Текст книги "Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси"

Автор книги: Джефф Дайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Неплохо сказано. И раз уж мы затронули эту тему, сколько вам лет? Примерно.

– Мне сорок… что-то вроде того.

Она посчитала на пальцах. Изобразила удивление, взглянула на него. В отчаянии пересчитала снова и уставилась на Джеффа с откровенным ужасом:

– Нет-нет. Не может быть.

– Очень смешно.

– Вы отлично выглядите… что-то вроде того. Для своего возраста.

– Я должен кое в чем признаться.

– В чем же?

Он наклонился и зловеще прошептал:

– Два дня назад… я впервые в жизни… – он сделал трагическую паузу, – покрасил волосы.

Она чуть не подавилась от смеха, так что ей пришлось выплюнуть беллини обратно в бокал.

– Ну, я кое-что подозревала… – сообщила она.

– Правда?

– Нет. Шучу. Выглядит превосходно, как будто нет никакой краски. Итак, вы накурились прямо на работе.

– Знаю. Мне ужасно неудобно. Кажется, я всех подвел. В том числе и себя. А вы?

– Вас интересует, не подвели ли вы меня или не подвела ли я сама себя?

– Меня интересует, любите ли вы покурить? Калифорния должна быть весьма благоприятна для этого дела.

– Калифорния весьма благоприятна для всего.

И то же самое сейчас можно было сказать о Венеции. Канал между Гритти и Гуггенхаймом бороздили стремительные катера и медлительные водные такси, но сейчас они не столько привозили народ, сколько увозили. Пик вечеринки миновал. Выпивки было по-прежнему много – как и угощавшейся ею публики, и в других обстоятельствах такая вечеринка могла бы длиться часами, не сбавляя оборотов. Но во время биеннале развлечений в городе было великое множество, и, как только веселье начинало затухать, вечеринка быстро сходила на нет. Если еще полчаса назад главной темой разговоров было «как тут здорово», то сейчас на лицах читался немой вопрос «куда податься дальше?».

Народ неспешно потек к выходу. Они присоединились к группе, направлявшейся на вечеринку какого-то русского коллекционера в каком-то палаццо – Джеффа туда никто не звал, но у Лоры было приглашение на двоих. Таков уж был его удел – быть вечным «плюс один». Возможно, стоило официально сменить имя, чтобы так и называться Плюс Один.

Они покинули Гуггенхайм и углубились в лабиринты каналов и переулков Венеции. Пара человек из их группы немедленно отстала. Когда они проходили мимо Академии, туда как раз причалил вапоретто, и все загрузились на борт, чтобы сойти на следующей же остановке, в Сан-Тома. Джеффу было все равно, куда ехать. Прибыв к палаццо, где давали вечеринку, они, все восемь человек, беспрепятственно проникли внутрь. Это была по сути та же вечеринка, с которой они только что ушли. Та же сцена в других декорациях: нагретый солнцем двор, куча выпивающих людей.

За исключением того, что – как это ни возмутительно – напитки были небесплатны. Невероятно, но факт. Предполагалось, что за них надо платить.Джефф обнаружил это вопиющее нарушение вечери-ночного этикета уже в импровизированном баре. Стремясь произвести достойное впечатление, он уже собрался было купить бутылку прозекко, когда бармену пришлось спешно переключиться на клиента, утверждавшего, что его обсчитали. В это мгновение мимо Джеффа скользнула обнаженная рука, схватила бутылку из ведра со льдом и вмиг исчезла. Он оглянулся и увидел удаляющуюся спину Лоры. Жест воздетой над морем голов руки недвусмысленно приглашал его последовать за ее обладательницей.

К тому времени, когда Джефф разжился двумя пустыми бокалами, бутылка уже пенилась на мраморной балюстраде, готовая к разливу.

– Ну вы даете, – выдохнул Джефф.

– Она ужасна, – произнес мужчина, которого он вроде где-то видел. – Когда-нибудь она определенно влипнет. Но как бы там ни было – за Лору!

Джефф присоединился к тосту, втайне опасаясь, как бы ему самому не влипнуть – эта женщина могла разбить его сердце с той же легкостью, с какой она украла бутылку прозекко. Ледяной напиток нашел массу поклонников и не протянул и нескольких минут. Когда кто-то отправился за добавкой, Лора повернулась к Джеффу:

– Вам не кажется, что уже пора?

