Текст книги "Захвачненные (ЛП)"
Автор книги: Джасинда Уайлдер
Соавторы: Джек Уайлдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Дерек хватается за столбы у входа в стойло, отстраняется от меня, падает на колени и валится на сено, отползая в сторону подушки. Он шарит рукой, отыскивая фонарь, поворачивает на нём ручку, и от фонаря разливается белое свечение.
– Ты не должен спать здесь, на сене, Дерек. Это неправильно.
Он переворачивается на спину, и его глаза мутным взглядом фокусируются на мне:
– Все в порядке. Здесь мне хорошо.
– Ты заслуживаешь нормальной комнаты. Настоящей кровати.
Он отрицательно мотает головой:
– Нет. Не надо. В госпитале у меня была кровать. Я её ненавидел, – он быстро моргает, кладёт на глаза руку. – Провести три грёбаных года, засыпая в грязи. Помню одно из мест, в котором меня держали, думаю, это старая школа. Меня заперли в шкафу. На голом бетоне. Ночью было так чертовски холодно. Проявились раны на плече и бедре. После этого я был благодарен за земляной пол. Меня также держали в пещере. Это отстой. Холодно и темно. Каждый произнесённый звук отдавался эхом. Даже дыхание. Это сводило меня с ума. Я переставал дышать, пока не терял сознание от удушья, только чтобы не слышать эхо. Клялся, что мог слышать иногда собственное сердцебиение. Полная тишина чертовски нервирует, – он поднимает руку, смотрит на ладонь, сжимает пальцы в кулак, разжимает их и пристально разглядывает. – Госпиталь тоже был своего рода адом. В основном, там я тоже был в плену. Здесь я могу дышать. Могу видеть небо. Я могу встать и походить вокруг, когда хочу. Могу выйти за дверь и пойти в любую сторону. Никто не остановит меня, не отдаст приказ или не накричит. Возможно, в больнице я и был среди своих соотечественников, но я не чувствовал себя свободным. Ощущал себя в ловушке, так же, как и у талибов. – Он встречается взглядом с моим:– И поверь мне, Рейган, ты не захочешь меня в своём доме. Я не хочу быть там, и ты не захотела бы меня там видеть, – на мгновение он замолкает. – Возможно, я выразился неправильно. Не то, чтобы я не хочу быть в твоём доме, или рядом с тобой. Дело не в этом, просто…
– Я понимаю. Столько же, сколько может любой другой, я понимаю, о чём ты говоришь. Это нормально.
Его глаза расширяются, он моргает и качает головой:
– Не могу поверить, что облажался из-за такого небольшого количества пива. Думаю, это была плохая идея.
Он потягивается, сдвигается, и его джинсы съезжают с талии вниз, обнажая намёк на V-образные мышцы низа живота и завитки волос. Я не могу отвести взгляд. Должна, но не могу. На меня наваливается чувство вины. Я не должна была так смотреть на Дерека. Вообще ни на кого, а на него в особенности, когда он так хрупок, эмоционально и психологически. Не хрупкий – это не то слово. Нестабильный, может быть. Уязвимый, заживающий. Раны тела заживают быстрее, чем душевные.
Я резко отвожу глаза, опуская взгляд, уставившись на свои ноги:
– Тебе что-нибудь нужно? Могу я для тебя что-нибудь сделать?
– Со мной всё будет хорошо. Мне просто нужно немного поспать.
Высоко в небе висит луна – яркий ломтик, поливающий серебряным светом траву. Лампы, подвешенные к линии электропередач, растянутой между домом и амбаром, оставляют широкие круги оранжевого света на усыпанной гравием дорожке. Я останавливаюсь под одним из них, оглядываясь на открытые двери сарая, вижу слабое свечение фонаря. Гравий хрустит под моими рабочими ботинками, слышен стрёкот сверчков и где-то далеко квакает несколько лягушек. Ухает сова. Гудят провода.
Я не хочу идти домой. Не хочу разговаривать с Идой. Не хочу лезть в свою пустую кровать.
Однако я должна. Ида понимает, что я не в настроении для разговора; она коротко прощается со мной и ждёт Хэнка на крыльце. Я скидываю жёсткую от пота одежду и натягиваю на голое тело длинную футболку. Как только мои глаза закрываются, я оказываюсь захвачена зрительным образом потягивающегося Дерека, и намёком на те места на его теле, думать про которые не моего ума дело.
