Текст книги "Комиссар Его Величества (сборник)"

Автор книги: Дункан Кайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Глава 12

Шестая часть отчета, составленного капитан-лейтенантом Королевского флота Г. Дж. Дайкстоном о событиях в России весной и летом 1918 года

"Я оказался прав – все дело было в германской армии. Впрочем, если бы я полагался лишь на информацию, получаемую от Надежды, секретарши Свердлова, то ничего толком так бы и не узнал. Я часто думаю, что стало с этой женщиной впоследствии – у нее были поистине незаурядные задатки. Надежда была настоящим «синим чулком» и обладала холодным, острым умом. В ее обществе мужчины чувствовали себя маленькими мальчиками, оказавшимися рядом со строгой учительницей.

Я ежедневно навещал Надежду, и ежедневно она не сообщала мне ровным счетом ничего. Впрочем, это не совсем так.

Каждый день я исполнял один и тот же ритуал: показывал пропуск у Спасских ворот, шел в кабинет Надежды, а там она сообщала мне, что семья Романовых жива, здорова и находится в ведении Уральского губернского Совета. После чего я отправлялся восвояси. Шли дни, времени у меня было предостаточно, и я начал искать иные источники информации. Я навестил Роберта Брюса Локхарта, снимавшего номер в гостинице, но этот джентльмен буквально выставил меня за дверь. Я даже заподозрил, что он сочувствует большевикам, но, конечно, я ошибался, хотя Локхарт и Троцкий действительно испытывали друг к другу искреннюю симпатию. Посланник уделил мне буквально две минуты, после чего выпроводил из номера, посоветовав отправляться в Мурманск, сесть на британский корабль и плыть домой, в Англию. Навестил я и еще нескольких британцев, живших в Москве. В их числе были Артур Рейсом, корреспондент «Манчестер гардиан», и еще морской офицер Ле Паж, находившийся в России с какой-то странной миссией. Однако стоило мне упомянуть имя Николая Романова, как разговор тут же кончался: собеседники начинали проявлять нетерпение, а то и явную скуку.

Так продолжалось несколько дней. Однажды, когда я вышел в коридор из кабинета Надежды, мне пришлось посторониться – навстречу быстро шла группа людей. Вдруг мне показалось, что кто-то окликает меня по имени. Я присмотрелся и увидел, что один из мужчин смотрит на меня:

– Дайкстон, это вы?

Я захлопал глазами, ибо увидел, что этот человек и еще один из присутствующих одеты в немецкую военную форму!

– Ну же, Дайкстон, неужели вы меня не узнаете?

– Узнаю, – поперхнулся я.

– Что вы здесь делаете?

Вид у моего давнего знакомца был радостный и в то же время несколько смущенный. Это был граф Вильгельм фон Мирбах, германский посол в большевистской Москве, находившийся здесь после подписания Брест-Литовского договора.

Вопрос был не из легких, но, к счастью, отвечать на него не пришлось – во всяком случае, в ту минуту. Посол сказал:

– Можете подождать? Я вернусь минут через двадцать.

Я кивнул, и фон Мирбах со своими спутниками скрылся в уже знакомом мне кабинете: германский посол наносил визит самому Свердлову. Я же оказался перед непростой дилеммой. Будучи офицером Королевского флота, я не имел права встречаться с подданным Германии, да еще по-приятельски, пусть даже и на нейтральной территории. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что знакомство с Вилли фон Мирбахом может мне здорово помочь. Я вспомнил о Ле Паже с его непонятной функцией «офицера связи» и решил, что представлюсь Вилли именно в таком качестве, после чего, закурив сигарету, стал ждать.

Мирбах сдержал слово – не прошло и пятнадцати минут, как он вышел от Свердлова и с улыбкой направился ко мне:

– Ну как, Гарри, нашли вы в Москве теннисный корт?

Меньше всего в последнее время я думал о теннисе. Улыбнувшись в свою очередь, я ответил:

– Нет.

– Жаль. – Мирбах взял меня за руку. – Я не играл с четырнадцатого года. Когда мы с вами в последний раз встречались на корте?

– В Биаррице. В одиннадцатом году.

– Нет, нет, в Лондоне! – Мирбах до войны несколько раз приезжал на Уимблдон. – В тот год, когда победили братья Догерти!

– Да они побеждали каждый год, – возразил я.

– Я имею в виду, когда они победили в последний раз. В девятьсот пятом? Кстати, вы со мной отобедаете?

– По-моему, это будет не совсем прилично.

– Вы имеете в виду войну или обед? Разумеется, это будет не очень прилично. Но мы сделаем вид, что мы русские, ладно? Тут есть цыганский ресторан «Стрельня». Если вы завтра свободны, давайте пообедаем вместе.

Он повернулся к одному из своих помощников.

– Завтра, в обед я свободен? – Получив утвердительный ответ, он сказал: – Лучше поужинаем, Гарри. В девять. И я постараюсь все-таки отыскать корт.

После этого немцы удалились.

Можно ли было назвать его моим другом? Пожалуй, нет – дружба все-таки означает нечто большее. Но мы неоднократно встречались с Мирбахом до войны: и в Петербурге, когда я служил в атташате, и в Берлине, и на Уимблдоне, и в Биаррице. Я неизменно выигрывал у него в теннис, хоть и с очень небольшим преимуществом, а Мирбах всякий раз требовал ответного матча.

