Текст книги "Сезон мошкары"

Автор книги: Джайлс Блант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

15

Бывшая мисс Имярек, несомненно, выглядит значительно лучше, думала Делорм. На щеках появился кое-какой румянец, глаза искрятся оживлением. Они с Кардиналом сидели на жестких стульях в больничной палате. Терри Тейт оставалась в постели, но лишь потому, что больше сесть было не на что. Она была одета, и если бы не маленький пластырь на голове, никто бы не сказал, что она была ранена, тем более – ранена в голову.

– Я актриса, – сообщила она. – Актриса в Ванкувере. Хотя в настоящий момент меня, думаю, можно скорее считать официанткой.

– Я вижу, вы еще и художница. – Кардинал поднес к глазам листок из альбома. Там был карандашный рисунок – портрет доктора Пейли, очень похожий.

– Доктор Пейли дал мне этот альбом. Он все время то так, то эдак пробует пробудить во мне память. Думает, что я не замечаю.

– У меня дочь – художница, – сказал Кардинал. – Но пока что с профессией у нее не складывается, как и у вас.

Терри кивнула, и рыжие кудри с шорохом скользнули по накрахмаленным простыням.

– Вообще-то на каждую полученную роль приходится по пятьдесят отказов, так что удивляться тут особенно нечему. Держу пари, что половина всех официанток Ванкувера – актрисы.

– Где вы работаете? – спросила Делорм. Ей нужны были факты. – Вы помните название ресторана?

– Боюсь, что пока не помню. Но я вспомню, – сказала она с широкой улыбкой, однако ее глаза, по крайней мере так казалось Делорм, глядели куда-то в сторону.

– А ваш адрес в Ванкувере? Его вы помните? – спросила Делорм.

Терри затрясла головой:

– Нет, еще не помню.

– Адрес родителей?

– Я не хочу, чтобы вы им звонили. Ведь я не ребенок.

– Несомненно. Но разговор с вашими домашними поможет нам восстановить ваше прошлое и вычислить ваших возможных врагов.

– Восемнадцати лет я ушла из дома и с тех пор живу самостоятельно и стараюсь по возможности меньше общаться с родителями.

– Почему же так?

Девушка пожала плечами:

– У меня с ними мало общего.

– У вас есть братья или сестры?

– Брат. На несколько лет моложе меня.

– Как его зовут?

– Кевин. – Рука девушки взметнулась ко рту.

– Что-то не так? – осведомилась Делорм.

– Просто я не уверена. Я сказала «Кевин», а потом засомневалась – может быть, «Кен» или что-то вроде этого. Некоторые вещи для меня еще как в тумане.

– Мы можем с ним связаться?

– Сейчас он уехал.

– Куда?

– Хм, не знаю.

– Вы замкнулись. Почему?

– Потому что я не уверена, не помню ли я этого или не знала никогда.

– Действительно, – согласилась Делорм. Разговор с девушкой мог оказаться менее полезным, чем они рассчитывали. – У вас дом или квартира?

– Дом. Где живет еще куча народу. Где-то в центре, по-моему.

– Поблизости есть какие-нибудь ориентиры? Церкви? Клубы? Мосты?

– Не знаю. Не думаю. Ветхая развалюха в центре города. Я звонила в телефонную справочную узнать мой номер. Но я там не числюсь. Видимо, телефон записан не на мое имя.

– А как зовут соседей, вы помните? – спросила Делорм.

Терри покачала головой:

– Не помню. Лица их помню. Некоторые. А как их звать – еще пока нет.

Кардинал вынул фотографии Вомбата Гатри и других викинг-байкеров.

– А вот эти лица? Кто-нибудь из этих людей вам знаком?

Несколько секунд она разглядывала снимки:

– Нет. Но это ведь ничего не значит – пока что.

– А здесь, в городе, где вы остановились? Помните? – спросила Делорм.

Казалось, Терри вздрогнула, потом поморщила нос:

– Очень смутно помню. Какой-то мотель на шоссе.

– Название мотеля не припомните?

– К сожалению, нет.

Делорм подалась вперед на стуле:

– А на шоссе – там много супермаркетов, торговых точек? Или оно пустое?

– Нет, торговля там есть. И мотели есть, и коттеджи.

Кардинал покосился на Делорм.

– Судя по всему, Прибрежное, – сказал он.

– Вы можете описать мотель? – спросила Делорм.

– Не думаю, что могу.

