Текст книги "Там, где сердце (ЛП)"

Автор книги: Джасинда Уайлдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Ты пробуждаешь что-то лучшее во мне…

Я еду в каком-то оцепенении. Не знаю, как долго или как далеко собираюсь уехать. Мне удалось заменить лобовое стекло, и где-то на границе штата Оклахома, я останавливаюсь у заправки и заливаю полный бак.

Я не разрешаю себе думать.

Потому что знаю – я идиот. Я снова сбежал, оставив позади лучшее, что случалось со мной.

Но я сбегаю намеренно. Из-за нее.

И из-за себя самого.

Мне нужна цель. Мне нужно... найти себя. Я ненавижу это клише, но это правда. Клише становятся клише, потому что они чертовски правильно выражают мысль, не так ли?

Найл Джеймс заслуживает лучшего – а я пока этим лучшим не являюсь.

Но не могу это ей объяснить. И даже себе это объяснить пока не могу.

К счастью, у меня хватило ума оставить себе кусочек Найл – на память, на будущее, на всякий случай. Она оставила свою сумочку в машине, когда взялась помогать раненым. В сумочке был телефон, так что я набрал свой номер и позвонил. Теперь у меня есть номер Найл. Может быть, когда-нибудь я почувствую, что готов снова встретиться с ней.

Все это кажется неправильным и одновременно таким верным. Я влюбляюсь в нее. Черт, я уже влюбился. Знаю, она чувствует то же самое. А еще знаю, что этих чувств пока недостаточно.

Так что мне нужно найти то неуловимое что-то. Я, правда, не знаю, что именно должен отыскать, но обязательно это найду.

***

Я прочитал цитату в какой-то книге, или, может быть, услышал в кино – не помню – но слова звучали так: «Не все, кто блуждают, потеряны». Может, это из «Властелина Колец».

Как бы то ни было, эти слова могут иметь смысл для кого-то другого, но не для меня.

Я чувствую себя чертовски одиноким. Потерянным.

У меня есть GPS, так что географически я знаю, где нахожусь. Но вот как я оказался здесь, и что хочет сказать мне мое подсознание – не знаю. Я просто пересек границу Невады и Калифорнии. Если не считать остановок на заправках и в мотелях по дороге, мы с Ютой колесим уже пять дней подряд. Пять дней – и я думаю только о том, что, черт возьми, мне нужно сделать, чтобы найти то, что ищу.

Кое-что приходит на ум, но это только идея. Это даже не совсем полноценная мысль, просто… в общем, какой-то намек на мысль. Мысль о мысли. Теперь я понимаю, что и не жил никогда, не был таким нужным и полезным, и... настоящим... как тогда, в Оклахоме, помогая людям после торнадо. Я хочу сделать это. Я снова хочу это почувствовать. Не знаю, как это описать – чувство, которое приходит, когда ты помогаешь людям, когда знаешь, что меняешь жизни людей к лучшему. Я чувствую острый укол боли в сердце. В моем сердце. Я хочу этого.

Но я не врач. Не медсестра. Черт, я даже не вожу тяжелую технику и не смогу помочь раскидать обломки.

Так как мне этого добиться? Что я умею? Что у меня есть?

Я не уверен насчет своих навыков, кроме тех, что приобрел в море, но точно знаю – у меня есть ресурсы, хренова туча ресурсов в виде миллионов долларов в моем распоряжении. Прибыль, растущая с каждым годом, пока мама продолжает расширять семейный бизнес.

Я еду по шоссе, и мысли начинают кружиться, сплетая идеи и мечты, толкая меня за пределы моей зоны комфорта туда, где есть «а что, если», где есть возможность стать кем-то, кто не зря проживает свою жизнь.

Единственная настоящая мера человека – это то, как он распоряжается своей жизнью.

Астрид была права. Будь я проклят, она была права. И я хочу что-то делать со своей жизнью. Найл заронила семя в благодатную почву, и я знаю – если когда-нибудь хочу доказать, что заслуживаю ее, то должен сделать что-то стоящее.

