Текст книги "История Англии от Чосера до королевы Виктории"

Автор книги: Дж. Тревельян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

Можно легко себе представить, что в период между 1640 и 1660 годами строилось мало помещичьих домов. Но мирные годы, предшествовавшие гражданской войне, в общем были цветущим периодом для джентри – крупных и мелких, – продолжавших традиции елизаветинского века и застраивавших свою страну все более и более красивыми и удобными жилищами.

Вновь возводимые господские дома заметно отличались по своему типу от старых. Высокий зал со стропилами, представлявший собою, начиная с саксонских и до елизаветинских времен, характерную особенность деревенского дома, вышел из моды. «Столовые» и гостиные строились высотой в один этаж, так как разнообразные назначения старинного «холла» были поделены теперь между целым рядом комнат обычной величины. Двор, находившийся в центре господского дома, где обычно его население проводило так много времени, также уменьшился или совсем исчез из проектов особняков, строившихся при Якове. Двор теперь находился уже не в середине строения, а позади него.

Карнизы и пилястры в классическом стиле украшали снаружи стены дома. Внутри дома лестница и ее площадки были широкими, а перила украшены искусной резьбой. На стенах в большинстве домов панельная обшивка этой эпохи все более и более вытесняла гобелены, драпировки и стенную живопись, хотя все еще в большом количестве вырабатывались и высоко ценились прекрасные гобелены. По примеру любителей искусства Карла I и его могущественного подданного графа Эрандельского стали украшать залы картинами в рамах и мраморными скульптурами. Рубенс, Ван-Дейк и более скромные голландские художники много работали для английских меценатов.

Лепная работа потолков была изысканно декоративна. На полу изделия из камыша уступили место коврам и циновкам. Это означало, в частности, уменьшение количества блох и, следовательно, снижение числа случаев заболевания чумой. Хорошие ковры вырабатывались теперь в Англии или импортировались из Турции и Персии. Однако в 1645 году у семейства Верни в Клейдоне были «кожаные ковры для столовых и гостиных», «обитая зеленым бархатом мебель» и «табуреты с золочеными гвоздями». В большинстве домов сидели еще на табуретах, так как стулья предназначались для старших и более почтенных. Столы на легких подставках уступили место массивным столам на резных ножках. Немало кроватей и буфетов с великолепной резьбой сохранилось до сих пор во всем своем блеске полированного и потемневшего от времени дуба.

В Англии наступила, и все еще продолжается с тех пор, великая эпоха садов. Бэкон, сказав, что «всемогущий Бог сперва насадил сад», добавил, что без него «здание и дворец представляют собою лишь неуклюжее творение рук человеческих». Конец елизаветинского и начало стюартовского периода ознаменовались увеличением размеров собственно цветников в отличие от «садов» с полезными овощами (к которым теперь прибавился завезенный из Америки картофель). Тогда же появился излюбленный фруктовый сад со своими зелеными аллеями и «плетеная беседка».

Собственно цветник разбивался в виде прямоугольников и квадратов, разделенных широкими дорожками прямо перед фасадом дома. Букс и лаванда вплетались в живые изгороди и орнаментальные украшения.

В этот период в Англии стали выращивать много новых видов растений, деревьев и цветов, а именно: царский венец, тюльпан, золотой дождь, настурцию, бессмертник, садовую чернушку, лунник, тюльпановое дерево, красный клен и многие другие. Любовь к садоводству и цветам, ставшая теперь отличительной чертой англичан, была отчасти привита им нидерландскими беженцами-гугенотами, поселившимися в Норидже и в Лондоне. Ткачи-гугеноты из Слитлфилдса положили начало первым обществам садоводства в Англии. В царствование Карла I в английских книгах, в которых восторженно описывались цветы, разъяснялись методы цветоводства и популяризировалась эта мода.

Кроме разведения цветов, многие из которых и сейчас можно встретить на наших цветниках, наши предки питали также пристрастие к травам,которое несохранилось в та кой же мере до наших дней. Травы в значительной степени применялись для медицинских и кулинарных целей. Солнечные цветы и лабиринты выкладывались из трав и цветов.

