Текст книги "Нежная буря"

Автор книги: Джайлс Блант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Вот что вам нужно знать о Совэ, – рассказывал ему сержант Дюшарм. – Через несколько месяцев после Октябрьского кризиса, а если быть точным – 13 июля 1973 года, в половине четвертого ночи, жителей Вестмаунта разбудил громкий взрыв. Бомбу бросили рядом с домом некоего Джозефа П. Фельштейна, основателя сети супермаркетов «Фельштейн». На всей улице вылетели стекла.

Террориста отвезли в больницу, в хирургическое отделение. Сначала казалось, что он не выживет, но монреальская медицина творит чудеса. Ему своротило челюсть, оторвало несколько пальцев и выбило левый глаз, но он остался жив. К сожалению, он никому не сказал, как его зовут.

Однако монреальская полиция вскоре это выяснила. Машина, на которой приехал террорист, была прокатная, и в конце концов они вышли на капрала Робера Совэ из Объединенного антитеррористического отряда. Помните, лошадников прижала комиссия Кибла?[12]12
  Комиссия Кибла была создана в 1977 году по инициативе Партии Квебека для расследования действий полиции провинции Квебек в ходе Октябрьского кризиса 1970 г.


[Закрыть] Мы сожгли амбар, где члены ФОК собирались на свои сходки, мы устраивали налеты на конторы Рене Левеска, чтобы изъять списки адресов, по которым они рассылали почту, мы незаконно прослушивали телефонные переговоры. «Вы очень нехорошо себя вели», – порицала нас комиссия Кибла.

– Я помню, – ответил Кардинал. – Это несколько месяцев было в новостях, каждый вечер.

– Все случилось из-за капрала Робера Совэ. Если бы не он, в нашей стране до сих пор отвечала бы за безопасность Конная полиция, а Канадская служба безопасности и разведки никогда бы не возникла. Несколько недель Совэ молчал. Монреальские полицейские навесили на него все мыслимые обвинения, но он все равно отказывался сотрудничать со следствием.

Судье такое его поведение не понравилось. Совэ признали виновным по всем пунктам и дали ему двенадцать лет. Двенадцать лет – за то, что он сам покалечился при взрыве бомбы и за то, что взрывом выбило несколько окон. Тут у Совэ прорезался голос.

«Двенадцать лет, – возгласил он. – Двенадцать лет – а ведь никто, кроме меня, при взрыве не пострадал. Когда я служил в антитеррористическом отряде, я делал кое-что похуже. Да, кое-что гораздо хуже». И началось. Это было как снежный ком. В конце концов после всех слушаний и комиссий создали Канадскую разведслужбу. Многие хорошие люди потеряли работу. Например, Алан Масгрейв.

– Отец Малькольма Масгрейва? – уточнила Делорм.

– Алана выгнали. Он и раньше пил, а тут стал пить еще больше. И через полгода застрелился. Меня это потрясло.

– Господи, – сказал Кардинал. – Неудивительно, что Малькольм Масгрейв терпеть не может разведслужбу.

– Есть много причин быть ими недовольным, но эта – вполне убедительная.

– Я все-таки не понимаю, – признался Кардинал, – зачем Совэ хотел взорвать этого владельца магазинов?

– Никто не знает. Этот сукин сын ведь отказался помогать следствию. Считают, что он подрядился выполнить работенку для мафии. Семейство Котрони контролировало конкурирующую сеть продовольственных магазинов – и вот они решили таким образом послать предупреждение сопернику. А Совэ был, так сказать, посланцем.

– Какие резкие перемены в карьере, – заметила Делорм. – От работы в Конной полиции до работы на мафию. Как такое могло случиться?

– Об этом лучше спросить самого мистера Совэ.

Связь Совэ с мафией заставила Кардинала задуматься, не тянется ли отсюда нить к Леону Петруччи. Но он не мог себе представить, чтобы мелкий мафиозо, чья сфера интересов не простиралась дальше сети автоматов, продающих в Алгонкин-Бей газированную воду, вдруг заказал убийства американца и врача. Тем не менее Кардинал решил пока не вычеркивать эту версию.