И вот Вилли стал послом его императорского величества кайзера Вильгельма II.

Единственный костюм, которым я обладал, находился на мне, и вид у него был далеко не свежий. Как же я стану ужинать с послом? Но тут я вспомнил, что во время первого приезда в Москву, когда меня отправили на склад подбирать форму морского офицера, я оставил там свой чемодан. Чемодан оказался на месте, за все это время никто к нему не прикоснулся.

Поэтому следующим вечером в ресторан «Стрельня» мистер Дайкстон прибыл в обновленном виде. Еще с улицы я услышал развеселую цыганскую музыку и подумал, что для большевистской Москвы это довольно необычно. Впрочем, когда меня усадили за столик Мирбаха, музыка сделалась печальной, и жгучая красавица сладостно запела «Очи черные». У меня было ощущение, что я вдруг попал в давно ушедшее прошлое. Надо сказать, я не ошибся – через несколько дней ресторан закрыли.

Прибыл Вилли фон Мирбах, веселый и жизнерадостный.

– Будем говорить сегодня только по-русски, Гарри. Английский и немецкий запрещены. Договорились?

– Договорились.

– И давайте как следует напьемся!

Я улыбнулся и кивнул, хотя голова у меня была занята совсем другим. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что за одним из столов сидит британский генеральный консул Брюс Локхарт в сопровождении шумной компании. Если этот джентльмен увидит меня с фон Мирбахом и сообщит в Адмиралтейство, меня вполне могут расстрелять.

Мы пили водку чарочками, поднимая тосты за все на свете. Как следует выпив и обожравшись черной икрой, мы утратили первоначальную сдержанность. Разговор был довольно абсурдным, если учесть положение каждого из нас. Главной задачей Мирбаха было не допустить, чтобы войска союзников, уже начавшие высаживаться на Севере России, вступили в боевые действия против германской армии. Для Мирбаха я был офицером вражеской армии, и тем не менее мы отлично ладили друг с другом. Вспоминали общих знакомых, теннисистов, старые времена, минувшие годы, события прошлого. И все это время я думал только о царской семье, находившейся в заточении в Екатеринбурге. В конце концов я не выдержал и напрямую спросил:

– Вилли, вы можете чем-нибудь помочь царю?

По моему тону он понял, что этот вопрос для меня очень важен. Мирбах замолчал и осторожно огляделся по сторонам. Потом сказал:

– Он в полной безопасности.

– Вы уверены?

– У меня есть сведения, что с императорской семьей обращаются вполне прилично.

– От кого эти сведения?

– От Свердлова, – нахмурился Мирбах. – И от Ленина. Романовы содержатся в Екатеринбурге под стражей, но это мера временная.

– И вы верите, что их освободят?

Мирбах положил мне руку на плечо.

– Полегче, Гарри. В конце концов, это не ваше дело.

– А чье, ваше?

– Царица – немка, а ее дочери – германские принцессы. Так что это дело действительно наше. И пожалуйста, поверьте – оно находится в хороших руках.

– А что вы скажете, если я сообщу вам один факт? – не унимался я. – Большинство членов Уральского губернского Совета выступают за расстрел царской фамилии. Вы действительно считаете, что контролируете ситуацию?

Мирбах посмотрел на меня в упор.

– Нет, в этом случае мое мнение изменится. Но я хотел бы знать, откуда у вас такая информация.

– Я недавно из Екатеринбурга, Вилли. Я видел их тюрьму и встречался с их тюремщиками.

Мирбах рассмеялся:

– Вы шутите! Надо меньше пить, Гарри. Как такое возможно?

– Вы мне не верите?! – изумился я.

– Давайте-ка лучше еще выпьем.

Тогда я вынул из кармана мандат и сунул его немецкому послу под нос:

– Прочтите!

Судя по времени, которое понадобилось Мирбаху для изучения этого документа, он прочел его раза три, а то и четыре.

– Так вы и есть Яковлев?

– К вашим услугам.

Он глядел на меня, разинув рот.

– Это невероятно! Расскажите мне, как это случилось.

И я рассказал ему все. И про Тобольск, и про Екатеринбург, и про последующие события. Я внимательно наблюдал за выражением его лица и должен сказать: как Мирбах ни пытался сохранить на лице невозмутимую маску профессионального дипломата, я видел, что он глубоко потрясен. Мой рассказ изобиловал деталями. Мирбах хотел знать, как вели себя представители Омска, не пропустившие мой поезд, каково настроение властей и населения в Екатеринбурге. Я подробно ответил на все вопросы, а затем, в свою очередь, тоже спросил:

– Ведь это вы добиваетесь того, чтобы царскую семью переправили в Москву?

Вилли подмигнул и вздохнул.

– Гарри, ответственность действительно лежит на мне. Как бы я сам вам ни доверял, но многого сказать не могу, поскольку вы выполняете свой долг, а я выполняю свой.

– Мой долг заключается в том, чтобы спасти Романовых, – ответил я. – Даю вам слово, что сохраню полученные от вас сведения в тайне.

– Ну что ж, вашему слову я верю. Романовых должны привезти в Москву. Я договаривался со Свердловым и Троцким, что это произойдет в начале мая. Троцкий хотел, чтобы над царем устроили открытый судебный процесс, где сам Троцкий выступит в качестве обвинителя. За процессом должна следить вся страна. Однако женщины и мальчик отправятся в Германию – это решено. У нас в Екатеринбурге стоит специальный поезд, дожидаясь августейших пассажиров.