Картина идеальной семейной жизни в этот период, закончившийся таким трагическим политическим расколом, увековечена в «Мемуарах семейства Верни». Порядок в их доме в Клейдоне – Бакингемшир – представлял собой все, что было лучшего в образе жизни пуритан и роялистов и поддерживался Эдмундом Верни и его сыном Ральфом, пока упрямство короля и насилия его врагов не заставили даже этих двух умеренных людей примкнуть к противоположным партиям в гражданской войне. При этом их любовь друг к другу не уменьшилась, нисколько не ослабела и их общая заинтересованность в том, чтобы сохранить в неприкосновенности родовой дом и поместье в эти мрачные времена.

На открывающейся нашему взору картине жизни семейства Верни в Клейдоне во время царствования Карла I мы видим английский деревенский дом как центр не только управления имением, но и домашнего производства, в котором членам этой семьи наряду с армией слуг и приживальщиков обоих полов приходилось играть существенную роль.

«Большой дом обеспечивал свои потребности в основном за счет собственного хозяйства, почти без помощи извне [пишет историк семейства Верни]; обитатели такого дома сами варили пиво и пекли хлеб, сбивали масло и мололи себе муку; они выращивали, откармливали и производили убой своих быков и овец, разводили голубей и домашнюю птицу возле своего собственного дома. Своих лошадей они подковывали дома, пилили для себя доски, ковали и чинили свой несложный железный инвентарь. В связи с этим там имелись: мельница, скотобойня, кузница, плотницкая и малярная мастерские, солодовня и пивоварня, лесные склады, заваленные крупным и мелким кругляком, лесопильня и сараи, наполненные всякого рода отходами камня, железа, дерева и напиленными дровами; имелся манеж для верховой езды, прачечная, молочная ферма с маслобойкой, работающей на лошадиной тяге, стойла и хлева для всякого рода крупного рогатого скота и свиней, кладовые для яблок и кореньев, – все это показывает нам, насколько совершенным в то время было представление о самообеспечении».

Голубятни и кишащие рыбой садки, а также пруды, затянутые сеткой для водяной птицы, были не менее важны для хозяйства. Дичь, добытая соколами или с помощью охотничьего ружья, ценилась особенно зимой, потому что обычно единственным видом мяса была солонина, заготавливаемая при осеннем забое. Частым следствием повседневного употребления такой соленой пищи в Клейдоне и во всех других хозяйствах как у знати, так и у простолюдинов были кожные заболевания. Дело в том, что зимние овощи были редки: картофель и салаты только начинали входить в употребление.

Работа с иглой и прялкой составляла весьма необходимую часть женского образования; и поскольку некоторые из беднейших родственниц данной семьи проживали в знатных домах в качестве «помощниц хозяйки дома» (что соответствовало положению пажей для лиц мужского пола), то они были полезнымии желанными членами дома для исполнения этих важных хозяйственных обязанностей. Имеются письма от пяти или шести таких связанных с семейством Верни дам благородного происхождения и воспитания, получивших такое же хорошее образование, как и их соседки; к ним относились, по-видимому, с большим уважением.

В число занятий обитателей женской половины дома в Клейдоне входили: прядение шерсти и льна, шитье из тонких и грубых тканей, кулинария, заготовка впрок и консервирование, винокурение, приготовление лекарств из травпо предписанию врача или по семейным традициям и, наконец, – что особенно важно – изготовление фруктовых сиропов и домашних вин из смородины, белой буквицы и бузины, которые играли большую роль в жизни до того, как в годы Реставрации начали входить в обиход чай и кофе.

Леди Верни вырастила десять детей. Это было большое и дружное семейство, в котором не было праздных людей; находилось время и для обширной переписки с отсутствующими членами семьи. В архивах Верни сохранилось до нашего времени четыреста писем только за один год. Сэр Эдмунд и его дети совершали частые поездки по поручениям короля или парламента или по семейным и личным делам. Обычно они ездили верхом на лошади, и притом довольно быстро, по немощеным дорогам того времени. В 1639 году сэр Эдмунд проехал вместе с королем 260 миль (около400 километров), отделяющие Берик от Лондона, за четыре дня.