Он свернул с автострады и несколько километров ехал по проселочной дороге мимо ферм все более удручающего вида. Затем показался криво повешенный указатель с надписью «Сегинвилль», но оказалось, что это не город, а просто развилка дорог. Мелкий дождь моросил над пустынными полями. Чтобы добраться до жилища Совэ, пришлось проехать еще три километра по неровной и, очевидно, распаханной дороге, зигзагами идущей на север.

Сам дом был почти не виден за березами, окруженными густым подлеском. С дороги казалось, что это двухэтажное строение, но когда Кардинал свернул на отвратительную подъездную аллею, обнаружилось, что половина верхнего этажа давно обвалилась. Летом это, наверное, выглядело еще непригляднее, зимой же резкие очертания полуразрушенных стен были смягчены снежными шапками.

Потрепанный пикап стоял перед остовом сарая, единственная целая стена которого представляла собой ржавый рекламный щит, призывавший пить Лорентидский эль. Позади него приткнулась лодка, над сугробами поднимались ее нос и корма. Обычно такую лодку не увидишь на подъездной алее или на заднем дворе: это было не транспортное средство для отдыха и развлечений, а настоящее буксирное судно, которому было не меньше семидесяти лет, но, невзирая на столь почтенный возраст, нос его все равно был упрямо задран в небеса, словно лодка и сейчас рассекала волны невидимой реки. Но Кардинал не сел бы в лодку с такими швами даже на суше, что уж говорить о реке Святого Лаврентия.

Робер Совэ вышел из дома и оказался на аллее, прежде чем Кардинал успел выйти из машины. На уровне живота бывший капрал держал дробовик двенадцатого калибра. Даже с такого расстояния было видно, что левая половина лица у него изрыта вмятинами, как и его дом. Один глаз скосился на Кардинала, а другой, стеклянный, сохранял невозмутимое спокойствие. Бороды у него не было, но по его лицу ясно читалось, что бритвой он не пользовался много дней. Он произнес всего одно слово – скорее как вызов, а не как приветствие:

– Бонжур.

– Извините, – сказал Кардинал на том же языке. – Я не очень хорошо знаю французский. Вы говорите по-английски?

Бывший капрал не ответил. Кардинал пожалел, что рядом нет Делорм. Он попробовал продолжить по-английски:

– Вы не могли бы на минутку убрать эту штуку?

Но ружье по-прежнему целилось ему в живот.

Кардинал снова перешел на французский, хотя это давалось ему с трудом.

– Послушайте. Я здесь не для того, чтобы делать вам плохо. Я полицейский из провинции Онтарио, я расследую… – Он забыл, как будет «преступление», и решил сказать «случай». – Расследую случай, который произошел в Онтарио. Мой французский просто творит чудеса.

– Конная полиция? – Акцент был чудовищный, но все-таки это были английские слова.

– Город Алгонкин-Бей. Местная полиция, – ответил Кардинал, стараясь держать руки подальше от тела. – Хотите посмотреть на мой значок? Но тогда мне придется залезть в задний карман.

– Очень медленно.

Кардинал полез в карман, извлек полицейский жетон и, вытянув руку, показал его капралу. Совэ сделал два шага вперед, разглядывая значок единственным глазом.

– И что от меня хочет коп из Онтарио? – Левая половина рта оставалась неподвижной. Голос, казалось, заржавел от долгого неупотребления – хотя, может быть, этот человек просто долго не пользовался английским.

– Я разбираю дело одного убитого американца – бывшего сотрудника ЦРУ Майлза Шекли. Тридцать лет назад он был в Квебеке. В семидесятом году, если быть точным. Он вел активную деятельность во время Октябрьского кризиса, и мы думаем, что его убийство имеет к этому отношение. Кроме того, мы знаем, что недавно он выходил на связь с вами.

– И что дальше? Бывший сотрудник ЦРУ звонит бывшему сотруднику Конной полиции. Ничего незаконного.

– Мне нужно знать, что он хотел. Может быть, нам на несколько минут уйти с холода, мистер Совэ? – Кардинал зябко потер руки. – Я не привык к квебекской зиме, тут очень сыро.

– Но не холодно. – Совэ не сдвинулся с места.

– Вы работали в Антитеррористическом отряде. Вместе с Шекли.

– Я работал со многими людьми из ЦРУ. Как только похитили Готорна, они повылезали из всех щелей. В одной только нашей штаб-квартире их было не то тридцать, не то сорок человек.

