Текст книги "История Англии от Чосера до королевы Виктории"

Автор книги: Дж. Тревельян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 42 страниц)

1870 год был поворотным моментом в истории образования и, следовательно, в социальной истории. Образование было не только национальной потребностью, с необходимостью которой соглашались политические деятели; оно было также главной ареной столкновений между религиозными сектами. Главной причиной отставания английского образования в середине царствования Виктории являлось то, что ни одно правительство – ни вигов, ни тори – не могло придумать способа установления такой национальной системы образования за общественный счет, которая не была бы горчайшим оскорблением или для диссидентов, или для англиканской церкви. До отважного начинания Гладстона в 1870 году все правительства отступали перед опасностью погрузиться в это море беспокойств. Сеть добровольных школ, оплачиваемых при помощи частных пожертвований, распространилась благодаря религиозному и сектантскому рвению по всей стране, но в то же время это рвение отпугивало обе политические партии от энергичного разрешения вопроса об образовании как национального дела.

Подавляющее большинство школ, содержащихся на добровольные взносы, благодаря которым осуществлялось первоначальное образование народа, было организовано на церковных принципах: эти школы были известны как «национальные школы», потому что основывались Национальным (англиканским) обществом. Эти школы с 1833 года получали очень маленькую дотацию от государства. Гладстоновский билль 1870 года был делом У. Э. Форстера, пылкого священника, хотя и квакера по происхождению. Билль Форстера удвоил государственное пособие существующим церковным и римско-католическим школам, что дало им возможность стать постоянной частью новой системы; в то же время билль учредил школы, находящиеся под прямым контролем местной общественности, чтобы заполнить большие «белые пятна», существующие на карте размещения школ страны. Эти новые школы, называемые «правленческими школами», должны были содержаться за счет местных налогов, и управлять ими должны были избранные всем местным обществом школьные правления (советы). В большинстве старых школ, содержавшихся за счет добровольных пожертвований, то есть во всех «национальных школах», обязательно сохранялось религиозное обучение. Но в новых «правленческих школах» употребление катехизиса или церковных книг какой-либо секты для религиозного обучения запрещалось законом.

Диссиденты были недовольны тем, что государство таким образом увековечило в деревнях англиканские церковные школы, ибо в каждой деревне существовала только одна школа, в которую могли ходить все дети. В городах «правленческие» и «добровольные» школы существовали бок о бок. Очень Неудачным было то, что англиканские церковные школы были основаны главным образом в деревнях, где не было других школ. В значительной мере так обстоит дело и сегодня (1941), но теперь это вызывает меньше негодования, чем в 1870 году, отчасти потому, что враждебность между англиканцами и диссидентами значительно ослабла, а отчасти потому, что законом Бальфура 1902 года англиканские церковные школы были в значительной мере подчинены контролю советов графств, являвшихся общественной властью и в вопросах образования.

Благодаря религиозному компромиссу 1870 года Англия смогла достичь (лучше поздно, чем никогда!) системы всеобщего начального обучения, без которой должна была бы скоро оказаться позади современных наций. Между 1870 и 1890 годами средняя посещаемость школ возросла с одного с четвертью до четырех с половиной миллионов, в то время как денег на каждого ребенка тратилось вдвое больше.

Но государство все еще мало делало в области среднего образования; ничего не сделало оно и для того, чтобы обеспечить детям, проявившим в начальных школах наибольшие способности, возможность поступить в университет. Новые школьные советы занимались только начальным образованием. В 1900 году суд в своем пресловутом решении Кокертона заявил, что, согласно закону 1870 года, деньги налогоплательщиков не могут расходоваться на какую-либо форму среднего или высшего образования.

Другим дефектом этого мероприятия была незначительность сферы деятельности школьного совета. Школьный совет, ограниченный в своей деятельности масштабами одного города или одной деревни, не мог иметь широкой перспективы в вопросах образования. Узость этих рамок его деятельности придавала вражде англиканцев и диссидентов более личный и резкий характер.

Эти дефекты закона 1870 года были исправлены бальфуровским законом 1902 года об образовании, разработанным по инициативе крупного общественного деятеля Роберта Моранта. Этот закон уничтожил школьные советы и передал заботу об образовании, и начальном и среднем, выборным советам графств и некоторым крупным городским советам.

Такова наша система и сегодня. Советы осуществляют свою просветительную деятельность через комитеты по вопросам образования. Улучшения, вызванные расширением сферы деятельности и кругозора этих комитетов, принесли большую пользу для начального образования, но еще большую – для среднего; билль Бальфура создал ту лестницу, по которой можно было достичь университета.

