Текст книги "Сезон мошкары"

Автор книги: Джайлс Блант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

7

– Ну, как тебе идея немного пройтись? – выйдя, спросила Делорм. Она спрятала за ухо прядь волос – на парковке было сыро и ветрено. – Погляди на этот холм. Узнаешь?

– Да. Его снимали откуда-то с задов университета, – сказал Кардинал. – Хорошо бы нам двинуть до дождя, а?

– Может, она студентка Северного университета? Как ты думаешь?

– Нет, если б это было так, они бы уже сейчас дали нам знать.

– Ну, а для любого нестудента самый простой путь на Бофорт-Хилл – это повернув с Одиннадцатого шоссе. Я подъеду туда, а с тобой встретимся на полпути.

– Над Нишинейб-Крик?

– Ага. Там, где ручей огибает маленький островок. Через минут сорок пять или час.

Возле Алгонкин-Бей нет больших гор, но вокруг, подобно стаду гигантских буйволов, теснятся высокие скалистые уступы докембрийского периода. Жесткое каменистое плато прикрыто слоем суглинка, питающего тысячи квадратных миль лесного массива. На одном из таких уступов раскинулся кампус Северного университета, откуда студенты могли любоваться видом городка и синим простором озера Ниписсинг. Но сегодня никакой синевы не намечалось. Моросил мелкий дождичек, и небо было затянуто удручающе серыми тучами.

Они расстались с Делорм возле Управления, поехав каждый своим путем. Поднимаясь в кампус, Кардинал сделал остановку у поворота на Саквилл-роуд, где была маленькая полукруглая площадка. Давным-давно, еще в школе, он останавливался здесь со своей тогдашней девушкой Блендой Стюарт, которая напрочь отказывалась подниматься дальше в старенькой машине его родителей. Теперь он глядел на городские крыши, за которыми милях в семи к югу виднелись острова Маниту. Бофорт-Хилл находился в западной стороне за лесом и был отсюда еле различим.

Кардинал продолжил путь дальше до университета и поставил машину на гостевой площадке. Прошел по кампусу к причудливой сети тропинок, начинавшихся за главным зданием. Из центрального входа выбежала группа студентов. С веселым смехом и гиканьем они текучей толпой устремились к дому. Какие они юные – моложе даже, чем Келли, его дочь, какие по-детски невинные. Кардинал позавидовал их веселому содружеству. Когда он был студентом в Торонто, то, желая сэкономить, не жил в кампусе, а снимал вонючую комнатенку возле Кенсингтон-Маркет. Получилось, что он лишил себя удовольствия жить вместе с однокашниками, а ничего не выгадал, так как платить за это пришлось даже больше.

Между сосен маячила вышка – дальше начинались тропинки. Кардинал пошел по той, что вела к вершине ближайшего уступа. Чтобы не заела мошкара, приходилось двигаться быстро и постоянно отмахиваться. Примерно через три сотни ярдов лесом тропинка вышла к небольшому искусственному пруду. Кардинал сошел с тропинки и стал подниматься напрямик. Воздух был густо напоен запахом сосны, сырой глины и листьев. Мелкий дождик не достигал лесной подстилки, а стоял в воздухе липким туманом.

Самое страшное в мошкаре, думал Кардинал, – это ее поистине дьявольское свойство: беззвучие. Мошка не жужжит, как пчела, не гудит, как овод, не издает даже тоненького комариного писка; никак не предупреждает о своем прилете, почему и невозможно ее вовремя хлопнуть. Кардинал почувствовал укус в лодыжку – боль такую острую, словно в тебя вонзили раскаленную иголку, – и наклонился, чтобы заправить брючины в носки. Единственное, за что следует быть благодарным мошкаре, – она не кусает сквозь материю. Пока он стоял наклонившись, еще одна тварь вцепилась ему в шею, резанув ее, словно ножом. Он прихлопнул ее, и на ладони остался кровавый след.

Через десять минут, пыхтя, отдуваясь и давая себе в который раз обещание уделять больше времени занятиям в спортивном зале Управления, Кардинал добрался до россыпи камней на вершине. К югу тускло поблескивала гладь озера Ниписсинг, очертаниями своими напоминавшая грубо вырезанную из дерева палитру художника, а в западной стороне теперь вырисовывался Бофорт-Хилл. Старая пожарная каланча высилась почти у самой вершины; от водонапорной станции к ней вела извилистая и узкая грунтовая дорога. Отсюда и делал снимок доктор Пейли.