– Вилли, вас водят за нос!

Он кивнул и стиснул зубы.

– Вы мне сказали всю правду?

– Да.

– Завтра начинается Пятый съезд Советов в Большом театре, – мрачно заявил Мирбах. – Там я наверняка встречусь и с Троцким и с Лениным. Они у меня попляшут. Не беспокойтесь, дружище, через несколько дней Романовы будут в Москве.

И мы оставили эту тему. В тот вечер я не сомневался, что через пару дней царь и его семья будут на свободе. Угрозы Мирбаха должны были заставить Троцкого выпустить Романовых из Екатеринбурга – ведь германская армия стояла у ворот Москвы.

Но все произошло иначе. Пятый съезд Советов вылился в открытое столкновение, поскольку левоэсеровская оппозиция попыталась захватить власть. Ленину с огромным трудом удалось в тот день утихомирить страсти – иначе произошла бы стычка. Я знал, что Мирбах присутствовал на заседании – и большевики и левые эсеры устроили ему обструкцию, и послу пришлось покинуть зал под охраной солдат.

На следующий день, ближе к вечеру, меня арестовали на улице чекисты и я был доставлен в один из кремлевских казематов. Вскоре в камеру вошли трое субъектов весьма устрашающего вида и стали требовать, чтобы я рассказал о своих связях с графом фон Мирбахом. Я ответил, что мы старые друзья, но они не поверили и задали мне хорошую трепку. Однако, когда я вместе с выбитым зубом выплюнул имя Свердлова, их отношение изменилось. Чекисты обыскали меня, обнаружили бумаги с подписью председателя ВЦИК и стали вдруг необычайно вежливы.

– Приносим извинения, – сказал старший из них. – Но мы расследуем убийство, поэтому приходится быть неразборчивыми в средствах.

– Убийство? Кого же убили?

– Графа фон Мирбаха.

* * *

Когда наутро я зашел к Надежде, она препроводила меня в кабинет Свердлова. Председатель был не один: у окна, спиной ко мне, стоял какой-то мужчина, чья фигура показалась мне знакомой. Однако у меня не было времени его разглядывать, поскольку Свердлов не стал терять ни секунды, а сразу приступил к делу:

– Он рассказал вам?

– Кого вы имеете в виду?

– Мирбаха. Он сказал, что мы согласились освободить Романовых?

– Да, – кивнул я, думая: если я единственный, кому это известно, моя жизнь и гроша ломаного не стоит.

Свердлов спросил:

– Готовы ли вы снова отправиться в путь?

– Зачем? И куда?

– Чтобы привезти Романовых из Екатеринбурга.

– Я?

– А кто же еще? Ведь у Николая ваш документ, не так ли? Встретитесь с царем и его семьей, доставите их к немецкому поезду, который стоит на запасном пути в Екатеринбурге. А по дороге в Москву получите от Николая вашу бумагу. Ясно?

– Ясно.

Свердлов кивнул:

– А сопровождать вас будет вот этот товарищ.

Стоявший у окна обернулся, и я чуть не ахнул. В последний раз я видел этого человека в Екатеринбургской тюрьме, в тот самый день, когда царя доставили в дом Ипатьева. Тогда этот человек смотрел на меня со злобой и выражал сожаление по поводу того, что не может меня повесить!

– Полагаю, вы уже знакомы с товарищем Голощекиным? – спросил Свердлов.

* * *

Мы не стали обмениваться рукопожатием – Голощекин не проявил инициативы, я тоже. Обменялись холодными кивками. Я подумал, что подобный спутник вряд ли кого-нибудь обрадует, однако деваться было некуда.

– Когда едем? – спросил я.

– Вам сообщат. Скоро, – ответил Свердлов.

Мы отправились в путь девятого июля. На восточном направлении дела обстояли неблагополучно, и нас предупредили, что в пути возможны задержки. Задержки были, но ничего особенно примечательного не произошло. Комиссары путешествовали с таким же комфортом, как великие князья в дореволюционные времена. Нам с Голощекиным выделили целый вагон первого класса с ванной, столовой и отдельными спальнями, так что мы имели возможность не слишком мозолить друг другу глаза. Тем не менее отсутствие досуга и унылый пейзаж за окном волей-неволей заставляли нас общаться.

Надо сказать, что мое первое впечатление от Голощекина не сильно изменилось в ходе последующего знакомства. Этот пламенный революционер по профессии был зубным врачом, а я никогда не мог понять, что заставляет нормального человека выбирать себе подобную жизненную стезю – какая тоска с утра до вечера копаться в чужих ртах, среди гниющих зубов!

Но язык у Голощекина был подвешен неплохо. Возможно, бывший зубной врач страдал профессиональным недугом. Дантисты все время говорят: «Откройте рот пошире», поэтому рот у них самих никогда не закрывается. Слава Богу, Голощекин был не дурак выпить. Знайте, революционеры всегда дружат с бутылкой. Выпить и поболтать – их самое любимое занятие. Свердлов считался в красной России третьим человеком после Ленина и Троцкого, поэтому разговор главным образом шел о нём. Голощекин жил в Москве в доме председателя ВЦИК, что произвело на него неизгладимое впечатление: он без конца взахлеб рассказывал о коврах, мебели и всякой утвари – совсем как женщина, описывающая чужие наряды. Мне показалось, что для пламенного революционера подобное пристрастие выглядит странновато.