Тем не менее, я это делаю. Я впечатлена. И когда я, наконец, засыпаю, я начинаю мечтать.
Глава 8
Дерек
Мир вращается. Закрыты ли глаза или открыты – нет никакой разницы. Ставлю одну ногу на пол, и кружение немного уменьшается. С открытыми глазами, однако, лучше. Не потому, что это не способствует головокружению, а потому, что каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу её. Чёрная футболка задрана вверх, потому что ею Рейган вытирает пот с лица, от чего взору доступны плотный красный спортивный лифчик, загар, мускулистый живот. Тазовые кости выше низкосидящих джинсов.
Она маленькая. От силы пять футов, и выглядит как двадцатилетняя. Однако её маленькое тело основательно укомплектовано всеми этими дьявольскими изгибами, а я не должен о ней так думать. Это очень неправильно, со всех сторон.
Она вдова Тома.
Но независимо от того, как сильно я напоминаю себе об этом, я до сих пор не могу выкинуть картинку с нею из своей головы. Красный спортивный лифчик Reebok, обтягивающий пышные округлости. Подтянутый живот, изгибающийся, когда она движется.
Когда она коснулась моего плеча, я еле сдержался.
Никто не дотрагивался меня с того времени, когда я вернулся в Штаты. Я не могу себя контролировать. В последний раз, когда физиотерапевт пытался схватить меня за ногу, чтобы проверить её гибкость, он остался со сломанным носом. Это научило всех оставлять меня в моём гребаном одиночестве. После они говорили, чего хотят от меня, но держали свои чёртовы руки при себе. Руки причиняют боль. Прикосновения означают боль и муки. Они вызывают во мне чувство, как будто я снова прикован к металлическому стулу, а кулак, схвативший мой безымянный палец, гнёт его назад, медленно и неумолимо, пока тот не сломается. Прикосновения напоминают мне о руках, впечатывающих моё лицо в стену, на сухую царапающих тупой бритвой мой скальп, то и дело запинаясь и оставляя на нём порезы.
Когда Рейган коснулась меня, не думаю, что она понимала, насколько близок я был к удару с локтя. Её прикосновение было сродни разряду молнии. Внезапному и поразившему меня своим теплом. Касания кончиков пальцев к округлой части моего плеча, нежные и нерешительные. А потом она прижала своё тело к моему, умудряясь поддерживать, пока тащила меня к амбару. Кажется, что это невозможно, но она сильная женщина. И я мог чувствовать запах её цитрусового шампуня в волосах, и её потного тела.
Чёрт.
В конце концов, ко мне приходит сон, а с ним и сновидение. На этот раз иное. Не пещера или побои, или смерть Тома, а мечта о Рейган. Видение её задранной футболки. Только в моём сне Рейган снимает её совсем и делает шаг ко мне, её волосы распущены.
Я сразу просыпаюсь.
Потом засыпаю, и сон повторяется. Мне удаётся поспать только до рассвета, а потом сновидение выгоняет меня прочь из амбара. Я выхожу без рубашки, так как на улице уже тепло. К тому же, это единственная рубашка, которая у меня есть. Я откупориваю банку с краской, собираю валик и щётки, поднимаюсь вверх по стремянке. Мазок, окунание в краску, мазок, окунание. Серый превращается в розовый, оранжевый, и я заканчиваю покрывать первым слоем одну сторону сарая. Старое дерево – пористое и иссохшее, так что потребуется несколько слоёв. Я начинаю с другой стороны, прохожу треть пути, и иду отмываться от краски. Спускаясь по лестнице, вижу, что Рейган уже ждёт меня, протягивая полную тарелку еды. Французский тост, яичница, сосиски. Женщина умеет готовить.
Заканчивая есть, гляжу на неё:
– Красная краска закончилась. Чтобы докрасить амбар, мне нужно ещё несколько галлонов. И немного белой краски для дома. Если ты, конечно, не хочешь дом другого цвета. Сейчас краска на доме настолько выцвела и облупилась, что его можно покрасить любым цветом, каким захочешь.
Рейган склоняет голову:
– Я не думала об этом, – говорит она. – Может быть, тёмно-зелёный?