– Ну хоть что-нибудь. И то сгодится. Например, деревянный он или кирпичный? Может быть, вы вспомните цвет…

– Я же сказала, что не помню. – Терри тронула пластырь у виска. – У меня голова болит.

– Ладно, – сказал Кардинал. – Еще два вопроса.

– А стоит? Мне было хорошо, а теперь я так паршиво себя чувствую.

– Сколько дней вы прожили в мотеле? – спросил Кардинал.

– Не знаю. Может быть, один день, а может, нет. Просто не знаю. – Она шмыгнула носом, глаза наполнились слезами.

Все это казалось – по крайней мере, скептическому взгляду Делорм – несколько наигранным. В конце концов, они же имели дело с актрисой. Но вслух Делорм лишь спросила:

– А что заставило вас приехать в Алгонкин-Бей?

– Хотела повидать моего бойфренда, Тома. Его зовут Том.

– Том, а дальше?

– Джозефсон. Том Джозефсон.

– Он живет здесь, а вы – в Ванкувере? Как же это так?

– Мы вроде как расстались. Он приехал сюда к друзьям, я их не знаю. А я приехала, чтобы уговорить его вернуться. Они живут где-то на озере. Ой, как голова болит!

– На каком озере? – спросила Делорм.

– Не знаю. На каком-то.

Озеро могло быть любым из десяти озер на площади в пятьдесят миль.

– Так или иначе, он отвез меня туда. Я провела там день. – Терри потянулась к кнопке вызова, нажала. – О боже… надо что-то принять от головы…

Кардинал тронул Делорм за плечо.

– Может, нам пока закруглиться? – сказал он. – Придем потом, когда ей станет получше.

Делорм даже не взглянула на него. Она не сводила глаз с девушки, у которой уже начала подрагивать нижняя губа.

– Что случилось на озере, Терри?

– Произошла стычка. Ссора.

– Из-за чего же вы поссорились?

– Не знаю. Из-за чего-то личного. Какое это имеет значение?

– Очень большое значение. Вам выстрелили в голову. Из-за чего произошла ссора?

– Я хотела, чтобы он вернулся со мной в Ванкувер, а он не желал, ясно? Да куда же эта чертова медсестра запропастилась?

Судя по всему, в ней закипал гнев. Делорм это было очевидно, но что-то в этой вспышке гнева ее настораживало. Была в ней какая-то демонстрация, театральность.

– И что же было потом? Вы поссорились, а потом что?

– Сержант Делорм! – остерег коллегу Кардинал.

– Том не стрелял в меня, если вы об этом. Он парень тихий. Безобиднее не бывает.

– Ну так расскажите, что произошло.

– Мы поругались, и я ушла. Шла по длинной грязной дороге. Было чертовски жарко, и эти мухи повсюду. До города далеко, и я выставила палец – поймать машину. Вторая из проезжавших мимо остановилась.

– Марка? Цвет?

– Что-то яркое. Может быть, белая или серебристая. Что-то в этом роде. Машина блестела на солнце, чуть ли не слепила глаза.

– А водитель?

– Не помню я, понятно? Он был в темных очках. Господи, леди, отстанете вы от меня наконец? Чего вы, черт возьми, ко мне привязались? У меня пуля была в голове, а вы допрашиваете меня, будто я преступница!

И, повернувшись на бок, она зарылась головой в подушку и в голос зарыдала.

Что тебе кино, подумала Делорм.

Вошла дежурная сестра. Увидев на кровати трясущуюся в рыданиях девушку, она повернулась к детективам. Гневный взгляд готов был их испепелить. Указав на дверь, она произнесла лишь одно слово:

– Вон!

– Нечего сказать, с толком поработала, – произнес Кардинал в коридоре. – Тебе следует дать премию за чуткость!

– Нам надо во что бы то ни стало выудить из нее информацию, Кардинал. Не понимаю, почему ты так с ней миндальничаешь!

– Не забудь, что мисс Тейт находится здесь в качестве жертвы. У нее огнестрельное ранение головы. Запугиванием тут ничего не добьешься. А добиться можно лишь звонком в Ванкуверскую полицию. Узнать, не объявлена ли она в розыск.

– А если ее не разыскивают?

– Пусть проверят школьные журналы, больничные записи, все, что может дать нам ключ к ее прошлому.

– Я считала, ты ей доверяешь, – заметила Делорм.

– Доверяю. Но не доверяю ее памяти.

– Веришь ее рассказам насчет ссоры? Насчет того, что поймала машину? Разве похожа она на девушку, которая станет голосовать на шоссе и согласится на предложение первого встречного?