– Да, несомненно, кажется. А что пора?

– Поговорить об искусстве.

– Каком именно?

– Очень смешно. Что вы сегодня видели?

Джефф поведал ей о финской лодке в море из осколков (она ее тоже пропустила), стене из дартса, синей комнате, видеодуше…

– И общее впечатление?

– Общее впечатление такое, что я бродил там и думал: «В банальность лишь нищие верят…»

Ничего такого Джефф, разумеется, тогда не думал, зато подумал сейчас, произнося эту фразу.

– Но, согласитесь, это же совсем не так. Потому что на самом деле банальность никого не увлекает. Мы привыкли во всем ее усматривать. Она успокаивает, служит привычным знаком качества. В ней есть некая часть нас самих. Мы живем в эпоху концептуального прорыва – вот что в самом деле увлекательно. Всем интересно, как долго это еще продлится, прежде чем пузырь наконец лопнет. Только штука в том, что пузырь ужелопнул, но, даже лопнутый, все равно надувается. Это новый закон физики.

– Весьма непривычно слышать такие речи от галерейщицы.

– Знаю. Именно поэтому я и ухожу. Вместо этого я собираюсь стать менеджером хеджевого фонда. В Варанаси.

– Хотел бы я быть менеджером хеджевого фонда. Или хотя бы знать, чем занимаются люди этой профессии.

– Они собирают искусство.

– У вас есть своя коллекция?

– Несколько небольших вещей. Подарки от художников, чьи выставки я делала. А у вас?

– В общем, нет. Искусством это не назвать. Мне так нравится владеть вещами, что мой организм отказывается коллекционировать что-либо, кроме книг. Книг и бутлегов Дилана.

– А я?

– В смысле? Вы хотите знать, не коллекционируете ли выслучаем бутлеги Боба Дилана?

– Нет.

Она подняла бокал к губам и отпила глоток.

– Я хочу знать, понравится ли вам владеть мной.

– Двадцать мне было в восьмидесятых. Это было время феминистского террора. Скажи вы такое в восемьдесят четвертом, это был бы верх игривости – но почти наверняка идеологическая ловушка.

– Я и есть ловушка. С медовой приманкой.

– Правда? Всегда хотел попасть в одну из них. В восьмидесятые таких не было. Ну, или были, но без меда. Скорее с чем-то вроде «Веджемайта» [83]83
  «Vegemite» – коричневая паста из овощей и дрожжей, популярная австралийская еда. На рынке с 1923 г. Считается чрезвычайно питательной и полезной.


[Закрыть].

Эта приятно двусмысленная тема была прервана прибытием еще одной бутылки прозекко, еще нескольких человек и оживившейся дискуссией о Венеции и Тернере. Джефф как раз сегодня проглядел книгу по этой тематике и чувствовал себя вполне способным сделать вклад в беседу, однако он не смог вставить ни слова.

– Тернер приехал в Венецию… – вещал Дейв Глендинг.

– Последний из этих «Боев корабля „Темерарий“», или как их там… – вторила ему Мария Флеминг.

На этой стадии вечеринки можно было говорить все что угодно. В словах мог отсутствовать всякий смысл, и можно было не ждать, пока кто-то закончит свою мысль, и даже вовсе друг друга не слушать.

– А вот Констебл [84]84
  Джон Констебл (Constable) (1776–1837) – выдающийся британский художник, мастер романтического пейзажа.


[Закрыть]… – начала какая-то незнакомая Джеффу женщина, но дальше ей сказать не дали, так как в этот момент Кайзер произнес:

– На биеннале есть только один художник, который мне небезразличен.

Здесь вдруг возникла пауза, так как всем стало интересно, чем закончится столь смелое заявление.

– Беллини! – И он поднял бокал в ответ на бурю аплодисментов, которыми была встречена эта сентенция. В каком-то смысле с этим согласились все, а некоторые согласились и во всех смыслах. Тут была зона свободного огня, где один вполне логичный разговор легко перетекал в другой, являвшийся его естественным продолжением, хотя никакой связи между ними не было, а степень абсурдности обоих стремилась к абсолюту. У Джеффа не было никаких шансов вклиниться в этот поток, но тем не менее он получал от него массу удовольствия – хотя бы потому, что кругом было столько людей куда пьянее него. Фигурально выражаясь, он был трезв, как слегка поддатый пономарь.