Гораздо медленнее передвигались в «семейных каретах» – своего рода телегах без рессор, с кожаным откидным верхом для зашиты от ненастной погоды. Этой чрезвычайно неудобной роскошью пользовались только слабосильные люди или изнеженные женщины, которые не умели ездить верхом.

Во времена республики уже начали распространяться общественные средства передвижения, но они были все еще дорогими и медленными. В 1658 году дилижансы отправлялись из лондонской гостиницы Георга (Олдерсгейт) в различные города при следующих условиях проезда:

вСолсбери – двое суток езды, стоимость проезда 20 шиллингов;

в Эксетер – четверо суток езды – 40 шиллингов;

в Плимут – 50 шиллингов;

в Дарем – 55 шиллингов (без всякой гарантии относительно времени прибытия) и

в Уэйкфилд – по пятницам – четверо суток езды, стоимость проезда 40 шиллингов.

Карета XVII в

Разведение и покупка лошадей всевозможных пород и для всевозможных, целей играли важную роль в жизни семейства Верни в Клейдоне. В этой части Англии лошади постепенно вытесняли быков в езде и пахоте. Упряжных лошадей, принадлежащих Эдмунду Верни, периодически пригоняли в его имение, находившееся в болотистой местности, чтобы откормиться «на дешевом подножном корму».

При сравнении жизни и писем семейства Верни в царствование Карла I с жизнью и письмами семейства Пастонов в царствование Генриха VI бросается в глаза общее сходство, но заметны также и более высокие нравственные инстинкты и традиции, большее добродушие и менее суровый взгляд на семейные отношения и обязанности к соседям. Продолжительное пребывание целого ряда поколений в обстановке мира и порядка в стране, а, возможно, также и другие перемены сделали жизнь более благородной и справедливой. Сэр Тоуби Мэтью, придворный Карла I, который знал несколько чужеземных стран так же хорошо, как свою собственную, будучи новообращенным католиком, мог беспристрастно и критически оценивать своих соотечественников. Он пишет в предисловии к своим «Письмам», что англичане имеют монополию на «некую вещь, называемую добродушием» и что «Англия представляет собой единственную в своем роде Индию, где можно найти этот бездонный родник чистого золота». «Никто так не далек, как англичане, от упорного стремления к нескончаемой и непримиримой мести». Эти хорошие качества подверглись суровому испытанию, когда гражданская война постучалась к каждому вворота – война, более всеобъемлющая по охватываемой ею социальной сфере и территории, чем войны Алой и Белой розы, но такая, в которой эгоистические и материальные соображения играли значительно меньшую роль.

Глава IX Англия периода реставрации

Политическим результатом Реставрации 1660 года было восстановление власти короля, парламента и закона вместо «насильственной власти» военной диктатуры. В церковно-религиозной области она восстановила епископов, «Книгу Общих молитв» и англиканское отношение к религии вместо пуританского. Но в социальном отношении реставрация монархии вернула знати и дворянству их прежнее общественное положение признанных руководителей местной и национальной жизни. Вошедшая в поговорку «любовь англичанина к лорду», почтительный и восторженный интерес к «сквайру и его родственникам» снова приобрели полную силу. И действительно, как показали события, социальное значение пэра и сквайра, дворянина и его жены было «восстановлено» с гораздо большей полнотой, чем власть короля. В природе англичанина, по существу, было кое-что от сноба, но очень мало от придворного льстеца.

Во времена республики с ее демократическими принципами и военной сущностью большая часть наследственного «высшего класса» – сторонники роялистов – потерпела крушение, не сравнимое ни с чем в нашей социальной истории. Как класс они были не уничтожены, но оттеснены. Они не потеряли своих земель и посредством штрафов были лишены лишь некоторой части своих богатств. Но временно солдаты и политиканы, выдвинувшиеся во времена республики и сумевшие приспособиться к быстрым переменам революционной эпохи, захватили их место в государственном и местном управлении и присвоили себе их социальную роль. Некоторые из них, как Олджернон Сидней, Эшли Купер, принадлежали к родовитым фамилиям; другие, как полковник Прайд и Берч, были теми «простыми капитанами в домотканых мундирах», которых любил Кромвель, и при своем возвышении также возвышал, привлекая к управлению страной. Во время Реставрации многие из лидеров «круглоголовых» канули в неизвестность или попали в ссылку; другие же, как Монк, Эшли Купер, полковник Берч и Эндрю Марвелл, сохранили свое положение в парламенте или в рядах правительственных чиновников. Поскольку с цареубийцами было покончено, прежние «круглоголовые» не были объявлены вне закона, исключая лишь тех, кто упорно продолжал посещать тайные «сектантские молельни», как теперь называли места пуританского богослужения.

