Текст книги "Там, где сердце (ЛП)"
Автор книги: Джасинда Уайлдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
И ставлю все, чтоб снова потерять…
Она спит. Простыни сбились под ее идеальной круглой попкой. Она лежит на боку, одна рука под подбородком, другая откинута назад. Пружинящие кудри спутаны и беспорядочно рассыпаны, словно взорвалась бомба коричневых локонов. Длинные, густые, темные ресницы отбрасывают тени на ее щеки.
Невинная. Умиротворенная. Идеальная.
И сердце молотом стучит в моей груди, а внутри все скручивается в узел. Чувство вины – острое, словно бритвенное лезвие – поднимается во мне. Смятение зажимает сердце в тиски. И паника – эта змея – впрыскивает яд в мои вены. А в основе всего – полное, абсолютное отсутствие сожаления за то, что мы только что сделали. Потому что это было… Я даже мысленно не могу сформулировать только что произошедшее. Что это сделало со мной.
Моя душа полностью смещена со своей оси.
Я не знаю, как из этого выбраться.
Я не нытик, и не стану рвать на себе волосы и расхаживать взад-вперед. Я не меланхолик, копающийся в себе. Потому что никогда не брал обязательств ни перед чем и ни перед кем. Для меня ничто никогда не имело большого значения.
Я знаю Найл всего два гребаных дня, и то, что сейчас произошло, было…
…у меня нет ни одного проклятого слова для этого.
Это было слишком впечатляющим.
Проклятье, я в ужасе.
Я должен встать. Должен идти. Я не могу дышать в одной комнате с этой женщиной, даже если она спит. И не только потому, что она так невероятно, неизгладимо прекрасна, и какая-то неумолимая сила вынуждает меня просто смотреть на нее, когда я рядом. И не только потому, что она такая проницательная, умная и милая. Такая страстная. Господи, не просто страстная, а, черт возьми, хищная. Она была ненасытной тигрицей, рычащей, как зверь, когда буквально распадалась на части подо мной. И я хочу этого. Хочу заставлять ее делать это снова и снова. Бесконечно.
Именно из-за этого я в ужасе. Это слово, это понятие – бесконечность. Вечно, без конца.
Это попахивает обязательствами.
Это попахивает значимостью, ответственностью, целями, уязвимостью и правдой. И я неопытен в отношении любого из этих пунктов.
Я трахал ее до потери сознания, а она до сих пор не знает правду. Я пришел сюда, чтобы сделать, кто его знает, что, и по не вполне понятным мне причинам. Тем не менее, здесь я попал в заваруху, устроенную собственными руками.
Боже мой, я чудовище!
Это разрушит ее. И, в свою очередь, уничтожит меня.
Я встаю, покидаю ее комнату и выхожу через заднюю дверь. Я все еще голый, но мне плевать. Ближайшие соседи в километре отсюда, а ее дом находится в лесополосе среди дубов и кленов. Вокруг нет никого, чтобы увидеть меня. И даже если бы могли увидеть – мне плевать, пусть смотрят. Ее заднее крыльцо – просто ужасно. Какие-то полдюжины неокрашенных, необработанных досок, лежащие поперек нескольких шлакоблоков. Ни перил, ни ступеней – ничего. Но, гребаный ад, какой вид!
Луна просто гигантская. Серебристо-белый диск в небе, словно яркий бриллиант, заливает все вокруг нежным светом. Бесконечные поля простираются на долгие мили во всех направлениях, трава по пояс колышется от легкого ветра, плотная стена тополей уходит вдаль, их ветки качаются на ветру, словно танцуют под какую-то недоступную слуху музыку.
Умиротворение.
В некотором смысле напоминает океан. Легкое колебание, шорох ветра, невероятное спокойствие и неподвижность. Я глубоко вдыхаю, пытаясь впитать часть мира, пропустить это по венам.
Но я все еще паникую.
Мой рефлекс бегства взбесился, вразумляя меня на инстинктивном уровне: беги, беги, беги, беги, беги, беги…
Но я не могу.
Не буду.
Я обязан этой женщине… кое-чем.
Я должен сказать ей правду.
Я сказал ей, что буду здесь утром, и я, мать вашу, буду.
