Текст книги "История Англии от Чосера до королевы Виктории"

Автор книги: Дж. Тревельян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

За большой промежуток времени в Лондоне был открыт только один театр – Королевский театр на Друрилейн – и время от времени открывались один-два театра. Но в провинции не было постоянных театров; гастролирующих трупп было немного, и они были плохи. Театральное представление не было тогда, как музыка во времена Пёрселла, развлечением широких народных масс и искусством, которым широко занимались дома многочисленные небольшие группы знатоков. Драматические театры были сосредоточены в Лондоне, и даже там театр был рассчитан не на широкие слои населения, а на двор и городских модников. Именно этим извращенным вкусам удовлетворяла драма первых лет периода Реставрации.

В то время бессердечная и циничная фривольность господствовала в Уайтхолле и Вестминстере, гораздо большая, чем во всей Англии. Люди, которые посещали двор Карла II, первые лидеры партии тори и вигов во времена папистского заговора и Акта о престолонаследии, осмеивали все виды добродетели как лицемерие и считали, что каждый человек подкупен.

Однако 2 тысячи пуританских священнослужителей только что отказались от своих церковных приходов с приносимыми ими доходами и терпели преследования за свои убеждения (1662), следуя примеру своих врагов – англиканского духовенства, которое терпело точно такие же гонения в течение 20 истекших лет, но не бросило церковь в тяжелые для нее времена. Пуританское и англиканское духовенство, отказавшееся сохранить ценой отречения источник своего существования, было почти в десять раз многочисленнее католического и протестантского духовенства, которое так же стойко держалось во время частых смен господствующих религий при Тюдорах. Человеческая совесть значила теперь не меньше, а больше, чем прежде. Англия была достаточно здоровой, но в корне испорченными были придворные и политические деятели, потому что сам король и молодое поколение аристократии были деморализованы целым рядом факторов: перерывом в их образовании и разрушением семейной жизни; изгнанием и конфискацией имущества, приведшими к внезапной бедности, толкнувшей их на бесчестные ухищрения; несправедливостью, причиненной им во имя религии; постоянным для того времени зрелищем, когда от с большой легкостью данных клятв и подписанных договоров так же легко и отказывались; всей низостью оборотной стороны революции и контрреволюции, жертвами которых они являлись.

Эти причины привели к упорному отрицанию всякой нравственности, характерному для вернувшихся к власти политических руководителей и законодателей моды и нашедшему свое отражение в драмах начального периода Реставрации, написанных под их духовным руководством. Наибольший успех имела драма Уичерли «Деревенская женщина»; герой, выдавая себя за евнуха, получил доступ в частные покои, что дало ему возможность соблазнять женщин; ожидали, что все будут восторгаться его личностью и его поступками. Ни в какое другое время до Реставрации или после нее такая тема никогда не нашла бы отзвука у английских зрителей.

Несмотря на это, театр был восстановлен, и в его репертуаре было много хороших пьес. Возобновились постановки пьес Шекспира и Бена Джонсона. Поэтические драмы Драйдена и музыкальные импровизации и оперы Пёрселла [42]  [42]Драйден Джон (1631 – 1700) – драматург, поэт и критик, один из основоположников английского классицизма. Пёрселл Генри (1659-1695) – композитор, создатель первой национальной оперы «Дидона и Эней», ряда гимнов и песен. – Прим. ред.


[Закрыть]– этих двух гениев – были украшением театра. Ив следующем поколении совершенно вышли из моды пошлости Уичерли. На смену им пришла новая английская комедия Конгрива и Фаркера. Этих крупных драматургов обычно объединяют в одну группу с Уичерли и относят к «писателям периода Реставрации», но на самом деле хронологически более правильно было бы считать Конгрива и Фаркера «революционными драматургами)», потому что они писали в царствование Вильгельма и Анны.