– Какие функции выполнял мистер Шекли в отряде?

– Не помню.

– Вспомните. У вас есть время.

– Мне для этого не нужно время. – Совэ повернулся к нему спиной и зашагал к своему полуразрушенному дому.

– Мистер Совэ, подождите. Мне нужна ваша помощь.

Совэ даже не обернулся.

– Неужели вы не помните, как это бывает? Когда по горло увязаешь в расследовании, а оно все никак не сдвинется с мертвой точки? Мне нужна хоть одна зацепка, чтобы добиться какого-то продвижения.

Совэ с видимым трудом повернулся и, снова глядя ему в лицо, проговорил:

– Я общался со всеми комиссиями. Я рассказал им все, что знал. И все равно я провел двенадцать лет жизни в тюрьме. Я, бывший сотрудник Конной полиции. Как там со мной обращались, можете себе представить? Думаете, после этого у меня осталась хоть какая-то симпатия к органам правопорядка?

– Я не имею никакого отношения к тем, кто вас посадил в тюрьму. Я просто расследую преступление в маленьком городке в Онтарио.

Совэ втащился на разбитые ступени крыльца. Когда он изогнулся, открывая дверь, зубы у него блеснули: возможно, всему виной было его обезображенное лицо, возможно, это просто кожа так натянулась над протезом челюсти, но Кардиналу показалось, что бывший капрал смеется.

20

– Бернар Теру, – сказал сержант Дюшарм. – Второй номер, по которому звонил Шекли, принадлежит Бернару Теру. В семидесятом году ему было девятнадцать. Входил в группу «Шенье» и, как и Даниэль Лемойн, отбыл двенадцать лет за похищение Рауля Дюкетта. Женат на Франсуазе Котрель, тоже имеющей отношение к ФОК, но скорее она была просто сочувствующей, нежели настоящим террористом. Ей не предъявляли никаких обвинений. Оба они иногда оказывали содействие некоей Симоне Руо, но о Симоне мы поговорим позже. Насколько мне известно, Бернар и Франсуаза Теру больше не имеют никакого отношения ни к терроризму, ни вообще к преступной деятельности. Но, так или иначе, это их телефон, и вы вправе задаться вопросом, почему ваш американец позвонил им за три недели до того, как его нашли мертвым.

Да, мы вправе задаться таким вопросом, говорила себе Делорм полчаса спустя, пытаясь проехать по центру Монреаля, не попав при этом в классическую «аварию с участием нескольких автомобилей». Дождь был не очень сильный, но тем не менее он очевидным образом сеял недоумение и смущение среди местных водителей.

Остановившись на ближайшем светофоре, она позвонила Желаги.

– Что там с доктором Шокеттом? Что он говорит насчет того, где он был в понедельник вечером?

– Этот тип мог бы преподавать курс алиби, – съязвил Желаги. – Мало того, что у него есть три свидетеля, которые играли с ним в бридж, так еще и все три – совершенно кристальные люди. Один – директор больницы Онтарио, другой – попечитель школьного совета, а третий руководит местным центром помощи детям. Просто какой-то совет директоров.

– Ты говорил со всеми по отдельности?

– Да, со всеми по отдельности. Они были такие вежливые. Хотел бы я, чтобы у моих друзей были такие же манеры.

– Это вряд ли. Все твои друзья – копы.

Не успела Делорм убрать телефон, как он зазвонил. Это был Малькольм Масгрейв.

– Ну что, теперь вы перестали донимать моих коллег, детектив Делорм? Или вы хотите допросить вообще всех, кто служил и служит в Конной полиции?

– Не сердитесь на меня за Симмонса. Вы же понимаете, я должна была его проверить.

– Не говорите, я сам догадаюсь. Выяснилось, что он никого не похищал и не убивал, так? Видите ли, я стараюсь по возможности не брать в свою группу похитителей людей и убийц.

– Крейг Симмонс перестал быть подозреваемым по этому делу, – сформулировала Делорм. – Вот и все.

– И мы никому не скажем о том, как мы вторгаемся в частную жизнь сотрудника Королевской конной полиции, ведь так?

– Не совсем понимаю, о чем вы.