Я пожимаю плечами:
– Конечно. Зелёный так зелёный, – я возвращаю ей керамическую тарелку, по которой гремит вилка. – Я ополоснусь и отправлюсь в город.
Я иду за угол к задней части сарая, где стоит старый скважинный насос. Это место, где я моюсь.
– О, боже мой, – восклицает Рейган с удивлением и ужасом в голосе. – Я ужасный человек.
Я останавливаюсь и оборачиваюсь к ней:
– О чём ты, чёрт возьми, говоришь?
– Ты всё время мылся под этим насосом? Ты здесь уже неделю, и ни разу не принял нормальный душ? – она бросает взгляд на мои джинсы. – И у тебя нет никакой сменной одежды, так? Боже, просто не верю, что так себя веду.
Я переступаю с ноги на ногу.
– Я не собирался оставаться здесь, поэтому не захватил с собой дополнительной одежды. Да у меня и нет ничего, что можно взять с собой. Я в порядке.
– Это неправильно, – возражает она. – Иди в дом и прими душ, – я стою в нерешительности. Она подходит ко мне сзади, подталкивая. – Давай.
Я подчиняюсь только для того, чтобы избежать жара и неловкого напряжения от её присутствия. Она следует за мной, поднимаясь на крыльцо, проходит мимо и открывает сетчатую противомоскитную часть двери, которая затем захлопывается за мной. Я с трудом прохожу через прихожую.
Направо официальная гостиная, небольшая комнатка с паркетным полом, покрытым толстым ковром, у одной стены диван, на противоположной – телевизор, прямо напротив входной двери лестница. На кухню ведёт дверь, и я замечаю, что её стены окрашены в жёлтый цвет, на полу белая плитка. Белые шкафы. Техника двадцатилетней давности. Круглый деревянный стол коричневого цвета для четырёх человек, на котором солонка и перечница из прозрачного стекла, соус Tabasco и яблочный соус.
Моя нервозность возвращается. Причина её сидит, сонная, на диване и смотрит телевизор. Белобрысый, с глазами, как у Тома – широко раскрытыми, карими и глубокими. Он чертовски очарователен. Ему сейчас должно быть около трёх лет. Он сжимает в руках пластиковую кружку-непроливайку с какими-то героями мультфильмов на боку. Телевизор гремит, и я вижу, как на экране маленькие русалкоподобные существа с огромными головами поют песню о путешествиях в мир.
Этот мальчик – та ложь, которую я сказал… или, точнее, не сказал.
Когда Рейган спросила о письме, и знал ли Том о ребёнке, я ужасно испугался. Я не смог ответить. Рейган заслуживает правды, а я не уверен, что я тот человек, который сможет ей всё рассказать.
– Дерек? – её тихий голос раздаётся прямо сбоку от меня. – Он просто маленький мальчик. Он не собирается… я не знаю. Ты ведёшь себя, словно… – она явно ходит вокруг да около. Не хочет сказать прямо, что трехлетний малыш не причинит мне вреда, и что я веду себя как испуганный ребёнок. Она опускается на колени. – Томми? Ты можешь подойти поздороваться?
Мальчик скользит с дивана причудливым обтекающим манёвром. Он ковыляет к нам, сжимая свою чашку, затем окидывает меня взглядом:
– Привет, – он указывает на телевизор. – Гуппи.
Я тоже смотрю на экран:
– Гуппи?
Он прижимает чашку ко рту, делает большой глоток, издавая хлюпающие и булькающие звуки.
– Пузы Гуппи.
Я поворачиваюсь к Рейган за переводом. Уголок её рта кривится в ухмылке:
– Он говорит про шоу. Оно называется «Пузырь Гуппи».
– Они не похожи на гуппи. Они выглядят как большеголовые русалки.
Она хихикает:
– Я знаю. Шоу не всегда со смыслом, но Томми любит его, – она указывает на экран. – Посмотри.
Маленькие русалко-дети поют сначала о поездке на кемпинг. Там происходит пожар из пузырей. Всё происходит под водой. Они вроде плавают вокруг, но ясно, что это шоу отставило все законы физики в сторону.
– Странно, – говорю я.