Возможно, и Рыжик стояла на этом месте. Кардинал глядел по сторонам, махая руками так рьяно, словно дирижировал оркестром. Всюду были следы человеческого присутствия – ржавая банка из-под «Спрайта», обертка леденцовой упаковки, пепелище костра. По всей видимости, студенты часто располагались здесь, только, конечно, уж не в сезон мошкары.

Спрыгнув с камней на вершине холма, он быстро, как только мог, продрался сквозь заросли, заворачивая к западу; дороги здесь проложено не было, но скалистые уступы образовывали естественный проход, по обеим сторонам которого был непролазный кустарник. Он все шел и шел, не очень понимая, чего, собственно, ищет. Лодыжки и шею свербило от укусов.

Никто в здравом уме не стал бы здесь бродить. Как могло занести сюда такую девушку, как Рыжик? Правда, если она приезжая с севера, то могла ничего не знать о мошкаре.

Кардинал продолжал свой путь между зарослями, одолеваемый теперь целым полчищем мошек, метивших в его уши. Наконец он выбрался на тропу, шедшую по берегу Нишинейб-Крик. Зима эта выдалась снежная, с метелями даже в марте и снегопадами чуть ли не до конца апреля, и ручей, который обычным летом можно было преодолеть чуть ли не в один прыжок, теперь скопил по берегам целые горы мусора.

Кардинал торопливо шел по тропинке к озеру, которое, как он знал, должно было открыться за следующим кряжем. «Остров» (а строго говоря, лишь нагромождение камней), возле которого они договорились с Делорм встретиться, был неподалеку. Послышался негромкий шипящий звук, который все нарастал, пока не стал похож на треск радиопомех. Водопад. Он и позабыл совсем о Нишинейбских водопадах. Кардинал остановился.

Обычно Нишинейб-Крик был слишком хил, чтобы образовывать водопады. Озерцо питалось течением воды не более напористым, чем в водостоке, и, разливаясь не сильно, напоминало корыто, наполняемое дождевой водой. Но теперь обильные снега, стаяв, превратили его в настоящий поток, несший бурные воды по камням, чтобы затем, рухнув с высоты зеркальной стеной, образовать за нею нечто вроде впадины или пещеры. Кутаясь в воротник, Кардинал вгляделся.

Не могли ли помехи видео напомнить Рыжику это шипение падающей воды? Вода пенилась возле самых ног Кардинала, а дальше она была черна, как оникс. Мошка внедрялась ему в череп, и он прихлопнул ее с такой силой, что заныло ухо. Ему хотелось поскорее добраться до места, встретиться с Делорм, а там умчаться от этих крошечных вампиров, но его останавливало смутное подозрение, что Рыжик бродила в этом месте, возможно, ища что-то. Или очутившись здесь помимо своей воли.

Когда несколько лет назад ему довелось здесь гулять, Кардинал перешел через ручей, ступая по камням, но сейчас камни были скрыты пеной. К счастью, недавно здесь потрудились бобры и через стремнину был переброшен ствол березы. Кардинал ступил на этот ствол, но дерево крошилось. Немножко выше оно казалось прочнее. Нащупав надежную опору, он перебрался через ручей. Мошка кусала его в шею, и, отмахиваясь, он чуть не потерял равновесие. Едва очутившись на твердой земле, он принялся отгонять от себя мошкару – бил себя по шее, по лицу, по макушке. Досаду усугубляло сознание, что движения его нелепы и смешны, хотя видеть их никто не мог. Потом он вскарабкался на гряду валунов и озерный откос. За скальным выступом в нос ему ударил назойливый запах гнилого мяса.

Кардинал прыгнул в расщелину между скалой и водопадом, потом вновь остановился и прислушался. Мошкара оставила его, отступив в облако водяной пыли. Но внимание Кардинала привлекло теперь нечто другое. Каменная стена за его спиной была испещрена не обычным граффити, а столбцами каких-то знаков. Они были похожи на давние, хотя Кардинал и знал, что два года назад их здесь и не было.