Тем временем дискуссия об искусстве переключилась на новую тему: что делать дальше? Решили перебраться на вечеринку в палаццо Зенобио, расположенное где-то неподалеку. Лора и Джефф пошли было со всеми, но Зенобио оказалось настолько забито, что внутрь никого не пускали, пока кто-нибудь не выйдет: один туда – один оттуда, а в итоге ноль. Последовала еще одна интерлюдия, в ходе которой неопределенности стало больше, а энтузиазма – меньше. Кайзер и еще пара человек объявили, что пора на покой – в том смысле, что они направляются в «Хейг». Прямо через канал от них был другой бар, «Павильон Манчестер», куда и двинулись все остальные, в том числе Джефф с Лорой.

Большинство посетителей бара не имело никакого отношения к биеннале – обычные бюджетные путешественники со своими рюкзаками, которым и сами вечеринки, и ажиотаж по поводу приглашений были так же чужды, как люмбаго, – впрочем, людей искусства там тоже хватало. Некоторые из этих людей искусства были друзьями людей искусства из компании Джеффа и Лоры, которая, понеся по дороге некоторые численные потери, быстро пополнила свои ряды. Джеффа это вполне устраивало: чем больше кругом народу, тем легче остаться наедине.

Они взяли по пиву и уселись снаружи, на теплых ступенях горбатого мостика, изогнувшегося над сонным каналом. Со всей болтовней, которой был так полон вечер, это был первый напиток, который можно было просто пить, блаженно потягивая и наслаждаясь им одним. Все предшествовавшее ему было просто топливом, питавшим споры и шутки и сгоравшим в мгновение ока.

Они сидели молча. Джефф снова смаковал взглядом то, чем и так любовался весь вечер. На ней были розовые босоножки без каблука. Под одной лодыжкой алела полоска кожи, натертой другими туфлями. Ноги у нее были загорелые.

– Который вы раз в Венеции? – спросила она.

– Третий. Биеннале два года назад и еще один раз, очень давно, когда мне был двадцать один. Я ехал к другу на Корфу и ночевал на вокзале. Все бы хорошо, если бы стражи порядка не подняли всех спозаранку, так что я потом слонялся весь день в полусне, страшно усталый, время от времени съедая кусок пиццы, чтобы не упасть. До Корфу всего рукой подать, но путешествовал я по Интеррейлу [85]85
  Система железнодорожных проездных InterRail позволяет сравнительно недорого путешествовать по железным дорогам Европы или отдельно взятой страны без ограничений в течение определенного количества дней. Действует с 1972 г.


[Закрыть]– знаете такой билет? – поскольку так было дешевле. И вот на вторую ночь, вместо того чтобы спать на вокзале, я отправился поездом во Флоренцию, спокойно проспал всю дорогу, а там сел на поезд обратно и еще поспал. Это тоже было утомительно, но я хотя бы посмотрел город – в те моменты, когда мог держать глаза открытыми.

– А почему вы не пошли в отель?

– Это было ужасно дорого. Я был один, и отель казался мне непозволительным излишеством.

– Дешевый аргумент!

– Знаю. Но урок я усвоил. Угадайте, где я остановился в этот раз?

– Где?

– В отеле.

Лора сидела на ступеньку выше, сомкнув колени; когда она рассмеялась, перед Джеффом мелькнули белые трусики, и от этого зрелища сердце его пустилось вскачь. История секса – это история мимолетных видений: лодыжки, декольте, коленки. А с некоторых пор – татуировки, кольца в пупке, пирсинг в языке, белье… Лорино белье… Каждая смена позы дразнила надеждой еще разок заглянуть ей под платье.

– Пытаетесь заглянуть мне под платье? – спросила Лора.

– Нет! То есть не сейчас. Сейчас я изо всех сил пытаюсь смотреть вам в глаза. Но пару секунд назад – да, я пытался.

– Сколько вы говорите вам лет?

– Сорок с небольшим. Ближе к середине. Но есть вещи, у которых нет возраста. В четырнадцать тебе интересно, что у женщин под платьем, и в сорок тебе интересно, что у женщин под платьем. И вот тебе семьдесят, ты уже одной ногой в могиле, но даже воздевая глаза к небу, ты все равно стремишься напоследок заглянуть кому-нибудь под юбку. Юбки могут становиться то длиннее, то короче, но принципиально ничего не меняется.