Это будет равносильно самоубийству. Я выплесну на нее всю правду, а потом уеду. Но от мысли о том, чтобы сказать ей всю правду, мои внутренности сжимаются все сильнее и сильнее. Я не хочу говорить ей. Не хочу уезжать. Мне нравится здесь. Огромные открытые пространства напоминают мне океан и заполняют похожую пустоту во мне. Я не хочу говорить ей, потому что не хочу отказываться от нее. Мне хочется уложить ее в постель и показать, как это ощущается, когда тебе поклоняются должным образом; каково это, когда к тебе относятся так, как такая богиня и заслуживает. Я хочу проводить час за часом, целуя каждый миллиметр ее тела, заставляя кончать снова и снова, пока она уже больше не сможет. Я хочу ощущать ее губы на мне. Хочу видеть, как она опускается на колени. Хочу смотреть на этот сочный рот, вбирающий меня. Хочу поставить ее на локти и колени и толкаться в нее, как животное. То, что мы разделили – это только начало. Намек на то, что могло бы быть. Я хочу баюкать ее на своей груди и любить ее медленно.
Твою мать, это слово реально непроизвольно проносится в моей голове.
Господи Иисусе.
Я схожу с крыльца в прохладную траву, ощущая, как она щекочет и покалывает. Бреду сквозь нее, словно пробираясь через море. Смотрю на луну и отрекаюсь, отрекаюсь, отрекаюсь от всего, что было раньше. Куда я, черт возьми, ввязался? Я совершенно не готов иметь дело с чем-то подобным. Я совершенно не умею обращаться с такой женщиной, как она.
Она заслуживает гораздо большего, нежели я могу дать. Деньги для нее не имеют никакого значения. Ни одно из моих безумных приключений не произведет на нее впечатления. Мой укомплектованный портфель акций – благодаря маминым финансовым гуру, а не моим заслугам – ни черта не значит. Кто я сам по себе – вот что будет иметь для нее значение.
Ну, и кто я?
Я не знаю.
Твою мать, это больно. Я не знаю, кто я.
Боже, мне нужна гребаная выпивка.
С тобой по-новому забилось мое сердце…
Я просыпаюсь в одиночестве. Кровать рядом со мной пуста, простыни холодные, словно на них никто не спал. Тело все липкое, и это вызывает улыбку на моем лице. У меня все болит, но этот факт тоже заставляет улыбаться. Прежде всего бегу в туалет, потом полощу рот освежающей жидкостью, запрыгиваю в душ и отмываю кожу. На полу спальни обнаруживаю футболку Лока – значит, он где-то рядом. Проскальзываю в его футболку и, клянусь своей задницей, замираю на секунду, чтобы вдохнуть его запах и насладиться ощущением мужской одежды на своем теле.
Я нахожу его в кухне. На нем ничего, кроме джинсов – расстегнутых и одетых на голое тело с полным отсутствием нижнего белья. Самый офигенно-сексуальный вид из всех, что я видела. Заставляет все внутри меня трепетать. Или это воспоминания о том, что он делал со мной и как невероятно заставлял себя чувствовать? Думаю, все вместе.
Он сидит за столом, ноги скрещены под стулом. Напротив него завалявшаяся у меня открытая бутылка виски – мой стратегический запас для чрезвычайных ситуаций. В руке один из купленных мной на распродаже стаканов, наполовину наполненный напитком. На самом деле, этот виски не очень хороший. Я редко пью его, но иногда бывало – в самом начале, когда рана была еще слишком свежа, и я периодически без причин тонула в своем дерьмовом состоянии. Просто из-за незначительных моментов, вроде воспоминаний о том, как Олли сказал или сделал что-то. Или инстинктивно звала: «Эй, Олли…», а потом осознавала, что его больше нет. Так вот, иногда, когда подобное случалось, я выпивала рюмку или две виски, и обжигающий напиток помогал бороться со слезами. Со временем я перешла на тот этап, когда мне перестал требоваться крепкий алкоголь, и это была победа, достигнутая с таким трудом. Я овладела искусством эмоционального онемения и научилась строить хорошую мину при плохой игре.
