Текст книги "Искушение Дэвида Армитажа"
Автор книги: Дуглас Кеннеди
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)
Через день после появления этой статьи Макколл исчез. «Голливуд Леджит» объявила, что его колонка выходить больше не будет. И хотя охочие до сенсаций газетчики пытались отыскать его, чтобы узнать реакцию на статью в «Таймс», им это не удалось.
– Ходят слухи, – сказала Элисон по телефону, – что этот тип убрался назад, в Англию. Во всяком случае, так говорит мой частный детектив. Знаешь, что еще он сказал? По банковским документам Макколла видно, что он получил от «Любич Холдингс» целый миллион. И ты легко можешь догадаться, какую сделку заключил с ним Флек: Макколл берет всю вину на себя, его репутация летит в помойку, он нигде больше не показывается – и за это получает неплохие, согласись, деньги.
– Как только твой парень все это узнает?
– Я не спрашиваю. И он уже не мой парень. С сегодняшнего дня он на меня не работает. Потому что дело закрыто. Да, кстати, сегодня со студии «Флек Филмз» прибыли контракты на все четыре сценария. На двенадцать миллионов. И… хочешь – ставь, хочешь – нет.
– Сам он по ним снимать не будет.
– За исключением «Трех старых ворчунов».
– Но он остановил проект…
– Дэвид, он сказал это сразу после того, как ты потоптался по нему в ходе интервью. Полагаю, жена уговорила его передумать.
– Ты хочешь сказать…
– Сегодня в «Дейли Вераити» я прочитала статью, в которой говорится, что съемки «Старых ворчунов» начнутся через шесть недель и что ставить фильм будет Марта Флек. Похоже, она твоя страстная поклонница.
– Я ничего об этом не знаю.
– Эй, кому какое дело, нравишься ты дамочке или нет? Они снимают фильм. Это хорошие новости.
На этом хорошие новости не закончились. Через неделю мне позвонил Брэд Брюс.
– Надеюсь, ты не откажешься поговорить со мной, – сказал он.
– Я ни в чем тебя не виню, Брэд.
– Ты куда добрее, чем был бы я сам в подобных обстоятельствах. Но спасибо. Как дела, Дэвид?
– В сравнении с последними шестью месяцами слегка получше.
– И ты все еще на побережье, в том местечке, где, по словам Элисон, жил в последнее время?
– Угу. Отрабатываю две недели в связи с увольнением по собственному желанию из местного книжного магазина.
– Ты работал в книжном магазине?
– Да, есть-то надо.
– Понятно, Но сейчас ты получил двенадцать миллионов от Фила Флека…
– Я должен отработать в магазине еще пять дней.
– Ладно, ладно. Очень похвально, но… ты в Лос-Анджелес собираешься возвращаться?
– Это ведь там деньги, верно?
Он засмеялся.
– Как там новые серии? – спросил я.
– Ну… именно по этому поводу я тебе и звоню. Общим редактором по сценариям у нас сейчас Дик Лятуше. И мы уже подготовили следующие шесть серий. Но, должен признаться, сильные мира сего не высказывают удовлетворения. В эпизодах не хватает остроты, резкости, остроумия, которые ты вносил в текст.
Я промолчал.
– Вот мы и подумали…
Через неделю я подписал контракт со студией. Я должен был написать сценарии к четырем из восьми предполагаемых серий. Также я был восстановлен в должности руководителя сценарной группы. Но прежде всего я должен был улучшить первые шесть серий к новому сезону. Про долг, который якобы числился за мной, было немедленно забыто. Мне вернули все – вплоть до офиса, места на парковке и медицинской страховки. О репутации я уже не говорю. Потому что, как только стало известно про возобновление связей с телевидением (контракт стоил два миллиона), всем снова захотелось ко мне в друзья.
Элисон сказала мне, что ей позвонили из «Уорнер Бразерс» – они собираются снова запустить в производство «Кражу со взломом».
– Пожалуйста, скажите мистеру Армитажу, чтобы он забыл о такой мелочи, как пробная фраза в начале сценария, – с подобострастным придыханием передразнила она разговаривавшего с ней продюсера.