Таким образом, уичерлиевский период английского театра продолжался недолго, но еще долгое время спустя сказывались его плохие последствия: он внушил многим благочестивым и «благо – пристойно мыслящим» семьям – приверженцам как «высокой церкви», так и «низкой церкви» – враждебный взгляд на драму, взгляд, который во времена Шекспира был свойствен строгим пуританам. До самого конца XIX столетия многим молодым благовоспитанным людям никогда не разрешали посещать театр. И если такая строгость и была скорее исключением, чем правилом, то, во всяком случае, можно сказать, что серьезные люди в Англии никогда не относились к театру серьезно. Это печальное положение в немалой степени было вызвано пуританским ханжеством и привело к фривольности драмы раннего периода Реставрации. Эти неблагоприятные условия были характерны для Англии: век Уичерли в Англии был веком Мольера, Корнеля и Расина во Франции. Там драма, как комедия, так и трагедия, не была фривольной и имела глубокий смысл; французы всегда относились к своей драме, как к серьезному искусству, так же как относились англичане времени Елизаветы к своей драме, расценивая ее как культурный фактор, побуждающий к критическому восприятию окружающей жизни.

Век, который создал ньютоновские «Математические начала натуральной философии», мильтоновский «Потерянный рай», драйденовского «Авессалома и Ахитофела», пёрселловскую музыку, реновские храмы и все многообразие интересных, любопытных фактов повседневной жизни, – этот век был одним из самых славных периодов развития английского гения и цивилизации. Такой век не мог бы быть тем, чем он был, без печатных машин. Однако поразительно, какое небольшое количество печатных изданий выполняло это назначение.

Прежде всего в Англии действовала строжайшая цензура. Ни одна книга, ни один памфлет или газета не могли быть напечатаны легально без разрешения, полученного от властей. Враги существующего церковного или государственного порядка могли распространять свои взгляды, пользуясь лишь спрятанными в лондонских мансардах типографскими станками, на которых работали люди, доведенные до отчаяния, люди, которые в случае ареста несли жестокое наказание; за ними шпионили доносчики.

Санкция цензуры, которая так душила свободу слова, теперь требовалась уже не в силу королевской прерогативы, как прежде, а на основе парламентского закона. Первый закон о цензуре, утвержденный «кавалерским» парламентом в 1663 году [43]  [43]Согласно закону о цензуре 1663 года, политические трактаты издавались с разрешения государственного секретаря, юридические книги – лорда-канцлера, книги о геральдике – графа-маршала или одного из высших чиновников геральдической палаты, а все другие издания разрешались архиепископом Кентерберийским или Лондонским епископом. Эти высшие власти назначали цензоров для чтения книг. – Прим. авт.


[Закрыть], имел целью запретить печатание мятежных и еретических произведений, подразумевая прежде всего сочинения «круглоголовых» и пуританских писателей. Этот закон через известный промежуток времени возобновлялся снова; он был отменен палатой общин при вигах и в годы беспарламентского правления (1679-1685); парламентом Якова II он был восстановлен. И лишь в более либеральном веке, рожденном революцией, истекший срок действия закона о цензуре не был продлен, и он утратил свою силу. С 1696 года каждому англичанину разрешено печатать и опубликовывать, что он пожелает, не обращаясь ни к церковной, ни к государственной власти; он мог быть привлечен к ответственности – по обвинению в пасквиле или в призыве к мятежу – только судом присяжных. Так в Англии фактически была осуществлена мечта Мильтона о «свободной печати» спустя поколение после его смерти.

При ограничении свободы печати, когда все еще существовала цензура, писатели и люди науки могли свободнее, чем политические деятели, пользоваться прессой. Церковные цензоры, отказываясь санкционировать некоторые специфические учения диссидентов, однако, не были такими обскурантами, чтобы запретить печатание «Потерянного рая» или «Путешествия пилигрима». Ньютоновские «Математические начала» были разрешены к печати в 1686 году Сэмюэлем Пеписом – президентом Королевского общества.

Однако общее число напечатанных книг и памфлетов было невелико. Постановлениями закона о цензуре число мастеров-печатников в королевстве было сокращено до двадцати и число печатных машин, на которых каждый из них мог работать, было строго ограничено. За исключением печатников двух университетских издательств (в Оксфорде и в Кембридже), все мастера-печатники были сосредоточены в Лондоне в ущерб интеллектуальной жизни страны в целом. В следующем столетии, когда уже не действовал закон о цензуре, печатание было широко распространено по всей стране, что послужило на пользу литературной и научной жизни провинций. Но во времена Стюартов Лондон и два университета монополизировали печатание и издание книг. Когда Вильгельм Оранский во время своего знаменитого похода из Торби занял Эксетер, то столица Западной Англии не могла предоставить ему ни одного печатника и ни одной печатной машины для издания копий его манифеста.

