Текст книги "История Англии от Чосера до королевы Виктории"

Автор книги: Дж. Тревельян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)

Китайские изделия, завезенные в Европу купцами голландской и английской Ост-Индских компаний, стали страстью дам. Обычным украшением многих городских и деревенских особняков во времена королевы Анны стали белые и синие кувшины, стоящие в отделанных панелью нишах, и высокие дедовские часы, украшенные лакированными безделушками, привезенными с Востока. Из Вест-Индии начало прибывать красное дерево, а вместе с ним появилась и та более легкая и красивая мебель, которая у нас ассоциируется со вкусами XVIII века. Иностранные торговцы произведениями искусства были изумлены представившимися здесь возможностями и «совершенно обдирали англичан, продавая за большие суммы то, что они вывозили из Франции и Италии как безделицу». Иностранные художники говорили, что знать и джентри, над которыми царствовала королева Анна, хранили в своих сельских особняках столько же картин известных итальянских мастеров, сколько их было во всех дворцах и музеях самого Рима.

Бленхейм-хауз Ванбруха с его великолепным художественным замыслом и сомнительными деталями отнюдь не является характерным для архитектуры времен королевы Анны. В церквах, академических и общественных зданиях преобладал, как правило, более тонкий вкус, тогда как для обычных частных зданий этого времени была характерна «элегантная простота». Рен был еще жив и трудился над лондонскими церквами и Хэмптон-Кортом, а Гиббс изучал то искусство, которое скоро должно было создать сводчатое помещение библиотеки Радклифа в Оксфорде. Вместе они научили последующие поколения достигать «слияния классического изящества с народной мощью». Правила пропорции, сформулированные этими великими людьми, проникнув в учебники, употребляемые обычно местными архитекторами и строителями, подготовили для XVIII столетия долгий и счастливый период строительства простых английских зданий в деревушках и провинциальных городках. И только б XIX веке, когда люди попытались восстановить архитектуру древних Афин или средних веков, эта английская традиция была утрачена и ее сменила отвратительная анархия любительских фантазий и экзотических мод.

Степень богатства и культуры сельских джентльменов была весьма различной. На верхней ступени социальной лестницы стояли герцоги, которые во всякой другой стране титуловались бы принцами; по роскоши и великолепию их имения превосходили дворы союзных монархов, получавших денежную помощь от Англии. На нижней ступени лестницы находился сквайр, получавший две или три сотни фунтов годового дохода, обрабатывавший часть своей собственной земли, говоривший на грубейшем провинциальном наречии, но отличавшийся от йоменов, к которым он был близок по образу жизни, тем, что имел небольшой штат слуг для охоты, герб и пользовался всеобщим почтением как «джентльмен». Если он однажды в своей жизни приезжал по делам в Лондон, то выделялся в столичной толпе париком из конского волоса, жокейским поясом и старомодной верхней одеждой без рукавов. Его библиотека состояла по традиции из Библии, «Хроники» Бэкера, «Гудибраса» и книги «Мучеников» Джона Фокса, и, читал ли он эти произведения или нет, его взгляд на пуритан и папистов совпадал обычно с взглядами, выраженными в двух последних книгах.

Но и этот старомодный мелкий сквайр начал чувствовать гнет времени. Тяжелый поземельный налог (в четыре шиллинга с фунта дохода), который ему пришлось платить для того, чтобы виги могли вести войны, больно задел его и увеличил его приверженность к торизму. Жизнь даже в сельских местностях неуклонно дорожала по мере того, как становилась менее простой, более изысканной и подвергалась большему влиянию города. И если мелкому сквайру было все труднее сводить концы с концами, то тем легче становилось ему распродать все за хорошую цену, так как многие крупные землевладельцы подкарауливали возможность скупить владения своих соседей и увеличить свои собственные крупные имения.