Но я узнал от Голощекина и немало важного. Во-первых, он был против освобождения Романовых, какие бы государственные интересы этого ни требовали.

– Но тем не менее я выполню приказ, – говорил он. – Россия должна научиться дисциплине.

– Дисциплине по отношению к кому?

– К партии.

– То есть к Ленину. Вы ведь это хотите сказать?

Нет, Голощекин со мной не согласился. Он был образованным человеком, но обожал демагогию и трескотню, как и все большевики. Я прослушал целую речь о том, что приказы ему отдает не Свердлов и не кто-либо другой, а сама Партия. Приказы эти на первый взгляд были ясны и недвусмысленны, однако, слушая Голощекина, я по-прежнему терзался сомнениями.

– На этот раз все пройдет гладко? – спросил я.

– Еще бы! Ведь партия уже решила этот вопрос. Товарищ Яковлев, не беспокойтесь. Все будет сделано по плану.

Голощекин упорно именовал меня «товарищем Яковлевым», хотя знал мое настоящее имя и довольно прилично объяснялся по-английски.

Когда он напивался, язык у него развязывался, и я пытался выяснить как можно больше подробностей о Доме особого назначения.

– Там сейчас стало гораздо лучше, – икая, говорил Голощекин.

– В чем это проявляется?

Он порылся в кармане и выудил какую-то бумагу.

– Вот, прочтите.

Это была телеграмма.

«Москва Свердлову и Голощекину от Белобородова тчк Сыромолотов произвел реорганизацию согласно указаниям центра тчк Причин беспокойства нет тчк Авдеев смешен зпт Мошкин арестован тчк Авдеева сменил Юровский тчк Внутренняя охрана заменена тчк 4 июля».

– Ну вот видите? – заплетающимся языком спросил Голощекин.

– Кто все эти люди? Кто такой Авдеев? Почему арестован этот Мошкин?

– Авдеев был начальник внутренней охраны Дома особого назначения. Его сняли.

– Ну-ну, рассказывайте.

– Он вор. Дикарь. Не мог контролировать своих людей. На него жаловались.

Я подлил ему водки.

– На что именно жаловались?

– Он грубо вел себя с заключенными, особенно с девушками. Этого допускать нельзя. Мы ведь строим новый, лучший мир. – Голощекин снова икнул.

Постепенно я выудил из него все подробности. Мошкин оказался заместителем Авдеева и вел себя еще хуже, чем начальник.

– А кто такой Юровский?

– Он еврей, – сказал Голощекин, словно это все объясняло.

– Ну и что?

– Озлоблен, как и все они. Конечно, у нас у всех накопилось много, но Юровский с Украины. Ему приходилось иметь дело с казаками.

– Ну и что? – снова спросил я.

– Как что? Вы про погромы слыхали?

– А какое к этому отношение имеет Юровский?

– В его местечке был погром, – ответил Голощекин. – Когда мы назначили Юровского губернским комиссаром юстиции, он чуть не прослезился от чувств. Сказал, что главный погромщик – сам царь, и он, Юровский, с огромным удовольствием приговорит Николая Кровавого к смерти. А если удастся, то лично приведет приговор в исполнение.

– И этот человек теперь командует охраной? – недоверчиво спросил я.

Голощекин хихикнул:

– Не беспокойтесь, Юровский – хороший коммунист.

Голощекин клевал носом, и я дал ему уснуть. Мне крайне не понравилось то, что он рассказал. Достаточно отвратительной была история про Авдеева и его бандитов, воровавших имущество царской семьи и оскорблявших великих княжон. Теперь же Романовы оказались во власти человека, охваченного местью и к тому же в качестве комиссара юстиции имевшего право вынести им приговор. А поскольку судья одновременно считался и тюремщиком, то ничто не мешало ему привести приговор в исполнение.

Тем не менее спал в эту ночь я крепко, а на следующий день поезд продолжал мчаться по бескрайней равнине. Когда состав стоял в Казани, на вокзале, Голощекин сказал:

– Это священный город.

– Правда? – выглянул я из окна. – Почему?

– Потому что Ленин учился здесь в университете. – Голощекин сказал это совершенно серьезно. – Пройдут годы, и трудящиеся будут совершать паломничество к этим местам.

– Ну, ну, – хмыкнул я.

Голощекин кинул на меня неодобрительный взгляд, вышел из вагона и направился на телеграф. Там его ожидала телеграмма, вызвавшая у него глубокую озабоченность.

– Какие-нибудь неприятности? – спросил я.

– Белые взяли Омск и приближаются к Екатеринбургу. Их продвижение остановить не удается.

– А сколько сил у красных?

Голощекин угрюмо посмотрел на меня.

– Мало. Нам приходится воевать не только с белыми, но и с чешским легионом.

– Так отступайте, – пожал плечами я.

Голощекин слегка улыбнулся.

– Так мы и делаем. Они замучаются нас догонять. А потом... – Он многозначительно провел пальцем по горлу. – Но учтите, Яковлев, многим сейчас захочется поскорее прикончить Романовых, чтобы те не попали в лапы к белым.