Малыш стоит и смотрит на меня. Потом ставит свою чашку на пол, поднимает руки над головой:
– Вверх.
Я беру его на руки, мои большие ладони поглощают его крошечные пальчики. Поднимаю его, потом ставлю на пол. Рейган опять смеётся:
– Нет, большой дурень. Он имел в виду, чтобы ты поднял его. В смысле, держи его на руках.
Я не хочу так делать. Этот парень – напоминание о моей виновности. Но он, прислонившись к моим ногам, с поднятыми руками, повторяет:
– Вверх, вверх, вверх!
– Я не знаю, как держать ребенка. Должен ли я уметь поддерживать головку или что-нибудь подобное?
Рейган фыркает:
– Боже мой. Ему уже три. Он не грудничок. Просто возьми его за подмышки. Он доделает остальное.
– Зачем?
Рейган вся в недоумении:
– Он хочет быть поднятым. Понятия не имею, зачем. Предполагаю, это доставит ему удовольствие.
Я поднимаю Томми за подмышки и держу на вытянутых руках. Каким-то образом ему удаётся преодолеть разделяющее нас расстояние и зацепиться за моё туловище, обнимая мою талию ногами. Его голова лежит на моём плече. Это самое странное ощущение, которое я когда-либо испытывал. Он жмётся ко мне, как обезьянка, его дыхание становится равномерным и глубоким. Какой-то неведомый инстинкт направляет мою руку под его попу, чтобы поддержать его, и в течение нескольких минут он обмякает. Я просто стою, держа мальчика на руках, пока он засыпает. Его ручка опускается, свисая у моей груди.
Я поворачиваюсь на месте и смотрю на Рейган:
– Что теперь?
Она улыбается незнакомой, почти мечтательной улыбкой, но я не знаю, как её интерпретировать.
– Просто положи его на диван.
Я держу его ладонью за затылок, а другой рукой – под коленями. Кладу Томми на спину на диван. Он раскидывается, открыв рот и посапывая.
Пожилая женщина – Ида, припоминаю я её имя – стоит в кухне, со следами муки на руках, наблюдая. Изумлённое выражение на её лице, вероятно, соответствует моему собственному.
Рейган зовёт меня за собой, поднимаясь по лестнице:
– Пойдём, я дам тебе полотенце.
Я следую за ней, уставившись на ступеньки, а не на её задницу, на которую хотят смотреть мои глаза. Она ведет меня в спальню. В ней стоит антикварная двуспальная кровать с металлической кованой спинкой, бюро с пятью ящиками у одной стены и трюмо с зеркалом и тремя ящиками у другой. Я упорно отказываются думать о том, что я в её спальне.
Рейган бросается в ванную передо мной, рывком поднимая с пола белый лифчик:
– Дерьмо. Прости. Здесь никого не бывает, кроме меня.
Она открывает крышку плетёной корзины, бросая туда этот предмет нательного белья. Я мельком замечаю её трусики, джинсы с вывернутой наизнанку одной штаниной, и другой лифчик – тот красный, с прошлой ночи – скрученный и вывернутый, вместе с футболками и перепутанными белыми носками. Это странно интимная вещь – грязное бельё женщины. Я смотрю в сторону, на туалетную полочку. Там не намного лучше. Косметика, коробочки с пудрой, помада и куча других вещей, которые я не могу идентифицировать. Всё это выглядит так, как будто уже давно не использовалось. Есть щипцы для завивки, синяя щётка для волос с черными зубьями. Несколько спутанных в узел волос в углу раковины – длинных светлых всё ещё прикреплённых прядей. Коробка с тампонами на полу около унитаза. Туда нельзя смотреть. Два влажных полотенца висят на перекладине душевой занавески.
Без сомнения, это самое женское пространство, в которое я когда-либо входил. Мне очень неловко, я слишком осведомлён о Рейган, стоящей рядом со мной, пахнущей свежим и чистым, мои мысли перескакивают к красному спортивному лифчику и к тому, что она сняла его и бросила в корзину для грязного белья. Ванная ещё слабо пахнет недавним душем, тем смутным влажным запахом, который состоит из равных частей пара и шампуня, и что-то ещё неопределенное – запах ванной после душа.