Теперь, когда существует так много других форм помещения капитала, которые лишили землю той монопольной ценности, какую она имела первоначально как средство для наиболее простого употребления капитала, может показаться удивительным, что среди более богатых членов общины мог быть столь силен земельный голод. Простые купцы, которые при Тюдорах приобретали землю, ренту или десятину для своих детей, теперь помещали капиталы в государственные процентные бумаги. Но для лиц, обладавших политическим и социальным честолюбием, привлекательность землевладения была большей, чем когда-либо. Хабекук, внимательно исследовавший изменения в землевладении в Нортгемптоншире и Бедфордшире, происшедшие между 1680 и 1740 годами, пишет;

«Покупали землю те, кого особенно волновали соображения социального престижа и политической власти. Среди них было несколько крупных купцов, которые стремились к политике; но большинство новых землевладельцев или были связаны каким-нибудь путем с правительством, или являлись судьями, которые желали приобрести в обществе то значение, которое могло дать только наличие земельной собственности. Они покупали участки земли в различных частях страны, скупали владения у некоторых соседних джентри. Они не столько стремились вложить свои капиталы в землю, сколько получить побочные привилегии класса землевладельцев – возможность беспрепятственно контролировать жизнь соседней округи. Когда они осматривали поля, то хотели видеть только свою собственную землю – и ничего, кроме нее. Ненависть мелких сквайров и джентри ко всяким крупным лордам, старым или новым, которые вытесняли их с земли, является темой многих современных пьес».

Рисуя жизнь деревенского помещичьего дома этого периода, мы прежде всего представляем вельмож, наполняющих сельские дворцы картинами из Италии, мебелью из Франции, изданиями итальянских, французских или латинских авторов, которых они не только собирали, но и читали, – мы представляем тех людей, которых молодой Вольтер во время своего посещения Англии в 1726-1729 годах противопоставлял французской знати как покровителей литературы и науки. Среди них были лорды, занимающиеся философией, подобно третьему графу Шефтсбери, ученые государственные мужи, вроде Сомерса и Монтегю, величайший из всех собирателей древностей Роберт Харли, который, правда, будучи «главной опорой нации», был слишком занят, чтобы самому отыскивать книги и манускрипты, но зато повсюду имел для этой цели частных агентов. Лорды из клики вигов и их сторонники и враги в Вестминстере и Сент-Джеймсском дворце, будучи сельскими джентльменами по рождению или сделавшись таковыми, гордились своими сельскими жилищами, в которые всегда, по крайней мере на словах, стремились вернуться замученные заботами государственные деятели.

Лондонский сезон заканчивался в начале июня, когда светские люди разъезжались по своим поместьям или отправлялись в Бат. Более длительное пребывание в городе разорило бы многие семьи, которым приходилось делать большие усилия, чтобы привезти своих дочерей в Лондон на ярмарку невест, в то время как их соседи должны были довольствоваться столицей графства или рядом таких сельских визитов, которые женщины могли совершать летом в карете, а на Рождество, когда тропинки были покрыты грязью, – верхом, сидя на седле позади своих братьев.

Мэри Уортли Монтегю, блестящая ученая женщина, в письме осуждает сквайров одного из южных графств за «равнодушие ко всем другим удовольствиям», кроме бутылки и охоты. «Бедные женщины в такой семье редко могли воспользоваться каретой, а их мужья и повелители не нуждались в каретах, так как утро они проводили среди охотничьих собак, а ночи – с весьма похожими на последних по своей натуре грубыми собутыльниками за тем напитком, который могли достать». Однако в том же письме она не только осуждает, но и хвалит общество сквайров Нортгемптоншира. Не менее реальным, хотя и более редким, чем мужиковатый западный сквайр, был ученый сельский джентльмен.

Несмотря на это, когда перелистываешь сотни писем зажиточных джентри времен королевы Анны, остается впечатление, что эти люди не были ни сельскими учеными, ни деревенскими мужланами. Мы знакомимся с подлинными мыслями сквайров, которые озабочены состоянием своих счетных книг, замужеством дочерей, долгами и деятельностью своих сыновей. Они занимались и своими имениями, и делами графства. Они интересовались своими стадами и прудами несколько больше, чем своими книгами, живя, как мы можем полагать, здоровой и полезной жизнью, наполовину общественной, наполовину частной, с достаточным досугом, естественно и достойно. Многим из зажиточных помещиков, судя по их письмам и дневникам, их имения приносили ежегодно несколько тысяч фунтов дохода.