Прямо перед ней вылетел черный «сааб», совершая запрещенный левый поворот; при этом водитель имел наглость даже обругать ее. У нее возникло сильное желание приказать ему прижаться к обочине, хотя на Монреаль ее полномочия не распространялись.

– Думаю, вы отлично понимаете, о чем я, – ответил Масгрейв. – На свете нет ни одного сотрудника полиции, который хотел бы обнародовать детали своей личной жизни, будь то вы, ваш партнер или Крейг Симмонс. Для этого надо быть святым, что большая редкость.

– То есть вы знаете? Я имею в виду – о том, что капрал…

– Остановимся на этом, Делорм. Я знаю все, что мне нужно знать, о моих парнях. И о женщинах, которые со мной работают, если уж на то пошло. Я просто подчеркиваю, что у нас с вами в этом есть взаимопонимание. По крайней мере, надеюсь, что оно есть. Что, я должен сказать что-то еще?

– Нет, – ответила Делорм. – Как всегда, вы очень ясно выразились.

– Наслаждайтесь Монреалем, – пожелал ей Масгрейв. – Приятный город.

Теру жил на улице Сен-Юбер в районе Виллерэй, почти в самом центре Монреаля. В этих местах обитали в основном франкоканадцы, но Делорм заметила еще и итальянские, португальские и арабские вывески. Среди пешеходов, судя по всему, преобладали студенты и представители рабочего класса. Старые пыльные магазины тканей чередовались с недавно выстроенными бутиками и крошечными кафе.

Делорм припарковала машину Конной полиции, замаскированную под обычную, у галантерейной лавки. Дом номер 7540, который она искала, располагался на полквартала южнее, среди выводка маленьких квадратных строений, расставленных в ряд, словно для защиты, перед греческим православным храмом. Она позвонила в дверь, рядом с которой висели две таблички: «Теру» и «Бо-Солей». Пока она ждала, опять начался дождь.

Дверь открыла полная женщина средних лет, ее лицо обрамляли черные вьющиеся волосы.

– Oui?[13]13
  Да? (фр.)


[Закрыть]

– Мадам Теру?

– Oui?

Делорм по-французски объяснила, что она работает в полиции Северного Онтарио и надеется, что мадам Теру сможет помочь ей в одном расследовании. Из дома доносились крики и болтовня детей. Кто-то с кем-то столкнулся, и началась яростная перепалка.

– Извините, – сказала женщина. – Муж не общается с полицией.

Небольшой подвижный человек с темными глазами и темными волосами, в которых пробивалась седина, возник за спиной женщины. Он надевал пальто.

– Убирайтесь, – бросил он. – Вы слышали, что сказала моя жена.

– Никто за вами не охотится, – заверила его Делорм. – Мне просто нужна кое-какая информация.

– «Кое-какая информация»? Только-то? – Мужчина протиснулся мимо нее и сбежал по ступенькам. – Из-за информации убивают.

Он прыгнул в свой пикап и укатил.

– Извините, – пробормотала женщина. – Но я же вам говорила…

– Да-да, – подтвердила Делорм. – Можно мне от вас позвонить, чтобы вызвать такси? Машину забрал мой коллега.

Женщина открыла дверь шире. Делорм вошла в холл, где стояло пианино и десяток маленьких пластмассовых стульев. Справа, за застекленными створчатыми дверями, молодая женщина в обтягивающих джинсах водила хоровод с группой дошкольников.

– Телефон в кухне. Вот сюда.

Делорм набрала номер и тут же разъединилась. Потом сказала в трубку:

– Через какое время? И это самое раннее? Да, я понимаю, что дождь… Хорошо. Спасибо.

Миссис Теру поставила на поднос яблочный сок, положила туда же бисквиты из арроута[14]14
  Арроут – мука из подземных побегов или корневищ маранты и некоторых других растений.


[Закрыть] и понесла все это в смежную с кухней столовую. Стены во всех комнатах были увешаны детскими рисунками. На некоторых были восторженные надписи: «Je l'aime, Francoise!»,[15]15
  Франсуаза, я тебя люблю! (фр.)


[Закрыть] «Ma deuxieme mere»[16]16
  Моя вторая мама (фр.)


[Закрыть] и прочее в том же духе, с неизбежными ошибками в правописании. На весь дом пахло супом и чем-то печеным. Трудно было себе представить, что здесь живет террорист, пусть даже бывший.