* * *

По правде говоря, судьба царской семьи беспокоила Голощекина гораздо меньше, чем оборона Урала от белых. Ведь Голощекин исполнял обязанности губернского комиссара по военным делам, а «военные дела» приближались к Екатеринбургу не по дням, а по часам. Когда мы наконец прибыли к месту назначения – это произошло двенадцатого июля, – на платформе нас ждал сам председатель губсовета; мы еще издалека увидели пузатую фигуру, нетерпеливо прохаживавшуюся по перрону.

– Хорошо, что ты вернулся, – сказал Белобородов Голощекину. – Ситуация на фронте аховая!

Он коротко взглянул на меня и явно узнал, но не сказал ни слова. Через несколько секунд мы уже сидели в «мерседесе» и мчались от вокзала в сторону гостиницы «Американа». Белобородов говорил исключительно о войне. Вид у него был весьма встревоженный, да и неудивительно. Большевики сами взрастили дикого зверя, который теперь набросился на них. После подписания Брест-Литовского договора между Германией и Россией всех чехов, готовившихся к участию в боевых действиях на стороне Антанты, собрали вместе, посадили в поезда и отправили во Владивосток, чтобы оттуда морем переправить в Европу. Конфликт начался, когда легион попытались разоружить. Чехи сами разоружили своих конвоиров, создали независимый корпус и присоединились к белогвардейцам, чтобы воевать вместе с ними против красных.

Прибыв в гостиницу «Американа», мы немедленно отправились на верхний этаж, где в маленьком конференц-зале собрались члены малого Совета. У стены стояла школьная доска, на которой висела карта района. Рядом, с указкой в руках, стоял мужчина в защитного цвета гимнастерке, докладывавший присутствовавшим положение на фронте.

При появлении Голощекина военный вытянулся по стойке «смирно». Вскоре я понял, что это и есть командарм Берзин, уверявший телеграммой Свердлова, что с императорской семьей все в полном порядке.

Его рапорт звучал неутешительно. Стрелки на карте передавали сложную конфигурацию линии фронта, однако общая тенденция развития событий не вызывала ни малейших сомнений.

Голощекин угрюмо посмотрел на карту, обернулся к Берзину и коротко спросил:

– Окружение?

Берзин кивнул.

– Избежать этого нельзя?

– Мы не можем остановить их наступление, – устало развел руками Берзин. – Против нас две полностью укомплектованные дивизии белочехов, да еще белогвардейцы. Нам нечего им противопоставить!

– Сколько продержимся? – спросил Голощекин.

– В лучшем случае неделю. Возможно, меньше. Товарищ комиссар, красноармейцы сражаются как львы. Но нас меньше, мы хуже обучены, хуже вооружены...

– Я все понимаю, – кивнул Голощекин. – Все равно победа будет за нами. Пока же придется отступать...

Началось обсуждение. Я тихо сидел в углу, глядя на лица присутствующих и пытаясь угадать, кто есть кто. Здесь был Бронар (Рузский). Еще одного, некоего Чуцкаева, я узнал по описанию Престона. Но меня в первую очередь интересовал комиссар юстиции Юровский, начальник охраны Ипатьевского дома. В конце концов я пришел к выводу, что его здесь нет, а когда совещание окончилось, спросил о нем Голощекина.

Ответил мне Белобородов:

– Он почти не покидает своего поста.

Я спросил почему. Председатель пожал плечами:

– Юровский прямо помешался на этих Романовых.

Белобородов отошел от меня и стал на прощание пожимать руки прочим членам Совета. Однако ушли не все – возможно, он сам задержал их. В зале остались шестеро: сам Белобородов, Голощекин, Чуцкаев, Берзин, Рузский и я. Голощекин сразу перешел к делу:

– Мы должны передать Романовых их германским родственникам. Если вас удивляет подобное решение Москвы, объясню:

у нас есть дела поважнее, чем возня с бывшим царем. Товарищ председатель получил сегодня еще одну телеграмму, в которой сообщается, что немцы намерены разместить батальон солдат прямо в Москве – вы слышите, товарищи, в Москве! – якобы с целью защиты своего посольства. Мы не можем этого позволить, но и воспрепятствовать им не в силах. Сейчас нужно во что бы то ни стало успокоить немцев. Кинем им кость – никому не нужных Романовых!

– Так вот возьмем и отпустим? – взорвался Рузский. – Их необходимо покарать во имя народа!

– Пустяки, – оборвал его Белобородов. – Вопрос решен на высочайшем уровне.

Рузский, ворча, утих. Я наблюдал за ним и пытался понять, к чему весь этот балаган. Очевидно, он должен был всеми средствами поддерживать репутацию «пламенного революционера». Иного объяснения быть не могло.

– И еще одно, – продолжил Голощекин, показав на меня. – Это Яковлев. Некоторые из вас его уже знают. У него личное задание от товарища Свердлова передать Романовых немцам. Для этого необходимо вытащить семью бывшего царя из Дома особого назначения. Юровский не должен об этом знать ни в коем случае!

– Вытащить оттуда их будет непросто, – заметил Берзин. – Когда я там был в последний раз, Юровский клялся, что не выпустит их живыми.

– А если Совет издаст особый декрет? – с важным видом спросил Белобородов.

– Я задал ему такой же вопрос, – ответил Берзин. – Сказал, что Троцкий хочет устроить в Москве открытый процесс. Юровский заявил, что в этом случае товарищу Троцкому придется лично прибыть в Екатеринбург и клятвенно заверить его, Юровского, что Романовым будет вынесен смертный приговор за преступления против народа. Только в этом случае они смогут покинуть Ипатьевский дом.