Звонили также старые деловые знакомые. Кое-кто пригласил меня на обед, и я обещал подумать. Утруждать себя размышлениями на тему «Где же вы были, когда я в вас нуждался?» не в духе Голливуда. Потому что здесь все по-другому. Или ты нужен, или про тебя забывают. Или ты наверху, или внизу. Или на тебя есть спрос, или нет. В этом смысле Голливуд наглядно демонстрирует дарвиновскую теорию: выживает сильнейший. Если в других городах этот безжалостный принцип маскируется под вежливым политесом, здесь действует самый примитивный закон: мы в тебе заинтересованы, пока ты для нас что-то делаешь. И мне даже нравится беспощадная практичность такой точки зрения. По крайней мере, ты четко понимаешь, с чем и с кем ты имеешь дело. И ты знаешь правила игры.
Вскоре я перебрался в город. Надо было подыскивать себе новое жилье, и в этом вопросе я прежде всего руководствовался чувством осторожности. Никаких скоропалительных решений. Никаких блестящих игрушек. Никакой веры во всемогущество успеха. Поэтому вместо модной квартиры на верхнем этаже я снял миленький домик в Санта-Монике. Три тысячи долларов в месяц. Две спальни – уютные и просторные. Вполне мне по карману.
Что касается машины, я решил оставить свою старую, видавшую виды BMW. Когда я приехал на работу, впервые после долгого перерыва, получилось так, что у парковки мы появились одновременно с Брэдом Брюсом. Он вышел из своего кабриолета «мерседес SR» и с изумлением оглядел мой драндулет.
– Дай догадаюсь, – сказал он. – Это такая ретромашина студенческих времен, и в бардачке у тебя куча пленок Кросби, Стилла и Нэша.
– Знаешь, она исправно возила меня в Мередите. Вот я и подумал, что и здесь она вполне сможет делать то же самое.
Брэд многозначительно улыбнулся, как будто хотел сказать: «Ладно, походи в отрепье, потешься какое-то время, но очень скоро тебе это надоест. Потому что этого от тебя ждут».
Я знал, что он прав. Рано или поздно я избавлюсь от старушенции. Но только если однажды утром она откажется заводиться.
– Ты готов к торжественному возвращению? – спросил меня Брэд.
– Да, конечно, – сказал я.
Но когда я вошел в наш общий офис и все присутствующие встали и зааплодировали, я почувствовал, как защипало в глазах. Потом я сделал то, чего от меня ожидали, – произнес речь:
– Надо, чтобы меня почаще увольняли. Спасибо вам за такую необыкновенно приятную встречу. Знаете, никому из вас не место в этом бизнесе. Вы все слишком порядочные люди.
Затем я удалился к себе. Мой письменный стол все еще стоял на месте. Равно как и мое кресло от Германа Миллера. Я выдвинул его и уселся, отрегулировал высоту, откинулся на спинку. И подумал: я и не рассчитывал увидеть все это снова.
Через минуту в дверь постучала моя старая помощница Дженнифер.
– Ну что же, привет, – вежливо сказал я.
– Можно войти? – неуверенно спросила она.
– Ты ведь здесь работаешь. Почему ты не можешь войти?
– Дэвид… мистер Армитаж…
– Давай остановимся на Дэвид. И я рад, что они все-таки не вышвырнули тебя.
– Мне удалось остаться в последнюю минуту, потому что уволилась одна из ассистенток. Но, Дэвид, ты когда-нибудь простишь меня за то, как я…
– Это было тогда, то есть вчера. А сейчас у нас сегодня. И я бы не отказался от двойного кофе.
Все, как было раньше. В списке позвонивших особо выделялись двое: Салли Бирмингем и Бобби Барра. Салли звонила один раз в конце предыдущей недели. Бобби звонил по два раза в день последние четыре дня. По словам Дженнифер, он просто умолял ее дать ему мой домашний телефон.
«Скажите ему, что у меня хорошие новости», – прочитала она записанную в блокноте фразу.
Почему-то мне показалось, что за всем этим стоит Флек. И я целую неделю отказывался отвечать на звонки своего бывшего приятеля, чтобы показать, что меня не так легко завоевать.
Но конце концов я капитулировал.
– Ладно, – кивнул я Дженнифер, когда она сообщила, что Бобби звонит уже третий раз за последний день, – соедини его со мной.
Не успел я поздороваться, как Бобби понесло:
– Умеешь же ты заставить человека помучиться!
– Кто бы говорил.