При Карле II «нонконформисты» в религии время от времени подвергались жестоким преследованиям. Жертвами были люди из среднего и низшего классов, преимущественно живущие в городах. Среди них было много богатых купцов, но еще больше ремесленников; поэтому государственные деятели вскоре начали жаловаться на то, что религиозные преследования серьезно тормозят торговлю. Лишь немногие из пострадавших принадлежали к джентри-землевладельцам; среди сквайров идеи «круглоголовых», видоизменившись, сделались идеями вигов, не желавших вредить своей политической карьере слишком добросовестной приверженностью к пуританству, осужденному законом. Распространенным типом вигов были скептик Шефтсбери и богохульник Уортон, хотя их воззрения были одинаково модными каксреди придворных приверженцев роялистов, так и среди парламентских лидеров партии тори. Однако было очень много вигов, считавших себя истинными христианами, хотя они никогда не принадлежали к сторонникам «высокой церкви»; Расселы, их семьи и другие виги посещали англиканское богослужение с искренним благочестием; но вместе с тем они нанимали пуританских священников (которых теперь вынудили замолчать) в качестве личных капелланов и учителей своих детей. Различие между этими двумя протестантскими религиями не для всех было абсолютно ясным.

После Реставрации сохранилась лишь небольшая горсточка землевладельцев, посещавших тайные сектантские молельни и, как и «нонконформисты», пострадавших от преследования. Англиканизм в несравненно большей степени, чем во времена Елизаветы и при Лоде, сделался религией высшего класса. Правда, прежде всего в Ланкашире, а также в Нортамберленде имелись дворяне – приверженцы римско-католической церкви; они были законами отстранены от всякого участия в местном и государственном управлении – законами, которые король в некоторых случаях мог нарушать в их интересах. Однако, за этими исключениями, высший класс – английское дворянство – был единым в своей приверженности англиканскому богослужению. С этого времени богослужение в приходской церкви находилось под специальным покровительством леди и джентльменов, имевших свои привилегированные места в церкви; большая часть конгрегации, состоявшая из арендаторов и сельскохозяйственных рабочих, зависела от них. Доведение аддисоновского Роджера де Коверли в церкви служит прекрасной иллюстрацией социальной стороны богослужения, которая сохранилась в течение многих последующих поколений:

«Мой друг, сэр Роджер, будучи добропорядочным приверженцем англиканской церкви, украсил церковь внутри различными текстами по своему выбору. Он пожертвовал также прекрасный покров для кафедры и обнес оградой церковный престол за собственный счет. Он часто говорил мне, что по возвращении в свое поместье находил прихожан весьма распущенными и для того, чтобы заставить их преклонять колена в церкви и принимать участие в церковном пении, дал каждому из них подушечку под ноги и «Книгу Общих молитв»; одновременно он нанял странствующего учителя пения, который ходит по всей округе, обучая верующих правильному пению псалмов. Так как сэр Роджер является лендлордом всех членов конгрегации, он держит ее в очень строгом порядке и не терпит, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, спал во время богослужения; поэтому, оказавшись случайно замеченным кем-либо в том, что он слегка задремал во время проповеди, сэр Роджер, встрепенувшись, выпрямляется и смотрит вокруг, и если заметит других клюющих носом, то или сам будит их, или посылает к ним своих слуг». С другой стороны, конгрегация диссидентов как вовремена религиозных преследований, так и во времена веротерпимости состояла из людей, гордившихся своей независимостью; они были довольны, если знали, что часовня и ее церковные служители зависят только от них. По крайней мере в социальном отношении они «чувствовали себя легко в Сионе», если только не находились под испытующим взглядом сквайра и его жены.

