Текст книги "Украденный Христос"

Автор книги: Дж. Лэнкфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3
Турин, Италия

Изображение на плащанице веками внушало людям то трепет, то пренебрежение. Первая же фотография 1898 года выявила в негативе весьма достоверный портрет. Даже невооруженный глаз мог разглядеть на полотне человеческие черты. Медицинская экспертиза подтвердила догадку: четырехметровый отрез ткани служил погребальным саваном. Сгиб полотна располагался у головы покойного, а вторая половина укрывала его со спины. Сейчас Феликс смотрел на «лицевую» половину плащаницы.

Умершего завернули в нее вместе с травами и цветами, оттиски которых были столь же отчетливо различимы. Он умер в первом веке нашей эры, распятый на кресте, – или был убит значительно позже с целью фабрикации поддельной святыни. Зачем средневековому жулику понадобилось вопреки бытующим изображениям перемещать раны от гвоздей с ладоней на запястья, скептики объяснить не смогли. Лишь недавно археологи подтвердили, что римляне распинали именно так. Каждая крупица новых сведений, связанная с плащаницей, порождала ожесточенные споры, но верующие оставались непоколебимы, как и Феликс. Привычный профессионализм удерживал его в трезвой непредвзятости, однако сердце уже знало истину.

Да и могло ли быть иначе?

Под покрывалом лежал человек около метра восьмидесяти ростом. У него были волосы до плеч, раздвоенная борода, усы и косица на затылке. Весил он приблизительно семьдесят семь килограммов. На теле не наблюдалось следов истощения и каких-либо аномалий кроме тех, что явились причиной смерти.

Феликс знал их все наизусть.

Сильная рана на лбу оставила темное пятно крови на левой стороне призрачного лица с характерными семитскими чертами. Более мелкие пятна указывали на многочисленные ранения на волосистой части головы; один из потеков крови заходил на правую бровь и ухо, другие оставили следы на полотне, прикрывавшем затылочную область. Правое веко выглядело порванным, а щека – распухшей, как от удара дубинкой. На левой виднелись бороздки, напоминающие ссадины, полученные при падении. Судя по линии переносицы, нос у человека с плащаницы был сломан. Со лба на лицо стекали струйки крови – их запекшиеся следы проявились особенно отчетливо на правом веке, левой ноздре и губах. Сгустки выглядели вполне натуральными, со скоплением красных телец по периферии и светлой областью внутри. На правом плече находился обширный участок стертого эпителия. Колени несли следы тяжелых ушибов, многочисленные ссадины на одном из них свидетельствовали о частых падениях. Левое запястье располагалось поверх правого и обнаруживало большую колотую рану. Если верить медикам, орудие палача должно было задеть отросток медианного нерва и вызвать каузалгию – самую жгучую боль, какую может чувствовать человек. От запястных ран по обоим предплечьям проходили горизонтальные кровоподтеки. На спинной половине покрывала виднелся кровавый отпечаток пронзенной правой ступни и более светлый – левой, лежащей накрест первого. Помимо этих увечий все тело покойного усеивали мелкие вдавления – следы от головок двух многохвостых бичей, судя по которым он претерпел около ста двадцати ударов. Между пятым и шестым ребрами справа находился овальный прокол, сопровождавшийся истечением крови на живот и крестец. Эта последняя рана могла стать смертельной, если в ту минуту человек был еще жив. Как свидетельствуют потоки крови из запястных ран, он принял смерть с раскинутыми руками. Трупное окоченение свело ноги вместе и сковало тело, следовательно, изображение на плащанице отпечаталось в течение суток после кончины. Мнение медиков в отношении деформаций правого плеча и предплечья расходились, но если эти деформации имели место быть, это означало, что хоронившему пришлось сломать покойнику руки, чтобы их можно было сложить поверх чресел.