Мгновение я смотрю на Лока из коридора. Не думаю, что он может увидеть меня, поэтому есть возможность понаблюдать за ним незамеченной. В одной руке у него стакан, и, совершенно очевидно, он с силой его сжимает – костяшки его пальцев побелели. Он подносит стакан к носу и глубоко вдыхает. Делает это так, как голодный человек вдыхает запах еды – с наслаждением и предвкушением. Подносит край стакана к губам. Наклоняет. Но потом опускает его – медленно, обдуманно, – словно каждый сантиметр к поверхности стола является победой в сражении. С нежной заботой он ставит стакан на стол. Отпускает его. И его рука дрожит.
Он алкоголик? Так вот что такое человек, борющийся с демоном.
А потом, без предупреждения, жутким ударом кулака он сбивает стакан со стола.
– ТВОЮ МАТЬ! – кричит он, и стакан разбивается о стену.
Это такая внезапная и неожиданная ярость, что я подпрыгиваю и визжу от испуга, прижимая руки к груди. Хотя уже ровно через мгновение я около него.
– Господи, Лок. Какого черта?
Он откидывается на стуле, его голова глухо ударяется о спинку.
– Прости. Прости. Я все это уберу.
Лок пытается встать на ноги, но я давлю ему на плечи, усаживая обратно.
– Нет. Все нормально. Я сама.
Я подметаю и выбрасываю осколки, а затем вытираю виски, разбрызганный по стене и полу. Потом сажусь на стул по диагонали от него и придвигаю бутылку ближе к себе. Подальше от него.
– Лок, ты… ты алкоголик?
– Не знаю, – он хватает крышку, закручивает бутылку и отпихивает ее в сторону. – Мне нельзя пить.
– Для меня звучит как алкоголизм, – я касаюсь его руки, накрывая ее своей. – Я не… все хорошо. Это не должно иметь большого значения.
Он трясет головой – больше в знак бессилия, чем отрицания.
– Это… сложнее. Да, я привык много пить. Но это было за компанию. Я говорил тебе, что много путешествовал по миру, верно? Это включало в себя множество вечеринок. Когда я активно путешествовал по миру, стараясь найти время для каждого порта, тогда у меня не было ни дня в неделе, чтобы я не пил или хотя бы не выпивал немного. Я не напивался до обморочного состояния. Это не было проблемой. Это было частью моего образа жизни. Но если бы ты поговорила с кем-то, кто знал меня тогда, они бы не сказали, что я был алкоголиком или имел проблемы с выпивкой.
– Тогда, думаю, я запуталась.
Он делает глубокий, очень глубокий вдох.
– Как я уже говорил, это сложно.
Лок таращится в стол и целую минуту не издает ни звука, явно перерабатывая то, что собирается сказать. Я чувствую, что это важно, и даю ему время подумать. Наконец, он переводит взгляд на меня. Его глаза цвета морской волны полны боли, неуверенности и тоски.
– Ты готова к этому?
Я мотаю головой из стороны в сторону.
– К тому, как ты реагируешь, боюсь, никогда не смогу быть готовой. Нет. Наверное, нет.
Из него вырывается еще один вздох.
– Хорошо. Значит, так… – но затем качает головой, не говоря ни слова. – Черт, почему это так чертовски трудно?
Он вскакивает на ноги и отходит. Облокачивается на край стола, упираясь обеими руками в край. Голова поникшая. Мышцы напряжены, будто он буквально, физически ведет войну с самим собой. Я должна встать, должна подойти к нему. Ему больно, и я ненавижу смотреть на это. А еще здесь есть что-то, пугающее меня, но я игнорирую это. Подхожу к нему сзади и мягкими круговыми движениями ладоней поглаживаю его спину. Выпрямившись и повернувшись ко мне лицом, Лок хватает меня за запястья, прижимая к себе. Мое ухо у его груди, и я снова слышу, как бьется его сердце.
– Слышишь это? – бормочет он.
Я киваю, прижатая к его телу.
– Да. Это стучит твое сердце.
– Это сердцебиение, которое ты слышишь… – он делает глубокий судорожный вдох и еще более нервный выдох. – Оно Оливера.
Я потрясена до глубины души.
– Ч-что? Что ты имеешь в виду?