До начала методистского движения Уэсли конгрегации и собрания диссидентов были сосредоточены почти исключительно в Сити, в рыночных городах и в промышленных округах, хотя во многих деревнях имелись отдельные семьи квакеров и баптистов. Некоторые диссиденты были бедными ремесленниками, как, например, Джон Беньян; другие, особенно в Лондоне и Бристоле, были настолько богатыми купцами, что могли бы скупить имения сквайров, преследовавших их. И часто такие купцы действительно скупали имущество нуждающихся дворян после накопления закладных на их земли. В следующем поколении сын купца-диссидента был уже сквайром или священником. Пройдет еще одно поколение, и леди, вышедшие из этих семейств, с пренебрежением будут говорить о всех, кто посещает собрания диссидентов или занят торговлей.

В таком виде в период Реставрации выработался постоянный социальный характер английских религиозных делений, и он сохранился с небольшими изменениями до времени правления Виктории.

Хотя высший класс был теперь в основном единым по своему вероисповеданию, политически он был разделен на вигов и тори. Тори, значительно более многочисленные, стремились искоренить религиозное сектантство и сделать англиканскую церковь единственной во всей стране. Но виги – пэры и джентри, – это способное и богатое меньшинство, проповедовали новую доктрину веротерпимости, по крайней мере по отношению ко всем протестантам. Их политическая власть проистекала из союза с пуританами промышленных и коммерческих районов, которые могли влиять на муниципальные и парламентские выборы во многих (парламентских) местечках. Тори, подобно их предшественникам «кавалерам», были той частью общества, которая самым искренним образом отстаивала сохранение аграрной Англии. Виги, как и их отцы «круглоголовые», большей частью являлись представителями землевладельческого класса, тесно связанными с коммерсантами и с их коммерческими интересами. Поэтому политика вигов, а не политика тори должна была выиграть в отдаленном будущем благодаря непрерывному процессу экономических изменений, которые вели с неизменно ускоряющимся темпом к аграрному и промышленному перевороту, оставившему лишь очень немногое от того, чем характеризовались старые пути развития страны.

После Реставрации в обществе исчезла та чрезмерная озабоченность церковными делами, которая характеризует Англию Кромвеля. Общественная реакция, ниспровергшая пуритан, была больше светской, чем религиозной. Действительно, англичане с облегчением приветствовали возврат старой англиканской церкви, главным образом потому, что она менее назойливо требовала проявления религиозного усердия в повседневной жизни. Пуритане заставляли людей «принимать религию вместе с хлебом» до тех пор, пока люди не почувствовали отвращения к пуританству.

После 1660 года, в течение жизни одного поколения, пуритан часто жестоко преследовали, но больше по причинам политическим и социальным, чем по чисто религиозным. Но преследования не носили религиозного характера; это не было искоренением ереси. Горькие пьяницы – охотники на лисиц из господского дома – ненавидели пресвитериан соседнего города не потому, что те придерживались учения Кальвина, а потому, что они говорили в нос, цитировали Священное Писание вместо честных общепринятых клятв и голосовали за вигов, а не за тори.

В 1677 году был отменен указ о сожжении еретиков и законом были запрещены все «наказания с лишением жизни при церковном осуждении»; однако фактически в Англии не был казнен ни один еретик после сожжения унитарианцев еще при жизни Шекспира. Пуританство во времена своего господства не превратилось в государственную религию. Англия Кромвеля изобиловала чуждыми учениями и «умеренными» вероисповеданиями и оставила в наследство восстановленным Стюартам остров «с сотней религий». Там, где много различных религий, меньше преследуется неверие. Но в пресвитерианской Шотландии, где секты имели мало влияния, и где установленное государственное вероучение было популярным в народных массах, даже в такие поздние времена, как 1697 год, восемнадцатилетний юноша был повешен за отрицание авторитета Священного писания; в Англии же после гражданской войны не было случаев лишения человека жизни или свободы «за атеизм», хотя на общественном положении это могло отразиться неблагоприятно. В конце столетия унитарианское учение, за которое сто лет назад людей вешали, стало обычным среди английских пресвитерианских конгрегаций «величайшей буржуазной респектабельности», а многие из руководящих государственных деятелей, не исключая самого Карла II ,когда он находился в веселом настроении, проявляли скептическое отношение к религии и порой вели себя просто как безбожники.