В одном отношении расходы, требуемые от сельского джентльмена, богатого или бедного, были очень малы. Тогда не считалось обязательным посылать сыновей в дорогостоящие патрицианские школы. В ближайшей местной школе дети сквайра сидели рядом с предназначенными для духовной карьеры сыновьями йоменов или лавочников. Иногда юных джентльменов учили дома приходские священники, а в более богатых семьях – частный капеллан. Когда приглашался специальный наставник, им часто являлся гугенотский беженец, так как страна была полна образованными людьми этого типа, радушно принимаемыми заботливыми родителями за их французский язык, а в семьях вигов – и из уважения к их страданиям и их принципам. Итон, Винчестер и Вестминстер, правда, пользовались покровительством значительной части аристократии, но далеко не всей. И даже в Вестминстере можно было встретить в конце царствования Анны «дома, в которых мальчики платили 20 фунтов в год за содержание и только 5 или 6 гиней за обучение». Школа в Харроу, основанная при Елизавете для удовлетворения местных и плебейских нужд, при Георге I стала выдвигаться в разряд фешенебельных.

Из этого следует, что если в наши дни джентльмен среднего достатка считает себя обязанным истратить шестую часть своего дохода на образование одного мальчика, то в те времена он мог довольствоваться затратой одной сотой части дохода. Сквайр Моулзуорт, например, имея доход около 2 тысяч фунтов, платил за каждого из своих сыновей по 20 фунтов в год – включая питание, обучение, одежду и все прочие издержки. Его тяжелые родительские обязанности начались только тогда,когда оба юноши оставили школу и младший пошел в армию. Тут уже «Дика нужно было снабдить сотней фунтов, без которых он не мог сделать шага. Он должен был купить и лошадей, и одежду, и экипаж». А так как «он не попал в список офицеров, убитых в недавней блестящей битве при Бленхейме или во время какого-нибудь отчаянного штурма Лилля», что было бы печальной экономией, то Дик продолжал в течение многих лет быть причиной все возрастающих расходов и гордости своего йоркширского дома.

Старший сын Джек избрал дипломатию, не менее дорогой способ служения государству. В 1710 году отец пишет: «Я действительно думаю, что двое наших сыновей истратили за последние семь или восемь лет 10 тысяч фунтов; они и дочери остались без средств. Хорошо еще, что они могут жить в хорошем отцовском доме». Пять лет спустя пристрастие Дика к его полку заставило его «истратить 600 фунтов сверх суммы, выдаваемой ему, – настолько он любит свою службу».

Более мелкие сквайры тратили на обучение сыновей соответственно меньшие суммы и предназначали их для более дешевых профессий, чем армия или дипломатическая служба. В таких условиях джентри могли позволить себе иметь большие семьи, и, хотя значительная часть детей умирала в юности, эти семьи обеспечивали Англии постоянный приток отважных молодых людей, которые способствовали ее успехам дома и за границей. В Англии младшие сыновья – в отличие от младших сыновей континентальной знати – охотно принимали участие в повседневной жизни человеческого рода и не стремились к сохранению своего положения джентри. То, что младший сын покидал дом, чтобы сделатьсебе карьеру в армии или за конторкой адвоката, в промышленности или в торговле, было одной из основных причин, благоприятствующих вигам и сближающих их интересы с интересами промышленников и торговцев, и это же противоречило стремлению крайних тори сохранить за поземельным дворянством положение исключительно господствующего класса. Этот класс оставался господствующим в течение еще одного столетия, но ему пришлось открыть широкий доступ в свою среду новым лицам и поощрять сотней различных способов тесный союз с другими, не землевладельческими классами в областях, весьма отдаленных от интересов помещичьего дома и деревенской церкви. Сельские джентльмены еще управляли Англией и в XVIII веке, но управляли уже в значительной мере в интересах торговли и империи.

Обычное образование, даваемое молодым людям из высшего и среднего классов, постоянно критиковали за его строго классический характер. Некоторые даже утверждали, что «девочка, воспитанная матерью дома, в двенадцать лет бывает умнее, чем мальчик в шестнадцать лет», который знает только латынь. Второй классический язык изучался в школах и колледжах настолько скверно, что превосходные латинисты не знали в достаточной степени греческого языка, чтобы понять, что Бентли называет их в «Письмах Фалариса» тупицами. Лишь в XIX веке обычный английский ученик был одинаково хорошо знаком и с Аристофаном, и с Горацием.