– Значит, придется найти другой путь, – заключил Голощекин. – Мы с Яковлевым обсудим этот вопрос. Но повторяю: Юровский ни о чем не должен знать.

– Нужно действовать быстро, – вставил Белобородов. – Если белые и чехи прорвут линию фронта и захватят город, они могут попытаться вновь посадить Николая Кровавого на трон. Он должен умереть или немедленно оставить город. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы его освободили белые.

С этими словами председатель удалился, и остальные тоже разошлись. Рузский взял меня за локоть и прошептал, что нам нужно поговорить. Мы договорились встретиться на прежнем месте, за гостиницей «Пале-Рояль», в одиннадцать часов.

Когда мы увиделись вновь, Бронар сообщил мне весьма зловещие новости:

– Хочу вам сообщить, что Юровский попросил Скрябина предоставить ему кое-какие карты.

Я совсем забыл о приятеле Рузского Скрябине и потому ничего не понял.

– Какие карты?

– Скрябин – комиссар по природным ресурсам, – напомнил Рузский. – В его ведении находятся шахты всей губернии.

– Ну и что?

– А то, что Юровский ищет какую-нибудь заброшенную отдаленную шахту.

– Господи Боже!

– И это еще не все.

Когда Рузский сообщал мне какие-нибудь скверные новости, в глазах у него появлялся нехороший, злорадный блеск. Считалось, что мы выполняем с ним одно и то же дело, но я с трудом выносил общество этого человека. Я стал ждать, что еще приятного он мне сообщит.

Рузский с улыбкой сказал:

– Еще Юровский заказал несколько бочек бензина. А также изрядный запас серной кислоты.

В этот миг вдали раздался глухой ропот. Я сразу понял, что это не летняя гроза, а канонада – белые и чехи теснили красных.

* * *

Наутро я встал в шесть часов и отправился на вокзал. У ресторана я остановился и принюхался. Пахло настоящим свежемолотым кофе и только что выпеченными булочками! Чувствуя себя преступником, я зашел в ресторан и как следует позавтракал. Это заняло не больше десяти минут, после чего я отправился на розыски немецкого поезда. Найти его оказалось нетрудно – состав стоял на запасном пути, совсем недалеко от здания вокзала.

Я внимательно оглядел поезд. Два локомотива, шесть вагонов, опущенные занавески, красные кресты. Никакого германского флага, вообще никаких опознавательных знаков. Что ж, это разумно, особенно если вспомнить, как русские относились к немцам. Я подошел к паровозу и убедился, что пар в котле не поддерживается. Затем я направился к первому вагону, вскарабкался по лесенке и подергал ручку двери. Закрыто. Проклятые немцы все еще дрыхнут, подумал я и стал колотить в дверь кулаком. В конце концов мне открыли. В тамбуре стоял сонный ординарец. Он с раздражением спросил, какого черта мне нужно.

– Мне нужен начальник поезда.

– Кто вы? – спросил он и, подумав, добавил: – Майн герр.

– Я с поручением от комиссара по военным делам Голощекина, – рявкнул я. – Где начальник? Спит?

Ординарец замялся.

Все было ясно. За недели, проведенные на запасных путях, немцы совсем одурели от безделья. Я велел ординарцу немедленно разбудить командира, а сам вошел в салон и уселся.

Начальник вышел ко мне в халате – расшитом, ослепительно роскошном. Слева на груди золотом и серебром был вышит герб. Я подумал, что этого шитья хватило бы на эполеты какого-нибудь болгарского адмирала. Немец разглядывал меня, вставляя в правую глазницу монокль. На щеке красовался дуэльный шрам – от края глаза до губы. Одним словом, живая карикатура на германского генерала из журнала «Панч».

Оказалось, что немец обо мне наслышан. Когда я сказал ему, что я комиссар Яковлев, он оглядел меня с удвоенным вниманием и заметил:

– Я слышал, друг мой, что вы были близки к цели.

– А на этот раз мы вместе с вами ее достигнем.

Генерал уставился на меня с удивлением:

– Как так «мы»?

– Разве вы не получили приказ из Москвы?

– Ничего я не получал, – насторожился генерал.

– Тогда слушайте меня. Вы командир поезда?

– Так точно. – Генерал вытянулся по стойке «смирно» и щелкнул несуществующими каблуками. Затем представился: генерал барон фон Клебер, к моим услугам.

– Очень хорошо, – кивнул я. – Первым делом зажгите котлы, и пусть ваши локомотивы будут наготове. У меня инструкции переправить всю императорскую семью вместе со свитой сюда, в ваш поезд. Как только они прибудут, вы двинетесь на запад.

Взгляд генерала загорелся.

– Это будет для меня великая честь. Когда прибудут их императорские величества?

– Ночью. Точнее, в одну из ближайших ночей. Мы не можем действовать днем – в городе слишком много врагов императора. Придется соблюдать тайну.

– Но почему? Ведь Москва согласна?

– Здесь все не так просто. В городе много людей, которые готовы пойти против решения Центрального Исполнительного Комитета и перестрелять Романовых безо всякого суда.

– Они не посмеют! – сердито воскликнул фон Клебер.

Я не стал отвечать, поскольку генерал наверняка и сам знал, что посмеют. Он впился в меня взглядом:

– Итак, вы получили задание вызволить их из заточения. Как вы это сделаете?