После пары неудобных секунд Рейган наклоняется у раковины, открывая створки шкафа под ней. И опять прямо передо мной её задница, округлая и упругая, как напоминание, что она красивая женщина, и я в её ванной комнате, в её личном пространстве, и она под запретом. Рейган выпрямляется, протягивая мне толстое, цвета ржавчины, полотенце.
– Шампунь и мыло на видном месте, – она указывает на душевую кабину. – Пойду посмотрю, найдётся ли у меня для тебя какая-нибудь чистая одежда.
– Спасибо. Я могу походить и в своём. Всё в порядке.
Она зажимает ткань моих джинсов большим и указательным пальцами:
– Не смеши меня. Эти брюки заляпаны грязью, – она явно рассуждает вслух. – На чердаке есть пара ящиков с одеждой Тома. Она должна подойти.
– Ты не должна…
Она трясёт головой, обрывая меня. Её голос звучит резко и бескомпромиссно:
– Это просто одежда, Дерек.
Затем она уходит, и, прежде чем закрыть дверь ванной и снять свои джинсы, я жду, пока она выйдет из спальни.
Душ – это здорово. Лейка расположена высоко, так что мне не нужно изображать утку или изворачиваться, напор горячей воды достаточно сильный. Шампунь по запаху немного девчачий, но это не важно. Я чист, и это удивительно ощущение. Душевых в больнице не хватало, как правило, вода там была либо прохладной, либо обжигающей, и душ был расположен так низко, что я вынужден был, в основном, сидеть, чтобы под ним поместиться.
Я стою под душем до тех пор, пока вода не становится чуть тёплой.
Когда я выхожу, вижу на кровати груду джинсов, футболок, носков и боксеров. Я надеваю одежду, за исключением нижнего белья. Будь я проклят, если стану носить чужое бельё, независимо, чьё оно или насколько чистое.
Просто нет. Ни за что.
Когда я спускаюсь вниз, вижу, что Рейган пишет список. Она не смотрит на меня.
– Готов? Отправляемся. Мне всё равно нужно купить кое-какие продукты, так что мы можем поехать вместе, – она смотрит на Иду. – Тебе нужно что-нибудь привезти из города, Ида?
Ида пожимает плечами:
– Не могу ничего придумать.
– Мы вернёмся как можно скорее.
Ида ерошит волосики Томми:
– У нас всё будет хорошо, не так ли, парень?
Томми просто улыбается и возвращается к своему бутерброду с желе и арахисовым маслом. Рейган целует его в макушку, а затем направляется к входной двери. Она избегает моего пристального взгляда, и внезапно всё становится ещё более напряжённо, чем прежде. Может быть, это из-за одежды Тома. Или от чего-то совершенно другого, до чего я не могу додуматься.
Всё, что я понимаю – когда Рейган проносится мимо меня к грузовику, я чувствую аромат цитрусового шампуня и чего-то ванильного. Этот запах вызывает у меня головокружение, наталкивая на мысли, которые я не вправе обдумывать.
«Это табу, Дерек, – говорю я себе. – Вход запрещён».
Рейган
«Он под запретом, глупая женщина! – ругаю я себя. – Ты не должна так о нём думать!»
Он закрыл дверь в ванную перед тем как собраться в душ, но не учёл того обстоятельства, что замки имеют обыкновение открываться, и двери могут распахиваться, хоть и на пару дюймов. Я собиралась только положить на кровать одежду для Дерека и уйти, но от мимолетного взгляда, брошенного на него через образовавшуюся щель, застыла, увлечённая. Занавеска в моём душе сделана из прозрачного пластика и, ничего не скрывая, предназначена только для того, чтобы не дать брызгам попасть на пол. Один беглый взгляд позволил мне увидеть его всего целиком. Дерек стоял лицом ко мне; глаза закрыты, голова запрокинута, руки проводят по волосам, смывая шампунь. Я не могла проглотить застрявший в горле ком, не в состоянии думать или отвести взгляд.
Дерек Уэст великолепен. Я могу признаться себе в этом. Он сильно похудел, и медленное восстановление мышечной массы только подчёркивает угловатую красоту его фигуры. Я так давно не видела мужского тела.