Однако изучение греческого языка в Англии, современной Бентли, было все же более глубоким, чем в остальной Европе. В современной ему Германии не только не изучался больше греческий язык, но даже были неизвестны имена и рахитичные эпизоды из мифологии иистории Эллады. В Англии же они были хорошо известны образованным людям, если не из греческих, то из латинских и английских авторов. При Георге I всякий светский человек знал Гомера, хотя бы по переводам Поупа. Мильтон почти достиг той высоты в иерархии английских поэтов, на которой находился Шекспир, и употребление им классических идей и мифологии послужило примером для поэтов более позднего периода, хотя немногие из них обладали столь же высокой эрудицией. В архитектуре и ее украшениях исчезла готика, и ее сменили идеи, внушенные, прямо или косвенно, храмами и статуями древнего мира.

Было бы, однако, ошибкой предполагать, что в то время не изучали ничего, кроме классического искусства; существовали весьма разнообразные типы школ, которые посещались джентльменами. Роберт Питт, отец могущественного сына, пишет в 1704 году своему едва ли менее знаменитому отцу, губернатору Мадраса:

«Оба моих брата находятся в академии г-на Мэр близ Сохо-сквер, считающейся лучшей в Англии. Они изучают латынь, французский, счет, фехтование, танцы и рисование. Следующим летом я думаю отправить их в Голландию для пополнения образования. Если мой тесть, генерал-лейтенант Стюарт, будет сопровождать герцога Мальборо, то я отдам их под его попечение, чтобы они могли увидеть кампанию».

Среди критиков наших методов образования были и мудрый Локк, и добродушный Стил, оба утверждавшие, что постоянная порка не является лучшим способом передачи знаний и поддержания дисциплины. Все соглашались, чтообразование высшего классануждается в реформе, но никакие реформы не проводились.Свифт, при всей его ненависти к шотландцам, согласился на этот раз с Бернетом, что шотландские помещики (лэрды) давали своим сыновьям более основательное образование, чем более богатые и обеспеченные англичане.

Все же XVIII столетие, несмотря на дефекты в системе образования, создало из тех, кто прошел эти школы, больше замечательных и самобытных англичан, чем в состоянии дать наш век, хотя образование и стоит теперь гораздо выше. И несмотря на жестокую порку со стороны «привилегированных тиранов в лице школьных учителей» и постоянное запугивание со стороны своих товарищей-забияк – этих непривилегированных тиранов, – школьники имели много счастливых моментов, так как у детей еще оставался досуг, который они проводили на сельских просторах. Строгость к тому же не была повсеместной; юный лорд, недавно прибывший в Итон, пишет домой: «Я считаю, что Итон – весьма нестрогая школа. Я уверен, что здесь никто не может быть недовольным, если только он не отъявленный повеса».

Образование женщин находилось в плачевном состоянии. Среди низших классов оно, может быть, было немногим хуже мужского, но дочери более зажиточных людей значительно уступали вобразовании своим братьям. «Женские академии» еще не появились, и хотя существовали пансионы для девочек, их было мало и они не отличались какими-либо достоинствами. Большинство девочек учились читать, писать, рисовать, шить и вести хозяйство у своих матерей. Мы не слышим уже о прекрасных эллинистках прежних времен, подобных леди Джейн Грей и королеве Елизавете. Но некоторые девушки могли читать итальянских поэтов, почему и пользовались особым «почтением у своих поклонников». Так, Свифт писал, что он встретил двух женщин, которые по своему интеллектуальному развитию могли быть поставлены в один ряд с мужчинами. Но именно он жаловался, «что из тысячи дочерей джентльменов не найдется и одной, которая могла бы читать на своем родном языке или судить о самой легкой книжке, написанной по-английски».

Недостатки женского образования были общепризнанным фактом, при обсуждении которого одни защищали существующее положение как необходимость для удержания женщин в должном повиновении, а другие, руководимые наиболее видными литературными деятелями, приписывали фривольность и склонность к азартным играм светских дам воспитанию, которое лишало их более серьезных интересов.

Тем не менее письма, которые приходили из сельских особняков, свидетельствуют о том, что жены и дочери были разумными советчиками мужчин. Такие корреспондентки не были просто безмозглыми игрушками или домашней прислугой. Значительная часть современной литературы писалась в такой же степени для женщин, как и для их отцов и братьев. Женщины принимали участие, часто слишком ревностное, в той вражде между вигами и тори, которая разделяла город и деревню. Что же касается сельских развлечений, то прототип Дианы Вернон из «Роб Роя» следует искать в Белинде из пьесы Фаркера, которая говорит своему другу: «Я могу скакать галопом все утро на звук охотничьего рога и провести весь вечер за скрипкой. Короче говоря, я могу ни в чем не отставать от отца, кроме выпивки и стрельбы влет».