– Сердце в моей груди, биение которого ты прямо сейчас слышишь, это сердце Оливера, – его голос тихий, низкий, словно он вытягивает эти слова из глубины своего существа. – Его фактическое, физическое сердце – орган, находящийся в моей груди.
– Лок, зачем… какого хрена ты говоришь это?
Глаза жжет. Сердце дрожит, словно у загнанного кролика. Легкие не могут вдохнуть. Колени дрожат.
– Что это значит?
Рукой, обернутой вокруг моей талии, он прижимает меня к нему. Слишком крепко. Словно удерживает от побега. Думаю, это разумная предосторожность. Он молчит. Я чувствую, как его трясет, словно человек его комплекции и силы дрожит от страха.
– Лок? Поговори со мной. Ты не можешь сказать что-то подобное, а потом замолчать.
– Я родился с врожденным пороком сердца. Мой прадед имел тот же дефект и умер в шестьдесят. Мой дед – в сорок пять. Отец – в тридцать пять. Мне врачи сказали, что вряд ли доживу до тридцати.
– О, Боже мой, Лок.
– Это случилось в тридцать один. Сердце не выдержало на тридцать первый день рождения. На самом деле, я умер на операционном столе, но они смогли меня вернуть. Поддерживали с помощью всех этих машин и разной другой херни. Я говорил маме, что не хочу, чтобы во мне поддерживали жизнь, но она… знаешь, сейчас это не важно. Главное, что у меня самая редкая группа крови в мире, плюс необычно большое сердце. Шансы найти донорское сердце, которое примет мое тело, были… по сути, равны нулю.
Я на грани обморока.
Встряхиваю головой.
Нет. НЕТ. НЕТ.
Этого не могло случиться.
Лок делает еще один прерывистый вздох.
– Не было никакой надежды. Мне предстояло жить с помощью сраных машин, пока мама, наконец, не скажет им вытащить вилку из розетки. И она собиралась. Я подписал добровольное согласие, подтверждающее, что не хочу существовать таким неестественным образом. Прямо сейчас я должен быть мертв. Но тут произошло чудо. Вот так проклятые врачи называли это – гребаное чудо. Донор. Вопреки всему. Сердце достаточно большое. Та же группа крови. Они пересадили это сердце в мою грудь, заставили пройти через реабилитацию, наблюдение и месяцы анализов и исследований. А потом… послали меня подальше. Сказали, что я «заново родился»: иди, живи, будь свободен! Горький жестокий сарказм. Какого хрена я должен теперь делать? Я всю жизнь жил, собираясь умереть. У меня были чрезвычайно низкие шансы на трансплантацию. Я слышал, как они не раз говорили моим родителям готовиться к худшему. Моя жизнь всегда имела гребаный срок годности. Так я называл это. Срок годности – какой-то черный нездоровый юмор. Не очень смешно, когда ты неизлечимо болен. И потом вот так просто – бум. Кто-то умер, и я снова могу жить.
Он трет лицо обеими руками.
– Черт возьми, послушай, сделай это для меня. Это просто не я. Забудь весь этот бред, который я сейчас наговорил.
– Лок… я не… я не понимаю.
Я до сих пор прижимаюсь к его груди.
Слушаю его сердцебиение.
Сердцебиение Оливера?
Это возможно? По его словам, так и выходит.
– Оливер погиб в автомобильной аварии на Тихоокеанском шоссе. Его органы были извлечены и пожертвованы для трансплантации, и его сердце… его пересадили в мою грудь.
Он берет мою руку, проводя пальцами по этому шраму.
Я качаю головой.
– Ты лжешь.
– Хотел бы.
Я отступаю. Смотрю на него, с трудом моргая из-за потока слез.
– Это сердце Оливера? В твоей груди?
Он кивает.
– Да.
– И под это сердцебиение я засыпала, слушая его прошлой ночью?
– Да.
– После самого… самого сокрушительного секса, который когда-либо был в моей жизни?
– Для меня это тоже было так, – он говорит тихо, как если бы требовалось много усилий, чтобы признаться в этом.
Я пячусь назад, но ноги меня не держат, и я неизящно плюхаюсь задницей прямо на пол. – И ты знал? Ты… ты знал все это время?
– Поэтому я в Оклахоме, Найл. Я приехал найти тебя.