Кроме того, я просто хочу сделать это для себя самого. Чтобы, наконец, реально добиться чего-то в этой жизни, стать человеком, которого уважают. И, может быть, пока только может быть, смогу найти способ использовать свои финансовые ресурсы, чтобы попасть в зону какого-нибудь стихийного бедствия.

Проблема номер один? Понятия не имею, с чего начать.

Проблема номер два? Знаете, кто имеет об этом понятие? Мама.

Вот потому, наверное, после долгих часов за рулем я вдруг понимаю, что передо мной указатель – Беверли Хиллз. И вот я уже въезжаю в ворота маминого дома.

***

– Ты хочешь делать что? – мама, понятное дело, не верит своим ушам.

– Помогать жертвам стихийных бедствий. Я хочу создать некоммерческую организацию, которая будет предоставлять средства и ресурсы для ликвидации последствий стихийных бедствий организациям вроде «Красного креста» и ВБГ.

– ВБГ? Что это? – она лениво скользит пальцем по запотевшему стеклу бокала с вином.

Мы снова в саду. Мама предпочитает вести серьезные разговоры именно здесь.

– «Врачи без границ».

– О. И ты хочешь давать им деньги? Почему бы просто не сделать пожертвование? Мы всегда можем сделать хорошее пожертвование.

– Нет, мама, никаких пожертвований. Я говорю об открытии своего дела. О компании.

Она тщательно изучает меня взглядом.

– Ты имеешь в виду... ты хочешь работать?

Я хмурюсь.

– Господи, мама, да что ты на самом деле думаешь?

– Прости, Лахлан, но давай посмотрим правде в глаза, – она старательно, даже скрупулезно, разглядывает свои нефритово-зеленые ухоженные ногти. – Ты никогда не работал. Никогда не проявлял даже намека на интерес к чему-либо, кроме выпивки, женщин и погоней за очередной дозой адреналина.

Я киваю и опускаю глаза на запотевший бокал «Пеллегрино».

– Знаю. Но... теперь я хочу большего.

– Что изменилось?

Я пожимаю плечами.

– Ты сама мне сказала не тратить свою жизнь впустую. Получив второй шанс, имею в виду. Я кое-что пережил… – я машу рукой куда-то в сторону. – И это изменило меня. К лучшему, надеюсь. Мне захотелось... не знаю. Сделать что-то стоящее.

Мама долго молча смотрит на меня, изучая мое лицо и размышляя.

– Наверное, она просто удивительная.

– Кто? – мое сердце колотится, щемит, болит.

– Не ври мне, Лахлан. Единственная сила в этом мире, которая действительно может изменить человека – это любовь к женщине. Ты умер, и это стало отправной точкой, которая должна была изменить твой образ жизни. Но смерть не изменила тебя, не помогла выбраться из бездны, – она берет в свои ладони мою руку. Мама никогда не обнимала меня в детстве и, уж конечно, не держала за руку. Поэтому этот физический контакт между нами, как удар. – Поэтому, если ты изменился настолько, что решился не просто начать собственное дело… не просто начать работать, но создать благотворительную организацию для помощи тем, кто пострадал от стихийных бедствий… Единственное, что могло бы изменить мужчину так сильно – это по-настоящему удивительная женщина. Итак, кто же она?

Я с трудом проглатываю комок в горле и опускаю взгляд, надеясь скрыть тот вихрь эмоций, которые поднимают во мне мысли о Найл.

– Найл. Ее зовут Найл. Она… она медсестра. В ВБГ. Я встретил ее... ну, это долгая история, – я моргаю, пытаюсь сосредоточиться на дыхании и решить, как рассказать ей все. – На самом деле, это не длинная история, просто ее трудно рассказывать. Она и ее муж работали в ВБГ. Они были в отпуске здесь, в Калифорнии, и попали в аварию. Муж Найл умер. Он был донором органов.

Мамино лицо бледнеет, и она отставляет свой бокал.

– О, нет. Лахлан, ты же не имеешь в виду…

Я киваю и касаюсь своей груди там, где сердце.

– Да. Его сердце здесь. Помогает мне жить.

– Как вы познакомились?

Я отвечаю не сразу.