Только упрямец мог не видеть того, что содержал этот холст: рассказа о невыносимых страданиях. Никто не понимал, каким образом трехмерное изображение запечатлелось на полотне. Одни говорили – под воздействием бактерий на кровь и прочие жидкости, другие ссылались на выброс энергии, связанный с воскресением. Для Феликса этот вопрос был не так важен, как сам факт существования плащаницы, с ее пыльцой из Иерусалима, совершенством анатомии и точностью деталей, предваряющей художественные шедевры всех времен.

Теперь же, впервые столкнувшись с ней, Феликс испытывал трепет. На мгновение ему показалось, что у него вот-вот хлынут слезы. Кого еще она могла укрывать, как не Господа? Кого, как не Христа? Римляне распяли многих, но кто еще из жертв носил терновый венец? Чью еще грудь пронзило копье, точь-в-точь как указывалось в Писании? С самого детства Феликс мечтал исправить это ужасающее преступление, пусть даже страдание было принято добровольно,– предотвратить пролитие святой крови, спасти агнца, уведенного на заклание. Еще в девять лет, впервые увидев Его лицо, он загорелся желанием повернуть историю вспять.

На плечо Феликсу легла чья-то рука – за спиной стоял отец Бартоло. Вглядываясь в полные сострадания глаза старого священника, он понял, что чувствует нечто ему несвойственное, греховное для того, кто воспитывал в себе веротерпимость. Это было наследие ненависти, привитой когда-то в воскресной школе тезисом о распятии Христа евреями. В этом не сомневался ни один католик. Но в 1965 году Второй Ватиканский собор постановил, что вина за страдания Христовы не может быть возложена на евреев как нацию: ни на Его современников за некоторым исключением, ни на живущих сегодня. Нынешнее религиоведение пошло еще дальше и утвердило полную несостоятельность обвинений. Однако чувство Феликса от этого никуда не исчезло: он не хотел иметь ничего общего с далекими предками. Ему было неловко и совестно за самого себя. Зачем родители лгали ему? Как выйти из порочного круга вины – в том, что он еврей и вдобавок стыдится этого?

– Siete malato Dottor Rossi? [2]2
  Siete malato Dottor Rossi? – Вы не заболели, доктор Росси? (ит.)


[Закрыть]– спросил Бартоло.

Тут Феликса осенило. Его национальность давала еще лучший повод осуществить задуманное.

– No Padre sto bene. [3]3
  No Padre sto bene – Нет, падре, вполне здоров (ит.).


[Закрыть]

Он непременно сладит со своей новой сущностью и завершит то, о чем грезил и к чему готовился. Пусть он твердил себе, что на самом деле не пойдет на подобное безумие и кощунство, что многочисленные опыты вел ради проверки собственных способностей, что будет только смотреть и изучать плащаницу, а дальше – ни-ни, что утаил происходящее от журналистов лишь для сохранности карьеры, ведь иным обывателям исследователи плащаницы кажутся скорее шарлатанами, нежели учеными. Так Феликс думал раньше.

А сейчас он вознамерился осуществить свою мечту. Словно сам Бог раскрыл для него ту шкатулку с письмами, которые сестра прочла два часа назад. Если его план сработает, он завтра же улетит из Турина, не дожидаясь конца недели. Чего проще – сослаться на смерть тетушки, передать контроль за проектом помощнику, взять билет на тесный, неоправданно дорогой, но быстрый «конкорд» и уже утром увидеться с Франческой?

От такой перспективы у него захватило дух. Страшась разоблачения и еще больше – успеха, Феликс пригнулся, чтобы не встречаться взглядом с Бартоло, и принялся за работу. На время он остановился, когда монахини-клариски переместились к его участку, отпарывая изнанку плащаницы, так называемое голландское полотно. Затем вдвоем с отцом Бартоло, они развернули плащаницу во всю длину. Пока прочие суетились вокруг, Феликс осторожно прилаживал оптику. Он дышал чаще обычного, ладони под перчатками взмокли. Его микроскоп отличался особенностью, о которой не знал никто в этой вызолоченной комнате. Он сам его спроектировал, предвидя этот день и говоря себе, что никогда им не воспользуется.