– Когда накрылся мой грузовик, ты спас меня… – все вокруг меня начинает вращаться, миллион мыслей и догадок проносятся в мозгу, заполняя сознание и вызывая головокружение. – Все это было…
Он становится на колени передо мной.
– Нет, Найл, нет. Это была просто случайность. Или судьба, или… совпадение. Я видел, как ты пыталась толкнуть грузовик, и должен был помочь. Я не знал, что это была … ты … – женщина которую я искал, пока не подошел помочь. В бардачке я нашел твои права, и именно тогда понял, что это ты. Но я бы все равно искал, потому что знал – ты где-то здесь. Просто понятия не имел, как найти. А потом… – он пожимает плечами. – Ты оказалась там. И все было так реально. Я не вру ни о чем.
Я отъезжаю на заднице по полу подальше от него, потому что не знаю, что думать в этой ситуации. Просто не могу. Это слишком неожиданно для меня, и я рыдаю, потому что слышала биение сердца Оливера. Я слышала, как бьется его сердце. Одна мысль об этом режет меня на куски, и я, окончательно обессилев, падаю на пол, заваливаюсь набок и сворачиваюсь в позе эмбриона. – Олли… мой Олли… он умер, а ты живешь.
– Да.
Я сглатываю ком в горле. Дышу сквозь всхлипы. Слова выходят через боль.
– Ты знал. Ты целовал меня, ты… мы занимались любовью… мы трахались, или назови это как хочешь – и все это время ты знал?
– Да.
Я не могу понять этого. И, глядя сейчас на Лока, вижу, что и он тоже.
– Прости, Найл. Я… – он качает головой, как будто не может договорить остальное, или ему нечего договаривать. – Если бы я мог все вернуть, если бы я мог отдать свое сердце, чтобы Оливер был жив… Я бы сделал это. По всему видно, что он был лучше меня во всех отношениях. Я не… я никогда не просил об этом.
– Почему ты не сказал мне раньше?
– Я пытался. Хотел. Но я просто… не смог. Потому что, представь себе, я прихожу и говорю: «О, кстати, это может звучать странно, но сердце вашего покойного мужа пересадили в мою грудь», – он издает невеселый смешок. – Как думаешь, что бы тогда произошло?
– Было бы лучше, чем сейчас, – я сворачиваюсь в еще более плотный клубок. – Ты должен уйти. Мне нужно немного времени.
– Я… да. Хорошо.
Я смотрю сквозь раздвинутые пальцы рук, как он застегивает пуговицу на джинсах. «Молнию». Медленно бредет в комнату, находит свою обувь, садится на край кровати и, натянув носки, засовывает ноги в ботинки. Сует трусы в карман. Направляется – все еще без футболки, потому что она на мне – в сторону двери. Открывает ее и останавливается в проеме. Оборачивается и смотрит на меня.
– Я не думал, что это зайдет так далеко. Я никогда не хотел причинить тебе еще больше боли. Я… – он медленно закрывает глаза, словно вызывает что-то изнутри. – Ты застала меня врасплох.
– Я застала тебя врасплох? – моя очередь горько рассмеяться. – Все с точностью до наоборот, приятель, – я заставляю себя подняться на ноги и двинуться к нему.
– Я провел свою жизнь, ничего не делая, Найл. Избегал всего и всех, потому что чувствовал – это все не имеет значения. Для меня ничего не имело значения, потому что вскорости я собирался умереть.
Он пристально смотрит на меня, его черты отражают эмоции, кипящие внутри – слишком сильно, слишком много, слишком глубоко, чтобы их определить.
– Ты застала меня врасплох. Я никогда не предполагал… почувствовать…
Он замолкает.
– Почувствовать что? – спрашиваю я слабым голосом.
Он неопределенно машет рукой.
– Так… много. К одному человеку. Не к тому человеку. Это вообще ничего бы не значило, остановись я помочь кому угодно во всем гребаном мире. Но это была… ты.
Лок снова вздыхает. Клянусь, он на грани срыва.
– Это была ты.
Я качаю головой.
– Господи, Лок. Ты не можешь этого делать. Ты не можешь этого делать со мной.