Для девушек высшего и среднего классов мужей часто выбирали по принципу открытой торговой сделки. «Что касается Клоки, – пишет ее отец, сквайр Моулзуорт, – то мы недостаточно богаты, чтобы пристроить ее здесь», так что ее придется послать в Ирландию искать там мужа, который потребует меньшее приданое. Другой сквайр, по имени Гиз, который искал жену для себя, пишет: «Леди Диана послала некую очень почтенную особу осмотреть мои владения и была весьма удовлетворена полученными сведениями и, я думаю, искренно пожелала отдать за меня свою дочь». Но дочь имела другие виды, так что Гиз нашел утешение в ином месте:

«Когда я был на квартальной сессии мировых судей, один из них отвел меня в сторону и спросил, не хочу ли я жениться на женщине, обладающей состоянием в двадцать тысяч фунтов. Леди я видел, хотя и никогда не говорил с нею, и весьма охотно принял его предложение».

Некий корнет пишет с подобной же откровенностью:

«Не рассчитывая получить что-нибудь от этой военной кампании, я подумал о другом пути и решил попробовать свое счастье на любовном поприще, и поэтому около двух недель назад я был представлен (некоторыми друзьями) женщине с очень хорошим состоянием, но пока не могу сказать, удастся ли мне достичь чего-либо большего, чем благосклонная беседа».

С тех пор как почти все стали считать одиночество большим несчастьем, женщина не считала для себя обидным, что ее рукой распоряжались другие. С ней, несомненно, обычно советовались (в большей или меньшей степени, в зависимости от характера и обстоятельств) о том, что касалось ее судьбы. Свифт в обращении «к очень юной леди по поводу ее свадьбы» говорит «о человеке, который выбран вам в мужья вашим отцом и матерью», и почти тотчас же добавляет: «Ваш брак свидетельствует о благоразумии и хорошем вкусе и не имеет никакой примеси нелепой страсти» романтической любви. Подобное замечание можно было, вероятно, сделать по поводу большей части «устроенных» браков того времени. Но, с тех пор как «нелепая страсть» начала отстаивать свои права, довольно часты стали браки с побегами. И даже без таких отчаянных мер все большая часть браков являлась результатом взаимной склонности.

Развод в то время был почти неизвестен. Его можно было добиться только через церковный суд и то только тогда, когда решение этого суда сопровождалось специальным парламентским актом; за двенадцать лет правления Анны было разрешено всего шесть разводов.

И мужчины и женщины и фал и в азартные игры, прекрасные дамы и джентльмены – даже больше, чем деревенские сквайры. В Лондоне, Бате, Танбридж Уэлзе все интересы сосредоточивались вокруг игорного стола, тогда как в имениях большее значение имели конюшни и псарни. Расходы на азартные игры и спорт, так же как и благородная страсть к строительству, разведению садов и насаждению аллей, обременяли поместья ипотекой, являвшейся большим препятствием и для каких-либо усовершенствований в сельском хозяйстве, и для домашнего счастья. Карты и кости способствовали переходу огромных сумм из одних рук в другие.

Игра в кости

Пьянство было общепризнанным национальным пороком англичан всех классов, хотя, впрочем, женщины не были подвержены ему. Проповедь всеобщей воздержанности была совершенно невозможна в те дни, когда кофе и чай еще не были доступны каждому, а питьевая вода была грязной. Но трактаты о пользе умеренности при употреблении спиртных напитков широко распространялись религиозными общинами и отдельными заботливыми патриотами: в них описывались скрасочными подробностями различные истории об ужасных судьбах пьяниц, одни из которых были убиты при попытке ехать ночью в нетрезвом виде домой, а других хватил удар в то время, когда они богохульствовали, и все они попадали прямо в ад. Простой народ еще употреблял эль, но у него уже появился соперник, гораздо более опасный, – неочищенный спирт с его пагубной привлекательностью. Наивысшей точки употребление дешевого спирта достигло, правда, только при Георге II, но события уже развивались в этом направлении и при Анне.