Джефф чувствовал себя так, словно произнес речь, в которой ясно и доходчиво изложил свое кредо. Может, так оно и было. Они еще немного посидели молча.

– Скоро пойдем? – сказала Лора.

– Хоть сейчас, – сказал Джефф.

– Тогда пошли.

Они оставили бутылки на ступеньках и двинулись прочь. Он обнял ее за плечи; ее рука обвила его талию. Они шагали по пустым переулкам, покинутым даже кошками, вдоль каналов и через маленькие площади, выжидательно провожавшие их глазами.

– Каковы наши шансы найти ваш отель? – спросила она.

– Не знаю, но стимул у нас определенно есть.

Они сверились с картой, уже порванной от небрежного складывания. Затем спросили дорогу у флегматичного мужчины, выгуливавшего собаку.

–  Sempre dritto! – отвечал он на все их вопросы. – Все время прямо!

Ярдов через сто двигаться «все время прямо» стало невозможно. Пришлось повернуть, и повернули они явно не туда. Дальше все пошло еще хуже. Тупики выскакивали как из-под земли. Мостов, по которым вроде можно было срезать путь, на месте не оказывалось. И все же через двадцать минут блужданий и возвращений по собственным следам они уперлись в отель. Ночной портье бесстрастно выдал им ключ.

В комнате было прохладно. Лора направилась прямиком в ванную. Белая дверь закрылась, за ней побежала вода. Джефф созерцал дверь, пока она не отворилась снова.

– Можно, я воспользуюсь этим? – Она показала маленькую зубную щетку из тех, что любезно предоставляются отелем.

– Конечно.

Дверь снова захлопнулась, и Джефф вновь уперся в нее взглядом.

Когда она наконец вышла, он проследовал внутрь и почистил зубы собственной щеткой. Потом открыл дверь. Она не лежала на кровати и даже не сидела на ней, а стояла у стола и листала книгу с тернеровской акварельной Венецией. Она закрыла книгу и положила ее на стол; он подошел к ней. Их поцелуй словно пришел из столетней дали, когда люди до самой брачной ночи не надеялись испытать ничего подобного. Именно эти первые мгновения поцелуя определили все, что было после. Он прикоснулся к ее лицу, ее волосы упали ему на руки, на лицо. Пока они целовались, он поднял ей платье до бедер. Ее руки оказались на его спине под рубашкой. Она чуть подалась назад, чтобы он поднял платье повыше, затем снова оперлась о стол. Взглянув вниз, он теперь мог видеть белое белье, которое раньше заметил лишь мельком. Его руки скользили по невероятной нежности ее ног, по внутренней стороне бедер. Он притронулся к хлопковой ткани меж ее ног, прижал сильнее. Она расстегнула его рубашку. Ее пальцы, двигаясь по лесенке ребер, посылали искры в его позвоночник. Он потянулся ей за спину, расстегнул молнию на платье и высвободил плечи. Потом расстегнул ее бюстгальтер и наклонился, чтобы поцеловать грудь. В одном из сосков было продето серебряное колечко. При виде его у Джеффа закипела кровь. Его руки уже были на ее стремительно твердеющих сосках, легонько играя с колечком. Он наклонился и взял ее сосок в рот; колечко громко стукнуло о зубы. Они снова поцеловались. Он оттянул ее трусики, и его пальцы скользнули внутрь нее. Затем он отступил назад и встал на колени, целуя ее живот. Его руки лежали на столе по обе стороны от нее. Он прошел языком вниз по ее животу и дальше, так что теперь он мог видеть ее и вдыхать ее запах. Она протянула руку вниз и отвела трусики в сторону. Он сидел неподвижно, глубоко вдыхая носом и выдыхая ртом. Ее касалось лишь его дыхание. Никто из них не двигался. Он запрокинул голову, и она соскользнула с края стола, чуть согнув ноги, почти касаясь его языка, придвигаясь все ближе… Она целовала его в губы вагиной, двигаясь с ним в такт. Он проник внутрь нее большим пальцем – внутрь и наружу и снова внутрь, – а затем и остальными. Она теснее прижалась к его лицу, затем стянула платье через голову и швырнула его на кровать. Он встал, и они снова поцеловались – ее запах остался на обоих их лицах. Она была нага, за исключением маленьких белых трусиков. Пока они медленно продвигались к кровати, она начала расстегивать его брюки и забралась внутрь. Он снял брюки и трусы; она наклонилась, чтобы избавиться от своих. В этот момент он разглядел под ее бедренной косточкой маленькую татуировку. Сперва он решил, что это акула, но нет, это, конечно, был дельфин, ликующе выпрыгивавший из зубчатых волн.