Фактически в Англии не было газет (за исключением немногих лет в царствование Карла II, когда цензура не действовала), потому что нельзя же назвать газетой жиденькую официальную «Gazette». Новости распространялись в «листовках», написанных от руки в Лондоне и рассылавшихся определенным лицам в отдаленные города и деревни. Получившие эти листовки при желании могли прочесть их и передать своим соседям. Именно таким способом были созданы (и благодаря этому продолжали существовать) партии вигов и тори как группы избирателей. Аналогичным путем распространялись всякого рода новости – спортивные, литературные и общего характера. Составлением и размножением этих листовок с новостями была занята целая армия переписчиков в Лондоне, соответствующая журналистам и издателям газет позднейшего времени.

Частные библиотеки занимали все большее место в домашней жизни, различаясь своей величиной и характером – начиная с замечательных собраний Сэмюэля Пеписа и семьи Коттонов и кончал скромными книжными полками в деревенском доме йомена. Уже вошло в моду считать, что в каждом хорошем доме следует иметь хорошую библиотеку, но на практике это еще не было осуществлено так широко, как при Ганноверах.

С другой стороны, так как общественных библиотек было очень мало (если не говорить об Оксфорде и Кембридже), то читателям с небольшими средствами было очень трудно получать книги. Первая публичная библиотека была учреждена в Лондоне в 1684 году Теннисоном, который в то время был ректором Сент-Мартинского аббатства, а впоследствии архиепископом Кентерберийским.

Эвелин пишет в своем дневнике:

«Доктор Теннисон сообщил мне о своем намерении построить библиотеку в приходе св. Мартина для общественного пользования и просил меня и сэра Кристофера Рена оказать ему содействие в выборе места постройки и определении общего вида здания – достойный и похвальный замысел. Он сообщил мне, что в его приходе имеется от 30 до 40 молодых людей духовного знания, служащих наставниками молодых джентльменов или капелланами у знатных людей, и что, когда он упрекал их за частые посещения кабачков и кофеен, они сказали ему, что, если бы у них были книги, они учились бы или лучше проводили бы свое свободное время. Их слова и навели почтенного доктора на эту мысль; и действительно, большой позор, что такой большой город, как Лондон, не имеет ни одной общественной библиотеки, достойной его». Теннисон выстроил большой дом возле церкви св. Мартина и использовал верхний этаж под библиотеку, а нижний – как рабочую комнату для бедняков.

Десятью годами ранее Рен был приглашен своим другом Айзеком Барроу, главой Тринити-колледжа в Кембридже, для составления проекта библиотеки – лучшего из всех библиотечных зданий при колледжах; книжные шкафы были украшены резьбой по дереву, выполненной Гринлинг Гиббонсом. Книг было все еще маловато, но зато ими дорожили и берегли их, как принцев.

Значительная часть населения, даже в отдаленных деревнях, умела читать и писать. Составлялись отчеты; люди обменивались деловыми письмами, писали ради сплетен или душевных излияний; и, как мы знаем, велись дневники, которые писались стенографически или обычным способом. Однако, хотя этот век был веком грамотности в житейском смысле слова, очень мало печатной литературы доходило до менее образованных слоев населения. Тем большее значение получила проповедь, которая так же свободно знакомила с политическими доктринами, как и с религиозными.

Говорили, что деревенские приходские священники восстановленной [англиканской] церкви в своих проповедях чаще твердили о короле-мученике Карле I, чем об Иисусе Христе. Резкий тон при обсуждении политических вопросов, несомненно, был слишком общим явлением, но многие поучения и, проповеди сельского духовенства были более эффективными, чем эти политические дискуссии. Больше того, главным образом в Лондоне имелось влиятельное меньшинство англиканского духовенства, проповеди которых – весьма гуманные, ученые и красноречивые – заслуженно высоко подняли среди всего населения репутацию церкви и ее кафедры. Такими проповедниками были Теннисон, Стиллингфлит, Айзек Барроу и самый выдающийся – Тиллотсон.