Высшие классы в это время пили и вино, и эль. Трудно сказать, кто был большим пьяницей – светский джентльмен или сельский дворянин. Но возможно, что различные упражнения на открытом воздухе – охота на лисиц, спорт, земледельческие занятия – способствовали тому, что сквайр мог еженощно поглощать значительное количество октябрьского эля без особого вреда для себя, тогда как игроки и политиканы с Сент-Джеймс-сквера не могли избежать дурных последствий бесконечных вигских тостов, запиваемых портвейном, и торийских, запиваемых французским кларетом и шампанским. Судьи зачастую появлялись в суде разгоряченные вином, в связи с чем военный суд, согласно мудрой предусмотрительности закона о мятеже, имел право заседать только перед обедом.

Табак употреблялся еще в длинных глиняных трубках. В некоторых сельских домах была отведена «курительная». Только «щеголь» Нэш запретил курение в общественных местах в Бате, так как «это и невежливо,и неприятно дамам». Среди простого народа юго-западных графств все – мужчины, женщины и даже дети – курили по вечерам трубки. Когда в 1707 году через парламент проходил билль об охране англиканской церкви, доктор Белл, сторонник течения «высокой церкви», епископ собора Св. Давида, подозревая в симпатиях к вигам некоторых епископов, караулил их, «сидя в кулуарах палаты лордов и все время куря трубку». Свифт рассказывает, как его собратья-священники разбирали по косточкам его характер, сидя с трубкой в зубах в их излюбленном уголке в кофейне Трэби:

Дымят, в сомненье головой качают

И на безбожие поэтов намекают.

Обычай нюхать табак сильно распространился в Англии в первые годы правления Анны, когда на лондонском рынке появилось огромное количество табака после захвата в сражении при бухте Виго испанских кораблей, груженных нюхательным табаком.

Пьянство, азартные игры и жестокая политическая вражда в высшем обществе приводили к частым дуэлям, многие из которых плохо кончались. Оставшийся в живых, если он мог доказать, что игра велась честно, обвинялся обычно в непредумышленном убийстве и подвергался короткому аресту, а в лучшем случае, если ему удавалось «добиться защиты у своего духовенства», отделывался символическим наказанием: к нему «притрагивались холодным оружием» и отпускали на свободу. Носить шпаги и убивать друг друга по правилам было привилегией всех джентльменов, начиная с герцога. Нередко по вечерам мужчины, изрядно напившись, затевали ссору из-за пустяков, а поссорившись, тут же в комнате хватались за шпаги и, если убийство не совершалось на месте, отправлялись в сад, расположенный позади дома, и сражались этой же ночью, с еще не остывшей кровью и нетвердой рукой. Если компания не имела при себе шпаг, то ссора могла быть отложена до утра и забыта или же улаживалась утром, когда поспорившие приходили в трезвое состояние. Шпаги, ношение которых было весьма обычным явлением в Лондоне, где они составляли, подобно длинным парикам, часть парадной одежды, не были, к счастью, распространены в провинции среди неизысканных, но добродушных сельских сквайров, которые больше бранились, чем на самом деле сердились. В Бате «щеголь» Нэш просто употребил свою деспотическую власть, чтобы заставить светскую публику откладывать в сторону свои шпаги, когда они входят в его владения. Этим он оказал большую услугу обществу, так же как и тем, что научил неотесанных сельских сквайров сбрасывать свои высокие сапоги и облагораживать свой язык во время вечерних собраний и танцев. За время своего длительного господства в качестве церемониймейстера, продолжавшегося почти все царствование Анны и царствование двух первых Георгов, Нэш сделал, может быть, больше, чем кто-либо другой в XVIII веке, для улучшения грубых манер человеческого рода. Но он поощрял азартные игры и брал при этом проценты с выигрышей.

Драка в трактире

Лондон и столицы графств были самой обычной ареной для дуэлей. Открытая местность позади Монтегю-хауз, где теперь находится Британский музей, выбиралась дуэлистами даже чаще, чем Лестерфилдс, так как она была в то время окраиной нового Лондона. Для города были довольно обычным явлением такие, например, события:

«Как сообщают, Нэд Гудйир убил щеголя Фелдинга и убежал. Ссора началась в театре Друри-лейн. В ту же ночь некий капитан оказал подобную дружескую услугу молодому Фулвуду, так что теперь здесь будет двумя уорикширскими франтами меньше. Капитан – в Ньюгейте».