– Слушай, ты же, как последний поц, пошел вразнос…
– А разве не ты сказал мне, что никогда больше не захочешь иметь со мной дело? Почему бы нам с тобой не послать друг друга к чертям собачьим и не покончить на этом?
– Нет, вы только послушайте, какой крутой! Снова на вершине и снова относится к маленьким людям как к какашкам.
– Ничего подобного, Бобби. Несмотря на то, что ты прилипчивый двуличный коротышка и кусок дерьма.
– Ну вот, а я-то собирался сообщить тебе хорошие новости.
– Я не оставлял у тебя никаких денег, Бобби. Когда я закрыл счет…
– Ты забыл про десять тысяч долларов.
– Не пори чушь.
– Дэвид, скажу еще раз: ты забыл про десять тысяч долларов. Теперь дошло?
– Угу. И что случилось с этими забытыми, как ты говоришь, штуками?
– Я купил тебе немного акций в венесуэльском ситкоме, и, надо же, их стоимость выросла в пятьдесят раз…
– Зачем ты мне рассказываешь эту абсурдную историю?
– Никакую не абсурдную. Теперь у тебя на счету в компании «Барра и партнеры» пятьсот тысяч долларов. Я уже собрался отдать распоряжение, чтобы мои люди сегодня же отправили тебе и твоему финансовому менеджеру официальный отчет.
– И ты ждешь, что я в это поверю?
– Эти гребаные деньги на твоем счету, Дэвид.
– В это я верю. Но вранье про венесуэльские акции? Неужели ты не мог придумать что-нибудь получше?
Пауза. Затем:
– Разве важно, как деньги попали на твой счет?
– Я только хочу, чтобы ты признался…
– В чем?
– Что он велел тебе меня подставить.
– Кто такой он?
– Ты точно знаешь, кого я имею в виду.
– Я не веду разговоры о других клиентах.
– Он не клиент. Он – Господь Бог…
– Иногда и бог бывает добрым. Так что кончай богохульствовать… особенно если речь идет о боге, который платит тебе двенадцать миллионов долларов за четыре старых сценария. Признайся, они валялись у тебя в шкафу среди грязных носков. А пока суть да дело, поблагодари меня за то, что мне удалось сделать тебя богаче на двести пятьдесят тысяч долларов. Учти, когда все рухнуло, ты остался без гроша.
Я вздохнул:
– Ну что я могу сказать? Ты гений, Бобби.
– Я приму это за комплемент. И что ты прикажешь мне делать с этим баблом?
– Ты спрашиваешь, хочу ли я, чтобы ты их инвестировал от моего имени?
– Вот именно.
– А почему ты решил, что я хочу оставить тебя моим брокером?
– Потому что ты знаешь, что я всегда зарабатывал для тебя неплохие деньги.
Я немного подумал.
– Знаешь, после выплат Элисон и расчетов с налоговой у меня останутся миллионов шесть, с которыми можно поиграть.
– Я тоже умею считать.
– Допустим, я бы хотел взять эти шесть миллионов плюс те пятьсот тысяч, которые ты для меня заработал, и вложить все это в трастовый фонд…
– Мы определенно занимаемся такими фондами. Конечно, это не самый эротичный тип инвестирования…
– Но деньги из такого фонда нельзя перевести, допустим, в индонезийские акции?
Теперь настала его очередь глубоко вздохнуть. Но он все же сказал:
– Если ты имеешь в виду надежные акции с железобетонной стабильностью, то это делается легко.
– Именно это мне подойдет. Ультранадежные. Железобетонные. И они будут принадлежать Кейтлин Армитаж.
– Мило, – сказал Бобби. – Одобряю.
– Ну, благодарю покорно. И кстати, поблагодари за меня Флека.
– Я этого не слышал.
– Только не говори мне, что ты глохнешь.
– Разве ты заметил? Да, мы все разваливаемся на части. Наверное, это и называется жизнь. Именно поэтому, друг мой, лучше всегда смотреть на ситуацию с юмором, особенно когда все идет наперекосяк.
– О, да ты еще и философ. Как же я по тебе скучал, Бобби.
– Взаимно, Дэвид… Пообедаем на следующей неделе?
– Думаю, избежать этого не удастся.