– Боюсь, такси будет только через полчаса, – сообщила Делорм.

– В дождь у нас всегда так. Хотите кофе?

– Нет-нет, ничего, спасибо. Не обращайте на меня внимания.

– Я не могу не обращать на вас внимания, ведь вы в моем доме. Выпейте кофе.

– Спасибо. Вы очень любезны.

Наливая кофе, добавляя в него молоко, Франсуаза Теру являла собой образец домашней хозяйки – дородная, представительная, журналисты берут у таких интервью, когда им нужно «мнение матерей» по поводу деятельности местного школьного совета. Кофе был темный, ароматный, без малейшего привкуса горечи. Делорм казалось, что кофеин буквально пронизал ее светом.

– Когда было бы удобнее приехать к вам еще раз? – спросила она. – Простите, но мне очень важно поговорить с вашим мужем.

– Пожалуйста, не приезжайте больше. – Лицо женщины помрачнело. – Бернар вот уже больше тридцати лет не связан ни с чем преступным.

– Я знаю. Мы как раз и хотим поговорить с ним о том, что происходило тридцать лет назад. ФОК, Октябрьский кризис.

– Вам нельзя сюда приезжать. Бернар впадает в бешенство, когда рядом появляется полиция: она ему напоминает о прошлом, а он хочет забыть. Может быть, я могла бы вам помочь. Вы, наверное, знаете, я тоже была членом ФОК.

– Но вам не предъявляли никаких обвинений.

– Да. Потому что Бернар не подпускал меня ни к каким активным действиям.

– Не могли бы вы попробовать опознать людей на этих фотографиях? – Делорм показала ей фото Майлза Шекли с его поддельных водительских прав и снимок из личного дела, добытый Масгрейвом. – Узнаете этого человека?

– Нет. Незнакомое лицо. Кто это?

– Мы к нему попозже еще вернемся. Кто вот эти люди?

Миссис Теру взяла у Делорм групповой портрет.

– Какие они тут молодые! Да они и правда были тогда молодые! Впереди – Бернар, ему тогда было лет девятнадцать. Боже, кожа да кости… Слева – Даниэль Лемойн. Девушку не знаю. А с краю – бог ты мой, это же Ив Гренель.

– Ив Гренель?

Миссис Теру зажала себе рот.

– Кто такой Ив Гренель?

– Это не он. Я, должно быть, ошиблась.

– Но вы уверенно сказали, что это Ив Гренель. Почему вы не можете мне о нем рассказать?

– Не могу – и все. Извините. Я больше ничем не могу вам помочь.

– Нет, еще я должна спросить вас вот об этом человеке. – Делорм показала снимок Шекли семидесятого года. – Вам что-нибудь говорит такое имя – Майлз Шекли?

– Нет. И я не знаю, кто этот человек на фотографии.

– Перед тем как отвечать, учтите две вещи, миссис Теру. Во-первых, этот человек меньше месяца назад звонил вам домой. Во-вторых, его убили.

Некоторое время миссис Теру вздыхала, глядя в потолок. Потом встала и пошла в соседнюю комнату, захватив с собой чашки и тарелочки с печеньем. Слышно было, как дети просят ее остаться и порисовать с ними. Она вернулась в кухню и тяжело опустила поднос на стол.

– Бернар никогда никого не убивал, – произнесла она наконец. – Он не имеет отношения ни к каким убийствам.

– Простите, но вашего мужа признали виновным в смерти Рауля Дюкетта. И он сам в этом сознался.

– Он сознался в похищении человека, не в убийстве. И его признание суд не рассматривал.

– Миссис Теру, человек, который был замешан в Октябрьском кризисе, месяц назад позвонил по вашему домашнему номеру. Теперь этот человек мертв. Ваш муж много лет назад стал соучастником убийства. Не исключено, что он причастен и к этому преступлению.

– Я вам повторяю, мой муж никогда никого не убивал. Зафиксируйте это у себя. Запишите себе в блокнот, вбейте в компьютер, высеките где-нибудь чтобы вам было легче запомнить, потому что это святая правда: мой муж никого не убивал.

– Вы сейчас имеете в виду Рауля Дюкетта?

Миссис Теру глубоко вздохнула и опустилась в кресло:

– Да. Я имею в виду Рауля Дюкетта.