Теперь они оба, нагие, сидели на кровати. Волосы у нее внизу были густые, очень темные и мягкие, выщипанные в узкую полоску. Она целовала его живот, а он лизал ее все ниже и ниже, пока его лицо не оказалось меж ее ног, а ее губы не сомкнулись на его плоти. Левой рукой он раскрыл ее ноги и зарылся в нее лицом. В первый раз он увидел ее анус. Она еще глубже погрузила его член в рот, влажный, как вагина на его лице. Так они оставались, двигаясь в едином ритме, пока она не стала кончать, кончать ему на лицо, а его сперма не хлынула ей в рот.

Они расплели ноги и руки, кажется впервые осознав, что лежат, уткнувшись лицом в гениталии друг друга. Близость по природе своей непостоянна и неровна; у нее есть свои отставания и паузы. Кроме того, Джеффа слегка интересовал вопрос об этикете произошедшего. Можно ли это расценивать как секс? Лора, судя по всему, думала о том же.

– Итак, теперь ты собираешься заняться сексом?

– Ну, может быть, не совсем теперь, —задумчиво ответил Джефф.

Она улыбнулась и подарила ему поцелуй.

– Ты пахнешь вагиной.

– А ты – семенем.

– По идее, ты должен был сказать: «Твое лицо пахнет спермой, сука».

– В общем, да. Но, знаешь ли, у меня как раз сейчас прилив посткоитальной нежности.

– У меня тоже. Мне понравилось, как ты это делал.

– А мне – как это делала ты. И вот это мне тоже понравилось. – Он прикоснулся к колечку в ее соске.

Он сказал то, что хотел сказать, но подлинный смысл его слов заключался в том, что здесь так много всего, что может нравиться и даже больше.

Они лежали бок о бок, по очереди неуклюже пили воду из большой бутыли, купленной им накануне.

– Как удивительно все получается, правда? Встречаешь женщину, вы разговариваете, потом она разрешает сделать это с собой – ну, все то, что тебя в общем и целом влекло лет с тринадцати. И она даже не просто разрешаеттебе все это сделать – она еще и хочетэтого. И сама тоже хочет с тобой что-то сделать. Разве это не здорово?

– Почему ты мне все это говоришь? Именно мне?

– Мне нужно этим с кем-то поделиться. А тут есть только ты.

Она протянула ему воду и перевернулась на живот. Его глазам опять предстал дельфин, которого он мельком видел ранее. Пересчитав рукой все позвонки ее загорелой спины, он спросил:

– Когда ты сделала себе эту акулу?

– Идиот, это дельфин.

– Я же тебе говорил, что слабоват по визуальной части.

– Пять лет назад. В Сан-Франциско. Ты любишь дельфинов?

– В каком-то смысле я им завидую.

Он поставил воду на прикроватный столик, коснулся дельфина, а после погладил ее ноги и ягодицы. Его пальцы скользнули меж ее ног. Джефф вновь почувствовал прилив силы.

– Мы все еще говорим об этом?

– Возможно.

– И о чем же именно?

– Мы говорим о том, как это приятно, когда мои пальцы внутри тебя.

– Да, это действительно приятно, – сказала она. – Продолжай в том же духе.

Ее ноги приоткрылись чуть шире. Теперь он видел, чем там занимается его рука.

– В таком?

– Мммм… А презервативы у тебя есть?

– Да.

Она перевернулась на спину. Они поцеловались.

Утром они позавтракали – апельсиновый сок (отлично), кофе (превосходно), корнетти (вполне терпимо) – в том же кафе, где он был накануне. Они сидели в тени на блестящих серебристых стульях, оба в солнечных очках, и глядели на украшенную деревьями улицу с видом на канал Джудекка. И это было счастье. То самое счастье, которое до них уже испытывали многие и не только в Венеции – в других городах и в другие, подобные этому, утра. Глядя на ее длинные загорелые ноги, он чувствовал их гладкость под своими ладонями, под своими губами.