Знаки состояли из стрел в три или четыре дюйма длиной; стрелы пересекались, сливались в причудливые узоры. Иные были собраны в пучки, из которых выглядывала стрела подлиннее, служа как бы указателем. По краям шли рисунки – луна в различных стадиях: полная, половина, три четверти и нарождающийся месяц, и повсюду начертанные цветными мелками цифры.

Оторвавшись от каменной стены, Кардинал обогнул гранитный уступ. Там, где он очутился, запах был просто тошнотворным. Он прикрыл нос и рот полой вытянутой из штанов рубашки.

То, что лежало в пещере, было некогда человеком, но ничего человеческого в этой груде теперь не осталось. Мужской труп был голый, с мускулистыми руками и ногами. Уцелело от него, правда, совсем немного – побелевшая куча мяса в темном холодном мраке пещеры. Какой бы жизнью ни жил некогда этот человек, конец его был ужасен. Кисти рук и стопы отсутствовали, не было и головы. Месиво ран кишело червями, отчего казалось, что тело шевелится.

Послышался шорох, и Кардинал резко обернулся.

Из-за гранитного выступа на труп глядела Делорм.

– Не знаю, как ты, – сказала она, – но я не думаю, что сделала это мошкара.

8

Кевин Тейт поднял мухобойку и на цыпочках подкрался к окну. Мушка, которая только что грызла его щиколотку, сейчас билась о стекло. Мухобойка опустилась, и мушка получила по заслугам. Действуя мухобойкой как лопаткой, он соскреб со стекла трупик и понес его к двери, приоткрыв дверь лишь на время, которое требуется, чтобы выбросить мушку, не впустив под кров Кевина Тейта, к его, так сказать, столу, ее товарок.

Стирая со стекла пятнышко клинексом, он увидел, как к лагерю подкатил черный БМВ Рыжего Медведя. Надо отдать должное, умеет пожить этот Рыжий Медведь. Одетый с головы до пят во все белое, Медведь представлял собой внушительное зрелище: шесть футов росту, черные волосы до плеч и черный внедорожник в качестве фона. Он вылез из машины, а вслед за ним выпорхнули две хорошенькие птички, блондинка и брюнетка, чьи статные фигуры говорили о часах упорных занятий фитнесом.

Втроем они пересекли бывшую бейсбольную площадку, направляясь к хижине Медведя, без сомнения, лучшей в этом ветшающем кемпинге и единственной многокомнатной. Кевин глядел на это из окна: высокий индеец, одетый в белое, что тебе Элвис Пресли в его последние годы, шел, обнимая за плечи обеих девушек. Бус и браслетов на нем было такое количество, что при каждом его шаге они позвякивали, но вульгарным это не казалось благодаря красоте индейца и исходившему от него ощущению мощи.

Кевин Тейт был не из тех, кто особенно ценит в людях мощь или харизму, возможно, потому, что сам он ими не обладал. Хотя в привлекательности своей он не сомневался – ведь женщины питают слабость к нищим поэтам, а эротизм непреходящей меланхолии давно и всем известен.

Кевин плюхнулся на кровать и раскрыл свою записную книжку. Вытащил черную авторучку, подаренную ему Терри на его двадцать первый день рождения. Он собирался набросать стихотворение о бедности и жажде, но авторучка замерла, так и оставшись неподвижной.

Он пролистал записную книжку, проглядывая записи, сделанные в последние месяцы, – размышления, наблюдения, стихотворные строки.

 
Влюбилась в капитана,
Он стал казаться ей
Звездою путеводной,
Мечтою жизни всей…
 

Бессвязный обрывок, и Леонардом Коэном слишком уж попахивает.

 
Волшебник превращает
Вино в прозренья дар…
 

Одному богу ведомо, куда он собирался с этим вырулить. Кажется, давно уж не писал он ничего путного. Завершил было поэмку в марте, но ни в какой из журналов так и не отправил – надо еще ее почистить малость. А последние месяцы он все собирался с силами, бездействовал, ждал озарения, которое он сразу распознает. Оно вспыхнет фейерверком, рассыплется фонтанами искр в густом мраке его сознания.

– Рады видеть вас на нашем шоу, Кевин Тейт!

