Текст книги "История Англии от Чосера до королевы Виктории"

Автор книги: Дж. Тревельян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)

«Я должен сказать тебе, что орфография, в истинном смысле слова, абсолютно необходима и для писателя, и для джентльмена, так как одна ошибка в правописании может сделать его смешным на всю жизнь. Я знаю высокопоставленного человека, который никогда не мог избавиться от насмешек за то, что написал «wholesome» без «w».

Одновременно он советует юноше читать Платона, Аристотеля, Демосфена и Фукидида, которые не знакомы никому, кроме знатоков, хотя многие цитируют Гомера. Именно знание греческого языка, добавляет Честерфилд, должно отличать джентльмена; одной латыни недостаточно. Это значит, что высший жрец моды в тот период, когда мода имела такое большое значение, считал классическое образование обязательным для джентльмена.

Старинные виды охоты уступали теперь место охоте на лисиц. Охота на оленя – благороднейший вид спорта прошедших веков – стала воспоминанием, исключая Эксмур и несколько других районов. Уже в 1728 году некоторые охотники опустились до позорной охоты на оленя «с повозки», что было началом конца. Причина этого очевидна: уничтожение лесов, огораживание пустошей и расширение запашки вызывали непрерывное уменьшение стада диких оленей, которые привыкли бродить на широких сельских просторах. В царствование Георга III олени, щипавшие траву под дубами, еще являлись украшением парка джентльмена и пользовались полной безопасностью в пределах парка, но уже не были больше предметом охоты. В соответствующий сезон их могли убивать для господского стола лишь сам владелец парка или его лесничий.

Охота на зайцев, любимая Шекспиром и Роджером Коверли, исчезала более медленно. Хотя охота на лисиц успешно развивалась в течение всего XVIII века, однако еще в 1835 году спортивный журнал насчитывал 138 свор собак, с которыми охотились на зайцев, против 101 своры собак, использовавшихся для охоты на лисиц. Охота на зайцев имела то преимущество, что пеший деревенский охотник легче мог держать в поле зрения короткие круги, совершаемые преследуемым зайцем, чем следить за более долгим и прямым бегом лисиц. Но хотя демократический пеший элемент принимал меньшее участие в охоте на лисиц, охота с ее красными и синими куртками, сворами собак и звуками охотничьих рогов захватывала воображение всех живущих в сельской местности; песни, посвященные охоте на лисиц, звучали так же громко и весело в трактире, как и за обеденным столом владельца манора.

В царствование Георга III охота на лисиц была в основном такой, какой она осталась и впоследствии, за исключением того, что лишь очень немногие, не живущие в графстве, присоединялись к охотничьему обществу. Но охота уже перестала быть делом одного или двух соседей, разъезжающих по своим собственным землям. Собачьи своры рыскали теперь по всему району, и крупные охотничьи общества, подобные «Бедминтону», «Питчли» и «Кворну», подняли науку охоты на такой уровень, на котором она находится и теперь. С годами расстояние увеличивалось, а законы об огораживании, перерезав открытые поля в охотничьих графствах Центральной Англии изгородями, предъявили большие требования к качествам и лошади, и всадника.

В XVIII веке соколиная охота на дичь или охота при помощи сетей и приманок была быстро вытеснена охотой с ружьем. Приемы птичьей охоты также постепенно приближались к современной практике, но более медленно, чем методы охоты на животных. Вспугивание птиц, однако, еще не применялось. Высокие стебли скошенной вручную травы позволяли охотникам близко подкрадываться к куропаткам вслед за своим верным сеттером.

Фазанов не вспугивали из гнезд, высоко над головами охотников, а выгоняли из кустарника и рощиц при помощи своры лающих спаниелей и стреляли их во время взлета. В северных вересковых степях белых куропаток было тогда меньше, чем в наши дни, но они были менее дикими. В некоторых местах было много глухарей и уток, а целые полчища зайцев причиняли большой ущерб фермерам. Кролики еще не были таким бичом, каким они являются теперь (в 1939 году), потому что тогда лугов было меньше, чем пашен. Голубей, цапель, полевых куликов, каменок, коростелей и других диких птиц стреляли так же свободно, как и более обычную дичь.