– Чем бы ты завтракала, будь ты дома? – спросил ее Джефф.

– Полный английский завтрак. Яичница с беконом, фасоль, черный пудинг.

– А ты знаешь, что это такое?

– Какая-то дрянь, жаренная в овечьей крови, или что-то вроде того?

– Скорее наоборот.

– На самом деле это был бы апельсиновый сок, кофе и круассаны.

– И все это есть в Лос-Анджелесе? Классный, должно быть, город.

– Апельсин наверняка бы был без кофеина.

Джефф листал газету, подтверждавшую то, что они – и вообще все – и так знали: сегодня будет еще жарче, чем вчера.

– Тут есть статья, – сказал он, глядя на нее поверх газетного листа, – о том, что мужчины биологически запрограммированы за завтраком читать газету. Что скажешь? Это может быть правдой?

Лора меж тем макала остаток корнетто в кофе, свободной рукой убирая за ухо непослушные волосы. Джефф сложил газету и бросил ее на стол – очень мужским, завтрачным жестом.

– А ты в хорошем настроении, – заметила она.

– Угадай с одной попытки почему.

– Потому что провел ночь не на вокзале?

Голуби в поисках крошек пикировали к ним на стол. Лора их отгоняла: зловредные птицы не только мешали, но и могли принести заразу. Она порылась в сумке – в той же самой сумке, в которой она рылась вчера, еще до того, как они переспали, – и в конце концов извлекла на свет распечатку своего расписания, исчерканную вдоль и поперек.

– Что у нас сегодня за день?

– Пятница.

– Бамс.

– Что такое?

– У меня сегодня ланч с боссом. А это значит, что мне пора. Нужно еще забежать в отель и переодеться.

– Переодеться? Во что-нибудь еще более феерическое?

– Не обязательно. Просто на этом, к сожалению, осталась пара пятен.

– Извини. Это ужасно бестактно с моей стороны.

– Ты прощен. Кроме того, мне нужно свежее белье. Гляди.

Она многозначительно опустила взгляд и чуть раздвинула ноги. Под платьем на ней ничего не было.

– Ужас, правда? Будучи в русле современной культуры, я понимаю, что после Шэрон Стоун [86]86
  Имеется в виду знаменитый эпизод из фильма Пола Верховена «Основной инстинкт».


[Закрыть]это смотрится пошло.

– Но мне все равно нравится, – возразил Джефф. – Только подумай, как много может измениться за десять часов! Вчера вечером ты обвиняла меня в том, что я пытаюсь заглянуть тебе под платье, а теперь сама мне предлагаешь это сделать.

– Это привилегия, а не право.

– Вчера ты сказала, что я тобою владею.

– Я сказала: «Понравится ли тебе?..»

За этим разговором Джефф выковыривал ложкой мед из своего корнетто.

– Медовая ловушка протекла, – сказал он, поднимая ложку.

– Что ты намерен с этим делать?

– Рискуя показаться вульгарным, я должен был бы это вылизать. Но я ненавижу мед. Поэтому я его ликвидировал.

Он положил измазанную медом ложку на тарелку.

– А ты? – сказала Лора. – Чем тебе сегодня нужно заняться?

– Переодеваться я не буду. Мне хорошо и в том, что есть на мне, мерси.

Еще один приступ непонятной застенчивости и даже скромности. Когда они одевались в отеле, он, несмотря на жару, напялил брюки вместо шорт.

– Мне сегодня нужно только в Арсенал. Может, встретимся там позже?

– Не знаю, когда я туда попаду. Возможно, к двум. Если не буду успевать, я позвоню.

– У меня нет телефона.

– У тебя нет телефона?

– Нет, но я могу сам тебе позвонить.

– У меня его тоже нет.

– Удивительное совпадение.

– А разве тебе по работе не нужен телефон?

– Возможно. А разве тебепо работе не нужен телефон?

– Определенно.

– Мы, наверное, последние два человека на земле без телефона. Отщепенцы.

– Не проблема. Если в два меня не будет у кассы Арсенала, значит, я не приду. В этом случае мы встретимся в четыре на мосту Академии.