Со времен Реставрации иностранцы восхищались английскими лужайками для игры в шары, «которые были настолько ровными, что шар шел по ним так же легко, как по большому бильярдному столу. И так как эта игра являлась обычным развлечением провинциальных джентльменов, то они имели специальные катки для выравнивания лужаек». Как раз при Анне примитивный род крикета начинает занимать свое место среди других спортивных развлечений наряду с более старинным футболом. Новая игра особенно привилась в Кентском графстве, а «среди кентцев претендовали на первенство жители Дартфорда».

Во время петушиного боя все выкрикивали свои ставки около маленького амфитеатра. Если бы иностранец попал случайно на такой петушиный бой, то, как мы полагаем, «он, конечно, решил бы, что все собравшиеся – сумасшедшие, судя по их непрерывным выкрикам – «шесть к четырем», «пять к одному», -повторяемым с большой серьезностью. Каждый зритель принимал такое участие в своем излюбленном петухе, как если бы дело шло о партийной борьбе». Скачки представляли собой подобное же зрелище, но на более широкой арене: зрители, большинство которых прибыло сюда верхом, скакали вдоль ипподрома, крича от возбуждения. Встречи по-прежнему еще проходили по районам или графствам. Единственное национальное состязание бывало в Ньюмаркете. Там действительно «огромная толпа всадников, собравшихся на равнине для состязания, включает всех без разбора – от герцога до крестьянина. Никто не носит шпаг, но все одеты соответственно моде и условиям конного спорта. Каждый, как говорится, стремится превзойти другого». Королева Анна из секретных сумм давала призы за состязание в Ньюмаркете и Дэчете близ Виндзора. Годолфином и другими знатными покровителями спорта были ввезены в Англию арабские и берберийские кони, что привело в будущем к значительным изменениям в качествах и внешности лошадей в Англии.

Когда мы пытаемся представить, как развлекалось большинство наших предков, мы не должны забывать, что, как правило, они жили в сельских местностях, на большом расстоянии друг от друга. Для большинства людей все сношения ограничивались пределами одной деревни. Деревенские состязания в крикет, суматоха футбола или бега на лужайке были весьма отличны от «организованной атлетики» современной арены. Но в основном люди совершали «упражнения» в ходе своей работы – когда обрабатывали землю, шли или ехали куда-нибудь по своим повседневным делам. Для высшего и среднего класса верховая езда была обычнейшим занятием.

Наиболее обычными и доступными спортивными развлечениями являлись рыболовство и ловля всевозможных птиц, особенно (хотя и не исключительно) дичи. Англия тогда изобиловала дичью и множеством птиц, которые теперь стали редкими или совсем вымерли, начиная от дрофы дюн и орлов Уэстморленда и Уэльса до множества более мелких пород, которые еще уцелели и описаны Бьюиком. Большая часть земель строго охранялась их владельцами, но обширные пространства были открыты всякому, кто мог раздобыть сеть или ружье или умел хорошо ставить силки. В царствование Анны, да и в течение всего столетия, болота и пустыри около Кембриджа являлись обычным местом совершенно беспрепятственной охоты студентов, откуда они возвращались с фазанами, куропатками, утками, бекасами, голубями и цаплями. Во всех частях прекрасного острова заброшенные пустоши, рощи и болота, предназначенные в ближайшем будущем к осушению, запашке или застройке, оставались пока убежищем для множества дичи всякого рода. Англичанину достаточно было отойти на несколько ярдов от своего дома, чтобы вступить в общение с прекраснейшей природой, а его любовь к охоте заставляла его бродить повсюду.

Лишь незначительная часть деревенских жителей имела представление о городской жизни. Большая часть народа оставалась всю свою жизнь под влиянием Пана и его чар. Духовную пищу английских детей составляли истории, рассказываемые у камина, о «домах, посещаемых призраками, о феях, духах и колдуньях», которым верили, быть может, только наполовину, но которые вызывали приятную дрожь. Теперь, когда изобличенная колдунья не подвергалась опасности быть тотчас повешенной или утопленной, распространение таких легендарных историй не могло причинить особого вреда. Для простого народа, не затронутого скептицизмом города, феи еще продолжали танцевать в лесах, хотя, когда путник проходил около кустов, они всегда исчезали. Книг в деревне было мало. Простой фермер и коттер не видели другой печатной продукции, кроме Библии, молитвенника и баллад.