Однако звонков Салли я старательно избегал. Хотя она не была такой настырной, как Бобби, но ее имя регулярно появлялось в списке входящих. Через три недели после моего возвращения на работу я получил письмо, написанное на фирменной бумаге «Фокс»:
«Дорогой Дэвид!
Я всего лишь хочу сказать, как я рада твоему возвращению в бизнес после этой грязной кампании, затеянной Тео Макколлом. Ты же один из самых талантливых сценаристов, и то, что произошло с тобой, может вызвать только возмущение. От имени всех на нашей студии поздравляю тебя с победой над противником. Иногда и хорошие парни выигрывают.
Также я хотела сообщить тебе, что «Фокс Телевижн» кране заинтересована в развитии идеи комического сериала «Давай обсудим», о котором мы с тобой говорили в прежние времена. Если позволит твое расписание, было бы приятно встретиться за ланчем и все обсудить.
Надеюсь на быстрый ответ.
С наилучшими пожеланиями, Салли.
P. S. В телевизионной программе «Сегодня» ты был просто великолепен!»
Я не знал, хотела ли Салли таким образом извиниться. Или это был тонко завуалированный намек на возможность продолжения отношений (еще бы, ведь я был снова кредитоспособен!). А может, она изображает из себя ретивого телевизионного работника, разыскивающего так называемые таланты. Но мне не интересно было выяснять это. Я не хотел быть ни грубым, ни торжествующим, да и особого повода для торжества не было. Поэтому я сел и на официальной бумаге нашей студии написал следующую деловую записку:
«Дорогая Салли!
Благодарю за письмо. К сожалению, я вплотную занят работой над новыми сериями «Продать тебя», так что не сумею выкроить время для ланча. И уже взятые мною обязательства по написанию сценариев настолько обременительны, что я не заинтересован ни в какой работе совместно с тобой в обозримом будущем.
Искренне твой…»
И я расписался своим полным именем.
В конце этой же недели я получил прекрасные новости от Уолтера Дикерсона, который после нескольких месяцев тяжелых переговоров наконец добился того, о чем я просил.
– Ну вот, – сказал он, позвонив мне в офис. – Вам снова разрешено видеться с дочерью.
– Люси согласилась?!
– Да, она наконец решила, что Кейтлин должна видеться со своим отцом. Мне жаль, что на это ушло чертовски много времени. И вы не только можете видеть дочь регулярно, ваша бывшая жена не настаивала, чтобы это происходило под ее присмотром… что часто случается в схожих ситуациях, где отцу временно было отказано в доступе к ребенку.
– Ее адвокат объяснил, с чего это она вдруг передумала?
– Давайте скажем так: я уверен, что сама Кейтлин сыграла в этом большую роль.
Но была еще одна причина, о которой я узнал, когда полетел на север на свидание с дочерью – в первый раз за последние восемь месяцев!
Я взял напрокат машину и доехал из аэропорта до дома Люси. Через мгновение после моего звонка дверь распахнулась, и Кейтлин повисла у меня на шее. Я очень долго прижимал ее к себе. Затем она подтолкнула меня локтем и спросила:
– Подарок привез?
Я рассмеялся замечательной дерзости этого вопроса и невероятной душевной гибкости своей дочери. Мы не виделись восемь мучительных месяцев, и вот мы снова вместе. Что касается Кейт, ничего не изменилось.
– Подарок в машине. Получишь позже.
– В гостинице?
– Да, в гостинице.
– В той же, где мы жили в последний раз, – близко к небу?
– Нет, в другой гостинице, Кейтлин.
– Ты своему другу больше не нравишься?
Я с изумлением смотрел на нее. Она помнила все. Каждую деталь всех выходных, которые мы проводили вместе.
– Это очень длинная история, Кейтлин.
– Ты мне ее расскажешь?
Но прежде чем я сообразил, как ответить на этот вопрос, раздался голос Люси:
– Привет, Дэвид.
– Привет, – ответил я, все еще держа Кейтлин за руку.
Последовала неловкая пауза. Как можно обмениваться любезностями после всей той ненависти, после всех тех бессмысленных мучений, в бездну которых ввергла меня Люси?
Но я решил, что стоит сделать попытку, и сказал:
– Ты хорошо выглядишь.
– Ты тоже.
Снова неловкая пауза.