– Отлично. Возьмем еще кофе?

Они заказали еще два капучино, два сока и два корнетти. Помимо птиц настойчивый интерес к их столику проявляла еще и оса, привлеченная, надо думать, медом. Мимо быстро прошла художница Фиона Баннер [87]87
  Фиона Баннер (Banner) (р. 1966) – английская художница, использующая в качестве выразительного средства текст.


[Закрыть]. Со своими иссиня-черными волосами и большущими очками, она выглядела так, словно прибыла сюда инкогнито и маскируется под Фиону Баннер. Джефф помахал ей, но она его не заметила.

Он мог бы просидеть тут целый день, всю жизнь. Но Лора сказала, что ей пора. Он заплатил по счету, и они поцеловались на прощание.

– Я устала, – сказала она.

– Я тоже.

– Жалко, что нельзя пойти прилечь.

– Что ж, я не занят…

Ее руки обвили его шею.

– Увидимся. В Арсенале в два.

– Или у Академии в четыре.

Он глядел, как она идет прочь легкой походкой. Ее волосы на солнце были цвета тени.

Испытывая острую радость от того, что не надо повторять вчерашний забег от кафе до отеля, Джефф решил отправиться в Арсенал пешком через Кампо Санто-Стефано и Сан-Марко. Сказать, что он шел пружинистым шагом, значит не сказать ничего. Он шагал по Венеции так, словно она принадлежала ему, словно была создана специально для него. О, жизнь! Полная скуки, раздражения, досадных неудобств и беспокойства, но в то же время совершенно фантастическая вещь. Что за поразительная, невероятная планета! Чрезвычайно жирная особа в белой майке как-то странно на него посмотрела. Должно быть, он опять шевелил губами, артикулируя свои мысли. Но кому какое дело, когда это такиемысли – мысли, помогающие на свой маленький манер делать мир отличным и счастливым местом.

На то, чтобы добраться до пьяцца Сан-Марко, такой пленительной на фотографиях или ранним утром и кишмя кишащей голубями днем, у него ушло довольно много времени. В юго-западном углу народу было особенно много. Особенно вокруг Джеффа. Слева на него кто-то просто откровенно навалился. Молодой парень – симпатичный, лет под двадцать, возможно, из Восточной Европы – изъяснялся на итальянском с таким диким акцентом, что Джефф в упор его не понимал. На нем были солнечные очки. Он еще раз навалился на Джеффа, продолжая болтать. Да что он такое несет? Понять было совершенно невозможно. Может, это был вообще не итальянский? Тут он почувствовал какой-то толчок с противоположной стороны, в районе правого бедра. Парень слева продолжал вещать на своем тарабарском языке, который мог быть совсем не итальянским. Что?.. Черт! Его же грабят! Джефф заорал: «Ladro!» [88]88
  Вор! ( ит.)


[Закрыть]– и завертелся в толпе, расчищая вокруг себя место. Все глаза обратились сперва на него, а потом на говоруна и на его сообщника, которые уже спешно удалялись с места происшествия. Джефф проверил карманы. Деньги, проездной на вапоретто, пресс-карточка… Все было на месте. Неудавшиеся карманники еще были в поле зрения; им было явно не по себе от устремленных на них осуждающих взглядов. Джефф вдруг возликовал. Его попытались ограбить и не смогли. Чувствуя себя непобедимым, он завопил на английском в сторону этих двух албанцев или, может, сербов.

– Какие же вы карманники? Да вы мочу из вагины своей матери украсть не сможете!

Стоило этим словам вылететь у него изо рта, как ощущение непобедимости сразу испарилось. Оскорбление могло оказаться настолько серьезным, что… вдруг эти дикари воспылают местью, и их честь потребует, чтобы они вернулись и закололи наглеца, осмелившегося оскорбить их мать? К счастью, с их английским они, похоже, не поняли, что он там кричит. Зато пожилой итальянец рядом с Джеффом, по-видимому, оказался ценителем бранной речи, так как он одобрительно похлопал его по плечу, восклицая: «Брависсимо! Брависсимо!»

Начинающие преступники, перепуганные и вконец сбитые с толку, явно страшась линчевания куда больше, чем Джефф – клановой мести, ускользнули восвояси – безвредные, нищие, пришлые и катастрофически малочисленные.