Заряжаемое с дула кремневое ружье с медленным воспламенением очень отличалось от современного ружья с выбрасывателем гильзы; действие кремневого ружья было более медленным, стрелять приходилось намного впереди птицы. Это обстоятельство вызывает сомнение в подвигах Кока из Норфолка, который якобы не один раз убивал по 80 перепелок менее чем сотней выстрелов. Перезарядка ружья требовала много времени и, если производилась небрежно, была опасной; поэтому после каждого выстрела охотник должен был останавливаться, а собаке приказывал «замереть», пока заряжалось ружье. В середине XVIII века лесничие, подобно Черному Джорджу в «Томе Джонсе» [Филдинга], были вообще не столь почтенными людьми, как их преемники в позднейшие времена. Часто они сами были «самыми отъявленными браконьерами, убивавшими одну пару птиц для господина и две для себя». Но ни джентри, ни их лесничие не были единственными охотниками за дичью; в войне с браконьерством в старой Англии никогда не наступало перемирия.

Во времена Стюартов вГемпшире и Кенте незаметно появился крикет, ставший развлечением простого народа. Первоначальный способ счета путем «зарубок» на палке является доказательством безграмотности народа. Однако в начале XVIII столетия крикет расширил свои географические и социальные границы. В 1743 году отмечалось, что «знать, дворяне и духовенство» принимали участие в качестве партнеров в игре «мясников, сапожников или медников». Три года спустя, когда Кент выиграл 111 очков против 110 у сборной команды Англии, лорд Джон Сэквилль был членом той победившей команды, капитаном которой был садовник Ноул. Деревенский крикет быстро распространился по всей стране. В те дни, когда игра в крикет еще не была подчинена строгим правилам и сопровождалась быстрой сменой забавных инцидентов, когда каждый мяч мог создать потенциальный кризис в игре, – в то время было очень интересно наблюдать за ней. Сквайр, фермер, кузнец и поденщик, пришедшие с женами и детьми посмотреть на забаву, – все собирались вместе в летнее послеполуденное время и все одинаково веселились. Если бы французское дворянство было способно играть в крикет со своими крестьянами, его замки никогда не были бы сожжены. До последних лет этого столетия крокетные ворота состояли из двух вертикально стоящих колышков в один фут высотой, находившихся на расстоянии около 24 дюймов, и третьей палки, или перекладины, положенной на них. Пространство между колышками, куда игрок должен был успеть всунуть конец своей биты прежде, чем вратарь сможет втолкнуть туда мяч, с риском получить сильный удар по пальцам, называлось «popping hole». Бросающий мяч игрок заставлял его быстро катиться по площадке по направлению к низким воротам; если, как это часто случалось, шар проходил между колышками, не задевая их, отбивающий мяч игрок не выходил из игры. Бита была изогнута на конце, подобно хоккейной клюшке. К концу века игра радикально изменилась: было уничтожено «popping hole», был прибавлен третий колышек и высота ворот увеличена до 22 дюймов. В результате этих перемен была введена прямая бита.

Англичане XVIII века любили хороший стол, и наша островная кухня уже приобрела некоторые характерные достоинства и дефекты. Иностранцы удивлялись большому количеству и превосходному качеству рыбы и красного и белого мяса, потребляемых на острове, но невысоко оценивали отношение англичан к овощам, которые только что появились как приправа к мясу. Английские повара, казалось, столь же неспособны были изготовить овощное блюдо, как и приготовить что-нибудь лучшее, чем «коричневую воду» в качестве кофе. Но в каком бы виде они ни подавались, огороды богачей и бедняков давали теперь много самых разнообразных овощей: картофель, капуста, морковь, брюква, брюссельская капуста, огурцы и салат употреблялись с мясом в таком же количестве, как и сегодня. Сладкие блюда и пудинги уже гордо занимали место на английском столе.