Я готова разрыдаться снова. Но не делаю этого. Просто подхожу достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему. Кладу руку ему на грудь. Чувствую, как бьется его сердце. Сердце Олли. И вот теперь я плачу.
– Ты не можешь так поступать со мной, Лок. Я этого не вынесу.
– Знаю. И это еще одна причина, почему я ненавижу себя. Хотя нет недостатка и в других причинах, – он отстраняется от моего прикосновения, выходя из зоны досягаемости. – Пока, Найл.
Разворачивается и сбегает вниз по ступеням. В сторону от грунтовой дороги. Все еще без футболки. Я выбегаю за ним. Не знаю, почему. Не хочу, чтобы он уходил. Но мне нужно, чтобы он ушел, а я могла бы подумать. Забегаю вперед и сталкиваюсь с ним, вынуждая его остановиться. Я стою перед ним и вглядываюсь в его глаза. Поднимаю руки и медленно стягиваю ее через голову. Стою перед ним совершенно голая, по лицу текут слезы, внутри бушует эмоциональный хаос. Даже сейчас я хочу его. И даже сейчас его голодный взгляд цепляется за меня, словно он не может насмотреться.
– Господи Иисусе, Найл. Ты должна была просто оставить эту проклятую футболку.
– Зачем?
– Затем, что ты выглядишь так, словно… ты смотришь на меня так… как смотрела, и… – он хватает меня и прижимает к себе, сжимает пальцами мои кудри и чертовски крепко целует. – Потому что ты вынуждаешь меня сделать это, когда выглядишь вот так.
– Это просто я. Такая, какой обычно и выгляжу.
– Именно так.
Мое желание такое сильное, но внутри я совершенно запуталась. И ему, очевидно, еще хуже. Я отступаю.
– Где ты остановился?
– «Ла Квинта», – он достает из кармана маленький конверт, в котором лежат две ключ-карты. Одну он протягивает мне. – Двести девятнадцать.
– Не уезжай из города, Лок. Пожалуйста.
Он вздыхает.
– Если ты этого хочешь.
– Я не знаю, чего хочу. Просто знаю, что мне нужно время, чтобы разобраться во всем. И не хочется, чтобы ты уезжал, пока я этого не сделаю.
– Хорошо, – говорит он, как будто это согласие ему тяжело дается. – Я не уеду, пока ты не попросишь меня. Он берет свою футболку и натягивает ее на меня через голову. – Это моя любимая футболка, так что она будет своего рода страховкой.
Он отходит от меня с таким видом, словно это причиняет ему физическую боль – быть вне зоны моей досягаемости. Отступает еще на несколько шагов, а затем, тяжело вздохнув, поворачивается и бежит по дорожке. Легкими движениями он быстро приближается к шоссе. Я наблюдаю за ним, пока он не исчезает из виду.
***
Он не врал тогда, да? Когда говорил, что ему есть чем поделиться, и это может изменить все? Я первой должна была позволить сказать ему. Но, в то же время, рада, что не сделала этого, потому что, черт возьми, это было круто. Лучший секс в моей жизни. И, Боже, на фоне этого так тяжело думать обо всем. Потому что всего так много, что я запуталась. Слишком много, чтобы понять. Слишком много, чтобы почувствовать. Слишком много, чтобы бороться с этим.
Я любила Олли. Этого мужчину я любила до чертиков. Обожала его. Уважала его. Почти поклонялась ему. Нуждалась в нем. И он любил меня. Хотел меня. Секс с Олли был… ну, он всегда был любовью. Сладкий, чувственный, обволакивающий, спокойный, знакомый, красивый. Я любила секс с Олли так же сильно, как и его самого. Но то, что я испытала с Локом… это совсем другое. Не из этого мира. Сокрушительно. Безрассудно. И, на самом деле, это даже не ход ва-банк, как могло бы быть. Он кончил не в меня, а на меня. И, черт возьми, это было горячо. Мне понравилось. Боже, я чувствовала себя, как шлюха, но мне это нравилось. Сжимать его в кулаке, ощущая наши смешанные соки на гладкой поверхности его плоти, скользить по ней все быстрее и сильнее, чувствовать, как он теряет контроль, слышать его хрипы и стоны, ощущать толчки в моей руке, когда он кончал, выстрелив струю горячего семени на мой живот.