– Я попросил Ларри найти ее. Честно говоря, до сих пор не знаю, почему. Я не знал, что с собой делать. Просто... черт, я был совсем потерян. Искал какую-то цель… что угодно. Не знаю. Ларри нашел ее в небольшом местечке под названием Ардмор в штате Оклахома. После смерти Оливера она вроде как... ушла в подполье, если можно так сказать. Потеряла свой стержень, силу воли, или что-то еще. Они познакомились в ВБГ, и она не могла работать без него. Я поехал туда, чтобы встретиться с ней. Не знаю, чего хотел добиться или о чем думал, но то, что произошло... я этого не ожидал. Я совершенно случайно ее встретил, и… – я не знаю, что сказать дальше.

– Влюбился, – мама режет правду-матку, как всегда.

– Наверное, так и есть. Она потрясающая. Очень талантливая медсестра, преданная своему делу, хороший собеседник, и просто... невероятно красивая. Она просто идеальная.

Взгляд мамы смягчается, ее глаза блестят.

– Ну, и когда ты познакомишь меня с ней?

Я закашливаюсь.

– Не… не знаю, – я встаю и отворачиваюсь от нее. Сжимаю руки в кулаки, чтобы скрыть дрожь, и разглядываю Лос-Анджелес, раскинувшийся под нами. – Все кончено. Я ушел.

– Кажется, тебе и правда не все равно, Лок. Я никогда не слышала, чтобы ты так говорил о женщине. Если честно, они все были для тебя на одно лицо. Так зачем же ты уехал, если чувства твои так сильны?

– Женщины не были для меня на одно лицо, мама, – я говорю спокойно, держа эмоции под жестким контролем. – Я это делал специально. В моей жизни присутствовали несколько женщин, которым я был действительно не безразличен, но я не позволял им приблизиться, потому что знал, что скоро умру. Зачем позволять им привязываться к человеку… с истекшим сроком годности? Это было бы несправедливо.

Мама молчит. Я слышу, как скрипит, отодвигаясь, ее стул, слышу стук каблуков по каменным плитам, чувствую ее позади себя.

– Я не знала, Лахлан.

– В этом и дело. Если бы я сказал им: «о, не переживайте по поводу того, что влюбились в меня, я ведь скоро умру», как думаешь, сколько из них осталось бы со мной? Сколько попытались бы понять? Это был мой крест, – я смеюсь. – Ну, нечто вроде того. Я ведь все равно проводил с этими красотками время.

– Не говори так, Лахлан, – мама легко касается моего плеча. – Ты защищал их.

– И иногда единственным способом заставить их уйти была игра. Поэтому я вел себя так, словно они для меня как раз-таки на одно лицо. Хотя это было не так, но они теперь уже этого не узнают.

Ее рука остается на моем плече и, как ни странно, я не против.

– Так что с этой женщиной из Оклахомы ... Ты сказал, ее зовут Найл?

Я выдыхаю.

– Найл, да… до встречи с ней я ни разу не испытывал подобных ощущений. В том числе и... собственную неполноценность. Именно поэтому я ушел.

– Нет, неполноценным ты не был…

– Черта с два, мама! Я именно такой! Или, по крайней мере, был таким. И хочу это изменить. Ты, мама, сама лишилась дара речи, когда я предложил начать некоммерческий бизнес. Я был плейбоем, мама. Ничего не делал. Был полным ничтожеством. Это не выразить словами. Все, что я имел, дали мне ты и отец. Я не работал, я не заработал ни цента. Тридцать один год, а я ни хрена не добился. Ни умений, ни талантов, ни увлечений. Ничего. Я даже не могу больше пить, а ведь когда-то был хорош в этом деле! И это дерьмово, потому что теперь, когда встретил Найл, я думаю только о ней. Я хочу только ее. И это тоже хреново. И я чертовски неполноценен, знаешь ли.

– Лахлан, ты…

– Послушай, мама, – я поворачиваюсь к ней лицом. – Я ушел, потому что должен стать достойным такой женщины, как она. Она вернулась к ВБГ. Она занимается тем, что умеет лучше всего, тем, что любит – спасением жизней. В прямом смысле слова спасает жизни, мама. Я видел, как она это делает. Был торнадо…

Мама ахает, прерывая меня.