Четыре года, насколько я помню. Последний раз, когда я видела голого мужчину, – ночь накануне отправки Тома в его заключительную командировку. С тех пор были только я, Томми, Хэнк и Ида. Сначала я ждала Тома, потом новостей о нём, официальной информации. Получив её, я оплакивала Тома. Долго и безутешно. Я оплакивала своего мертвого мужа. Вела хозяйство, избегая долгов, заботилась о еде на столе и своём сыне, принимая всё, что имею, занимая каждую свободную минуту своей жизни. Мысль о других мужчинах даже не приходила в мою голову.
И тут появился Дерек Уэст, и весь мой мир зашатался.
Его помощь невозможно переоценить; я в одиночку управляю фермой уже долгое, долгое время. Я вожу трактор, пакую в тюки сено, пашу землю плугом, сею, собираю урожай, пропалываю, опрыскиваю. Чиню заборы и кормлю лошадей, держу их копыта обрезанными, лечу их от паразитов и езжу на них, выгуливая – не так часто, как хотелось бы, время от времени – а также скашиваю траву на небольшом участке позади дома.
Я – сильная, способная, независимая женщина. Но это не означает, что я не хочу и не ценю помощь мужчины.
Топая впереди Дерека к грузовику, я краснею, стараясь изо всех сил и не в состоянии стереть изображение его голого тела из своего сознания.
В Дереке очень много мужчины.
Я встряхиваюсь, прогоняя эти мысли из головы. Вспоминаю свой список покупок. Яйца. Хлеб. Молоко. Сок. Корица. Ванильный экстракт. Бекон. Колбаса. Говяжий фарш. Свежие овощи. Паста.
Это не помогает. Он сидит на пассажирском сиденье, пахнет чистотой. Я украдкой бросаю на него взгляд. Задняя часть его шеи до сих пор покрыта капельками влаги. Его волосы от воды кажутся темнее, чем есть, и завиваются на концах. Ветерок обдувает его лоб через приоткрытое окно машины.
Его левая рука на бедре, на тёмных джинсах. Это любимые штаны Тома. Они – просто одежда, – говорю я себе. Смотрю на руку Дерека, на изогнутый безымянный палец.
– Что произошло с твоим пальцем? – спрашиваю, затевая разговор.
Да уж, довольно хреновое начало.
Дерек напрягается, и я понимаю, что задала неудачный вопрос.
– Он был... сломан. Пару раз.
Кручу кожаный руль.
– Дерьмо, Дерек. Прости, – вижу по его реакции, что это что-то, что с ним сделали, и о чём он совсем не хочет говорить.
Он пожимает плечами:
– Ты не знала, – он саркастически смеётся. – Разговоры со мной, как ходьба по минному полю. Никогда не знаешь, какой шаг спровоцирует взрыв.
– И, кажется, я не самый ловкий собеседник.
– Это не твоя вина. В моей земле, полагаю, ещё много мин, – он какое-то время молчит, накручивая на палец прядь волос. – Палец никак не мог зажить. Талибы сломали его, и потом делали это снова и снова, каждые пару дней. Думаю, хотели, чтобы мне всё время было больно. Никак не мог понять, зачем – они ни разу не потребовали от меня какой-либо информации. Не то чтобы мне действительно было что рассказать. Думаю, они ломали мой палец, чтобы ломать. Долго держали его в сломанном состоянии… не знаю. В конце концов, я потерял счёт дням. Может быть, пару недель. Со временем они потеряли интерес к этой игре и оставили мой палец в покое. Он был так погано искривлён, что я сам сломал его вскоре и попытался выправить, чтобы он стал ровнее. Конечно, у меня под рукой не было ничего, похожего на шину, поэтому палец остался кривым.
Я в ужасе прикрываю рот:
– Бог мой, Дерек. Это… это ужасно.
– Да, это совсем не прикольно.
Я провожу пальцем по его искривлённым суставам:
– Он всё ещё беспокоит тебя?
Дерек пожимает плечами:
– Да, время от времени. Обычная реакция сломанной кости. Болит, когда идёт дождь и тому подобное.
Я не должна была смотреть на его руку, не должна была трогать его. Теперь, когда я смотрю, я замечаю другие шрамы. Блестящие рубцы от ожогов, гладкие на ощупь, в отличие от шершавой кожи его сильных обветренных рук. Некоторые круглые, другие продолговатые и несколько деформированных. Что-то подсказывает мне, что эти ожоги не случайны. Я встречаюсь с ним взглядом, вижу, как он наблюдает за моими прикосновениями к его шрамам. Я убираю свою руку, возвращая всё внимание к дороге.