– Судмедэксперты установили, что его задушили. Ваш муж признался, что он держал Дюкетта, пока Даниэль Лемойн его душил.

– У вас есть фотография Бернара. Ему было девятнадцать лет. Он весил пятьдесят пять кило. А вы знаете, какой громадиной был Дюкетт? Рост почти сто девяносто, вес – восемьдесят пять. Бывший футболист. Мой муж не смог бы с ним справиться.

– Миссис Теру, у министра были связаны руки. Его держали в плену неделю.

На кухню зашел мальчик, держа перед собой рисунок, словно приношение.

– Франсуаза, я тебе нарисовал картинку.

– Какая прелесть, Мишель. – Миссис Теру наклонилась, чтобы поближе рассмотреть голубые акварельные пятна. – А кого ты тут нарисовал?

– Это мой папа. Он полицейский.

– Тогда покажи это детективу Делорм, она тоже работает в полиции.

Мальчик поглядел на нее, в глазах у него застыло недоумение.

– Вы из полиции?

– Да. Я тоже работаю в полиции.

– Наверное, он никогда раньше не видел женщин-полицейских. Ну что, Мишель, покажешь детективу свой замечательный рисунок?

Мальчик крутанулся к Делорм и показал ей картинку, криво держа листок. На листке были две голубые загогулины и черная клякса.

– Очень хорошо, – похвалила Делорм. – Прекрасный полицейский.

Уже забыв про рисунок, мальчик снова повернулся к миссис Теру:

– Франсуаза, а теперь ты нам почитаешь?

– Попозже, Мишель. – Она встала, чтобы закрыть за ним дверь, потом предложила Делорм еще кофе (та отказалась), налила себе еще одну чашку и снова уселась за стол, медленно помешивая напиток.

– Я не хочу, чтобы вы опять сюда приходили, – наконец проговорила она. – Нам слишком дорогой ценой досталось это спокойствие, и оно очень хрупкое. Некоторые воспоминания – как землетрясение. Поэтому я расскажу вам все прямо сейчас, чтобы вы не досаждали мужу. И больше не возвращайтесь.

– Я пока не знаю, что вы мне собираетесь рассказать. Я не могу ничего обещать.

– Если бы вы пообещали, я бы все равно не поверила. Но я вам расскажу, что действительно произошло много лет назад, и после этого вам больше не придется сюда возвращаться. Если же вы все-таки вернетесь, я больше не скажу ни слова. Никто не знает, как все было на самом деле. Такое ощущение, что у полиции уже была готовая версия, еще до того, как они хоть кого-то арестовали. Но выслушайте меня, я расскажу вам правду.

Прежде всего вы должны уяснить себе, что все мы, все члены ФОК, стояли друг за друга горой, сохраняли абсолютную, нерушимую верность друг другу. Бернар и Даниэль – особенно. Они познакомились на демонстрации. Мы тогда все время ходили на демонстрации. И вот на одной из них, кажется, в поддержку рабочих завода «Севен-ап», а может быть, в защиту таксистов, – в общем, Бернара саданул дубинкой по голове какой-то мерзавец-коп, и у него пошла кровь. Извините…

– Ничего. Я не испытываю особой симпатии к копам, которые избивают людей.

– В общем, его затащили в машину, и он лежал там, истекая кровью. Даниэль Лемойн порвал на бинты свою собственную рубашку.

– Товарищи по оружию, – пробормотала Делорм.

– Товарищи по оружию. Именно так. И после этого они стали неразлей вода. – Она подняла два сплетенных пальца. – Неразлучные друзья. Но не проходило дня, чтобы я не пожалела об их знакомстве. Не знаю насчет Лемойна: судя по всему, на него мало влияло окружение, – но я уверена, что Бернар никогда бы никого не похитил, если бы не Лемойн. Бернар любил коллективные действия, он любил поднимать массы. Для индивидуальных операций он не годился. Но это похищение стало у них с Лемойном общей навязчивой идеей.

– И эту навязчивую идею разделял с ними Ив Гренель? Почему его имя так нигде и не всплыло?

– Ива Гренеля никогда не арестовывали, никогда ни в чем не обвиняли. – Что-то в поведении женщины вдруг переменилось. Она посмотрела на свои руки, словно держала перед собой хрупкий экран, на котором разворачивались события прошлого. – Это входило в соглашение.