Черт, я опять возбудилась, просто подумав об этом.
Сразу несколько мыслей вертятся в моей голове. Ему хватило хладнокровия не кончить в меня, потому что он не надел презерватив. Он совершенно точно знал, что делать и как заставить меня кончить быстро и сильно. И он впечатляюще вынослив. Я снова хочу его. Хочу раскатать презерватив по всей его длине и почувствовать его внутри себя. Почувствовать, как он снова теряет контроль. Только в следующий раз я хочу почувствовать внутри себя, как он кончает. И в глубине души – в той самой глубине, где хранятся мысли, в которых даже себе признаться стыдно, – я хочу, чтобы он был без защиты. Как прошлой ночью. Но я хочу, чтобы он взял меня всеми способами. Хочу чувствовать его освобождение внутри меня, когда нас ничего не разделяет. Хочу чувствовать этот жар, эту теплую влажность внутри меня… Боже, я хочу этого.
Секс с Локом не обязательно лучше, чем секс с Олли. Он просто… другой. Не сладкий и знакомый. Не проникающий глубоко в душу ощущением единения двух любящих сердец. Это страсть между Локом и мной. Первобытная, чувственная, животная. Очень-очень бурная. Я не могу перестать думать о сексе с Локом, правда. Я хочу этого слишком сильно. Мое либидо разбужено после долгой спячки. А оно у меня более, чем здоровое – сексуальное желание, пытаясь насытить которое, Олли доходил до изнеможения. Если не перестану думать о Локе, то сделаю одно из двух: либо кончу от собственных пальцев, либо прыгну в машину и поеду искать его в гостинице.
Я фантазирую о том, что может произойти, если найду его. Я стучу в дверь, и он открывает ее – возможно, только что из душа, с полотенцем, обернутым вокруг бедер. Влажные волосы зачесаны назад, борода мокрая, бисеринки воды стекают вниз по этим широким, крепким, бугристым плечам вниз, между его мощными грудными мышцами, ниже, ниже, ниже. А может, он в халате. Я распахиваю его на нем и следую за этой капелькой воды вниз, к самой эрекции, где и слизываю ее языком. Облизываю его всего, и буду продолжать облизывать, пока он не кончит, возможно, мне в горло.
У меня нет большого опыта в том, как доставить парню удовольствие. Когда я только начала активную сексуальную жизнь, то прошла через множество экспериментов – то, чем ты занимаешься в семнадцать, восемнадцать лет. В действительности, ты не знаешь, что делать и пробуешь что-то – неумело, но с энтузиазмом. Занятия оральным сексом в реальности никогда не возникали на моем радаре: мне хотелось чего-то настоящего, и я проходила это позже, закончив среднюю школу и колледж. А потом я встретила Олли. И мы, чаще всего, были слишком заняты или слишком утомлены для чего-то большего, чем неторопливое занятие любовью в темноте, прижимаясь друг к другу и целуясь – обычное супружеское занятие любовью. Не было ни времени, ни сил на долгие прелюдии… у каждого из нас. Я никогда не скучала по этому, и, уверена, Олли тоже.
Но с Локом дела обстоят иначе. Он доставлял мне удовольствие, как профи. Заставил меня кончить так сильно, что я увидела звезды. Трахал так, словно я – единственная во всем мире, и мое удовольствие – его единственная цель. Каждый толчок был для меня, и только для меня. И… он просто великолепен. С головы до ног. Он очень красивый мужчина – в диком и порочном смысле. И я хочу чего-то.
Я хочу чего-то с ним.
Чего-то неприличного.
Чего-то, чего я никогда не делала. Или не делала в течение долгого-долгого времени. До Олли я была немного дикой. Студентка. Одинокая, не склонная сомневаться в себе и не уверенная в том, чего хочу. Я много пила и трахалась с горячими парнями из колледжа. И вы никогда не услышите, что я жалею об этом. Это были хорошие времена в моей жизни. У меня были друзья, я хорошо выглядела, получала удовольствие от учебы – какой бы сложной она ни была – и у меня никогда не возникало проблем подцепить какого-нибудь милашку после вечеринки для порции неплохого и ни к чему не обязывающего секса. Я не жалею об этом и не стану извиняться. Потом был Олли, и с ним был немного другой вид секса. Похожий на тот, что я знала, но во всех отношениях лучше, потому что так много для нас значил.