– Боже мой, ты про Ф-4 в Оклахоме? Вы были там?

Я киваю.

– Мы были прямо в эпицентре бури. В самом ее сердце. Видели эту чертову воронку собственными глазами в нескольких метрах от нас. И Найл… она не колебалась. Она начала работать, как машина. Устроила полевой лагерь для раненых и помогала им, пока не приехали спасатели. И впервые в моей жизни я сам почувствовал себя полезным. Я вытаскивал людей из-под завалов. Выкапывал их. Ходил от дома к дому, искал выживших и привозил раненых к Найл. Это было... ужасно, но потрясающе. Делать что-то хорошее. Бескорыстно. Но как только мы уехали, вернулись в Ардмор, я понял, что не могу быть с ней. Она собиралась вернуться к ВБГ – я знал это, даже если сама она еще не решила. И что мне оставалось делать? Тащиться за ней? Она заслуживает лучшего. А мне нужно… разобраться в себе. Она мне действительно небезразлична. Наверное, я даже люблю ее. Но этого недостаточно. Мне нужно наладить свою жизнь. Сделать что-то сто́ящее. Не для нее, а для себя самого. Чтобы чувствовать себя достойным ее. Вот, о чем речь. Мы можем никогда не встретиться с ней снова, и я это знаю. Как я уже сказал, это для меня самого. Но если у меня когда-нибудь будет второй шанс с ней, я хочу знать, что заслуживаю ее.

Мама плачет. Беззвучно, элегантно, но плачет.

– Я не знаю, что сказать, Лахлан.

– Скажи, что поможешь мне, – я кладу свои руки на ее плечи. – Мне нужна твоя помощь. Я не смогу сделать это без тебя.

Она прижимается ко мне, осторожно проводит пальцами под глазами, чтобы вытереть слезы, не испортив макияж.

– Конечно. Я буду очень рада.

***

Следующие несколько месяцев проносятся как вихрь. Юристы, акционеры, инвесторы, партнеры, спонсоры – мама устраивает встречи и позволяет мне изложить им свой план. План, который она помогла мне сформировать и сформулировать. Мы создали некоммерческую организацию «Тридцать первый шаг» – ясно, почему ее так назвали – занимающуюся сбором средств, обеспечением, вербовкой волонтеров и спонсоров для помощи в ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций.

Встреча мамы и Юты было довольно забавной. Я был уверен, что она возненавидит большую лохматую собаку, но они, кажется, подружились. Мама водит Юту в собачьи салоны красоты и берет ее на прогулки по окрестностям. Мама в туфлях за несколько тысяч долларов выгуливает огромного зверя в инкрустированном кристаллами ошейнике, а Юта, высунув язык, тащит ее за собой, что-то нюхает, писает. При виде этой картины у меня чуть не случилась истерика. Но это здорово, потому что так я могу работать, не отдавая Юту на день в собачью гостиницу и не нанимая за деньги человека, чтобы ее выгуливать.

И да, пока я живу с мамой. Мне почти тридцать два, а я живу с мамой. Но, хотите честно? Это здорово. Ее дом очень большой, и у каждого из нас есть личное пространство. Я просто не готов пока остаться один.

Мы арендовали этаж в офисном здании в Лос-Анджелесе, где будет размещаться штаб-квартира нашей организации, и мама назначает около тысячи собеседований для отбора стажеров и сотрудников офиса. А потом, вместо того, чтобы помочь мне в этом, она просто протягивает распечатку с примерными вопросами и говорит, что у нее есть свои дела, поэтому мне придется взять эту часть работы на себя.

Первый десяток собеседований проходит ужасно. Я нервничаю, не знаю, что сказать, что спросить. Короче, сам не знаю, что мне надо. Но к концу первой сотни я уже поднатаскался.

Неделя собеседований, и у меня есть собственный штат – пара десятков молодых, способных и увлеченных людей, полных энтузиазма и готовых работать.