Кроме того, церковь периода Реставрации и революции внесла большой вклад в дело просвещения. Церковно политические спорытого времени, когда все стороны обращались к практике прошлого, повысили значение исторического исследования и способствовали созданию Англии первого великого века средневековой учености. Это побуждало к исследованиям духовных лиц и религиозных мирян. Издание средневековых текстов и изучение англосаксонских и средневековых древностей этими людьми в период между 1660 и 1730 годами одинаково поражаюти качеством и количеством. После этого интерес к Средним векам внезапно замер под влиянием «просвещения» энциклопедистов века Вольтера, которое в свою очередь сменил сентиментальный романтизм с его интересом к древностям из эпохи «Айвенго». Но когда в середине и в конце XIX столетия два ученых, Мейтленд и Стеббс, и многие другие раскрывали действительные факты средневековой жизни и мысли, то работа этих новейших ученых была основана на работах эрудитов эпохи вторых Стюартов, точные и капитальные труды которых были проникнуты желанием защитить церковь Англии от Рима и Женевы или стремлением поддержать ту или другую сторону в религиозных спорах об отказе от присяги и конвокации.

В изучении древних классиков профессор богословия и глава Тринити-колледжа Кембриджского университета Ричард Бентли был звездой первой величины среди английских ученых не только своего времени, но и во все времена. Издание его «Фалариса» (1699 год) открыло новую эпоху в изучении греческой культуры, подобно тому, как в физике двенадцатью годами ранее это сделали ньютоновские «Математические начала». Тот факт, что Бентли и его оппоненты издавали свои произведения на английском, а не на латинском языке, свидетельствовал о расширении круга лиц, проявляющих интерес к серьезному научному спору. Но Бентли все же печатал примечания к своим изданиям классиков на латинском языке, точно так же, как Ньютон опубликовал свои «Математические начала» на латинском, потому что эрудиты и люди науки смотрели на себя прежде всего как на граждан всего мира и потом уже как на граждан той или иной страны.

Тем временем квакерская община распространяла свое влияние быстрее, чем какая-либо другая из преследуемых сект. Основанная Джорджем Фоксом в период, когда меч Кромвеля охранял «свободу проповеди» против пресвитериан и англиканского священника, эта своеобразная религия сумела пустить корни, но даже в эту эпоху свободы сект с квакерами обращались дурно вследствие необычного поведения и манер «друзей» [членов] первых квакерских сект. И когда при Реставрации снова началось прекратившееся при Кромвеле преследование сектантов, тяжелее всех пострадали квакеры. Если бы квакеры, отвергающие установленную законом религию, не признающие таинств, не имеющие духовенства или догмы, появились на полстолетия раньше, то их сжигали бы целыми партиями. Но характер преследования, которому они теперь подвергались – избиение и тюремное заключение, – помогал им привлекать еще больше новообращенных, восхищенных терпением и кротостью, проявляемыми ими во время наказания.

С кротостью сочеталось некоторое скрытое упорство, тонко рассчитанное на то, чтобы взбесить чванливых чиновников того времени; так, например, «друзья» отказывались снимать шляпы перед судом, который их судил. Протест их против снобизма и против преклонения перед авторитетами того времени был весьма ценен, но он иногда принимал нелепые формы. Ранний квакеризм при жизни его основателя (Фокс умер в 1691 году) был по своей природе народным духовным возрождением, чрезмерно резко выраженным, благодаря чему он привлекал тысячи новообращенных из простого народа. Во времена правления Вильгельма Оранского и Анны Стюарт «друзья» по численности сделались самой влиятельной из всех английских сект. В XVIII столетии они определились как весьма респектабельное, но довольно замкнутое «объединение» членов секты, не стремившихся обращать в свою веру других, но обретших свои души и направляющих свои жизни светом, который, конечно, отчасти был «внутренним светом», присущим каждому человеку, но отчасти был также результатом традиции и совокупности духовных правил чрезвычайной действенности – правил, переходивших в семьях «друзей» от отца к сыну, от матери к дочери.

Тончайшей сущностью своеобразного учения Джорджа Фокса, общей и для экзальтированных «возрождениев» – его первых учеников – и для «уравновешенных» «друзей» позднейших времен, несомненно, была идея, что внутренние качества христианина имеют большее значение, чем христианская догма. Ни одна церковь, ни одна секта до сих пор не делали это своим жизненным правилом. То, что они придерживались такой морали в деловом мире ив домашней жизни и поддерживали ее без притворства или ханжества, было большим достоинством этих исключительных людей. Англия может гордиться тем, что создала и увековечила эту категорию людей. Пуританский котел кипел очень бурно, но когда он остыл и был опорожнен, то на дне его оказался этот ценный осадок.