– Могло быть и так. Если она была очень уж расстроена. Мы ведь не слишком-то ее знаем.

– А я думаю, что она сочиняет.

– Почему ты так думаешь?

– По тому, как она это рассказывала, пряча глаза. Темнила, когда ей было надо.

– Ты что, много общалась со страдающими амнезией?

– По-моему, она что-то скрывает.

По коридору к ним шел доктор Пейли.

– Уже окончили? Так рано? Может быть, зайдем в мой так называемый кабинет и поговорим?

Они прошли вслед за ним в захламленную комнату, где громоздился стол и были навалены папки. Закрыв за ними дверь, Пейли извлек откуда-то стулья, чтобы можно было сесть.

– Не понимаю, – сказала Делорм. – Вы сказали нам по телефону, что мисс Тейт на седьмом небе от счастья, что к ней вернулась память. А вышло, что наша рыженькая уклоняется от ответов, нервничает и находится в подавленном состоянии.

– «В подавленном состоянии» – это не совсем точная формулировка, – сказал доктор Пейли. Он сделал какую-то запись в папке и отложил ее в сторону. Крутанулся на стуле, чтобы сесть лицом к Делорм. – По-моему, правильнее будет сказать «в сокрушенном состоянии». Мисс Тейт перенесла ужасную травму – ей стреляли в голову, – и последствия этого она только сейчас начала осознавать.

– Но этого она даже не помнит!

– Верно. И никогда не будет помнить. Но то, что это было, она теперь знает. Знает, что кто-то пытался ее убить. И это знание въелось в нее – больше оно не улетучивается из ее памяти, как это было на прошлой неделе, – впервые у нее возникло устойчивое понимание того трудного положения, в котором она оказалась. Думаю, каждый бы на ее месте нервничал и испытывал тревогу.

На подоконник возле стола доктора сел воробей, но, с подозрением взглянув на Делорм, упорхнул.

– Наверно, вы правы, – сказал Кардинал, – и мы не хотим слишком на нее давить.

– Это было бы контрпродуктивно. В настоящий момент все ее усилия направлены на то, чтобы не утонуть, захлестнутой могучей волной самоузнавания. Возможно, ей вспоминаются вещи, о которых ей не хочется говорить. У каждого из нас в прошлом есть нечто неблаговидное. А у нее подобные воспоминания могут быть и никак не связанными с ранением в голову.

– Но ведь именно такие воспоминания подводят нас к личности ее обидчика, – сказала Делорм. – И сентиментальные соображения не должны этому препятствовать.

– Понимаю, детектив. И уверен, что с течением времени она станет более откровенной.

Делорм заглянула в свой ноутбук:

– Вот записи нашего первого разговора. Тогда вы были уверены, что с возвращением памяти она вспомнит все и сразу.

– Да. Как это ни удивительно, но обычно так и бывает. Словно ликвидировали короткое замыкание, и картина вновь осветилась.

– Но на этот раз все иначе, – заметила Делорм. – Мисс Тейт что-то помнит, а что-то и нет. Помнит, что остановилась в мотеле, а какого цвета постройка – не помнит. Не помнит, кирпичная она или деревянная. Не помнит, сколько дней там провела. Что это было на озере – помнит, а на каком именно – не помнит.

– Может быть, она и не знала названия. Привезли на какое-то из мелких озер, а названия могли и не сказать. Некоторые из таких озер вообще безымянные. А может, это один из заливов Форельного озера. Приезжий не будет знать названия.

– А утаивать что-то в этом смысле она может? – спросил Кардинал.

– Разумеется, она может что-то помнить и не хотеть вам говорить. Может придумывать, пытаясь что-то скрыть. Что же касается того, чтобы сознательно вводить вас в заблуждение, то все мы слишком плохо ее знаем и потому не можем решить, способна она на это или нет.

Обычно Кардинал и Делорм не имели разногласий насчет ведения дела и как допрашивать свидетеля, но сейчас молчание в машине было угнетающим. Делорм остановилась на красный свет, и Кардинал считал про себя секунды.

– Ну ладно, – сказала Делорм. – Каким все-таки образом она может помнить серебристый цвет машины, которая ее подобрала, и не помнить человека за рулем?

– Брось. Мы сплошь и рядом сталкиваемся с подобным. Свидетели отлично помнят, какие туфли были на человеке, но был ли он в шляпе или без – сказать не могут. Это ничего не значит.