Из дома вышел мужчина и остановился за спиной моей бывшей жены. Высокий, немного за сорок, консервативно одетый, как все протестанты в Америке по выходным: синяя рубашка на пуговицах, шерстяной свитер, брюки цвета хаки, тяжелые ботинки. Он обнял Люси за плечи. Я постарался не поморщиться.
– Дэвид, это мой друг, Питер Харрингтон.
– Приятно с вами познакомиться, Дэвид, – сказал он, протягивая руку.
Я пожал ее, подумав: по крайней мере, он не сказал «я так много о вас слышал».
– Взаимно, – кивнул я.
– Папа, может, поедем? – спросила Кейтлин.
– Конечно! – Я повернулся к Люси: – Значит, в шесть часов вечера в воскресенье.
Она кивнула, и мы уехали.
По дороге в Сан-Франциско Кейтлин сказала:
– Мама собирается пожениться на Питере.
– Вот как, – отозвался я. – А ты что думаешь по этому поводу?
– Я хочу быть подружкой невесты.
– Полагаю, это возможно. Ты знаешь, чем занимается Питер?
– Он командует в церкви.
– Правда? – слегка встревожился я. – В какой церкви?
– Милой такой.
– А названия ты не помнишь?
– Уни… уни…
– Может быть, унитарной?
– Да, верно. Унитарной. Смешное слово.
Что ж, это цивилизованная церковь, а то ведь всякое бывает.
– Питер очень милый, – добавила Кейтлин.
– Я рад.
– И он сказал маме, что тебе нужно разрешить снова видеться со мной.
– Откуда ты это знаешь?
– Потому что я играла в соседней комнате, когда он это сказал. Тебе мама запрещала со мной видеться?
Я посмотрел на огни залива:
– Нет.
– Это правда?
Кейтлин, тебе не нужно знать правду.
– Да, солнышко. Это чистая правда. Я был в отъезде, работал.
– Но ты больше никогда не будешь уезжать так надолго?
– Не буду. Никогда.
Она протянула тонкую ручку:
– Заметано?
Я усмехнулся:
– С каких это пор ты начала выражаться, как в Голливуде?
Она проигнорировала мою шутку и руки не опустила:
– Заметано, папа?
Я взял ее ручонку и пожал ее:
– Заметано.
Выходные пролетели в блаженном тумане. В шесть часов вечера в воскресенье мы снова стояли у дома Люси. Когда дверь открылась, Кейтлин кинулась, чтобы обнять мать, затем подскочила ко мне, чмокнула в щеку и сказала:
– Увидимся через две недели, пап.
Затем она скрылась в доме, прижимая к себе целый выводок Барби и другие бесполезные вещицы, которые я накупил ей за выходные. Мы с Люси неожиданно остались наедине на пороге и неловко молчали.
– Ну как, хорошо провели время? – спросила Люси.
– Замечательно.
– Я рада.
Молчание.
– Ну, тогда… – сказал я, пятясь.
– Ладно, тогда пока.
– Увидимся через две недели.
– Хорошо.
Я кивнул и повернулся, чтобы уйти.
– Дэвид, – сказала она, заставив меня обернуться.
– Да?
– Я только хотела сказать… Я рада, что у тебя все наладилось с профессиональной точки зрения.
– Спасибо.
– Наверное, было ужасно.
– Верно.
Молчание. Потом она сказала:
– Я хочу, чтобы ты еще кое-что знал. Мой адвокат рассказал мне, что когда у тебя все рухнуло и ты потерял все свои деньги…
– Это так. На какое-то время я остался без всего.
– Но ты все же умудрился платить мне алименты.
– Я был обязан.
– Но ведь ты был разорен.
– Все равно я был обязан.
Молчание.
– На меня это произвело впечатление, Дэвид.
– Спасибо, – сказал я, и мы снова неловко замолчали.
Наконец я пожелал ей спокойной ночи и поехал в аэропорт; самолет доставил меня в Лос-Анджелес; на следующее утро я встал и пошел на работу, где принял множество решений, касающихся сериала, неоднократно поговорил по телефону, пообедал с Брэдом и нашел три часа днем, чтобы посидеть за компьютером, продлевая жизнь своим персонажам. В общей сложности я проработал до восьми вечера, затем поехал домой, по дороге прихватил суши и съел их, запивая пивом перед телевизором. После десяти я отправился в постель с новым романом Уолтера Мосли и относительно прилично проспал семь часов, после чего поднялся и повторил всю процедуру сначала.