Без законов 1870 и 1902 годов об образовании Англия не смогла бы состязаться с другими странами в начавшуюся в XX веке эпоху механизации и организации, и ее народ погрузился бы в варварство необразованного городского населения, являвшегося значительно худшей формой общества, чем необразованное сельское население прежних времен, когда сознание и характер пахаря и ремесленника формировались под влиянием природы, сельскохозяйственной жизни и старой системы ученичества.

Наша современная система народного образования была действительно необходима и принесла большие выгоды стране, но в некоторых важных отношениях она вызвала разочарование. Система, выработанная в городе, не могла удовлетворить сельские нужды, отличный характер которых министерство просвещения не признавало. Эта система скорее ускорила, чем приостановила массовый уход из сельских местностей. В целом благодаря ей многочисленное население страны уже умело читать, но не умело разбираться, что стоит читать, а чего не стоит, то есть являлось легкой добычей для сенсации и бесчисленных обманных призывов. Соответственным образом с 1870 года значительно понизилось качество литературы и журналистики, так как теперь они служили для удовлетворения запросов миллионов полуобразованных людей, предки которых, будучи не в состоянии читать вообще, не были покровителями газет и книг. Небольшой высокообразованный слой общества уже не устанавливает норм в той степени, в которой он это обычно делал, а стремится усвоить нормы большинства. Будут ли в XX или XXI столетии более высокие формы литературы и журналистики совершенно поглощены более низкими – будет видно. Если этого не произойдет, то только благодаря улучшенному среднему и высшему образованию, создавшему достаточно широкий класс, чтобы увековечить спрос на те произведения, которые действительно достойны чтения.

Тема этой книги ограничена социальной историей Англии и не включает обширного и разнообразного пространства земель за океаном, объединенных в Британское содружество наций и колоний. Но социальная жизнь маленькой Англии была бы совсем иной, если бы Англия не была центром великой морской торговли и, кроме того, центром империи. Мы долго гордились тем, что являемся мореходным народом; это было частью островного обычая. Но осознание нашей роли в империи, центром которой мы стали, далеко отстало от действительности. В середине XIX столетия народные патриотические песни еще прославляли «приятный, маленький, прочный остров». И об этом острове совсем не думали как о сердце «империи, в которой никогда не заходит солнце». Эта сторона нашего положения в мире была впервые вполне оценена во время двух юбилеев королевы Виктории (1887 и 1897), когда пышное зрелище отдаленных и разнообразных земель, представители которых прибыли, чтобы выразить преданность маленькой даме в сером, впервые развернулось с удивительным эффектом на лондонских улицах.

Однако и при жизни прошлых поколений образ мыслей и жизненные привычки в английских городах и деревнях подверглись сильному влиянию заокеанских связей. В XVIII столетии чай и табак стали в такой же мере национальным продуктом, как мясо и пиво. И уже в XVII столетии отважные и недовольные соотечественники отправлялись через океан, сначала в американские колонии, затем в Соединенные Штаты, в Канаду, в Австралию, в Южную Африку. Правда, до XIX столетия эмигранты обычно уезжали навсегда и после этого о них уже мало было слышно. Но в царствование Виктории, когда поток эмиграции был сильнее, чем когда-либо, почтовая марка обеспечивала поддержание связи между родителями, живущими в своей хижине в Англии, и сыном, который «уехал в колонию», а затем часто приезжал на время «побывать на родине» – с деньгами в кармане и с рассказами о новых землях равенства и самопомощи и, может быть, со снисходительным презрением к отсталым старым обычаям родины. Благодаря этому средние и низшие слои общества знали об империи столько же, сколько и высшие слои, а о Соединенных Штатах, пожалуй, даже больше, чем высшие (как это выяснилось во время гражданской войны 1861 – 1865 годов). Но интеллигенция и представители высших слоев также разъезжались по всем уголкам мира «делать карьеру» – управлять, торговать и охотиться на крупного зверя в Африке и в Индии. И все рядовые в армии знали Индию настолько, насколько ее можно было видеть, находясь в строю.

Таким образом, обширный и разнообразный заморский опыт навсегда вливался в каждый город и каждую деревушку викторианской Англии. Со времени Тюдоров влияние моря было сильно даже в нагорных деревнях, ни одна из которых не отстояла далее чем на семьдесят миль от устьев рек, впадающих в море. А к старому морскому влиянию было в равной мере добавлено колониальное. Наш островной народ был в некоторых отношениях наименее островным из всего человечества. Европейцам мы казались островитянами, потому что мы не жили на континенте. Но наш опыт и возможности были большими, чем у народов других стран.