– У тебя не сложилось впечатления, что она сознательно выбирает, что нам говорить, а что нет?

– У меня сложилось впечатление, что она еле-еле оправилась от шока.

– Знаешь, по-моему, у нее достаточно нянек, и в дополнительной она не нуждается.

– Думаю, она рассказывает нам все, что может. Погляди на нее. Разве она похожа на femme fatale?

Делорм покосилась на Кардинала:

– Ты замечал, что проявляешь к женщинам снисходительность? Не допрашиваешь их с тем же пристрастием, как мужчин?

– Неправда! – возмутился Кардинал. – Кое-кого из них я прекрасно упрятывал за решетку. А вот ты, напротив, не так строга к мужчинам.

– Может быть. – Делорм пожала плечами – движение, которое придавало ей, по крайней мере в глазах Кардинала, французский шарм. – Наверно, это потому, что меня больше возмущают женские преступления или когда женщины словно не понимают, что им выгодно, а что нет.

– По-моему, мисс Тейт не относится ни к той, ни к другой категории.

Делорм покачала головой:

– С тобой все ясно, Кардинал. Ты даже не знаешь хорошенько этой женщины, но, кажется, уверен, потому лишь, что она ровесница твоей дочери, будто отлично ее понимаешь и видишь насквозь.

– Нелепая мысль. Я даже обсуждать это не буду.

– Но это чистая правда.

– Не буду обсуждать, и точка!

– Ну и ладно.

– Ты что, на Прибрежное едешь или куда?

Делорм сменила полосу, обгоняя SUV, и нажала на газ.

В сороковые и пятидесятые на Прибрежном шоссе мотели вырастали как грибы благодаря прекрасному виду на озеро Ниписсинг, открывавшемуся оттуда. Позднее, в шестидесятые и семидесятые, к мотелям прибавились многоквартирные дома-коробки, и прекрасный вид оказался испорчен. На северной стороне шоссе возникли торговые центры и заведения быстрого питания, а на южной протянулась цепь мотелей.

Возле самого города – «Феникс», «Авалон», «Коттеджи красотки Кэти Ли», а подальше – еще одна группа мотелей, в том числе «Сельский приют», «Сосны» и мотель под устрашающим названием «Конец пути». Самый дальний мотель по шоссе, уродливое красно-кирпичное бунгало, называется «Каталония», а почему, толком объяснить никто не мог.

«Каталония» находится на том отрезке, где шоссе идет вверх, поворачивая в сторону Одиннадцатого. Стоит мотель не на самом озере, а через дорогу от него, отчего рекламные щиты напирают в основном на такие его преимущества, как бесплатные местные телефонные переговоры, кондиционеры и чистота в номерах. Кардинал и Делорм начали с «Каталонии» и двинулись обратно в направлении города, расспрашивая хозяев, не исчезали ли в последнее время у них постояльцы.

Поздняя весна для мотелей – межсезонье. Подледный лов и катание на снегоходах окончены, а время летних видов спорта еще не пришло. А тот, кто раз испробовал на себе, что такое мошкара, вряд ли повторит ошибку, приехав в Алгонкин-Бей в это время года еще раз. Короче, поскольку пропадать было особенно и некому, никто из постояльцев и не пропал, в чем труженики сервиса и заверили детективов.

Часа два или даже больше Кардинал и Делорм опрашивали владельцев, останавливаясь у каждого мотеля на Прибрежном. Но никто не вспомнил о пропавшем клиенте и не признал Терри Тейт по фотографии.

– Забавно, – сказала Делорм, когда они уже подъезжали к городу.

– Она могла остановиться и где-то еще, – сказал Кардинал. – Мы не все места проверили.

– Но она говорила, что мотель был на озере.

– На каком-то озере, не обязательно на Ниписсинг. Озер здесь, как ты, может быть, заметила, довольно много.

– Хорошо, но почему никто не заявил о том, что клиент исчез? Хотя бы для того, чтобы получить деньги по счету?

– Да они привыкли, что их постоянно надувают. Не звонить же каждый раз в полицию. А может, есть и другое объяснение.

– Какое же?

– Там, где она остановилась, и пытались ее убить.

16

Отодвинув свой блокнот, Мартин Эмис отхлебнул глоток пива. На нем были синие джинсы, в должной степени потертые, и модная белая рубашка с закатанными рукавами. Дать интервью в отеле «Гладстон» придумал Кевин. Ему хотелось продемонстрировать знаменитому романисту, что Торонто ни в чем не уступает Лондону или Нью-Йорку. Или даже круче их.