– Эти шрамы не случайные, да? – не могу удержаться от вопроса.
– Да, – после этого он замыкается, и я не собираюсь продолжать свои расспросы. Несколько минут проходит в молчании, а затем он произносит. – Знаешь, ты проделала невероятную работу, сохраняя эту чёртову огроменную ферму в одиночку.
Я пытаюсь несмело улыбнуться:
– Спасибо. Это было тяжело – не стану отрицать, – так хорошо произнести это вслух.
– Бьюсь об заклад, так оно и есть. Ферма очень большая. Много работы.
– Да.
– Думаю, немногие справились бы с таким. Прикидываю, как ты смогла, – я не уверена, будет ли он ещё когда-нибудь говорить о моей ферме.
– У меня не было большого выбора. Ну, знаешь – сдаться или продолжать движение? Только такие варианты. А когда родился Томми, работа на ферме превратилась в рутину, из которой я не могу выбраться. Ты просто… поднимаешься и делаешь то, что должен. Не думая о следующем дне или огромном списке того, что ещё предстоит сделать. Для этого, работая на ферме, нет времени.
Дерек вытягивает руку в окно:
– Война, в некотором роде, то же самое. Делай, что должен. Я не думаю об этом слишком много, и пытаюсь не думать о том, что сделал, или что об этом спрашивает какой-нибудь хрен. Ты просто… делаешь свою работу. Патрулируешь. Смотришь в оба, видишь, как вернулся твой приятель. Подчиняешься приказам и держишь голову опущенной. Пытаешься веселиться, когда получаешь несколько часов свободы.
Он откидывает голову на подголовник сиденья, уставившись в пространство, на деревья, выстроившиеся вдоль дороги:
– Забавно, долгое время я не думал о жизни как морской пехотинец. Я не чувствую себя солдатом. Для человека… который так долго им был. Это была моя личность: капрал Дерек Уэст, морской пехотинец Соединенных Штатов. Сейчас? Я больше не знаю … кто я, что я.
– Они собираются попытаться заставить тебя возвратиться? Я имею в виду, ты освобождён от обязательств?
– Я не знаю, как оно официально. Я знаю, что не вернусь. К чёрту это всё. К чёрту армию. К чёрту Афганистан. К чёрту войну. Они должны будут волочь меня обратно в наручниках. И я не пережил бы и первой операции, стычки или вылазки. Я раздражительный. Нервный. Я в ужасной форме, – он качает головой. – Нет. Я не вернусь.
– Я не виню тебя, – повисает долгая пауза. – Я никогда не хотела быть фермером. Я выросла на лошадином ранчо в Оклахоме. Глушь, как и здесь. Я её ненавидела. Мечтала перебраться в большой город. Финикс или Остин. Даже Нью-Йорк. Я хотела быть поваром, – я не поняла, с чего вдруг меня прорвало. Я никому не рассказывала об этом.
Дерек смотрит на меня, его голова свободно откинута. Глаза – цвета зелёного мха на дереве, тёмном и прохладном:
– Всё же ты здесь. Почему?
Я пожимаю плечами:
– Я любила Тома. Это место, где он хотел быть. Он любил эту землю. Его отец работал на ней, его дед. И прадед. Этот дом – второй, построенный на этой территории. Первый сгорел дотла в тысяча девятьсот двадцать третьем. А Том? Он просто… отождествлял себя с поместьем, с Техасом, с тем, чтобы быть фермером. Хотя он и хотел посмотреть мир, прежде чем осесть. Предполагаю, он хотел как-то по-другому прожить свою молодость. Я имею в виду, он видел, как жил его отец, который рос на этом земельном участке и никогда не оставлял его, никогда не уезжал из Техаса, и даже не выезжал дальше Галвестона.
– Ну, Тому удалось посмотреть мир, это правда. Ирак, Германия, Афганистан, Марокко.
Это для меня новость:
– Марокко? Когда Том успел побывать в Марокко?