Викторианское процветание и викторианская цивилизация, схожие и в более грубых, и в более высоких проявлениях, были обязаны своим существованием тому, что целое столетие Англия не вела крупных войн и не подвергалась какой-либо серьезной национальной опасности. Пользуясь безопасностью под защитой флота, англичане думали обо всех проблемах жизни в условиях мира и безопасности, которые были на деле результатом временных и местных обстоятельств, а не являлись частью всеобщего порядка природы. Ни одна из великих стран, за исключением говорящей по-английски Америки, никогда не была столь крайне штатской по своим мыслям и практике, как викторианская Англия.

Служба в армии в невоенное время рассматривалась средними классами и трудящимися как позорное занятие.

Это были вульгарные взгляды, особенно когда они сопровождались случайными порывами джингоизма, подобными тем, которые предшествовали Крымской и Бурской войнам и чуть не вызвали несколько других. Но в течение ста лет после Трафальгара и Ватерлоо это не привело к роковым результатам. Мы владели морями и океанами, которые были тогда полем человеческой деятельности. В целом наше господство на океанах и вдоль берегов всего света использовалось в XIX веке для защиты мира, доброй воли и свободы. Если бы оно было уничтожено, человечество стало бы дышать более затхлым воздухом.

Беспечные викторианцы мало знали о духе и внутренних делах милитаризированного континента, около которого находится этот зеленый и счастливый остров. Они больше знали о делах и людях Австралии, Америки и Африки. Европа с ее Альпами, картинными галереями и древними городами была для англичанина местом развлечения. Мы были островитянами с заморской империей, а не жителями континента. Мы были матросами, а не солдатами. Мы думали о европейской политике не с точки зрения власти или нашей национальной безопасности, но соответственно тому, нравились или не нравились нам правительства Турции или России, Наполеон III или итальянское Рисорджименто. Иногда мы были правы в этих симпатиях, иногда ошибались. Но, во всяком случае, здесь не могло быть последовательной национальной политики и вооружения, приспособленного к этой политике. Для англичанина иностранные дела были отраслью либеральной и консервативной политики, слегка окрашенной эмоциями, делом вкуса, а не вопросом существования.

В Викторианскую эпоху такое отношение было допустимо без гибельных последствий. Но когда царствование и столетие подошли к концу, стала неизбежной грозная революция во всех человеческих делах. Был изобретен двигатель внутреннего сгорания, и должно было стать очевидным, что это ведет к уничтожению расстояний. Легковой автомобиль и грузовик, подводная лодка, танк, самолет должны были положить начало новой эпохе, весьма отличной от прошлого, как в период мира, так и в период войны. Англия же была той страной, которую это затронуло в наибольшей степени, так как она наполовину утратила выгоды своего островного положения. Господство на море нельзя больше удерживать только при помощи кораблей, и, сохранялось оно или нет, самолет мог осквернить тысячелетние святыни мирного острова. При таких условиях, если бы наше легкомысленное отношение к силе континента и наш совершенно штатский образ мыслей, наш отказ вооружаться в соответствии с новыми потребностями продолжались слишком долго, это могло бы стать очень опасным.

И даже в мирное время нового века автомобильный транспорт произвел более быструю экономическую и социальную революцию за первые сорок лет XX столетия, чем смогли произвести железные дороги и паровые машины. В век железных дорог, дополняемых конным транспортом и велосипедами, темп изменений – исчезновение местных и провинциальных различий – был хотя и быстрым, но все же ограниченным. Теперь же, при этих новых условиях, Англия обещала стать одним огромным, беспорядочным пригородом. Автомобильный транспорт создал настоятельную необходимость для государства контролировать развитие всего острова, но, к несчастью, это дело было предоставлено случаю и строителям-предпринимателям. Политическое общество не могло сразу приспособить свой образ мыслей к новым условиям, появляющимся с беспримерной быстротой.

Но в этом позднейшем периоде имеются и хорошие моменты. За первые сорок лет нового столетия прогресс, особенно в области образования и социального обслуживания населения, в действительности оказался столь огромным, что большего и нельзя было ожидать от ограниченной человеческой мудрости. Материальное положение трудящихся в 1939 году было намного лучше, чем в год смерти королевы Виктории.

Что теперь произойдет с Англией в мирное время и во время войны, историк не более способен предсказать, чем всякий другой. А грозные перемены, которые уже совершились за первые сорок лет нового столетия, несомненно, в скором времени будут выглядеть не так, как представляются нам теперь, и предстанут в новой исторической перспективе, Поэтому лучшим моментом для окончания социальной истории Англии является момент смерти королевы Виктории и конец века железных дорог.