– Расскажите нам о вашем методе работы. Если допустить, что у вас таковой имеется, – сказано это было достаточно небрежно, но звучный баритон в сочетании с оксфордским выговором, не говоря уже о литературных достижениях интервьюера, придавали каждому его слову значительность и весомость. – Я хочу сказать, что, судя по всему, вы не придаете этому особого значения. Так и представляешь себе Кевина Тейта, набрасывающего стихотворные строки на бумажных салфетках в самолете или на парковочных квитанциях.

– Что ж, вы не так далеки от истины, – отвечал Кевин. – Мне случалось делать записи и на бумажных салфетках. Но вообще я ценю дисциплину. Чтобы сделать что-то стоящее, надо не жалеть времени. От шести до восьми часов каждый день я стараюсь проводить за рабочим столом.

– Это больше похоже на режим романиста, а не поэта.

– И тем не менее это так, Мартин. Я вкалываю не меньше, чем другие.

Маленький демократический штришок не помешает.

– Но я слышал – правда, может быть, это лишь легенда, – что у вас и рабочего стола-то нет.

– Мой рабочий стол там, где мое перо касается бумаги. Это может быть стол в кофейне «Старбекс» или просто пень в чистом поле.

– Простите, друг мой, но проводить шесть часов за пнем, по-моему, не слишком комфортно. Так можно и здоровье потерять.

Кевин отхлебнул эля. Ранее Эмис заверил его, что «Вэнити фэйр» оплатит счет.

– Когда чувствуешь вдохновение, и ураган нипочем. Иногда стихотворение так и прет из твоих жил. Вот расскажу вам, однажды я выпил утром кофе, присел за кухонный стол и начал писать. Длинное стихотворение, с множеством строф, слова так и лились. А потом свет померк, и я решил, что перегорела лампочка. Встал, чтобы сменить ее, и понял, что лампочка в порядке. Просто наступил вечер.

– Вы проработали весь день, даже не заметив этого? Господи, мне бы так! Хоть минуту писать не замечая. Да что там минуту – одно мгновение. И часто с вами такое бывает?

– Бывает иногда. Хотелось бы почаще.

Эмис отпил еще эля, отставил стакан, подался вперед.

– Послушайте, – сказал он. Произнес он это sotto voce,[2]2
  Понизив голос (ит.).


[Закрыть] заговорщически. – Строго говоря, уже полгода, как из-под вашего пера не вышло ни одного произведения. Ни баллады, ни триолета, даже хокку и того не написали. Ведь правда же?

– Да, верно, что-то застопорилось в последнее время, но…

– В идиотском припадке праведного гнева вы прогнали от себя единственного человека, который вас любит, ценит ваш талант. И с тех пор пропадаете, живя в разрушенном летнем лагере вместе с двумя наркодельцами, от которых любой человек в здравом уме бежал бы без оглядки.

Наверное, Мартин Эмис в качестве интервьюера был не лучшим выбором. Стоило бы предпочесть Ларри Кинга. Кого-нибудь менее… въедливого, что ли…

– Скажу вам вот что, солнышко мое, – продолжал Эмис. – Думаю, что если дело дойдет до суда за торговлю наркотиками, то вам явно светит пожизненное, и тревогу свою вы глушите, колясь в хвост и в гриву. По-моему, Кевин, страдания ваши усугубляются тем, что по натуре вы не наркоделец, однако не в силах отказаться от легкодоступного продукта. Ведь вы закоренелый наркоман, Тейт. И в жилах у вас не поэзия, а героин, и ваш шанс написать еще одну стоящую стихотворную строчку тает с каждой минутой.

Мечты рассеялись, и Кевин вновь уставился в грязную стену деревянной хижины. Желтый блокнот под его рукой был исчеркан вымаранными попытками сочинить балладную строку:

 
Для влюбленной леди
Кончилась игра.
Она в объятьях призрака
Лежала до утра.
 

Так, начало неплохое. А дальше?

 
Когда стража подошла
И кокнула дружка…
 

Ну, кокнула. Ладно. И что потом? И как можно кокнуть призрака? Наверно, для поэзии я слишком рационален.

Ощущение тупика вновь направило его мысль к воображаемому интервью. Тут уж Эмис совсем распоясался.