Счет Вудфорда на муку за 1790 год составил всего 5 фунтов 7 шиллингов 6 пенсов, что указывает на очень ограниченное количество хлеба, испеченного и съеденного в доме приходского священника. За тот же период его счет на мясо составлял 46 фунтов 5 шиллингов. Питание англичан среднего класса в этот период состояло в основном из мясной пищи, потребление которой значительно превышало потребление хлеба. За тот же год счет Вудфорда на солод для его домашнего пивоварения составил 22 фунта 18 шиллингов 6 пенсов. Достойный священник описывал свои обеды в дневнике: обычный, хороший обед для избранной компании (в 1776 году) состоял из «вареной бараньей ноги, пудинга из взбитого теста и пары уток». Другой обед (1777) состоял из «пары кроликов, тушенных с луком, вареной бараньей шеи и жареного гуся, изпудинга с коринкой и простого пудинга, за которым последовал чай». «Очень изысканный обед», которым он наслаждался в церкви Христа в Оксфорде (1774), приближается к нашему представлению о таких корпоративных празднествах, в которых находили столько удовольствия более привилегированные из наших предков:

«Первая перемена блюд состояла из большой трески, бараньего филе, супа, пирога из цыпленка, пудинга, корнеплодов и т. п. Вторая перемена – из голубей и спаржи, телячьего филе с грибами и превосходным соусом, жареного сладкого мяса, свежих омаров, абрикосового торта, а посредине стояла пирамида из сбитых сливок с вином и желе. После обеда были поданы фрукты, мадера, белый и красный портвейн. Мы все были очень бодры и веселы». В сельских местностях жители, возвращавшиеся домой темной ночью верхом и навеселе, часто становились жертвой несчастных случаев.

Молодой немец Мориц, живший в Англии в 1782 году, имея скудный кошелек, питался хуже, чем священник Вудифорд, так как он оказался во власти хозяек английских пансионов, которые обращались с ним так, как слишком многие из них до сих пор обращаются со своими несчастными постояльцами.

«Английский обед [писал он] для таких жильцов, как я, обычно состоит из куска полусваренного или полузажаренного мяса и небольшого количества капустной листвы, сваренной в воде, которую они поливали соусом, сделанным из воды, муки и масла».

(Я подозреваю, что именно эту жижицу имел в виду Вольтер, когда сказал, что у англичан сто религий и только один соус!) Но, добавляет Мориц:

«Прекрасный пшеничный хлеб, который я нашел здесь, наряду с превосходным маслом и чеширским сыром восполнял мои скудные обеды. Ломтики хлеба с маслом, которые подаются к чаю, тонки, как лепестки мака. Но есть и другой, обычно употребляемый с чаем, сорт хлеба с маслом, который поджаривается на огне и бесподобно хорош. Вы берете один ломтик за другим и держите их на огне на вилке до тех пор, пока масло не растает настолько, что проникнет через все ломтики сразу: этот хлеб называется тост».

Экономические условия сделали первую половину XVIII века периодом относительного изобилия для трудящегося класса. По крайней мере многие рабочие имели за завтраком пиво, хлеб, масло, сыр, иногда – мясо. В полдень многие ели обильную, хотя и грубую пищу. Смоллет в «Roderick Random» (1748) описывает свое посещение «харчевни», где он «почти задыхался от удушливого запаха варившегося мяса и был окружен компанией извозчиков, носильщиков и нескольких лакеев, не имевших места или не получавших еды в доме хозяина. Все они, сидя за отдельными столами, покрытыми скатертями, вид которых вызывал тошноту, ели мясные кости, рубец, студень из бычьих ног и колбасу». Однако бесчисленные местные различия в заработке и условиях жизни требуют, чтобы обобщения о питании рабочего класса делались чрезвычайно осторожно. Многие питались главным образом хлебом с сыром, с небольшим количеством овощей, пивом и чаем.

Театр был очень популярен в Англии XVIII века. В первые годы его возрождения при Карле II он обслуживал только Лондон и пользовался покровительством двора. Теперь сфера его деятельности значительно расширилась. В более крупных провинциальных городах были основаны труппы, а странствующие актеры постоянно бродили по стране, играя перед простой публикой в сараях и городских залах для собраний. Священник Вудфорд сообщает об их периодическом появлении в Корт-хауз, Касл-Кэри, в одной сомерсетширской деревне, насчитывавшей 1200 жителей, где время от времени они играли «Гамлета», «Оперу нищих» и другие хорошие пьесы. «Уловка щеголей» Фаркера оставалась популярной еще долгие годы после безвременной смерти ее автора в 1778 году, но недостаток в хороших новых пьесах чувствовался до тех пор, пока более чем 60 лет спустя Голдсмит и Шеридан не создали несколько первоклассных комедий.