Неподалеку ошивались несколько высоких негров, торговавших поддельными сумками «Прада». По их флегматичной медлительности было не понять, на чьей стороне их симпатии. Возможно, они были солидарны с бедными славянскими братьями, на которых мог обратиться слепой гнев толпы. Или же, напротив, радовались шансу подчеркнуть – пусть даже и пассивно – свою относительную законопослушность в том смысле, что продавать из-под полы бездарные кожаные фальшивки, быть может, и не очень законно, но сами они в целом честные торговцы, стартующие в деле, которое однажды может превратиться в благородный розничный бизнес.

Тем временем Джефф вышел на Рива-Дельи-Скьявони, или на набережную, как он тут же пляжно ее про себя окрестил. Она была забита туристами и предназначенными для них киосками, но уже через сотню ярдов стала приятно пустынной. Вид на море или на канал – Джефф не был уверен, где тут одно переходит в другое, – заслоняли огромные яхты: «Экстазея», «Нептун» и «Морской бриз». Последнее название особенно подчеркивало полное его отсутствие в природе. Город безропотно пекся в безветренном зное.

Наряду с национальными павильонами в Джардини, Арсенал был еще одним ключевым объектом биеннале. Здесь выставлялись работы художников со всего света, отобранные директором биеннале и объединенные – по идее – той или иной темой. То, что эту тему из явно случайного подбора экспозиции невозможно было вычленить, отнюдь не умаляло впечатления – по крайней мере, для Джеффа. Здесь было на что посмотреть: живопись, инсталляции, фотография, видео, скульптура (или что-то в этом роде), и даже, что удивительно, отдельные рисунки. Джефф прогулялся по всем залам, вбирая в себя все подряд – несмотря на то что внутрь, по большей части, ничего не проникало. Он смотрел на закольцованное видео ребенка, играющего в руинах разбомбленного города (Белграда, как оказалось), целых пять минут, пока понял, что тот пинает не футбольный мяч, а человеческий череп.

Еще через пару минут он углядел боковым зрением снимки загорелой обнаженной плоти. Порнуха! – тут же услужливо подсказал мозг. Современное искусство замечательно хотя бы потому, что грань между ним и всеми теми вещами, которые обычно помечают надписями «Только для взрослых», «Сексуально откровенные сцены» и грифом XXX, становится все более зыбкой. Однако на поверку это оказалось полной противоположностью порнухи. То были полноцветные снимки женщины, занятой произведением на свет новой жизни. Море крови, весьма кишкообразная пуповина и, наконец, перепачканный и скрюченный крошка-инопланетянин. Уф! Вообще на такое следует наложить вето. Эти изображения были совершенно безнравственными. Они могли навек отбить охоту к сексу. Да и не только к сексу. Они могли навек отбить охоту жить.

Стоит ли говорить, что эти снимки – как и вообще все выставленные здесь фотографии – были размером с «Плот „Медузы“» [89]89
  Имеется в виду картина французского живописца-романтика Теодора Жерико (1791–1824), на которой изображены последствия крушения фрегата «Медуза». Размер картины – 491 на 716 см.


[Закрыть]. Ну и пусть это всего лишь снимки парня, онанирующего в кожаном кресле в Цюрихе; или недоеденный магазинный сэндвич с яйцом и салатом, брошенный на автобусной остановке в Стокгольме; или бабушка художника, уныло толкающая тележку по рядам дешевого супермаркета в Барнсли. Увеличь их до исполинских размеров, и они будут выглядеть – да, если честно, полной хренью, но при этом, как ни странно, искусством.

Как и в Джардини, здесь тоже встречались, обменивались приветствиями, сравнивали впечатления – кто где успел побывать с утра, кто после чего проснулся. Никогда не склонный к амурным откровениям, Джефф ничего сейчас так не хотел, как кричать во все горло о своей победе и хвастаться своими похождениями, но каким-то чудом он сумел сдержаться. Все, кого он встречал, пребывали в состоянии еще более глубокого, чем день назад, похмелья, а некоторые уже успели понабрать бесплатных каталогов, сумок и футболок. Самые предприимчивые даже разжились бесплатными бутылками «Асахи» [90]90
  «Asahi» – марка японского пива.


[Закрыть], которое раздавали в стратегически расположенных точках экспозиции прямо из набитых льдом чанов.