Теперь мне нужно решить финансовые вопросы, и тут на выручку приходит мама. Я не хочу маленькую компанию. Мне не нужна кучка людей, которая за пару-тройку тысяч выроет несколько колодцев для нуждающихся. Мне нужен эпический размах, большие деньги и серьезные возможности. Должен быть совет директоров, серьезные инвесторы и спонсоры.

Но они не могут быть этакими партнерами-призраками, незаинтересованными сторонними лицами. Они должны быть вовлечены в дело. Они должны понимать.

Мама должна понимать.

И вот тогда я разрабатываю план «Б».

***

Уганда

Месяц спустя

– Ты выглядишь смешно, мам, – я хватаю ее за руку и тащу обратно в отель. – Здесь такой вид просто неуместен. Это не Беверли Хиллз.

Она соглашается.

– Очевидно, что так, Лахлан. Но я не буду жертвовать респектабельностью внешнего вида просто потому, что…

– Твой внешний вид не будет иметь значения. Ты измучаешься в такой одежде. Доверься мне.

Африка, жара, а мама одета в брючный костюм от «Шанель», «Лабутены», и огромную соломенную шляпу в стиле Одри Хепберн. Жемчуг. Боже, эта женщина надела жемчуг. Мы в Уганде, оказываем населению помощь в связи с непрекращающейся гражданской войной на севере. Мы не едем к линии фронта, но останавливаемся достаточно близко, чтобы мама и другие инвесторы могли получить представление о работе, которую я хочу вести.

Члены совета директоров и все крупные инвесторы здесь, и я, как генеральный директор, начинаю «разведку боем». Смысл ее – показать этим задницам из Малибу, во что они вкладываются и что мы собираемся делать. Не скажу, что моей затее рады. Когда эти люди совершают дальние поездки, их встречают пятизвездочные отели, ожидают лимузины и вертолеты, а еще тайский массаж, прохладные бассейны и пляжи с белым песком. Но тут все иначе. Тут пыль, грязь, жестокое палящее солнце, вонючие раздолбанные автобусы, крошечные душные обшарпанные номера в полуразрушенных, кишащих тараканами отелях. Языков они не понимают, еды они не понимают, культуру они не понимают. Тут они не более, чем просто невежественные белые иностранцы. Здесь никого не волнует, сколько у них денег.

И мама – один из худших представителей этого племени.

А мы ведь даже еще не добрались до разгрузочной станции.

Придется еще два часа трястись, подпрыгивать и обливаться потом в раздолбанных тридцатилетних «Лэнд Крузерах». Все вялые, капризные и сверлят меня взглядами.

Наконец мы прибываем на станцию. Она единственная используется для отправки припасов и волонтеров в горячие точки. Машина останавливается, мы все выпрыгиваем и потягиваемся, чтобы размять затекшие спины.

К нам подходит высокий чернокожий мужчина, одетый в выцветшие штаны цвета хаки и рубашку в сине-белую полоску. Голова бритая, весь в поту, с планшетом в одной руке.

– Вы, наверное, Лок Монтгомери, да?

Я протягиваю руку и пытаюсь не морщиться, когда он сжимает ее, словно в тисках.

– Да, я Лок. Ты Питер?

Он энергично кивает.

– Да, да. Питер Оботе. Спасибо, что приехали, сейчас нам очень нужна ваша помощь. В Гулу произошел взрыв бомбы, много убитых и раненых. Военная обстановка сейчас хуже, чем когда-либо, все станции скорой помощи переполнены. Город маленький, и у нас не хватает людей.

Он оглядывает моих спутников. Всем за пятьдесят, их одежда явно не для работы в таких условиях и при такой погоде. И все они испуганно и растерянно смотрят на нас, когда полный вооруженных солдат грузовик ООН проезжает мимо.

– Уверены, мистер Лок? Вы наверняка справитесь. Но они? Я не очень-то уверен.

– Уверен, Питер. Показывай дорогу. Мы здесь, чтобы помочь.

Он ведет нас в низкое здание из шлакоблоков, покрытое рифленой жестяной крышей. Внутри в беспорядке стоят ящики и коробки, емкости с водой, консервы, лекарства, продовольствие и медицинское оборудование.

Питер указывает на них планшетом.