Феликс дожидался момента, который тысячу раз проигрывал в уме, гадая, отважится ли пойти до конца. Его шанс наступил, когда отец Бартоло, устав, отошел от стола. Глядя в окуляр, Феликс поместил микроскоп над самым большим пятном высохшей крови – тем, что образовалось от удара римского копья,– и настроил увеличение, пока в поле зрения не показались темные от крови нити. С колотящимся сердцем он нажал на рычажок. Появилось тонкое лезвие с петлей на конце. Феликс затаил дыхание и срезал две самые темные нити, затем сместился на три сантиметра и повторил то же еще раз.

Опустив голову, доктор вытер глаза и увидел, как отец Бартоло разговаривает с другим священником. Феликс снова согнулся над микроскопом. Лезвие ушло, а вместе с ним и нити, несущие сотни кровяных телец, содержащих – в этом он был уверен – ДНК Сына Божьего.

Феликс, не дыша, поднял свою драгоценную добычу.

Евреи не распинали Христа. Более того – с Господней помощью один из них вернет Его в этот мир.

Глава 4
Пятая авеню, Нью-Йорк

Мэгги трижды перечитала строчку. Выходит, доктор Росси планировал ее отпустить… Куда? Неужели он хочет уволить ее?

Эти слова разбили ей сердце.

Пять лет кряду доктор Росси проявлял к ней особое участие. Сначала она убирала только лабораторию, потом он нанял ее на весь день в качестве домработницы. Позже ее обязанности вновь свелись к уборке лаборатории и некоторым мелким поручениям – доктор устроил ее на занятия, чтобы она смогла, по его словам, добиться большего в жизни. Как можно выгнать того, кто полагается на твою помощь?

– Мэгги, ты тут?

Голос принадлежал сестре доктора Росси – Франческе. Не успела Мэгги вернуть ежедневник на место, как и сама девушка вбежала в кабинет. Ее глаза слегка припухли, словно от слез или недосыпания. Теперь Франческа неотрывно смотрела на блокнот у Мэгги в руках.

– Это твое? – спросила она с подчеркнутой вежливостью.– Или доктора Росси?

Мэгги робко положила ежедневник на стол.

– Вообще-то доктора, но…

– Ты что, читала его?

Насупленная Франческа походила на грозовую тучу, особенно с зачесанными, как сейчас, волосами. На ней был один из лучших нарядов (не то чтобы Мэгги копалась в ее гардеробе) – стильный, облегающий костюм.

– Я не нарочно. Он сам открылся. Гляжу – на странице мое имя…– Мэгги взволнованно привстала из-за стола.– Мисс Росси, почему доктор Росси хочет меня уволить? Что я такого сделала?

Острый взгляд Франчески упал на блокнот.

– Уволить? – Она подошла к столу и взяла ежедневник.– Что за чушь, Мэгги! Покажи мне, где это написано?

Мэгги подошла к ней и, полистав страницы, ткнула пальцем в предательскую строку.

– Вот, видите? «Накануне следующего этапа отпустить Мэгги».

Франческа села, прочла разворот дневника и усмехнулась.

– « Проект "Геном Человека". Клонирование путем трансплантации ядер » ? Ну и ну, Фликс, – так она звала его с детства,– чего только не придет тебе в голову!

Франческа звучно захлопнула блокнот.

– Он вовсе не собирался тебя увольнять. Просто у него это вошло в привычку.

– Что вошло?

Франческа подняла голову.

– Затевать что-то невероятное: строить планы, вынашивать неосуществимые проекты. Это как игра, понимаешь? – Она постучала ногтями по крышке стола.– Иногда удается, чаще – нет. Своего рода причуда, наваждение. Обеспечивает себя пищей для размышлений. То же и с этими клонами.

– Клонами? Чьими клонами?

– Ничьими, конечно.

– То есть клонами человека?

– Мэгги, это только теория.

– А нельзя ли нам заглянуть туда еще разок, убедиться наверняка…– Она не сводила глаз с дневника у Франчески на коленях.

– Разумеется нет!