Кевин любил воображать, как его станет интервьюировать Дэвид Леттерман, хотя ему и было известно, что тот никогда не интервьюирует поэтов. Кевин мечтал, как станет первым таким интервьюируемым.

– Вот вы здесь, Кевин Тейт, – мысленно проговорил он. – Тиражи вашей последней книги распроданы и побивают все рекорды. Ваши стихи разобраны на цитаты. Вы теперь не просто поэт, вы – культурная сила. И в то же время вы – не знаю, как бы помягче выразиться, – связались с подонками, отбросами общества. Наркодилерами. Как вы сами это объясняете?

– Наркодилеры, Дейв, оказывают неоценимую услугу обездоленным. Они – скажем прямо – очень востребованы. На протяжении многих веков люди использовали наркотики. И всегда будут их использовать. Вспомним Колриджа. Вспомним Рембо. Легкий разброд в сознании никому еще не причинил вреда. Не только одни художники спасаются подобным образом. Мы брошены в темную пропасть, Дейв, и каждому, кто хочет выбраться, нужна помощь.

(Аплодисменты, которые Леттерман пропускает мимо ушей.)

– Но вы, поэт, якшаетесь с бандитами. Это вас не тревожит?

– Тревожит? Не то слово. – Кевин забарабанил пальцами. – Я просто в шоке!

(Смех.)

– Так обрисуйте нам, пожалуйста, как может такое – простите, но мне приходится это сказать – нетрадиционное поведение… согласовываться с вашими творческими замыслами?

– Замысел у меня, Дейв, один-единственный. Это заработать продажей контрабанды как можно больше и как можно быстрее. А после отчалить на несколько годков куда-нибудь в Грецию и там написать что-нибудь великое. А может быть, это будет Барселона или Танжер. Я еще не решил.

Потом по настоянию Леттермана он читает свою последнюю поэму. По окончании следует почтительная пауза, а за нею благодатный шквал аплодисментов.

В замысле этом была одна закавыка, о которой Леттерман и не подозревал: Кевин питал слабость к своему товару и был даже склонен думать, что именно личное знание предмета торговли обеспечивает исключительный успех его операциям. Но так или иначе, в настоящее время он не злоупотреблял: редкие подкожные инъекции роли не играют. Никто еще не пострадал от таких инъекций. А кроме того, Кевин был твердо уверен, что в его власти прекратить и их. Может, вновь вернуться к «двенадцати шагам».

Таков был замысел Кевина: продолжать не злоупотреблять и копить денежки весь следующий год. А потом рвануть, куда – один бог ведает. В Грецию, Танжер, Барселону и жить в счастливом творческом уединении, попивая крепкий кофе и сочиняя стихи. Стихи он будет раз за разом посылать Терри, чтобы знала о его успехах и что он в порядке. Иначе она во что бы то ни стало разыщет его, пытаясь окружить своей заботой.

Терри склонна относиться к нему по-матерински, и порой жутко некстати. Так несколько дней назад ему пришлось просветить ее на этот счет, после чего она собрала вещи и исчезла – ни слуху ни духу. Может, вернулась в Ванкувер. Вот и прекрасно. Через пару недель он звякнет ей – сообщить, что не сердится. А пока надо подкопить кое-какую сумму, и поможет ему в этом Рыжий Медведь.

Когда Рыжий Медведь, весь в белом, появился на авансцене и стал намекать на то, что имеет кое-какие связи в наркобизнесе, Кевин не принял это всерьез – решил, что парень просто бредит. Было это почти год назад. Кевин и Леон сидели на свежем воздухе за столиком кафе «Лимонное деревце» на Алгонкин-авеню и трепались, оглядывая проходящих мимо девушек. Был один из последних погожих летних дней, и все столики были заняты. Рыжий Медведь вылез из своей черной машины – за рулем был кто-то другой – и направился в заведение. Через минуту он вышел с лимонадом в руке и подошел прямо к их столику.

– Не возражаете, если я здесь присяду? – спросил он, обращаясь к Леону, не к Кевину.

Тот пожал плечами:

– У нас свободная страна.

Рыжий Медведь подвинул стул, крутанув его спинкой к столу, сел напротив них, облокотившись на спинку. Бахрома его белой куртки свесилась, чуть ли не подметая тротуар.

– В обмен на вашу любезность я вам погадаю на картах. – Речь его была странно литературной, словно переведенной с другого языка.