В то же время, как мы и можем ожидать в стране, где так покровительствовали ораториям Генделя, музыкальная сторона театра была превосходна. Томас Эрн (1710-1778) положил на музыку песни Шекспира и написал музыку ко многим пьесам. И английская легкая опера (развитие которой продолжается со времен «Оперы нищих» до Гильберта и Салливана) чрезвычайно расцвела в дни Дибдина (1745-1814). Будучи еще очень молодым, он написал музыку «Лионель и Кларисса»; и позднее он еще долго писал для своих земляков сентиментальные, патриотические и морские песни, вроде «Бедного Джека» и «Тома Боулинга», которые они любили распевать. Англичане того времени не ограничивались только слушанием музыки. Они не стыдились пробовать свои собственные голоса, когда не торопясь ехали верхом, шли или работали в одиночестве на свежем воздухе, да и в стенах дома они имели много досуга, и если хотели музыки, то должны были создавать ее для себя сами.

Драматический гений Дэвида Гаррика в середине столетия и Сары Сиддонс после него сделали лондонский театр знаменитым. Искаженная версия Шекспира, которую они играли – «Король Лир» со «счастливым концом», – вызывает у нас ужас. Но мы должны признать заслуги актеров и литературных критиков этого века, убедивших англичан, что Шекспир был величайшей славой нашей нации.Его читали, цитировали, его вообще знали гораздо лучше, чем сегодня, так как поэзия и художественная литература не встречали тогда какой-нибудь серьезной конкуренции со стороны печатных изданий менее долговечного характера. Читающий мир был достаточно широк, чтобы предоставить художественной литературе наилучшие возможности. Мильтон был тогда известен и уважаем немногим меньше, чем Шекспир.

Печатная газета около середины века совсем вытеснила рукописные «новости». В начале царствования Георга III газета стоила два или три пенса – в зависимости от налога, – а по объему она выросла до четырех страниц in folio, которые Каупер ожидал каждый вечер в своем сельском уединении и громко читал за чашкой чая дамам.

Каждая из четырех страниц имела четыре столбца. После 1771 года, когда обеими палатами парламента было молчаливо разрешено публиковать дебаты, это стало одной из основных задач газеты. С этих пор ее немногочисленные читатели были хорошо осведомлены о политике, так как во время парламентских сессий больше половины газеты отводилось отчетам о сессии. Много места – целая страница, а то и более – отводилось платным объявлениям, сообщениям о книгах, концертах, театрах, нарядах и различных людях, нуждающихся в домашних слугах. Остальное место в газете было занято поэзией, серьезными и юмористическими статьями, письмами в газету (подписанными именем корреспондента или псевдонимом), обрывками информации и театральными или светскими сплетнями, перемешанными с газетными объявлениями и длинными официальными отчетами об иностранных делах. Современная газета тогда еще находилась только в процессе своего создания. Ее тираж был пока весьма ограниченным: 2 тысячи экземпляров считались хорошим тиражом; в 1795 году тираж «Морнинг пост» упал до 350 экземпляров, тогда как тираж «Таймс» поднялся до 4800. Занятие журналистикой не давало возможности ни приобрести, ни потерять большие состояния: наградой было приобретение влияния, особенно в политике. Было несколько хороших провинциальных газет, подобных «Нортгемптон меркьюри», «Глостер джорнэл», «Норидж меркьюри» и «Ньюкасл курант».

Со времен Карла II не только театр и газеты, но и издание книг стало проникать из столицы в провинцию. Ослабление цензуры и закон о лицензиях, изданный в царствование Вильгельма III, устранили существовавшие ранее ограничения для прессы, в результате чего не только значительно выросли типографские и издательские фирмы в Лондоне, но и была учреждена провинциальная пресса во многих других городах. Все дела по изданию и продаже книг велись тогда одной и той же фирмой. Между 1726 и 1775 годами в Англии было 150 таких фирм вне Лондона и почти столько же в столице.