Признаю: Рыжий Медведь и Леон – люди страшные. Байкер убит, и отрицать это бессмысленно. Рыжий Медведь клянется, что это не его рук дело, что убийца – это какой-то отморозок из байкеров. Однако Кевину в это верится с трудом. Так или иначе, еще одно дельце или два, а там – дай бог ноги. Прости-прощай, Рыжий Медведь, прости-прощай, Леон. Через пару недель он улетит в Танжер, где вновь займется поэзией.

А пока придется упражняться в том, что Китс называл контрспособностью: совмещать в мозгу две антагонистические идеи – что он общается с вероятными убийцами, от которых у него мороз по коже, и что он поэт, пытающийся как-то заработать денег на творчество.

Денежки, конечно, мало-помалу капают. У Рыжего Медведя большие связи в западной Канаде, и что толкнуть туда теперь у них есть. Прибыль немалая. Но беда в том, что и Кевину, и остальным Медведь отмеряет товар крайне скупо, так, чтобы сами они заработать в городе могли лишь самую малость, и требует отчета за каждую щепотку.

Но платил он неплохо. Большую часть полученных денег он, конечно, брал себе, но они не обижались. В конце концов, мозг всех операций – он, да и связи его.

Однажды, ближе к вечеру, когда они посиживали в «Розовом бутоне», туда вдруг явился Рыжий Медведь и велел им вернуться в лагерь и переодеться. «Хочу, чтобы вы выглядели как джентльмены».

Он отвез их на своем БМВ в «Трианон», самый дорогой ресторан в округе, и заказал ужин с хорошим вином, а под конец коньяк. Кевин предпочел бы пиво, но должен был признать, что такого отменного бифштекса в жизни еще не едал.

– Для нас начинается полоса огромного везения, – сказал им Рыжий Медведь за коньяком. – Даже духи пришли в восторг, а просто так в восторг они не приходят.

Лакеи в ливреях, белые крахмальные скатерти, сверкание столового серебра – все говорило о богатстве и изобилии, как говорит о них тысячедолларовая купюра. Их можно принять за веселую компанию успешных молодых бизнесменов, думал Кевин, только никто из них не имеет отношения к законному бизнесу. Один устраивает пляски вокруг свиных туш, другой глуп как пробка. Что я делаю в их кругу?

– Дети мои, – сказал Рыжий Медведь. Дети? Кевин чуть не поперхнулся, не фыркнул в свою рюмку. С каких это пор мы его дети? – Я хочу, чтоб везение наше длилось и длилось, а для этого требуются три вещи. – Рыжий Медведь устремил на них взгляд; в его странных светлых глазах плясали отблески свечей и хрусталя. – Первая из них – это усердно работать: надо расширять контакты, количество товара и сделок. Я буду распределять между вами задания. Возможно, посылать вас в командировки. Особенно надо будет заняться районами прерий. Британская Колумбия для нас исключается, но Альберту и Саскачеван нам предстоит освоить.

Второе требование – само собой разумеющееся, и разъяснять его вам мне не надо – это скрытность. Вы никоим образом не должны рассказывать о том, чем мы занимаемся. Никому и никогда. Это как в разведке или там какой-нибудь тайной полиции: не проговориться никому – а под «никому» я имею в виду «ни единому человеку» – о том, чем мы зарабатываем на жизнь!

– И даже родным не говорить? – спросил Клык. – У меня ведь родственников полным-полно, и бывает, я общаюсь с ними.

Рыжий Медведь ухватил его за руку, и простодушное лицо Клыка исказил страх.

– Твои родные – это мы, – проговорил Рыжий Медведь. – И не дай бог тебе забыть об этом!

– Ну а третье требование? – встрял Кевин, пытаясь отвести удар от Клыка. – Ты сказал, что для успеха требуются три вещи.

Взгляд эскимосской хаски переметнулся к нему:

– Третье, дружок, – это воздержание. Никто из сидящих за этим столом не должен касаться нашего товара. Никогда. Вы можете курить сколько влезет. Мне наплевать. Можете приторговывать тем, что я выдаю вам на руки для дополнительного заработка. Мне наплевать и на это. Но если я узнаю, что кто-то из вас взял хоть миллиграмм из нашего товара, я его убью. И я не шучу.

– Тебе не кажется, что это немного чересчур? – спросил Кевин. – Ведь мы живем в постоянном искушении. А человек слаб.

– Я говорю вам все как есть, Кевин. А не нравится – можешь наняться к кому-нибудь еще. Возможно, викинг-байкерам это и покажется выгодным.

Леон прыснул и чуть не подавился коньяком.