– Я выведу их из дома на рассвете.

– А каким образом? Что вы будете делать с Юровским?

– Это мое дело, генерал.

Фон Клебер извлек из золотого портсигара с монограммой турецкую сигарету и закурил.

– Юровский – настоящий фанатик. Вам нужна помощь?

Я покачал головой.

– Учтите, друг мой, у меня здесь дюжина опытных солдат. Превосходные вояки. Если они вам понадобятся, можете на них рассчитывать. Не забудьте, сколько у Юровского латышей.

– Почему латышей? – не понял я.

– Ну как же, красные всегда используют латышей для грязной работы. – Тут генерал вдруг внезапно произнес по-английски: – Желаю удачи.

Должно быть, вид у меня был очень изумленный, ибо фон Клебер довольно хохотнул:

– Вы ведь британец, не так ли?

Я предпочел не отвечать на это замечание и повернулся, чтобы уйти. Фон Клебер проводил меня до двери и тихо сказал:

– Не волнуйтесь, англичанин. Я здесь нахожусь по личному распоряжению кайзера. Чтобы выполнить приказ, я готов взять в союзники хоть самого Сатану!

Время летело быстро, а мне еще нужно было встретиться и поговорить со многими людьми, причем за каждым из них еще приходилось побегать.

Начали мы с того, что Голощекин и Белобородов вместе отправились в дом Ипатьева поговорить с Юровским. Их главным оружием была только что полученная от Свердлова телеграмма, в которой говорилось, что, если с Николаем что-нибудь случится, Белобородов, Голощекин и Юровский ответят головой.

Я ждал их возвращения в гостинице «Американа». Очень хотелось, чтобы их миссия увенчалась успехом. Если бы Юровский проникся важностью дела, возможно, царскую семью удалось бы сразу же освободить. Тогда моя задача – переправить царя и его домашних в германский поезд – оказалась бы совсем несложной.

Однако по виду Голощекина я сразу понял, что у них ничего не вышло. Он развел руками и сказал:

– Теперь Юровский будет настороже.

– Что произошло?

– Думаю, он обо всем догадывается. По-моему, Юровский просто сошел с ума. Он говорит, что дождется, пока белые войдут в город, а потом расстреляет всю царскую семью прямо у них на глазах.

– А как же телеграмма Свердлова? Разве Юровский не понимает, чем ему это грозит?

– Насколько я понимаю, – вмешался Белобородов, – Юровский собственной жизни не пожалеет, только бы расстрелять царя. Ни о чем другом он не говорит!

Что ж, ничего не поделаешь, значит, придется выводить царскую семью из Дома особого назначения вопреки воле начальника охраны.

А это означало, что освобождать царя придется мне. Силой.

Я отправился разыскивать Берзина, надеясь получить от него дополнительные сведения об охране дома Ипатьева. Целый день я гонялся за командармом на тощей лошаденке от одного командного пункта к другому. В конце концов я разыскал его возле небольшого полотняного шатра. Берзин сидел на деревянной табуретке и выглядел смертельно усталым. Но он был профессиональным военным и отлично понимал, что такое приказ. За десять минут Берзин набросал мне в блокноте план Дома особого назначения и расположение постов. Снаружи дом был окружен двойным частоколом. Спрятав схему в карман, я снова уселся на свою клячу, но тут Берзин меня окликнул:

– Советую вам обратить особое внимание на сторону, выходящую в переулок. По-моему, он называется Вознесенским.

– Продолжайте.

– С той стороны из сада на веранду ведет лестница, когда я там был, никто ее не охранял. Желаю удачи.

– Спасибо, – поблагодарил я и тоже пожелал командарму удачи – надо сказать, лицемерно.

Берзин устало улыбнулся.

– Удача мне не поможет. Мне нужно десять тысяч солдат и пятьсот пулеметов.

Я поскакал в обратный путь. Белые вели массированный огонь по всему фронту. Лишь на севере, где находился Екатеринбург, было тихо.

На следующее утро меня вызвали к Голощекину. Комиссар по военным делам спросил, разработал ли я план. Я ответил утвердительно.

– Рассказывайте, – потребовал он.

– Нет, рассказывать я не буду. Достаточно мне сообщить хотя бы одному человеку, как я собираюсь действовать, и Юровский может обо всем узнать. Предпочитаю обходиться без риска.

Голощекин разозлился, но настаивать не стал. Все-таки он был не глуп.

– Когда? – спросил он.

– Как только буду готов. Надо еще кое-что сделать.

– Так делайте, – рявкнул Голощекин.

* * *

Когда я вновь появился в германском поезде, генерал барон фон Клебер как раз собирался завтракать. Он пригласил меня составить ему компанию, но я отказался. Однако генерал проявил настойчивость – он требовал, чтобы я хотя бы выпил чашку кофе и слегка закусил. Стол ломился от яств: несколько сортов сыра, холодные закуски, всевозможные булочки, паштеты, фрукты. Прислуживали генералу четыре денщика. Я выпил кофе, который оказался поистине превосходным.

Фон Клебер относился к процессу питания с повышенным вниманием: он ястребиным взором следил за действиями денщиков и вступил со мной в беседу, лишь убедившись, что стол сервирован как следует и тарелки наполнены надлежащим образом.

– Слушаю вас, – сказал он.

– Вероятно, это произойдет сегодня ночью.