В один из дней этой рутинной жизни пришло озарение: все, что ты хотел восстановить, восстановлено. Но за этим озарением последовало другое: теперь ты одинок.
Да, я получал удовольствие от работы с коллегами. Да, дважды в месяц я мог видеть свою дочь. Но кроме этого…
Что? У меня не было семьи, которая ждала бы меня дома по вечерам. Повседневного папу для моей дочери изображал теперь другой мужчина. И хотя мой профессиональный статус снова был на высоте, я мог сказать лишь одно: успех ведет к новому успеху, а тот, в свою очередь, приводит…
Куда? Где он, конечный пункт назначения? В этом и есть главная загадка. Вы можете потратить годы, чтобы вскарабкаться куда-то. Но когда цель достигнута – когда вы получаете все, о чем мечтали, – возникает вопрос: вы вообще куда-нибудь пришли? А может, вы все еще находитесь на пересадочной станции по пути к следующему пункту назначения? Боюсь, этот пункт иллюзорен – он исчезает, как мираж, как только вас перестает осенять крыло успеха. Разве можно достичь вершины, которой не существует? Единственная мелочь, которую я познал за все это время, заключалась в следующем: то, к чему мы стремимся, всего лишь попытка самоутверждения. Но обнаруживаем мы это только через тех, кто был достаточно глуп, чтобы полюбить нас… или кого мы сумели полюбить.
Как я – Марту.
Целый месяц я звонил ей через день и отправлял эсэмэски. Каждый день я писал электронные письма, но ни на одно не получил ответа. В конце концов я понял намек и прекратил попытки связаться с ней. И тем не менее я думал о ней постоянно. Это напоминало тупую фантомную боль, которая никак не проходила.
Но вот в одну из пятниц, примерно через два месяца после нашей последней встречи, я получил по почте небольшой пакет. Когда я его раскрыл, то обнаружил внутри прямоугольный предмет, завернутый в подарочную бумагу. Там же лежал конверт. Я открыл его и прочитал:
«Дорогой Дэвид!
Разумеется, я должна была ответить на все твои звонки и все твои письма, но… Я здесь, в Чикаго, с Филиппом. Я с ним потому, что, во-первых, он сделал то, на чем я настаивала, – из того, что я прочла в газетах, я поняла: твоя карьера восстановлена. И еще я здесь потому, что, как ты, вероятно, знаешь, я ставлю фильм по твоему сценарию. И наконец, третья причина – Филипп умолял меня об этом. Как видишь, все проще простого. Понимаю, это звучит смешно, Филипп Флек, владелец двадцати миллиардов, кого-то о чем-то умоляет. Но это правда. Он умолял меня дать ему шанс. Он сказал, что не может даже думать о том, чтобы остаться без меня и ребенка, его ребенка. И он повторил клятву, которую повторяют из века в век: я изменюсь.
Зачем он это делает? Я не уверена, изменился ли он. Но знаешь, мы с ним снова разговариваем и спим в одной постели – это уже шаг к лучшему. И он вроде бы доволен перспективой стать отцом… хотя, естественно, фильм сейчас занимает главное место в его мыслях. Пока между нами все относительно прилично. Но я, конечно, не могу знать, как долго это продлится и не вернется ли он к своим извращенным идеям. Если вернется, тогда я дойду до края, откуда уже нет возврата.
И я знаю одно: ты поселился в моей голове и не хочешь оттуда убираться. Это и прекрасно, и… печально, но что поделаешь! Опять же я, отчаянный романтик, замужем за отчаянным неромантиком. Ну, допустим, я бы сбежала с тобой? И что? Отчаянный романтик связался бы с другим, еще более отчаянным романтиком? Нет, Дэвид, ничего не выйдет. Тем более что отчаянные романтики всегда стремятся к тому, чего у них нет. Но как только они это получат… Вот здесь мне бы хотелось поставить вопрос.
Возможно, именно поэтому я не нашла в себе сил перезвонить тебе или ответить на письма. Все это было бы такой крутой драмой. Но когда драме придет конец, что тогда? Станем ли мы смотреть друг на друга (как, по твоим словам, ты иногда смотрел на Салли) и думать: зачем все это было нужно? А может, мы бы стали жить счастливо. Это рискованная игра, и нам всегда хочется в нее сыграть… потому что мы нуждаемся в драмах, кризисе, чувстве опасности. Точно так же, как мы всегда боимся драм, кризиса, чувства опасности. Полагаю, это называется так: мы сами не знаем, чего хотим.