Кевин ожидал увидеть карты Таро, но Рыжий Медведь вытащил колоду обычных карт и разложил их веером на столике.

– Вытащи свою карту, – обратился он к Леону. Леон указал на червонного короля – нехитрый выбор – и, откинувшись на стуле, потер указательным пальцем лоб. У Леона на лбу был шрам, и время от времени он тер его, словно пытаясь стереть.

Рыжий Медведь собрал все карты, кроме выбранной, перетасовал их и стал выкладывать квадратами и крестами. Между бровей у него пролегла складка сосредоточенности.

– Ты недавно поссорился с родственником, – сказал он. – Из-за денег поссорился.

Леон покосился на Кевина. Гостивший у него всю зиму кузен спер две сотни долларов и исчез среди ночи, сев на междугородний автобус. На следующий день Леон напился в таверне «Чинук» и едва не забил до смерти незнакомого парня – слава богу, Кевин успел его оттащить. Леон бушевал чуть ли не месяц – так переживал по поводу кузена.

– В точку попал, – сказал он Рыжему Медведю. – Давай дальше.

– В прошлом у тебя случались приступы бешенства. – Рыжий Медведь поднял глаза от карт. На лице его отобразилась тревога. – Ты можешь впадать в бешенство.

Леон засмеялся. Возможно, нервничая.

– Ну, не так чтобы очень. Я ведь отходчивый. Ладно, ты прав. Бывает, что и не удержишься.

Рыжий Медведь опять уставился на карты:

– Но у тебя, похоже, будут возможности исправиться. Научиться управлять своим бешеным характером.

– Ладно. Согласен. Может, переменим тему?

– Период твоих любовных разочарований скоро минет.

– Ну, уж это как пить дать, – сказал Леон. – Женщины, знаешь ли. Я в них толк знаю.

– Но теперь ты один. В личном плане, я имею в виду. И так уже довольно давно. – Рыжий Медведь переложил червонную двойку по другую сторону короля. Снял темные очки. Взглянул на Леона. – Скоро, друг мой, это окончится.

Именно тогда Кевин заметил, какой красивый парень этот Рыжий Медведь. Твердые скулы. Ямочки около рта, когда он улыбается. И эти глаза. Когда он снял свои очки, глаза его оказались нежно-голубыми, светлыми. Таких глаз Кевин никогда не видел. Голубее, чем у эскимосских ездовых лаек. Светлые-светлые. Почти прозрачные.

Рыжий Медведь наговорил еще что-то Леону, глядя в его карты, что именно – Кевин уже не помнил. Леон был под впечатлением, даже взволнован, Кевин же хранил хладнокровие. Тогда, во всяком случае насчет денег, догадка оказалась удачной, а все остальное – обычная ерунда, из тех, что печатают газеты на страничке астрологических прогнозов.

– А ты настроен скептически, – сказал Кевину Рыжий Медведь. Эти прозрачные глаза, эти удивительные скулы. Чероки. Это слово само всплыло в мозгу Кевина, хотя он и не отличил бы чероки от черноногого. Вылитый Рыжий Медведь – это было ясно еще до того, как он упомянул о своих корнях. – Но это не важно, веришь ты или не веришь, – продолжал Рыжий Медведь. – Предсказание исполнится независимо от этого. – Он опять разложил карты. – Выбери теперь твою.

– Нет, не надо.

– Давай, выбери-ка.

– Да не стоит, ей-богу. Не люблю я это.

– Ну, я выберу карту за тебя. – Рыжий Медведь выбрал бубнового валета. Что это означает? Мастер на все руки? Вечный прихлебатель – чего изволите? Пройдоха? Осведомитель? Одноглазый циклоп и разбойник с большой дороги?

Рыжий Медведь перетасовал карты и начал одну за другой выкладывать их, снимая верх колоды.

– В семье не все ладно, – объявил он. – Ссоры с кем-то, кто старше. Вечно вы с ним сталкиваетесь лбами.

Близко к истине. Очень близко. Но Кевин промолчал.

– Недавно ты поборол в себе дурную привычку, возможно привычку к наркотикам. Вот. Здесь это ясно показано. – Он накрыл две тройки бубновой семеркой. У Кевина зашевелились волосы на голове.