– Конвои с припасами приходят и уходят постоянно, но нам не хватает людей, чтобы все организовать. Тут полный беспорядок, и когда приезжают получать материалы для других станций, здесь ничего невозможно найти.

– Вам нужно все здесь разобрать?

– Я был бы весьма признателен, да. Скоро прибудут дети, они вам помогут.

Питер уходит, а я остаюсь с десятью белыми богатеями, которые в жизни не поднимали ничего тяжелее бокала вина, и горой коробок, которые нужно рассортировать.

Я хлопаю в ладоши.

– Ну, ребята, мы здесь именно для этого. Начинаем нашу вечеринку. Милтон, Генри, Вик, почему бы вам не начать с емкостей с водой у той стены рядом с дверью? Джейн, мама, Эми, Марта, разложите лекарства – если сможете, по группам и по названиям. Боб, Тьерри, Элейн, мы рассортируем продукты – надо разложить их в кладовке. И... не перетруждаемся, но и не работаем вполсилы. Готовы?

Следующие два часа просто убийственны. Все жалуются, и никто не хочет браться за дело; для некоторых из них это наверняка первый в жизни опыт физического труда. А потом к нам врывается целое стадо угандийских детей. Они кричат и тараторят на своем родном языке, за ними присматривают две пожилые женщины в платках и с резкими голосами. Дети словно не замечают нас. Женщины сразу же понимают, что нужно сделать, и распределяют детей на группы, чтобы они нам помогали.

Этих детей можно ставить нам всем в пример, даже мне. Они стараются, прилагая все силы, как будто от этого зависит их жизнь, и помогают друг другу, когда поднимают что-то слишком тяжелое для одного человека.

Это было нашим первым достижением.

Второе задание ждет нас на следующий день, когда Питер отправляет нашу группу с конвоем, перевозящим грузы, в соседнюю деревню. Больше часа мы едем в грузовике, в пыли и жаре. В итоге оказываемся у соломенных хижин, окруженные любопытными лицами и странными голосами. К нам отчаянно тянутся руки. Колонна помощников отодвигает толпу, и, кажется, я понимаю, почему Питер послал нас именно сюда – думаю, он понял мою цель, понял, что нужно привлечь к делу членов совета директоров. Эта деревня, очевидно, сильно пострадала от недавних столкновений – взрослых боеспособных мужчин тут совсем мало.

Почти у каждого что-то перевязано. Лица до сих пор в синяках и ссадинах. У кого-то отсутствуют конечности. Боль и отчаяние в каждом лице. Жажда. Голод. Тут очень мало взрослых мужчин, а те немногие, которых вижу, сильно покалечены. Женщины, дети, старики. Раненые и измученные.

Я смотрю на лица моих членов правления – они в ужасе. В шоке. В ступоре.

Двигаются на автопилоте, следуя указаниям. Раздают еду и воду, помогают установить медицинскую палатку, помогают медикам менять повязки, осматривают раны, разводят лекарства. Я вижу слезы. Рвоту. Дрожь.

Я вижу маму рядом с мужчиной-медиком, который переводит для нее слова раненой женщины. У женщины на голове бинты, она быстро говорит, размахивая руками. Чем дольше она говорит, тем больше расстраивается мама. Судя по жестам, женщину ударили по голове, бросили на землю, и, вероятно, изнасиловали. Когда ей сменяют повязку, мама наклоняется и обнимает ее. Моя мама – самый холодный и совершенно не склонный к физическим ласкам человек, которого я знаю – обнимает абсолютно незнакомую женщину.

В этой маленькой деревне мы проводим весь день. Уезжаем уже на закате, и на обратном пути молчим. Каждый смотрит в никуда, погруженный в свои мысли.

Я не даю команде возможности расслабиться – мы всю неделю живем здесь, помогая Питеру и его людям. К концу недели почти все понимали и могли произнести несколько основных слов и фраз, научились сразу входить в курс дела и помогать без подсказок.

Они не плохие люди, эти члены Совета, просто… тепличные. Привилегированные.

Отработав неделю, мы возвращаемся в Кампалу, едем в международный аэропорт и улетаем на частном самолете, но не в Лос-Анджелес, а в Монако.