Так что часть меня хочет тебя. Но другая часть тебя боится. А тем временем я приняла решение: я остаюсь с мистером Флеком и надеюсь на лучшее. Потому что живот у меня уже солидно вырос, и я не хочу остаться одна в мире, когда он или она появится, и… я все еще люблю его или ее очень странного отца. И мне очень жаль, что это не твой ребенок, но он не твой – в жизни не все сходится по времени и…
Я полагаю, ты уловил мою путаную мысль.
Вот небольшой стишок нашего с тобой любимого поэта на ту же тему:
Как только ты закончишь читать это письмо, Дэвид, сделай мне одолжение. Не раздумывай над ним. Не представляй себе, как все могло бы быть. Просто вернись к работе.
С любовью, Марта».
Я не сразу последовал ее последнему указанию. Потому что сначала развернул присланный подарок и увидел перед собой раритетное издание стихов Эмили Дикинсон 1891 года, выпущенное издательством «Роберт Бротерс» в Бостоне. Я держал книгу в руках, изумляясь ее компактной элегантности, почтенной тяжести и ауре постоянства – хотя, как и все остальное, она тоже рано или поздно рассыплется в прах. Затем я поднял глаза и увидел свое отражение в темном экране своего компьютера: мужчина средних лет, которого обуревают страсти, вряд ли известные Эмили Дикинсон.
И тут мне кое-что вспомнилось: просьба Кейтлин, которую она высказала, когда мы виделись в прошлые выходные. Когда я укладывал ее спать в номере гостиницы, она попросила меня рассказать сказку. И не просто какую-нибудь, а «Три поросенка». Но с условием.
– Папа, – попросила она, – ты можешь рассказать мне сказку, чтобы там не было большого злого волка?
Я немного подумал, не зная, как выйти из положения.
– Давай попробую… Допустим, есть домик, сделанный из соломы, есть домик, сложенный из бревен, и есть домик, построенный из кирпичей. Что дальше? Ты полагаешь, они создадут ассоциацию жильцов? Прости, ласточка, но эта история никак не получается без злого волка.
Почему не получается? Потому что все истории – они про кризис. Мой. Ваш. Того вон типа, который сидит напротив вас в метро, когда вы это читаете. Как ни крути, любая история обязательно упирается в основополагающую правду. А правда такова: нам нужен кризис. Мы нуждаемся в беспокойстве, в боязни неудачи, в тоске по настоящей жизни, и мы всегда недовольны тем, что мы имеем. Кризис каким-то образом заставляет нас поверить в собственную значимость, что все не так, как видится в конкретный момент, что мы сможем побороть свою незначительность. Более того, кризис заставляет понять, что над нами всегда нависает тень Большого Злого Волка Опасность, которая скрывается за всем. Опасность, которую мы создаем себе сами.
Но кто, в конечном счете, является творцом нашего кризиса? Кто им управляет? Для некоторых это Бог. Для других – государство. Опять же, это может быть человек, которого вам бы хотелось обвинить во всех своих несчастьях: ваш муж, ваша мать, ваш босс… Или, возможно – только возможно, – это вы сами.
Именно на этот вопрос я никак не мог ответить, раздумывая над тем, что случилось со мной в последнее время. Да, был в этой истории плохой дядя – тот, кто меня подставил, раздавил, а затем снова собрал по кускам. И да, мне известно имя этого человека. Но – и это очень большое но – не мог ли им быть я сам?
Я снова взглянул на темный экран. На фоне чернильной темноты вырисовывалось мое лицо. Как силуэт призрака… И мне пришло в голову, что с того момента, как человек смог увидеть свое отражение, он начал ежедневно, как жвачку, пережевывать всякие мысли: какова моя роль во всем этом… какое это имеет значение?
Но у него не находилось ответа. Разве только то, что я не устаю повторять себе:
перестань раздумывать над этими невозможными вопросами…
забудь о бесполезности всего…
и не воображай, как все могло бы быть.
Продолжай жить. Потому что больше тебе нечего делать. Есть только одно лекарство – принимайся за работу!