Генерал задумчиво кивнул:

– Вам понадобятся мои швабы?

– Да.

– Каков ваш план?

– Это тайна.

– Правильно, – поджал губы фон Клебер. – Однако скажите мне по крайней мере то, что сочтете возможным.

– Я намерен доставить сюда императорское семейство на рассвете. Поезд должен быть готов к отправлению.

– Разумеется.

– Я хочу, чтобы ваши швабы были одеты в красноармейские гимнастерки, если, конечно...

– Никаких «если», – прервал меня фон Клебер. – У нас есть красноармейские гимнастерки. – Видя, что я удивлен, генерал добавил: – А также матросские, парадная форма и все что угодно. Мы подготовились как следует.

– Отлично. А оружие у вас есть?

– Конечно. Какое вам нужно – хорошее германское или плохое русское?

– Пусть будет германское. Сколько у вас человек – двенадцать? Вооружите двоих винтовками, остальных – пистолетами.

Фон Клебер кивнул и откусил полпирога. Прожевав, спросил:

– Когда построение?

– Построения не будет. Пусть ваши люди поодиночке, с разных сторон, двигаются к Вознесенской площади. Напротив британского консульства, перед церковью, их буду ждать я.

– Но такое скопление народу привлечет внимание, друг мой.

– Нет. Там нет фонарей. К тому же мы не будем топтаться на месте.

Генерал поднял бокал.

– Надеетесь на удачу?

– Хочу попробовать.

Невзирая на ранний час, фон Клебер приказал подать коньяку. Поднял рюмку и официальным тоном произнес:

– Пью за ваш успех, дружище. И за их свободу.

Мы выпили до дна, и я удалился.

* * *

В полдень по моей просьбе Белобородов лично отправился в Дом особого назначения – на разведку.

Вернулся он бледный и испуганный. Я ждал его в гостинице «Американа». Первые его слова были такими:

– Фронт совсем близко. Эти окна, – он показал на двойные рамы, – приглушают шум. На улице все гудит от канонады.

– Что с Юровским? – спросил я.

Я уже достаточно знал Белобородова и прекрасно понимал: накануне падения города председатель хотел только одного – побыстрее избавиться от Романовых. Он не слышал моего вопроса: все его внимание было приковано к карте боевых действий.

– Так что Юровский? – повторил я.

Белобородов поднял голову.

– Упрямится. Там все по-прежнему, разве что караул стал еще строже.

Мне трудно было себе представить, что пленников можно сторожить строже, чем раньше, поэтому я спросил:

– В чем это выражается?

– Я хотел подняться по лестнице на второй этаж, чтобы навестить арестованных. Он не пустил меня.

Я нахмурился.

– Кто дал ему такие полномочия?

– Полномочие у него было в руке. Оно называется «револьвер», – угрюмо улыбнулся Белобородов. – Конечно, мне не угрожала никакая опасность. Но если бы я стал настаивать, думаю, Юровский ни перед чем бы не остановился. Он твердо решил собственноручно истребить Романовых. Никого постороннего он к ним не подпускает.

– Почему же он до сих пор их не убил?

Белобородов пожал плечами:

– Естественно, я спросил его об этом. Он сказал: «Я стерегу их от имени народа до того момента, пока к городу вплотную не приблизится враг. Когда станет очевидно, что я не могу более охранять пленных, тогда, в качестве комиссара юстиции, я вынесу приговор и приведу его в исполнение».

– Для Юровского я враг, – сказал я. – Несмотря на вашу поддержку, несмотря на поддержку Свердлова и самого Ленина.

Белобородов снова кисло улыбнулся:

– Стало быть, вам надо действовать осторожно и с умом.

У меня был еще один вопрос, и я его задал, не обращая внимания на явное нетерпение председателя:

– Изменилось ли что-нибудь в доме?

– Что вы имеете в виду? – взглянул он на меня искоса.

– Все что угодно.

Белобородов слегка кивнул:

– Да, я совсем забыл. Сверху, с этажа, где живут Романовы, раздавался стук молотков.

– Вы спросили у Юровского, что там происходит?

Белобородов снова кивнул:

– Юровский сказал, что укрепляет тюрьму. Я же говорил вам: он совсем помешался! Он закрывает щитами окна, выходящие в сад.

– Что?! – Я был сражен этой новостью.

– Закрывает окна щитами, – повторил Белобородов. – Говорит, опасается нападения.

– Он что, догадывается о нашем плане?

Белобородов покачал головой:

– Нет, он боится, что белые совершат рейд и нападут на город.

Мой план рухнул. Я собирался отвлечь внимание часовых у южных ворот, а сам, во главе швабов фон Клебера подняться по лестнице из сада на террасу. Проникнув в дом, со своими двенадцатью солдатами, я смогу защитить царскую семью от людей Юровского. Пока немцы будут держать оборону, я спущу Романовых по лестнице в сад, а оттуда в Вознесенский переулок, где будет ждать Рузский с грузовиком.

Гневно я сказал Белобородову, что теперь спасти Романовых невозможно.

– Вы хотите сказать, что невозможно спасти их по вашему плану, – парировал он.

– Да.

– Придумайте другой план!

И я разработал новый план, хоть это и кажется невозможным. Первоначальный был построен по чисто военной методе: я разработал диспозицию, намеревался сочетать внезапность с применением силы. Новый же план больше полагался на хитрость. И в значительной степени зависел от Бронара..."