Мисс Росси похлопала Мэгги по руке.

– Люди большого ума частенько чудят. Для них это как приключение. Я могу показать сотню планов тех дел, за которые он не только не брался, но и не думал браться. Ему нравится загадывать себе головоломки, вот и все.

– Зачем тогда увольнять меня?

Франческа пристально посмотрела на нее.

– Может, потому, что многие настроены против клонирования, а может, потому, что кое-кто слишком любит читать чужие дневники?

Как назло, Мэгги так и подмывало полистать его еще раз – проверить, права Франческа или нет. Должна же она знать, когда идти за талонами для безработных!

Франческа взглянула на копию плащаницы, висящую на стене, и склонила голову набок, словно последние дни ее совершенно вымотали. Мэгги вновь обратила внимание на мешки у нее под глазами.

– Мисс Росси, что с вами?

– Ничего. Просто…– Она посмотрела на дверь.– Мы с Аделиной были у тети Энеи. Она умерла прошлой ночью.

Впервые за время их знакомства Франческа выглядела расстроенной до слез. Мэгги участливо нагнулась, обняла ее и погладила по плечу. Сестра и брат Росси входили в число богачей-одиночек, вечно молодых благодаря своим капиталам; отличало их от прочих лишь то, что доктора никак нельзя было назвать ловеласом, а для его сестры семья означала все. У тетиной постели Франческа дежурила три-четыре ночи в неделю. Романы, которые она время от времени заводила, не могли получить продолжения, пока доктор Росси вел холостяцкую жизнь. Мэгги знала, что Франческа никогда не вынудит брата уйти из дома.

– Не могу ли я чем-то помочь? Ну хоть чем-нибудь?

Франческа подняла голову.

– Нет, вряд ли. Я подумала, что теперь, когда она умерла, мы с Фликсом остались совсем одни. Ты ведь знаешь, как я этого боялась – жить почти без семьи, только вдвоем.

Мэгги решила, что она не на шутку расстроена, раз зовет при ней доктора этим детским прозвищем.

– Сегодня до нас дошла удивительная новость, хотя ему едва ли…

– Неужели вы нашли родственников?

Франческа слегка оживилась.

– Да, похоже на то, только… В общем, его это огорчило.

– Почему? Они что, за решеткой или вроде того?

– Нет, совсем нет, я уверена, но…

– Тогда новость просто отличная, мисс Росси.

Франческа встала.

– Поживем – увидим. Только никому об этом не рассказывай. Нам с Феликсом еще нужно поговорить. Я тут заскочила положить кое-что в сейф.

В этот миг в холле раздались шаги, и Франческа подала голос:

– Аделина, мы здесь!

Мэгги не сводила глаз с ежедневника и почувствовала, что заливается краской, когда Франческа подняла его и помахала им перед ее носом.

– Пожалуй, уберука я его в сейф… Стыдись, Мэгги!

В этот миг в дверях показалась Аделина – она улыбнулась им и весело помахала рукой. С Франческой они дружили еще с колледжа. Тогда их и доктора Росси можно было частенько видеть втроем. Год назад он начал встречаться с Аделиной – словно прозрел и увидел ее в новом свете. Если между ними все пойдет гладко, то и Франческа наконец позволит себе влюбиться и завести собственную семью.

Мэгги до сих пор недоумевала, почему доктор не заметил Аделину раньше. За всю свою жизнь ей не доводилось видеть женщины красивее. Стройная и хрупкая – ни капли жира – и к тому же натуральная блондинка с серыми, глубоко посаженными глазами, она покоряла каким-то неуловимым очарованием. Сначала Мэгги была готова ее невзлюбить, однако, встретившись с Аделиной, тут же изменила свое мнение. Всем почему-то хотелось быть с нею рядом.

Аделина подошла, протягивая руки для объятия.

– Мэгги, почти месяц тебя не видела! Как поживаешь? Мэгги обняла ее.

– Отлично. А вы?

Аделина слегка отстранилась.