На стол легла червонная дама. Другая тройка отделила ее от короля.

– В твоей жизни есть женщина, – сказал Рыжий Медведь.

– А это уж не про меня, парень. Вот уж полгода как я с ней порвал. И теперь мы в разлуке, как эти карты.

– Я же не сказал «любовница». Сказал «женщина». Хорошая женщина, которая тебя любит. Но наркотики встали между вами.

Ладно. Положим, что это Терри. Если речь зашла о наркотиках, остальное додумать нетрудно. Либо счастливая догадка, либо простой здравый смысл.

Щелк, щелк, щелк… Король, туз, король.

– О, на тебя гадать легко, друг. Легко и приятно.

– Чем же это?

Рыжий Медведь постучал по картам крепким пальцем с наманикюренным ногтем:

– Короли, друг. Короли. Ты разбогатеешь…

У Кевина эти слова вызвали смех.

Рыжий Медведь подался вперед, сосредоточенно вглядываясь куда-то:

– Я различаю какие-то странные фигуры вокруг. Какие-то «Т». Эту твою женщину, случайно, не Тэмми зовут? Или как-то похоже.

– У меня есть знакомая Терри, – сказал Кевин. – Но она вовсе не моя женщина.

– Правда? А я вижу между вами сильное притяжение.

Рыжий Медведь допил свой лимонад и встал. Каким-то образом он ухитрялся пить лимонад так, словно это был бурбон. Он сделал знак черной машине подъехать. Та развернулась и встала у входа.

– Если мы еще встретимся, ты мне расскажешь, друг, как собираешься разбогатеть.

– Это ведь ты у нас провидец. Ты и расскажешь.

Рыжий Медведь улыбнулся, сверкнув голливудским оскалом, распахнул дверцу машины.

Кевин почесал укус на шее и вперился взглядом в неоструганное дерево бревенчатого потолка. Послышался шум подъехавшей машины и какие-то возгласы. Похоже, Леон вернулся из города – он всегда делает это шумно. Вот сейчас стукнет в дверь Кевина – поболтать. Поболтать Леон любит, но слишком он бешеный какой-то, чтоб можно было болтать с ним без опаски, а с тех пор как они связались с Рыжим Медведем, начинает вдруг нести всякую бредятину.

Хотя Кевин и не верил в астрологию, гадание на картах и всю эту чушь, однако пару раз догадки Рыжего Медведя заставляли все его существо дрожать мелкой дрожью, а желудок ухать куда-то в пропасть. И несмотря на то, что относился к нему Медведь вполне прилично, страх не покидал его, постоянно теплясь в нем, как слабая лихорадка.

До появления в их жизни Рыжего Медведя в команде Кевина было четверо. Кенга считался предводителем в основном потому, что являлся владельцем единственной машины, которой можно было доверить рейсы за товаром в Торонто и обратно. Наркоманом Кенга был продвинутым. Однажды он признался Кевину, что торговлей этой он занялся лишь для того, чтобы самому всегда иметь доступ к товару. Кенга был оптимистом и неизменно компанейским их главой, если можно считать главой человека, постоянно витающего в эмпиреях. Он был аккуратный, подтянутый и не слишком задумывался о будущем.

Леон Рутковски, бывший амфетаминщик, имел репутацию неуравновешенного. Вспышек его ярости, кроме случая в «Чинуке», сам Кевин никогда не видел, но рассказы о них ему были известны: поговаривали о парне, в результате стычки с ним угодившем в больницу, о другом, которого он треснул бейсбольной битой. Леон был жаден до денег. Кенга раз сказал даже, что он в жизни бы так не втянулся в торговлю героином, если б у него над душой вечно не стоял Леон, канюча насчет денег. К тому времени как к ним присоединился Кевин, дело было уже хорошо налажено. Леон был мускулистый, жилистый, но с животиком, выпиравшим из-под ремня джинсов, – виной тому была дерьмовая еда, которую он обожал. Кевин не очень понимал причину, но с появлением в их компании Рыжего Медведя Леон словно бы угомонился, стал поспокойнее и даже поздоровее – уже не лопал без разбору что попало и перестал ныть по поводу девочек. Время от времени Рыжий Медведь привозил из Торонто девочек, судя по всему проституток, и делился ими с Леоном. А еще был Клык. По-настоящему его звали Моррис Тилли, но он был известен как Клык благодаря торчавшему над его ровными зубами добавочному резцу. Эта особенность вместе с патлами и понурым видом придавала ему нечто собачье, что вполне отвечало и его месту в команде. Он не был ее полноправным членом, а ценность имел скорее знаковую. Клык был разговорчив, но укоренившаяся страсть к наркотикам делала его речи не всегда понятными и осмысленными. К тому же он как никто другой умел потеряться, а потеряться в маленьком Алгонкин-Бей было не так легко, однако у Клыка, видимо, отсутствовал орган, отвечающий за ориентацию в пространстве, – тот орган, который позволяет вышедшему утром из дома надеяться, что вечером он вернется обратно.