Нельзя заставлять таких людей работать и не вознаграждать их старания.

Я даю им сорок восемь часов – отдохнуть, отоспаться, полежать у бассейна, выпить шампанского, а потом собираю их в конференц-зале.

Когда все рассаживаются вокруг стола, я встаю, выхожу вперед и жду, пока тишина не становится неловкой.

Эту тишину первой нарушает мама.

– Твоя точка зрения ясна, Лахлан, – ее голос мягок, и в нем я слышу то, что обычно называю смирением. – Спасибо за эту поездку. Я знаю, что в начале вела себя не лучшим образом, и... честно говоря, чувствую себя неловко за свой жемчуг и «Шанель». Но потом мы отправились в это деревню, и я встретила ту женщину. О, посмотри на меня. Я не могу спокойно даже думать о ней, – мама снова плачет. Все беспокойно ерзают в своих креслах, кашляют и отворачиваются, скорее всего, вспоминая свой собственный опыт. – Увидев это все... теперь я понимаю, Лахлан. Я понимаю. Так что... спасибо.

Поднимается Мильтон. Переминается с ноги на ногу и прочищает горло.

– У меня есть предложение. Я знаю, что так обычно не делают, но мы все здесь, и я хочу закрепить эффект, пока память еще свежа. Я предлагаю сделать это снова. Один раз в год, думаю, будет неплохо. Уганда, или любое другое место. Куда нас пошлет Лахлан. Мы отправимся туда, куда весь год будем посылать помощь. Приедем и встретимся с людьми. Я всегда гордился тем, что поддерживаю связь с каждым в своей компании. Я общаюсь с ними по почте и во время перерывов, хожу на пикники, навещаю сотрудников в больнице и тому подобное. Я всегда с ними на связи.

Милтон снова откашливается. Он самый старший, опытный, самый придирчивый в группе, так что это очень удивительно – и для меня, и для всех.

– Но это... это совсем другое. Вы все понимаете, потому что чувствуете то же самое. Эти люди не имеют ничего – в буквальном смысле ничего. Они идут воевать и умирают, но за что умирают? За то, что они другого племени? Я даже не знаю. Мы не просто делаем пожертвование. Это не выписать чек и за это погладить себя по головке, сидя в кабинете на удобном кресле. То, что делаешь ты, Лахлан – просто феноменально. Я поставил свою подпись, потому что твоя мама – эта пиранья со стальными яйцами – не оставила мне другого выбора, кроме как внести свой вклад. Я подписался, чтобы успокоить ее, ведь благотворительные деньги налогом не облагаются. Но, как сказала твоя мать, сейчас все иначе. Поэтому предлагаю: каждый член совета директоров обязан минимум раз в год по указанию генерального директора посещать одно из таких мест. Все, кто согласен, скажите «да».

Единогласно.

Кажется, я выиграл свой бой.

***

Я сижу в офисе в Женеве, в костюме и при галстуке, ожидая начала собрания.

Офис принадлежит Международной федерации «Красного Креста» и «Красного Полумесяца», а собрание устроено для достижения договоренности между «Тридцать одним шагом» и Федерации.

Мы работаем на полную, имея и финансы, и персонал. У нас есть склады, полные провианта, и дистрибьюторские сети. У нас есть команды волонтеров – все они, от рабочих до специалистов, находятся в режиме полной готовности. Есть штат врачей, юристов, строительных подрядчиков – все, что необходимо для работы, по моему мнению и мнению коллег. Теперь нам нужна цель. Я связался с Федерацией и назначил встречу, а сейчас мне просто нужно продать свои услуги. На следующей неделе я встречаюсь с ВБГ.

Пожилой человек, одетый в элегантный серый костюм в полосочку, входит в офис, на ходу сортируя в папке какие-то бумаги.

– Итак, мистер Монтгомери. Вы управляете некоммерческой организацией, и вы хотите помочь, верно? Признаюсь, я только бегло просмотрел ваше электронное письмо.

Чтобы получить его поддержку, мне не требуется много времени: я объясняю, что такое «Тридцать первый шаг», и что имеется в нашем распоряжении. Через пятнадцать минут он практически светится.

