.

– Я говорю с мобильного. Почему бы и тебеего не завести? Ты – единственный человек на свете, у которого нет мобильного. И ты еще считаешь себя журналистом!

– Не знаю. Перспектива выбора подходящего аппарата сводит меня с ума, а словосочетание «журнал звонков» вызывает депрессию.

– Я тебе скажу, что у менявызывает депрессию. Это твое интервью. Ты уже поговорил с ней?

– Я только вчера прилетел, если ты запамятовал.

– Так ты с ней еще не говорил?

– Я оставил ей сообщение, – соврал Джефф.

– И как, по-твоему, она должна ответить на это сообщение, если у тебя нет телефона?

– У меня есть телефон. Если мне, конечно, не мерещится, я сейчас по нему говорю. Давай проверим. Тут есть такая штука, в которую нужно говорить…

– Очень смешно.

– Да-да. И я даже слышу голос у себя в ухе, голос какого-то человека из другой страны, с которым я бы по доброй воле разговаривать не стал. Слушай, это определенно телефон.

– Нам позарез нужно это интервью. Я доступно выражаюсь?

– Вас понял.

– И снимок!

– Есть, сэр.

– Ты кретин, Атман, – сказал Макс и повесил трубку.

Как все-таки чудесно иметь дело с человеком, с которым вас уже почти полтора десятилетия связывают рабочие отношения. Какое это счастье – обходиться без пустых любезностей и никому не нужной болтовни. В качестве запоздалой, но символичной акции гражданского протеста Джефф спустил за собой воду.

Идти в Джардини было слишком рано, зато-самое время заглянуть в Академию и полюбоваться «Бурей», пока музей не заполонили толпы туристов. Как и все остальное в Венеции, музей был на ремонте, но при этом открыт для посетителей, и перед входом даже не змеилась очередь. Объявление на кассе гласило: «Извините, у нас нет кондиционированного воздуха».Во втором, поменьше и на итальянском, говорилось что-то о «La Tempesta» [45]45
  «Буря» ( ит.).


[Закрыть]Джорджоне. Черт! С музеями всегда так: если у тебя в городе всего один свободный день, музей непременно будет закрыт, а если и открыт, то та единственная вещь, ради которой ты пришел, окажется на выставке или на реставрации. Но нет, подозрительное объявление всего лишь объясняло, что из-за ремонта здания «Бурю» перевели в зал номер тринадцать, куда Джефф и устремился.

Там оказалось пусто. Зал и картина были в его полном распоряжении.

В правой части полотна молодая мать кормит грудью младенца, устремив взгляд прочь из картины – в глаза тому, кто рассматривает этот шедевр. Скорее всего, она только что искупалась в реке, которая отделяет ее от элегантно одетого молодого человека, расположившегося в левом нижнем углу. Он глазеет на даму, опираясь на посох. Он глядит на нее, она – на нас, мы – на них. Что бы между ними ни происходило, мы в этом замешаны. За спинами персонажей, на заднем плане – хотя на самом деле это никакой не задний план, – мост пересекает аквамариновую реку. За мостом над городом сгущаются тучи. Белая птица – вероятно, аист – восседает на крыше одного из зданий. В небе кипит чернильная синь. Трещина белой молнии вспарывает тело грозы.

«Остановленное Джорджоне мгновение, – пишет Маккарти, – носит идиллический характер, однако в этой идиллии скрыто дурное предчувствие. Вот-вот случится что-то ужасное». Тут ее понесло куда-то не туда. Глядя на «Бурю», невозможно сказать не только что это за «что-то» – не говоря уже о том, ужасное оно или нет, – но и в каком времени оно пребывает: случилось ли это в прошлом, случится ли в будущем или вообще не случится. Здесь нет ни «до», ни «после», или, по крайней мере, их невозможно друг от друга отличить, так тесно они сплелись. Но в остальном нельзя не признать, как точно ей удалось облечь картину в слова. Это и впрямь неподвижность, чреватая бурей.