Важнейшее значение имело то, что в Англии быстро распространилась экспериментальная наука. Во времена республики в Оксфордском и Кембриджском университетах и в Лондоне имелась группа замечательных ученых, работы которых находились в центре общего внимания и благоволения при дворе реставрированных Стюартов. Под покровительством Карла II и его двоюродного брата принца Руперта, который сам занимался химическими опытами, было основано Королевское общество.

Различные прикладные цели возможного применения науки в сельском хозяйстве, в промышленности, в мореплавании, в медицине и в технике еще взывали к практическому уму англичан. Должно было пройти еще одно столетие, прежде чем промышленный переворот приобрел полную силу в значительной степени как результат приложения науки к производству; но уже в царствование Карла II многие явления, важные для повседневной жизни, изучались в духе последних достижений науки, и этот новый дух уже оказал огромное влияние на научную мысль Англии. Роберт Бойль, Исаак Ньютон и первые члены Королевского общества были религиозными людьми, отвергавшими скептические доктрины Гоббса. Но они знакомили своих сограждан с идеей закономерности во вселенной и с научными методами исследования, необходимыми для открытия истины. Считалось, что эти методы никогда не приведут к какому-нибудь выводу, несовместимому с преданиями Библии или с религией, признающей чудеса. Ньютон жил и умер с этими убеждениями. Но его закон всемирного тяготения и открытия в области математического анализа давали методы познания истины, не имевшие никакого отношения к теологии. Распространение научного исследования оказало влияние на характер религиозного верования, хотя и не повлияло еще на его содержание. Век веротерпимого благочестия, последовавший за революцией 1688 года, был подготовлен этими научными достижениями эпохи Реставрации.

В самом начале царствования Карла II первая «История Королевского общества», его характер и задачи были написаны Спратом, который несколько лет спустя стал епископом Рочестерским, – человеком вполне соответствующим духу нового века, отличавшимся разносторонностью ума и гибкостью своих политических убеждений. Этот служитель «высокой церкви» превозносил «ученый и пытливый век», в котором жил, восхвалял практические цели ученых членов Королевского общества, стремящихся «умножить силы всего человечества и освободить его от оков заблуждений»; он требовал для этих новых философов широчайшего предела исследования – «только эти два естества, Бог и душа, под запретом: обо всем остальном они вольны судить как им заблагорассудится». Надлежало восхвалять Бога изучением системы созданного им мира, утверждал Спрат, но не следовало делать никакой дальнейшей попытки для включения научных открытий в схему теологии, что издревле так долго, и так мучительно пытались делать схоласты. «Бог и душа» принимались как постулат, не требующий доказательства, и их больше не касались. Несомненно, такая позиция была ортодоксальна, но по существу не религиозна. Бог уже больше не был всем во всем. В мире, где господствовали такие исследования, предрассудки были бы вскрыты, поэзия уступила бы почетное место прозе; а разве религия могла бы остаться прежней?

Спрат был одним из прекраснейших писателей периода Реставрации, создавших чистую прозу, но он не был оригинальным мыслителем, и его книга о Королевском обществе (1667) тем более симптоматична для воззрений нового века. Так же, как несколькими годами позже Локк и Ньютон, этот епископ допускает «древние чудеса» библейских времен как исключительное обстоятельство – необычайное вмешательство Бога в дела своего творения. Но новых чудес в протестантской англиканской стране уже нельзя ожидать. «Ход вещей, – объявляет Спрат, – идет спокойно вперед в своем собственном истинном русле естественных причин и следствий». Это больше уже даже не мир Шекспира; для этого философа-епископа «король Оберон и его невидимая армия волшебников» – лишь «лживые химеры». Англичане эпохи революции смеялись над «папистскими чудесами» не только потому, что они были папистскими, но и потому, что они были чудесами. Спрат даже предупреждает своих слишком легковерных соотечественников «не приписывать причин чумы или пожаров или наводнений божьему наказанию за грехи». «Новая философия» физических наук, пишет он, должна стать матерью изобретений, полезных для человека, обогащающих и улучшающих его жизнь. «Тогда как старая философия могла одарять нас только некоторыми бесплодными терминами и понятиями, новая передаст нам опыт использования всего созданного Богом и людьми и обогатит нас всеми благами плодородия и изобилия».