– Чудесно! Вы только посмотрите! – сказала она, озорно глядя на шляпу, которая белой птицей угнездилась на столе.– Неужели твоя? Откуда вдруг такая прелесть?

Мэгги сделалось дурно. Будто пол-Пятой авеню сговорилось обсудить ее шляпу! Ей захотелось провалиться сквозь землю.

– Да, моя.

Аделина кивнула на стол.

– Какая красота, Мэгги! Примеришь для нас? Ну пожалуйста!

Мэгги почувствовала, что Аделина пытается немного развеселить Франческу. Она не смогла отказать ей и надела шляпку. На лице Аделины появилось лукавое выражение, и через миг обе девушки прыснули в кулаки, словно школьницы.

– Божественно. Просто божественно,– сказала Аделина.

– Еще бы,– не сдержалась Мэгги.– Грэм Смит, в конце концов.

Собеседницы удивленно переглянулись. Зря она это сказала.

Франческа подошла ближе.

– Грэм Смит? Ну и ну! И ты купила ее, Мэгги? Чего ради? На мгновение Мэгги пожалела, что не может врать, не краснея.

– Помните, я вам рассказывала про Шармину?

– С которой вы ходите в церковь?

– Да. Ну так вот,– Мэгги принялась взахлеб объяснять,– мы уже пятнадцать лет ведем шляпный турнир, а Шармина недавно прожужжала уши всей общине о новой шляпке, которую она заказала. К нам в церковь сегодня приезжает проповедник из Калифорнии, чья жена держит шляпный бутик. Понимаете? В церкви устроят большой конкурс шляп, и она будет судить его, а Шармина сказала, что выиграет, и я…– Она осеклась, чувствуя себя глупее некуда.

Франческа подхватила шляпку с головы Мэгги, нахлобучила ее на себя и прошлась, забавно гримасничая.

– Можешь не волноваться, Мэгги. Шармине ничего не светит.– Она подошла к Аделине, чтобы примерить убор и на нее.

Мэгги застыла на месте.

– Брось, Франческа, – отмахнулась Аделина, но та уже пристроила шляпу у нее на макушке.

– О! Что за чудо! Повернись, мы хотим посмотреть. Когда девушка повернулась, у Мэгги перехватило дух.

Шляпка была ее – имелся даже специальный именной сертификат,– но предназначалась явно Аделине.

Девушка сняла убор и вернула его Мэгги, заглядывая в глаза. То, что Мэгги ощутила при этом, можно было бы назвать теплом родственных душ, если бы они так не разнились.

– Сегодня ты победишь,– сказала Аделина и исчезла в холле.

Франческа, которая еще не отошла от потрясения, взяла Мэгги за руки.

– Когда Шармина увидит тебя, ее удар хватит! Точно говорю!

Когда Мэгги не ответила, Франческа вгляделась в ее лицо.

– Ладно, уж мне-то ты можешь сказать правду…

– Я всегда говорю правду, мисс Росси.

– Ну…– Франческа сжала губы и подняла брови, рассматривая шляпку.

Мэгги до того смутилась, что не могла ни слова вымолвить. Для окружающих Франческа служила эталоном роскошной жизни – орхидеи, спортивный «ягуар», черный андалузский жеребец по кличке Царь,– а на самом деле она пыталась быть прижимистой, заявляя, что считает недопустимым сорить деньгами по пустякам. Что-то хозяйка подумает о ее, Мэгги, расточительности?

Франческа тронула ее за руку и поцокала языком.

– Прости, что ухожу от темы, но не могла бы ты снова приходить к нам каждый день?

Мэгги вспомнились чудесные обеды у Росси и запеченный тунец, которым ей приходилось давиться в течение полугода.

– Хорошо, – тихо сказала она, – хотя доктор и так платит мне как за всю неделю.

– Только за уборку лаборатории. Может, возьмешь на себя все остальное?

– Как скажете.