Появился Рыжий Медведь в один из самых неудачных для них периодов. Викинг-байкеры стали агрессивнее и распространили свою хватку чуть ли не на всю северную территорию. Они ворочали тоннами товара, и Кенга и его ребята ничего не могли с этим поделать. Кевин уныло бродил по Оук-стрит в надежде, что кто-нибудь из старых клиентов проявит верность и купит у него немножко героина. Но мало кто отваживался на это – все боялись викингов.

И тогда Кенга решил, что с байкерами пора устроить «совещание» и «договориться». Вот вам доказательство прекраснодушного оптимизма Кенги: если с байкерами есть проблема, надо запастись табачком и выкурить с ними трубку мира. Байкеры объяснили Кенгу с чрезмерной, как ему казалось, наглядностью, что лучше отступить и перестать вести дела на их территории. Иначе будет плохо. Для пущей убедительности их предводитель по кличке Вомбат насрал на Кенгу в буквальном смысле.

Вначале иссякла клиентура, затем стали исчезать поставщики – они не хотели вести дела с субподрядчиками, а предпочитали действовать напрямую и обращаться непосредственно к байкерам, не рискуя, если воспользоваться мягким выражением, быть отстраненными от бизнеса. Кенга в отчаянии попытался расширить территорию поиска, захватив даже Монреаль с его первоклассным товаром.

– Ты ненормальный, – сказал ему Кевин. – Если мы провернем такое, викинг-байкеры просто взбесятся.

Они находились в полуподвале у Кенги. Кенга, лежа, поднимал штангу, одновременно покуривая травку. Затянувшись, он протянул сигарету Кевину, но тот отказался, и сигарета была помещена в пепельницу.

Улыбнувшись, Кенга выжал вес в 150 кг и сквозь зубы выпустил дым.

– Мы сделаем это красиво, – сказал он, чуть задыхаясь от травки. – Я не стану тягаться с ними. Я хочу, чтобы мы заделались их поставщиками.

– Не надо этого, парень! Даже не думай! Они же просто порвут тебя на части. У них такой оборот, что нам не выдюжить, какую бы цену они ни давали!

– Положись на меня, парень. Я знаю, что делаю.

– Жизнь тебе надоела, что ли?

– Типун тебе на язык, парень! Ведь против-то был всего один. – Кенга опустил штангу и затянулся еще раз. Слова невнятно вылетали из стиснутых зубов вместе с дымом. – А все другие к проекту отнеслись очень даже сочувственно.

Таким образом, Кенга вновь отправился на свидание с викинг-байкерами. Ни Кевин, ни Леон, ни Клык больше его не видели.

Без Кенги дела у группы пошли хуже некуда. Кевин регулярно ездил в Торонто за небольшими партиями амфетамина и героина. Но покупателей по-прежнему не было. В довершение всех бед он вдруг понял, что опять на игле. Чтобы завязать, потребовалась вся его сила воли, опять замелькали, как в калейдоскопе, метадон, «двенадцать шагов» – все эти жалкие потуги и усилия. К тому времени ему уже и за квартиру платить было нечем.

– Что нам надо, – размышлял однажды Леон, – так это не перекупать у викингов и не пытаться действовать в обход, а попробовать завладеть их импортом.

Они сидели в тени под скалой, неподалеку от железнодорожных путей, и глазели на французских девчонок, как те шли по Фронт-стрит в свою ecole secondaire.