Нет ничего удивительного в том, что в конце столетия, когда епископ Спрат с таким энтузиазмом давал свое благословение пытливому духу науки, образованные люди совершенно не так, как раньше, реагировали на обвинение кого-либо в ведовстве. Показания об этих «удивительных историях» теперь критически, а иногда и с неодобрением расследовались судебными должностными лицами. Народные предрассудки в этой области были почти такими же грубыми, как и прежде, но джентри были теперь предрасположены к скептицизму. Обвиняемые в ведовстве имели два преимущества, Англия была страной, где обычное право не допускало применения пыток с целью вынудить признание, и судьи имели почти такие же возможности контроля, как и присяжные, над процедурой и над результатом судебных испытаний. Для обвиняемых в ведовстве было очень благоприятно то, что Англия все еще управлялась аристократией. Во многих деревенских местностях население продолжало бы топить или сжигать ведьм вплоть до XIX столетия, если бы только джентри не сдерживали его. Но в 1736 году, к большомунегодованию значительной части народных масс, парламент отклонил теперь уже устаревший закон, по которому ведьмы приговаривались к смерти.

Мы можем проследить это постепенное изменение общественного мнения, прежде всего сказавшееся на образованных слоях общества, по отчету Джона Рересби о деле «ведьмы», на котором он присутствовал в 1687 году.

«Одну пожилую женщину постигло тяжелое бедствие оказаться обвиненной в ведовстве. Некоторые, более склонные, чем я, верить таким вещам, считали показания против нее весьма вескими. Мальчик, который говорил, что он околдован, в присутствии суда забился в припадке при виде ее. Но при всем этом было замечено, что у мальчика не было судорог, пены изо рта и что припадок проходил внезапно, а не постепенно; поэтому судья счел нужным ее оправдать.

Однако следует рассказать эту странную историю. Один из моих солдат, стоявший на посту в 11 часов ночи возле ворот Клифордской башни, в ту ночь, когда «ведьма» была привлечена к суду, услышав сильный шум в замке, подошел к входу и увидал сверток бумаги, вылезавший из-под двери, который, как ему показалось при лунном свете, принял сначала образ обезьяны, затем индюка и двигался перед ним взад и вперед. После этого он отправился в тюрьму и позвал помощника тюремщика, который пришел и увидел сверток то танцующим вверх и вниз, то ускользающим под дверь, в отверстие, едва ли более широкое, чем толщина полкроны. Это я услыхал из уст обоих: и солдата и тюремщика».

Следует заметить, что Джон Рересби и судья – образованные люди – были большими скептиками, чем присяжные, солдат и тюремщик.

Карл II и его придворные за их покровительство науке заслуживают всяческой похвалы. Их покровительство театру, который боролся за свое возрождение после его запрещения, вызванного глупым ханжеством пуритан, было также весьма своевременным служением народу, но способ этого покровительства уже в гораздо меньшей степени заслуживает безоговорочных похвал.

Возрожденные театры в некоторых существенных чертах отличались от тех, закрытых в свое время пуританами, в которых впервые играли Шекспира. Все здание театра находилось теперь под крышей, и сцена искусственно освещалась свечами. Теперь театр имел рампу, спускающийся занавес и рисованные театральные декорации. Больше того, женские роли теперь уже исполнялись актрисами, а не хорошо вымуштрованными мальчиками, как до гражданской войны. Мужчины посещали театр столько же ради актрисы, сколько ради пьесы. Личная притягательная сила и обаяние Неллы Гвинн, возможно, имели больше значения, чем все профессиональное мастерство. В значительной степени это был новый театр и новое драматическое искусство с новыми возможностями и новыми опасностями.