– Это весьма примечательно, надо сказать. Еще бы дюжину некоммерческих организаций, как ваша… мы все равно не сможем помочь всем нуждающимся. Но то, что вы предлагаете – начало долгого пути и возможность оказать помощь многим людям, – он откидывается на спинку стула, вертя ручку между пальцами. – Я могу к концу дня предоставить вам список контактов. С этого и начнем.

***

Манила, Филиппины

Год спустя

Тайфун пронесся здесь неделю назад, уничтожив огромные территории, разрушив жилье и оставив после себя затопленную местность. Мы прибыли на следующий день после стихийного бедствия и сразу же начали строительство приютов, раздачу пищи, воды, оказание медицинской помощи.

«Тридцать первый шаг» существует уже целый год. В Лос-Анджелесе все работает само по себе – подбираются спонсоры, с которыми я потом встречаюсь лично, когда нахожусь в Штатах, изыскиваются ресурсы, организовывается доставка грузов в пункты назначения. Я не только генеральный директор и председатель правления. Я еще и публичное лицо. Так сказать, фронтмен. Сопровождаю поставки грузов, езжу вместе с волонтерами. Первым ступаю на новую землю, первым начинаю работать.

Сначала я склонялся к тому, чтобы держать это в тайне – чтобы никто и никогда ничего обо мне не знал, но у мамы были другие планы. Короткая заметка про бывшего плейбоя, ставшего меценатом, плюс моя совсем не дурная внешность – и вот я разъезжаю туда-сюда, провожу встречи, распределяю гуманитарную помощь и руковожу строительством домов и уходом за больным... и пошло-поехало. Я не то чтобы звезда, но наш фонд пожертвований стремительно растет, как растет и количество волонтеров.

И для этого, кстати, я специально ничего не делаю.

Я мог бы остаться в Лос-Анджелесе – в своем кабинете с кондиционером, посещать собрания акционеров и жить без проблем. Но не для этого я все затевал. Я сделал это, чтобы участвовать самому. Чтобы присутствовать физически. Чтобы что-то изменить. Сидя в Лос-Анджелесе, я вряд ли чего-то добился бы.

Плюс, где-то там Найл.

Я, наконец, набрался храбрости позвонить ей однажды, поздно ночью, из Таиланда. Мое сердце колотилось, пока я слушал гудки, но потом оператор сообщил мне, что номер отключен.

Было больно.

Видимо, она решила двигаться дальше. Для нее так даже лучше.

***

Мне звонит женщина из ВБГ. Она спрашивает, могу ли я помочь в ликвидации последствий ужасного землетрясения в Непале. У нее ярко выраженный французский акцент, ее зовут Доминик.

Она уже собирается повесить трубку, когда меня осеняет.

– Доминик, подождите. Можно задать вам странный вопрос?

Она мнется.

– Oui?

– Вам знакомо имя Найл Джеймс?

Следует еще одна длинная пауза.

– Да. Я знаю ее. Она мой очень хороший друг. Вы тот самый, non? Она говорила о вас. Знаете, вы причинили ей боль.

Я вздыхаю.

– Знаю. Она в Непале?

– Не могу сказать. Если бы она хотела найти вас, то наверняка нашла бы.

– Слушайте, я пришлю все, что смогу, в Непал. У вас есть мое слово. Но я просто хочу... я не знаю. Шанс. Я просто хочу увидеть ее, поговорить с ней. Еще раз. Вот и все.

– Направляйте ваши ресурсы в Непал. Если приедете с ними сюда, у вас будет эта возможность. Это все, что я могу вам сказать.

– Спасибо, Доминик.

– Она, наконец, начала успокаиваться. Пожалуйста, в качестве благодарности мне, постарайтесь не нарушать ее равновесие.

– Я люблю ее.

– Иногда одной любви недостаточно. Важно то, как вы ее проявляете. Действуйте осторожно и думайте сначала о ней, а только потом о себе, если говорите, что любите ее.

Мудрые слова от незнакомки.

Спустя несколько дней я сажусь в грузовой самолет, полный провианта и волонтеров, и вылетаю в Непал.

Я стараюсь не слишком надеяться.