– Они каким-то образом ухитряются вывозить товар из Штатов, а потом распространяют его по стране. Если б нам удалось присосаться с этого конца, им ничего бы не осталось, как считаться с нами.

– Ага, – поддакнул из-за облачка марихуаны Клык. – Звучит разумно. Почему бы нам и не приняться за это?

– Потому что этого же хотел и Кенга, – сказал Кевин. – Из-за чего и сгинул.

Итак, они остались втроем: Леон – большой болтун, но никак не лидер, Кевин, вовсе не имевший склонности руководить, и Клык, чья способность брать на себя ответственность не обсуждалась. На эту-то унылую сцену и ступил Рыжий Медведь, соблазняя их волшебством гадания и возможностью разбогатеть. Какой наркоман против этого устоит?

Рыжий Медведь быстро освоился в Алгонкин-Бей и покорил его, считай, ничем другим, кроме как красивой внешностью и колодой карт. Его часто можно было видеть в Эверетт-баре на Самнер-стрит, в последней из самостоятельных кофеен. Рыжий Медведь сидел за угловым столиком со своей колодой карт, и вскоре люди потянулись к нему. Эверетт не возражал: в конце концов, он привлекал в кофейню посетителей. Они брали кофе и подсаживались к Рыжему Медведю – погадать. Они знали, что гадает он хорошо – еще бы, за такую-то цену: семьдесят пять монет! Давал он и астрологический прогноз, что стоило в два раза больше.

Поговорить с ним бывало трудно, потому что столик постоянно осаждали любители гадания. Кевин не знал, сколько заколачивал Рыжий Медведь, но видать, приличные суммы, налогом, естественно, не облагаемые. При этом он знакомился с разными людьми. К нему захаживали местные музыканты, разок заглянула и парочка парикмахеров, в свою очередь рассказавших о нем своим клиентам. Он уверял, что выступал некогда в Торонто в качестве модели, для чего внешность у него, конечно, была подходящая. Однако Кевин подозревал, что зарабатывал он не только этим.

Порой, когда он бывал свободен от своих гаданий, он ради разнообразия общался с Кевином и Леоном. Он угощал их высокосортной марихуаной – лучшей им пробовать не доводилось. Пару раз водил в кино и всегда платил за выпивку, хотя сам пил немного. Он терпел даже Клыка. Как и двум его друзьям, Кевину льстило такое внимание, хотя настороженность он все-таки испытывал.

По прошествии нескольких месяцев Рыжий Медведь стал неотделим от их жизни. Постепенно он поведал им и о другом своем бизнесе – перевозке по стране средних размеров пакетиков с кокаином и героином.

– Ты с викинг-байкерами давай поосторожнее, – предупредил его Кевин. – Мы же тебе рассказывали, что случилось с Кенгой.

– Байкеры меня не волнуют, – сказал Рыжий Медведь. – У меня есть защита.

– Защита?

Вместо ответа Медведь указал на небо.

Однажды в холодный день конца апреля или начала мая – до сезона мошкары – они устроились на берегу. Рыжий Медведь разжег великолепный костер – жертвенный костер, как он его назвал. Пламя горело ровно и ярко в течение нескольких часов. Леон и Клык тоже сидели рядом, на небе мерцал Млечный Путь, с озера дул ветерок. Волны тихо плескались о берег. Дальше по берегу шумно праздновала какая-то компания, но настроение нашей четверки было созерцательным, если не сказать – торжественно-серьезным.

Они обменивались историями жизни. Леон, тыча палкой в подошвы своих грубых башмаков, счищал с них грязь и делился воспоминаниями о прошлом. Он был единственным сыном сильно пьющих родителей, один из которых убил другого, когда Леону было шестнадцать лет, и, видимо, получил пожизненное. Шрам на лбу у Леона от матери, запустившей в него тостером. Клык уставился в огонь. На его лице играли отсветы костра, когда он рассказывал, что в семье он младший из семи детей, что мать его вдова, разрывалась на трех работах и никогда не знала, который из сыновей угодит в тюрьму. На этот раз Кевин был не очень словоохотлив. Родителей он лишился десяти лет. Увлекся поэзией. Из колледжа вышибли на втором курсе. Пристрастился к героину. Потом бросил. О том, что он колется сейчас, Кевин не сказал – ни к чему обременять друзей чрезмерной информацией.