И вот теперь Лок. И это что-то совершенно новое, чего я никогда не испытывала.
Опытный. Раскованный. Дикий. Сексуальный.
Чистая неутолимая похоть.
Думая о Локе, я оказываюсь на своем диване. Вспоминаю, как он прижал меня к двери и поцеловал так, что перехватило дыхание. Как он предупреждал меня, что мы не должны этого делать. Я подумываю отправиться к нему в отель и проделать все это с ним. Отсекая, забывая всю мою подавленность и запреты, чтобы получить от него все, что смогу. Заставить его показать мне дикую сторону секса. Толкнуть его на диван, содрать с него эту глупую одежду и сосать до тех пор, пока он не потеряет возможность говорить. Высосать прямо из него все его логические доводы.
Мои пальцы живут своей жизнью. Черт, мой разум живет своей жизнью – по своему усмотрению, если быть точной.
Я представляю Лока в темноте на диване. Шторы опущены, только пробивающаяся узкая полоска дневного света освещает его. Он садится на край, распахивает и сбрасывает халат, обнажаясь для меня. Я бы встала на колени между его ног. Он погрузил бы руки в мои волосы, наматывая кудри на свои кулаки, и сражался бы за контроль, когда я поместила бы его толстый длинный член между своими губами. По мере того, как фантазия разыгрывается, мои пальцы начинают двигаться жестко и быстро, надавливая в нужной точке. Я тяжело дышу, рот приоткрыт, голова откинута на спинку дивана, глаза закрыты.
Я представляю Лока. Его потрясающую эрекцию в моих руках, во рту. Возможно, я бы показала ему лучшее порно-представление, сделав минет, который он никогда в жизни не сможет забыть. Я не смотрю порно и никогда не хотела, но это не имеет отношения к моей фантазии. Я представляю, как он сопротивлялся бы, готовый кончить, показывая свою заботу обо мне и говоря, что хочет большего и не должен кончать раньше меня. Как это делают мужчины в любовных романах. Он бы попытался меня поднять, но я бы упорствовала. Я сосала бы сильнее, дразнила и мучила, пока у него не осталось бы другого выбора, кроме как уступить. Я бы заставила его кончить так, как никогда прежде.
О, Боже. Я представляю, как Лок со стоном кончает мне в рот. Возможно, несколько капель остались бы на моем подбородке, когда я выпускала его изо рта, и стекали бы на мою грудь, оставляя влажные линии.
О… Ох, черт…
Он такой крепкий, влажный от моей слюны, и я взяла бы его снова, чтобы высосать все до последней капли, а потом, выпустив изо рта с громким ЧМОКОМ, вобрала бы опять, сев на колени. С сексуально-самодовольным выражением на лице. И тогда он схватил бы меня, не спрашивая, не настаивая, но оторвал бы мое тело от пола, меняя нас местами. Он встал бы передо мной на колени, и его неистовый язык погрузился бы в меня, как это было прошлой ночью.
О, Боже. Твою мать. Я кончаю так сильно, что соскальзываю с дивана, охая и постанывая, ничего не соображая и находясь в полнейшем беспорядке.
Прихожу в себя на полу перед диваном, футболка Лока скомкана между моих бедер. Я почти ждала, что он здесь и снова смотрит на меня. Но нет. Он в «Ла Квинта».
«Ла Квинта»? Серьезно?
Я сама отослала его.
Смотрю на бутылку виски на стойке и… Который час? Я даже не знаю. Но для виски слишком рано, это точно. Знаю, почему мне хочется выпить. Почему я мастурбировала, думая о Локе. Потому что это проще, чем думать о том, почему я заставила его уйти. На меня накатывают рыдания. Без предупреждения. Просто внезапный всплеск неприятного плача, вызванный мыслями об Олли. О его смерти. Воспоминаниями об ощущениях от его потери. Снова. Мыслями о том, что кто-то резал истерзанное тело Олли, извлекал его органы, складывал их в те специальные холодильники и отправлял, чтобы пересадить кому-то другому. Я задумываюсь: у кого еще есть какая-то частица моего Олли?