Автобиография Джона Рересби – баронета, владельца имения Трайберг вУэст Райдинге (Йоркшир) – являетсятипичным примером изменчивых судеб землевладельческой семьи роялиста. Отец Джона умер в 1646 году – год спустя после битвы при Нейзби, – оставив долг в 1200 фунтов стерлингов «не по причине неумелого хозяйничанья, а по причине войны». За два года до своей смерти он был взят в плен «круглоголовыми», «заключен под стражу в собственном доме» и вынужден был для уплаты штрафов продать «большой участок леса ивесь строевой старый лес в парке». Его сын Джон в двенадцатилетнем возрасте сделался наследником обремененного долгами имения, находившегося под бдительным надзором его матери, которая рассчитывала выпутаться из трудного положения. В ближайшие 20 лет постепенно долги были уплачены, и в 1668 году Джон был в состоянии заняться благоустройством своего деревенского дома. Он облицевал наружный фасад дома камнем вместо штукатурки, в некоторых комнатах «обшил стены новой деревянной панелью», расширил свой олений заповедник, забрав часть пахотной земли, и «обнес его каменной стеной»; для того чтобы восстановить лес, – проданный в годы смутного времени, он насадил ясени и смоковницы, выбранные им как более подходящие к почве, «чем деревья других лучших пород»; он привел сад в соответствие с требованиями времени, сделав «фонтан посредине цветника и грот в летней беседке, подвел воду в свинцовых трубах» и приподнял стены, окружающие сад. Эти работы с большой расчетливостью были растянуты на несколько лет. Наконец, перед самой революцией [1688] он был «озабочен ремонтом и украшением церкви, ее окон и установкой на колокольне нового колокола».

Джон Рересби был далеко не «безграмотным сквайром», а, наоборот, прекрасно владел латинским и поверхностно греческим языком; бегло говорил по-итальянски и не хуже, чем француз, – по-французски. В юношеские годы он пробыл некоторое время в Падуанском университете и в Венеции, изучая музыку и математику. У себя на родине он был энергичным мировым судьей; его клерк, как сам он сообщает о себе, «извлекал ежегодно 40 фунтов стерлингов из этого имения» – больше, чем многие священники получали со своих приходов. Джон Рересби заседал в парламенте как депутат от «гнилого» местечка Олдборо (Йорк), имевшего всего лишь с десяток избирателей, привилегированных владельцев домов, обеспечивающих место в палате общин. Джон, умеренный и осторожный тори, сделался членом парламента, придворным, иногда получал жалованье за службу короне; но он никогда не переставал быть прежде всего сельским джентльменом.

Землевладельцы этого типа, собственники поместий средней величины, имевшие широкие связи и постоянные источники дохода, в эпоху Реставрации могли не только сохранить свою собственность, но и приумножить ее. Но мелкий сквайр, живший с доходов от обработки собственной земли, получавший небольшие ренты или совсем не имевший ни рент, ни других доходов, человек малообразованный, без связей с внешним миром за пределами своего графства, к концу XVII столетия начал терять почву под ногами. Экономическая конъюнктура постепенно оборачивалась против него, ибо требовался капитал для того, чтобы не отставать от новых методов улучшенной сельскохозяйственной техники. Вполне возможно, что штрафы и потери периода гражданской войны и в течение многих лет после Реставрации были тяжелым камнем на шее небольшого поместья. С этого времени больше, чем когда-либо, крупные землевладельцы и люди, накопившие новые капиталы в результате занятия юриспруденцией, политикой или торговлей, искали земель, готовые скупать их на выгодных условиях у нуждающихся мелких собственников. Таким путем постепенно герцоги Бедфордские приобретали акр за акром и один манор за другим, пока им не стал принадлежать чуть ли не весь Бедфордшир.