Оживленная литературная и научная жизнь многих провинциальных городов во времена Сэмюэля Джонсона поощрялась местными газетами и местными издательскими фирмами, которые часто достигали больших успехов. В конце столетия такой блестящий труд, как «Британские птицы» Бьюика, с его знаменитыми гравюрами на дереве, был напечатан и издан в Ньюкасле на Тайне. Книгопечатание XVIII века, хотя именее причудливое, чем в елизаветинские времена, и менее механически правильное, чем викторианское, стояло выше и того и другого как вид изящного искусства.

Многие издания, особенно большие и дорогостоящие тома, которыми восхищалось это аристократическое столетие, продавались по подписке, которую автор проводил среди своих друзей и покровителей. Большая часть книг поступала в прекрасные частные библиотеки. Но и в Лондоне, и в провинции, особенно в курортных местах, были основаны библиотеки, выдающие книги на дом; первая такая библиотека была открыта в 1740 году. Бат и Саутгемптон имели прекрасные общедоступные библиотеки. Среди соседей и друзей были распространены также книжные клубы.

Поэзия, путешествия, история и романы – все находило место в народном чтении. Заявление немца Морица, сделанное им после посещения Англии, является замечательным свидетельством высокой степени нашего литературного развития в этот период (1782 год):

«Конечно, верно, что английские классические авторы читаются несравненно больше, чем немецкие, которые в общем читаются только учеными или самое большее средним классом народа. Английские же национальные авторы широко распространены и читаются всем народом, достаточным доказательством чего служат бесчисленные переиздания их произведений. Моя квартирная хозяйка, которая является всего лишь вдовой портного, часто читает Мильтона; она говорила мне, что ее покойный муж влюбился в нее именно по этой причине, так как она читает Мильтона с особенным выражением. Этот единственный пример доказывает немного, но я беседовал с некоторыми людьми из низшего класса, и все они знали своих национальных авторов и читали многих из них, если не всех».

В течение XVIII века сосредоточение крупных имений у знати и у более богатых из мелкопоместного дворянства и развитие капиталистического сельского хозяйства привели к исчезновению мелкого сквайра с годовым доходом от 100 до 200 фунтов, который обрабатывал собственную землю или сдавал одну-две фермы в аренду. Этот особый тип, некогда столь важный в жизни и управлении сельских местностей, сталтеперь значительно менее заметным. Его место в некоторых отношениях было занято возросшим числом мелкопоместных дворян и интеллигенции, живущих в сельской местности на различные небольшие доходы, но пустивших здесь менее глубокие корни, чем старые сельские сквайры. Такая перемена имела как положительные, так и отрицательные стороны. Она способствовала более высокому уровню культуры: Беннет в «Гордости и предрассудке» является человеком нового типа, более привязанным к своей библиотеке, чем к земле. Священник Вудфорд писал в своем дневнике, что его годовой доход – только 400 фунтов, но на эти средства он мог держать 5 или 6 слуг, в доме и вне его, заботиться о своих родственниках, свободно путешествовать и оказывать щедрое гостеприимство богатому и бедному. Его привычка отмечать в дневнике каждый истраченный или отданный шестипенсовик свидетельствует о том, что он понимал необходимость быть бережливым и поэтому ему удавалось жить безбедно при своем скромном доходе.

Расходы на наилучшего домашнего или дворового слугу составляли только 10 фунтов в год жалованья и стоимость его содержания; многие довольствовались даже значительно меньшим. На таких условиях армии слуг, мужчин и женщин, наполнили дома дворян.Многие становились «старыми слугами», привилегированными и близкими, которых их хозяева и хозяйки никогда не думали увольнять; это было важным и облагораживающим моментом в старой английской жизни. Часто сменявшие друг друга девушки-служанки, которые недолго пребывали в этой роли и скоро уходили, чтобы выйти замуж, учились во время своего пребывания в услужении искусству приготовления пищи и ведению домашнего хозяйства, что оказывалось весьма полезным для них впоследствии, когда они становились женами и матерями. В жилищах крестьян и рабочих также существовали стародавние традиции ведения хозяйства. В те дни, когда еще нельзя было купить в соседней лавке за углом все, включая консервы, беспомощная и необученная хозяйка дома была значительно более опасным, а поэтому и более редким явлением, чем в современной городской жизни.