– Вот и отлично. А я уговорю его повысить твое жалованье. Определись, когда будешь ходить в свою школу для медсестер, и дай мне знать. Завтра и приступай.– Франческа направилась к двери.– А сегодня повеселись хорошенько. Ты это заслужила, Мэгги. Потом не забудь рассказать.

– Вы уходите?

– Да. – Она задержалась на пороге. – Мы с Аделиной собираемся в похоронную службу, а потом думаем отправиться в Лэндинг и переночевать в коттедже. Хочу на ночь уехать из города.

Мэгги кивнула. Коттеджем Росси называли дом на той стороне Гудзона, в Клиффс-Лэндинге, хотя он был вдвое, а то и втрое больше обычного коттеджа.

Когда Франческа удалилась, Мэгги долго смотрела на запертую дверь. Потом прошла в тамбур, где сняла латексные перчатки и лабораторный халат, скатала порванные колготки, надела новую пару, которая оказалась уже в икрах и полнее в бедрах, чем ей хотелось, и наконец, не боясь, что ее кто-то увидит, достала косметичку и привычными движениями освежила макияж: провела тональным карандашом от переносицы к кончику носа, чтобы отвлечь взгляд от широких ноздрей, и повторила тот же прием с губами, слишком полными на ее взгляд (коричневый блеск – по контуру, а для внутренней зоны – оттеночную помаду). Осталось только припудриться – и готово. Карие с оливковыми искорками глаза – дар Божий – она оставила без изменений.

Мэгги чуть подождала, чтобы Франческа и Аделина уже наверняка покинули парадную, затем выключила свет и вышла через великолепный холл Росси, мимо комнаты с сейфом и дневником в нем, который теперь было не прочесть, чтобы выяснить, уволят ее или нет.

И вот она заперла входную дверь и нажала кнопку лифта. Сегодня он ехал дольше обычного. Когда дверцы открылись, она поняла почему. Впервые в жизни, и то на мгновение, Мэгги столкнулась лицом к лицу с мистером Брауном. Должно быть, его личный лифт по каким-то причинам не работал. Перед ней был тот самый обитатель пентхауса, который, вопреки правилам, спускался обычным лифтом в персональный гараж, чтобы встретиться с высокопоставленными гостями. Мэгги никогда не доводилось его рассмотреть. В те редкие секунды, когда она за ним наблюдала, мистер Браун носил скрывавшую лицо широкополую шляпу.

Зрелище пригвоздило девушку к месту. Его голова была непомерно большой, словно у каменного идола. Лицо обрамляла копна седоватых волос, платиновым ореолом подчеркивая крупный нос и тяжелый подбородок. Кости Брауна были широкие, с узловатыми пальцами и, судя по всему, стальной хваткой. Немногим, наверное, удавалось выдерживать его взгляд, неумолимый и властный. Что до костюма, тот был под стать владельцу – сама солидность и качество, какое не снится простым смертным.

Дворецкий почти тотчас загородил его собой, но Мэгги увидела достаточно, чтобы сделать три вывода. У нее была хорошая память на лица, и это лицо определенно не попадалось ей ни в «Вог», ни в «Пипл », ни где-либо еще. На заурядного «мистера Брауна» он и близко не походил; но каким бы ни было его настоящее имя, человек этот ко всем относился пренебрежительно, а сейчас – конкретно к ней. Она почти кожей ощущала его презрение.

– Извольте подождать,– холодно осадил ее дворецкий и нажал кнопку лифта.

Его приказной тон уязвил Мэгги, однако она кивнула, глядя сквозь него, будто бы все еще видела мистера Брауна. Когда двери закрылись, она поняла, что стоит затаив дыхание. Потом лифт поднялся – пустой, и Мэгги вошла в него, стараясь не смотреться в зеркало. Она сегодня уже убедилась в своей убогости, глядя на Аделину в шляпе от Грэма Смита, получила намек на расточительность от Франчески, была позорно уличена в стремлении прыгнуть выше головы и в довершение всего получила от мистера Брауна заверение в собственном полном ничтожестве…

Мэгги промокнула глаза, чтобы швейцар Сэм не заметил ее слез.