Процесс роста крупных владений за счет исчезновения небольших достиг своей наивысшей точки в годы правления Георга III, но начался он уже при Карле II. В значительной степени именно этим объясняется враждебность тори, тотчас же после революции 1688 года, к людям с большим капиталом и крупным лордам из партии вигов. Обычно мелкий сквайр был тори, и его больше всего возмущало бремя лежащих на его гибнущем родовом поместье земельных налогов, взимавшихся для оплаты войн Вильгельма и Мальборо; особенно же мелкого сквайра возмущало то, что поступавшие налоги попадали в карманы поставщиков армии низкого происхождения, богатых диссидентов, жителей Лондона и голландцев, ссужавших правительство деньгами. Земельный налог того времени был чувствительным бременем для многих небольших поместий, хотя и менее роковым для всего класса землевладельцев, чем наш современный подоходный налог и налог на наследство.

Война и обложение, конечно, ускорили переворот, но, по существу, создание крупных поместий из ряда небольших было естественным экономическим процессом, аналогичным поглощению небольших промышленных предприятий более крупными в промышленном мире нашего времени. Если наконец теперь на сельское хозяйство стали смотреть как на средство увеличения народного богатства, а не как на сохранение определенного порядка общества, то перемена была неизбежна. Капитал в руках крупных земельных собственников-стяжателей и их стремление к коммерции и повышению прибыльности землевладения были необходимыми условиями этой «аграрной революции», которая в XVIII веке так сильно повысила продуктивность английской земли.

Во времена Карла II эти новшества все еще были в стадии эксперимента. Сельскохозяйственные писатели-теоретики проповедовали – а немногие наиболее просвещенные лендлорды и фермеры вводили на практике – улучшения, которые в следующем столетии сделались общепринятыми: научно проверенный севооборот, правильное кормление скота зимой, разведение корнеплодов и клевера, полевая обработка турнепса и картофеля, заготовка жмыхов и силоса и, наконец, устройство водохранилищ. В период Реставрации вся выгодность этих улучшений была хорошо известна, но их широкое применение задерживалось системой открытых полей с ее полуобщинным ведением хозяйства и недостатком капитала и знаний у мелких сквайров и йоменов – свободных держателей, которым все еще принадлежало так много земли. И даже крупные землевладельцы – в ближайшие годы после потрясения гражданских войн – не имели в достаточной мере веры в будущее, капитала или кредита, а также личной заинтересованности в сельском хозяйстве, чтобы взять на себя ведущую роль в улучшении техники землепользования в большом масштабе, подобно их потомкам во времена Турнепса Тауншенда [44]  [44]Чарльз Тауншенд (1674-1738) – норфолкский дворянин, увлекавшийся сельским хозяйством, в частности разведением турнепса. Под прозвищем Турнепс Тауншенд упоминается поэтом Поупом. – Прим. перев.


[Закрыть], Кока из Норфолка и Артура Юнга.

После Реставрации земельная рента поднималась, но лишь незначительную часть ее землевладельцы вновь вкладывали в землю и не поощряли к этому исправных арендаторов.

Таким образом, при веселом короле Карле все еще продолжал существовать старый деревенский уклад жизни с его широким многообразием прав на землю, с его сравнительным экономическим равенством, с его открытыми полями и низкой продуктивностью. Но уже стало проявляться стремление к созданию крупных поместий, огороженных полей и к улучшению сельскохозяйственной техники.

Прежде всего, государственная политика уже способствовала увеличению производства для внутреннего и внешнего рынков. Парламентские законы ограничивали импорт скота из Ирландии и зерна из-за границы и предлагали английским земледельцам премии за экспорт. Эта политика, проводившаяся постепенно, шаг за шагом, от Карла II до Анны, отчасти имела в виду компенсировать тяжелый земельный налог и, конечно, была популярна среди мелких сквайров и йоменов. Однако если эта политика помогала им за счет внутреннего потребителя, то еще больше она помогала крупным лендлордам; и особенно же помогала она расширять производство для рынка людям с капиталами и инициативой, которые постепенно скупали небольшие поместья.