Дерек улыбнулся, вспоминая:
– Я, Хантер, Том, Бласт и Абрахам вместе отправились в эту поездку. Это было, когда мы дислоцировались в Багдаде, в начале нашего второго рейда. У нас было четыре дня свободы, так что мы прыгнули в самолёт до Касабланки. Устроили немного кромешного ада. Мы все писали объяснительные по этому поводу. Баррет и я за эту поездку две недели мыли сортир, – голос Дерека ломается. – Я и Хантер, мы… мы единственные, оставшиеся в живых из всего нашего отделения. Все остальные из первого отряда Фокстрот… они все мертвы. Большинство… большинство из них погибло, попав в засаду.
Я не могу не отреагировать, но я не знаю, что сказать.
– Ты видел Хантера? С тех пор, как вернулся?
Он кивает:
– Да. Он и Рания приезжали ко мне в госпиталь. Провели со мной несколько дней. У них будет ещё одна маленькая дочка, – он делает паузу, задумавшись. – Должна появиться через пару недель.
– Они хорошо живут?
– Да. Очень хорошо. Хантер работает в дорожной бригаде, а Рания – медсестра в больнице.
И вот уже мы в магазине «Всё для дома» в Бренэме. Такой странный совместный опыт – покупать краску и ограждения для забора, и разные другие бытовые мелочи. Затем мы идём в бакалею Brookshire Brothers. Ещё больше домашней жизни. Блуждаем туда-сюда по проходу, с тележкой с одним расшатанным роликом, Дерек прогуливается рядом со мной, мы ведём непринуждённую беседу о всяком разном: например, о Бейкере – старом смешном Блю Хилере Хэнка – бегущем через северное пастбище, безумно лая и спотыкаясь на каждом третьем шагу, потому что он играл со своей задней лапой; о Генри Восьмом и его бесконечном поиске расшатанных досок в заборе, чтобы сбить их в сторону и добраться до свежей травы по ту сторону; о чём угодно, только не о Томе и не о войне.
Я не ходила в продуктовый магазин с мужчиной со времени тех десяти месяцев, что Том провёл со мной между его отправками на службу. Это странное чувство – быть рядом с кем-то, кто не Хэнк, Ида или Томми. Ловлю себя на том, что разглядываю Дерека, как движутся его плечи, когда он идёт, вижу остатки бессознательного ссутуливания. Его длинные шаги, как он время от времени сжимает левую руку в кулак, шевелит безымянным пальцем. Держит руки низко на бёдрах и встряхивает ими, чтобы остановить дрожь. Его глаза постоянно сканируют зал, прыгая от человека к человеку, оценивая и замечая, когда кто-то идёт вслед за нами. Дерек замечает всё, не пропуская ни одной детали.
Мы загружаем сумки с покупками в кузов грузовика. В это время на стоянку перед магазином врывается, рыча форсированным двигателем, пикап, полный буйных подростков; из его динамиков гремит рэп, слышны крики, смех и ругательства. В кузове пикапа стоят, пихая друг друга, трое или четверо парней, пока машина с визгом тормозит через ряд от нас. У одного из них во рту сигарета, и он склоняется к своему приятелю, подталкивая и смеясь, протягивая руку, требуя что-то.
Другой парень передаёт это в руки первому, и я слышу, как он говорит:
– Если появятся копы, я тут же уезжаю. Предупреждаю сразу.
– Киска, – парень с сигаретой, свисающей с губы, кладёт одну ногу на край кузова пикапа, вынимает изо рта сигарету и подносит её к чашевидному предмету в своих руках.
– Пошли, пошли! – кричит он, прыгая вниз, делая шаг, чтобы схватить своего друга за руку, и дергая его вниз, понуждая остальных бежать, и бросает – я теперь понимаю – петарды в нескольких футах от нас.
В это время Дерек, поняв, что перед ним дети, отвлёкся от них и занялся продеванием шнура через ручки пластиковых пакетов с продуктами и прикреплением их к поручням внутри кузова грузовика. Он не замечает манипуляций с фейерверком. И прежде чем я думаю предупредить его, петарды взрываются.
КРАК!
При первом взрыве Дерек падает, стоя на коленях у задней части грузовика, спиной прижимаясь к колесу.
КРАК-КРАК-КРАК-КРАК!
Когда взрываются остальные петарды, Дерек идентифицирует их по звуку и поднимается.