– В какое соглашение?

– Между членами группы. Это же своего рода братство. У них был уговор, что если полиция их поймает, но кому-то удастся сбежать, то его не выдаст никто из товарищей. Никто не скажет о нем ни копам, ни журналистам. Никому. Словно этот человек вообще никогда не существовал.

Так и вышло с Ивом Гренелем. Он не попался вместе с остальными. В тот день, когда убили Рауля Дюкетта, он словно бы исчез с лица земли. С тех пор никто о нем ничего не слышал. Возможно, он сбежал во Францию – так поступили многие из наших, когда их прижала полиция. Многие потом вернулись. Но Гренеля больше никто не видел.

– Как его завербовали в ФОК? Он был другом вашего мужа? Или другом Лемойна?

– Наверное, другом Лемойна, Бернар с ним сначала не был знаком. Думаю, его познакомила с Лемойном за год-два до событий Симона Руо. Вот с кем бы вам потолковать, если вам интересно побольше узнать про вербовку в ФОК. Она была красавица. Можно было просто развесить везде плакаты с ее лицом – и численность ФОК утроилась бы за одну ночь. Она привела к нам много молодых людей. Она доказала, что у революции прелестное личико и очаровательный ротик. Ну и, конечно, она трахалась со всеми, кого встречала.

– Я где-то слышала это имя. Вы с ней близко общались?

– У нас были дружеские отношения. Правда, мы мало ее видели, потому что конспирация требовала пореже встречаться. Но она была та еще штучка. Девица с железным характером. – Миссис Теру покачала головой, вспоминая. – Пила она только шампанское, причем французское, «Вдову Клико». А курила только «Житан». Ненавижу их, они вонючие, как сигары. В общем, если захотите перемолвиться с Симоной, привезите ей бутылочку «Вдовы Клико», и она вам все выложит.

– Но Симона Руо входила в «Освобождение», группу, которая похитила Готорна, верно? Значит, Руо вряд ли могла пересекаться с Гренелем.

– Как видите, могла. Гренель был связным между группами. Он так и сновал туда-сюда. Говорун, постоянно фонтанировал идеями, постоянно хотел активных действий, постоянно стремился к какому-то движению вперед. Бернар и даже Лемойн выглядели по сравнению с ним… более рассудительными, что ли.

– И как же Гренелю удалось избежать ареста?

– Отчасти благодаря моему мужу. Бернар – плотник, как и его отец. Перед тем как похитить Дюкетта, они подготовили себе запасное убежище – домик на южном берегу. Бернар сделал внутри шкафа потайную каморку, чтобы в случае чего там отсидеться. Конечно, теперь это выглядит довольно жалко и смешно, но вы же понимаете, они не собирались никого убивать, а поэтому толком не продумали побег.

– В их заявлениях говорилось совсем другое. Они с первого же дня угрожали казнить Дюкетта.

– Они просто вели переговоры. Заложник служил ставкой в игре. Вы не верите мне, но поймите, прошло тридцать лет, мне незачем лгать. Их ошеломила реакция властей: ограничение гражданских свобод, введение военного положения… Никто не мог этого предвидеть. Бернар с Даниэлем просто считали, что, захватив заложника, они смогут добиться освобождения одного-двух политзаключенных. Никто не ожидал, что правительство позволит заложникам погибнуть. Бернар думал, что в худшем случае ему и Даниэлю придется перебираться на Кубу, в Алжир или еще в какое-нибудь такое место.

– А вы бы поехали на Кубу вместе с мужем?

– Да, конечно. Или в Алжир. Куда угодно. – Миссис Теру пожала плечами. – Я была совсем молодая.

– И вы не верили, что они могут кого-то убить, даже после того, как они похитили министра Дюкетта?

– Нет. Мне никогда не приходила в голову такая мысль. Никогда. – Она встала и подошла к окну. Делорм показалось, что она просто ищет повод отвернуться. – Такси что-то опаздывает.

– Да. Если не приедет через несколько минут, я позвоню еще раз.

Дверь открылась, и в кухню вошла девочка, на лице ее читалась неописуемая трагедия.

– Саша залил краской мою картинку.

– Как жалко, Моника. – Миссис Теру, наклонившись, положила руку девочке на плечо. – Но он, наверное, не нарочно.