Эти покровительственные хлебные законы и премии до времени Ганноверов не имели полного успеха, но их принятие при последних Стюартах показательно для социальных сил, которые направляли нашу государственную политику, тем более что эта система премий за экспорт зерна не была принята ни в одной другой стране. Ее принятие только одной Англией есть результат осуществления права контроля над экономической политикой, которого парламент добился от короны победой в гражданской войне. Власть палаты общин над деловой жизнью страны была подтверждена при Реставрации и еще больше расширена революцией (1688). Палата общин очень внимательно прислушивалась к интересам землевладельцев, к классу которых принадлежало девять десятых ее членов. Избиратели в парламентских округах – большинство их составляли жители небольших городков – предпочитали быть представленными в парламенте соседними джентри, а не официальным депутатом города, принадлежащим к тому же классу, что и они. Вследствие такой системы, столь характерной для выгодного положения английской аристократии, интересам горожан уделялось больше внимания в Вестминстере, и в то же самое время усиливалась политическая и социальная власть палаты общин. Если бы, например, городок Олдборо вместо того, чтобы выбирать Джона Рересби, посылал бы в парламент одного из своих мелких лавочников, то ни король, ни лорды, ни министры не обращали бы внимания на то, что говорил или дума) такой человек. Только Лондон и немногие другие большие города выбирали от себя своих торговых магнатов, чтобы они говорили за них в заседаниях Национального совета, потому что сказанное ими всегда имело вес.

Но хотя палата общин все больше и больше превращалась в палату лендлордов, личные интересы которых были главным образом связаны с землей, отсюда еще не следует, что торговля и промышленность были в пренебрежении. В конце концов, больше четырехсот членов из пятисот были представителями от городов. Такая палата – состоящая главным образом из сквайров, которые были избраны от городов, – была более Чем какое-либо другое собрание склонна уделять должное внимание, как сельскому хозяйству, так и торговым нуждам страны. К тому же большая часть лендлордов обеих палат, особенно самые богатые и влиятельные из них, были лично заинтересованы в промышленных и торговых делах. Поэтому не удивительно, что парламент покровительствовал суконной мануфактуре так же заботливо, как и культуре злаков; он запретил ввоз иностранного сукна и экспорт сырой шерсти, задушил ирландскую суконную торговлю в интересах английских суконщиков и потребовал, чтобы каждого умершего при похоронах одевали только в английское сукно.

Навигационный акт, стремившийся сохранить торговлю Англии за англичанами и за ее торговыми кораблями вместо голландских, прошел в Долгом парламенте в 1651 году в такое время, когда государственная политика находилась под сильным влиянием торговой корпорации Лондона. В этом отношении Реставрация не внесла нового. Двор и парламент были единодушны в отношении политики Навигационных законов, стремясь сохранить перевозку товаров Англии и ее колоний за английскими кораблями и поддерживать сопутствующую этому враждебность к нашим голландским торговым соперникам.

Принцы и министры двора Карла II, так же как оппозиция в парламенте, находились в тесном личном контакте с магнатами Сити, которые вели на риск крупные торговые дела с заграницей. Лица, занимающие самое высокое общественное положение в Англии, имели паи в акционерных компаниях, торгующих на индийских, африканских и американских побережьях. Яков, герцог Йоркский – глава морского министерства и наследник престола, – был председателем королевской Африканской компании и участником Ост-Индской акционерной компании; после принца Руперта он был председателем Компании Гудзонова залива, и на этом посту его сменил Мальборо.

Таким образом, магнаты, руководившие внешней, морской и военной политикой, были в самом тесном контакте с торговыми корпорациями и лично принимали участие в их делах и в их проектах. Войны с Голландией в годы правления Карла II и с Францией во времена Вильгельма Оранского и Анны в значительной степени были торговыми и колониальными войнами, с необходимостью и выгодностью которых были согласны все: двор, парламент и Сити.

Пацифистские настроения приверженцев «маленькой Англии» – сквайров с примитивным деревенским мировоззрением и небольшими доходами от аренды – сыграли свою роль в предвыборной кампании тори, но влияние их на политику государственных людей в Вестминстере и Уайтхолле было невелико. Ряд войн, вызванных торговой и колониальной экспансией сначала против Голландии, затем против Франции, увеличил английские территории в Америке и продвинул английскую торговлю на европейские и мировые рынки. Расходы на эти войны в значительной степени были покрыты земельным налогом. Поэт перед самой революцией тому нет оснований говорить, что английская политика за период от Карла II до Анны пренебрегала торговыми или государственными интересами, что существовало предубеждение в пользу земледелия, или что обращалось чрезмерно большое внимание на мнение большинства землевладельцев.