– Нарочно! Саша плохой!

– Вернись обратно и поговори об этом с Габриэль. И потом, ты же всегда можешь нарисовать другую картинку.

– Не хочу другую!

– Поговори с Габриэль.

Миссис Теру придержала ей дверь. Из соседней комнаты донесся взрыв детских воплей. Потом она снова уселась напротив Делорм и помешивала свой кофе так долго, что Делорм уже стала опасаться, не испарится ли из чашки вся жидкость.

– Мне и в голову прийти не могло, что Бернар может быть замешан в убийстве. Я хорошо знаю своего мужа. И тогда я его знала не хуже. Взрывать памятники – пожалуйста. Нападать на учреждения – пожалуйста. Но ночью, когда никого вокруг нет, и после предупреждения. А вот хладнокровно кого-то убивать… Нет. Это на него не похоже. – Она, нахмурившись, потерла лоб, словно хотела стереть какие-то воспоминания.

Через четыре-пять дней давление стало просто невыносимым. Повсюду армия и полиция. А эти трое решают, как поступить. Говорун Гренель всей душой за то, чтобы убить Дюкетта, но Бернару и Лемойну требуется время на раздумья. Они отправляются домой к одному из сочувствующих, чтобы обсудить план действий, а Гренеля оставляют караулить министра. После долгих споров они приходят к выводу, что убийство заложника ничего не даст. Везде военные, правительство отказывается вести переговоры, операция, похоже, провалилась, представляете себе ситуацию? И они решают не убивать Рауля Дюкетта.

Они возвращаются, чтобы сообщить об этом Гренелю. Они находят его на кухне. Он глядит в окно, не говоря ни слова, что необычно для этого болтуна. Бернар мне рассказывал: «Он сидел и молча пялился в окно, словно его стукнули по башке молотком».

Они рассказывают ему, что решили не убивать Дюкетта. Излагают ему все доводы, все «за» и «против». Говорят ему, что это было трудное решение, но, как они считают, единственно правильное. И все это время Гренель молчит. Не произносит ни слова. Он просто сидит и смотрит в окно.

Наконец он поворачивается к ним и окидывает их взглядом, разочарованно качая головой.

«Что такое? – удивляются они. – В чем дело? Если ты не согласен, скажи. Нечего пялиться, как осел».

«Вы опоздали», – отвечает он им.

«Опоздали? Что значит опоздали?»

«Я его убил», – говорит Гренель – и ударяется в слезы. Здоровенный парень, мистер Активное Действие, ревет как ребенок. Бернар с Лемойном кидаются в соседнюю комнату и видят, что Гренель сказал правду. Дюкетт кучей лежит у окна – дыхания нет, пульса нет, на шее эти жуткие синяки. Окно разбито, в комнате беспорядок, словно здесь дрались.

Они идут обратно на кухню. Гренель все еще плачет. Наконец им удается привести его в чувство.

«Расскажи нам, что случилось, – просит Бернар. – Он пытался бежать?»

Гренель объясняет им, что Дюкетту каким-то образом удалось избавиться от веревок. Гренель в это время слушал новости на кухне. Вдруг он услышал звон стекла. Вбежал в спальню – и увидел, что Дюкетт уже наполовину вылез из окна. Гренель попытался втащить его обратно, но тот сопротивлялся как бешеный, – и Гренель демонстрирует им свой заплывающий глаз. В общем, они с Дюкеттом стали драться, и в конце концов Гренель ударил его в живот и изо всех потянул за свитер. Он хотел просто утихомирить его. Но как только он разжал руки, Дюкетт снова кинулся в драку. Тогда Гренель схватил его за свитер сзади и, чтобы на время вырубить противника, повис на нем всей своей тяжестью, так что горловина впилась в шею Дюкетта. Вот и все. Дюкетт потерял сознание, Гренель схватил веревку и связал ему руки. Только вот проблема в том, что Дюкетт не просто потерял сознание. Он мертв.

Рассказав им все это, Гренель снова начинает рыдать. Несокрушимый революционер вдруг превращается в маменькиного сынка. Двое его товарищей, конечно, подавлены, но они все-таки поняли теперь, как это случилось. Теперь им надо принимать решения, исходя из возникшей ситуации.