Текст книги "Джеральд Даррелл. Путешествие в Эдвенчер"

Автор книги: Дуглас Боттинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)

«Настоящая деревня» для Джеральда воплощалась в болотах Пербека, дикой чащобе Нью-Фореста, широком побережье, раскинувшемся вокруг Пул-Харбора. В своих походах Джеральд забирался все дальше и дальше. Как-то раз, наблюдая за птицами, он добрался до Корнуолла.

Англия казалась Джеральду чопорной и надутой после свободной, привольной жизни на средиземноморском острове. Особенно это касалось вопросов секса и отношений с девочками. Джеральд повзрослел на Корфу.

С помощью местной крестьянской девчонки он познал секс – по крайней мере, прелюдию к сексу. Ему были незнакомы страдания и ощущение вины, так мучившие его английских сверстников. На Корфу секс был чистым и и естественным – любовь среди олив и миртов, хихиканье и сплетение тел.

На Корфу все учителя рассказывали мальчику о сексе, не была эта тема запретной и в доме. В Англии же царила сдержанность и замкнутость. «Я никак не мог понять, почему в Англии мальчики моего возраста считают секс грязным и никогда о нем не говорят, – вспоминал Джеральд. – От своих подружек в Борнмуте я скоро узнал, что с ними нельзя обращаться как с приятелями, иначе они сочтут меня бессовестным и порочным. В некотором смущении я был вынужден вести целомудренный образ жизни, время от времени получая поцелуй в лоб. Я перенесся из мира Рабле к Вильяму Моррису».

Джеральд был симпатичным молодым человеком, с привлекательным, открытым лицом и подкупающими манерами. Его внешность, однако, чуть не сыграла с ним злую шутку, когда была изнасилована, задушена и изуродована местная девушка. Ее тело нашли под азалиями на одном из местных курортов. Газета «Борнмутское эхо» писала, что полиция разыскивает высокого, привлекательного молодого человека с голубыми глазами и хорошими манерами – вылитый Джеральд. Мама, конечно, немедленно заметила угрозу своему любимому сыну.

«Ты не должен выходить, дорогой, – предостерегла она Джеральда. – Тебя могут арестовать за убийство. Оставайся дома. Ты же знаешь этих полицейских. Если они тебя арестуют, то не успокоятся, пока не повесят. А повешение – это не повод для шуток».

Через день-другой детективы действительно позвонили в резиденцию Дарреллов, чтобы вызвать молодого натуралиста на допрос. Ответы Джеральда вполне их удовлетворили, и его отпустили, не сняв даже отпечатков пальцев. Когда он вернулся, к нему тут же подбежала мама.

«Что ты им сказал, дорогой? – спросила она. – Это очень важно, чтобы мы говорили одно и то же в суде».

В то время Джеральд выглядел несколько женственно. Но он прилагал героические усилия, чтобы избавиться от этого обаяния, отчасти из-за того, что он почувствовал внимание со стороны гомосексуалистов. Порой это доставляло ему неудобство и совершенно не нравилось, так как он был абсолютно гетеросексуален. «В те дни я смазывал свои светлые волосы вазелином, – вспоминал Джеральд, надеясь, что они мужественно потемнеют. И тогда я смог бы очаровать всех женщин, которые считали меня слишком слабым и милым. Я не понимал, что таким образом превращаю свои длинные локоны в некое подобие мокрых и скользких угрей. Только самая добрая и уродливая девочка могла бы согласиться выйти со мной в таком виде».

Этот период жизни продлился недолго. Очень скоро Джеральд научился пробуждать в женщинах интерес к себе. «Я всегда умел привлекать женщин, – говорил он, – но, надеюсь, никогда не пользовался этим – разумеется, за исключением тех случаев, когда хотел их соблазнить». Джеральд признавался, что был опытным соблазнителем, хотя ему никогда не был свойственен цинизм и жестокость. «Я относился к женщинам по-человечески, что было роковой ошибкой». В те дни сексуальная карьера Джеральда развивалась не слишком успешно: «Я должен признать, что в возрасте шестнадцати лет я все еще придерживался мнения, что нужно брать девушек на мушку, и это было ошибкой».

Джеральд не просто ценил физическую красоту. Он любил и уважал женщин. В отличие от большинства своих ровесников, он не ходил в школу, много вращался в женском обществе и дома, и вне его. Он всегда предпочитал женское общество, хотя общество животных доставляло ему еще большее удовольствие. Джеральд мог восхищаться, даже обожать представительниц противоположного пола, но головы из-за них он никогда не терял. Он всегда помнил о том, что женщины ничем не отличаются от остальной части человечества. Инцидент, произошедший незадолго до окончания войны, подтвердил справедливость подобной точки зрения.

«Темные волосы, большие блестящие глаза, похожие на спелые каштаны, лицо, аккуратно поддерживаемое костной структурой, прелестное, как коралловый риф. Ротик влажный, большой и мягкий, очаровательный ротик. Тело гибкое, как молодая березка. Коричневые ладони, похожие на морскую звезду. Когда она говорила, то поднимала их, как дирижер, управляющий большим оркестром. Это была девушка, которая не только навеки западала вам в душу и сердце. Она заставляла вас останавливаться и прислушиваться к звуку ее голоса и к чарующим словам, ею произнесенным. Ее восхитительная головка была посажена на стройную, длинную шейку, как у Нефертити. Я хотел познакомиться с ней, привести ее в тайный сад, где благоухали ночной жасмин, мандарины и тропические цветы, которые попытались бы соперничать с ней в красоте, но смогли бы лишь оттенить ее. Она была для меня настоящим садом Эдема, где Адам пожертвовал своим пупком. Ради нее я готов был пожертвовать гораздо большим. Официант принес счет, и я расплатился. Проходя мимо ее столика, я услышал, как это неземное создание кричит так громко и пронзительно, что от ее голоса могла бы расколоться устричная раковина: «Ты, мерзкий, глупый ублюдок! Понять не могу, почему я вышла за тебя! Твои яйца словно сварены вкрутую, и толку от них не больше!» С тех пор я никогда не относился к женщинам с таким трепетом, как раньше».

В молодости обаяние Джеральда было настолько неотразимым, что его считали похитителем женских сердец. Став старше, он приобрел привычку флиртовать со всеми женщинами, находящимися поблизости, и обзавелся репутацией дамского угодника. В старости он рассказывал столько удивительных историй о своих любовных приключениях, что складывалось впечатление, что его молодость являла собой одну непрерывную оргию. Разумеется, Джеральд несколько преувеличивал свои сексуальные склонности. «Он не был излишне сексуальным мужчиной, – вспоминала Маргарет. – Я имею в виду, что я не считала его очень сексуальным мужчиной.

Ему было далеко до Ларри. Хотя он часто говорил о своей сексуальности, все его проделки были лишь невинным флиртом. Я бы сказала, что Джерри был более ориентирован на мать, чем на секс. Секс был для него мечтой, а не призванием. Ему просто не нравилось быть в одиночестве. Он всегда любил, когда рядом с ним была женщина, пусть даже она мешалась на кухне». В старости Джеральд подтвердил слова старшей сестры: «Секс меня не слишком занимал, поскольку у меня было много других увлечений… Если ничего не выходило, я не комплексовал».

Помимо других увлечений Джеральд активно занимался самообразованием. Он гораздо больше времени проводил за книгами, чем с девушками. Книги открывали перед ним новый мир, мир безграничных знаний и разнообразия, мир, будивший его воображение, мир настоящей науки и строгих фактов. Джеральд постоянно работал в местной библиотеке, а когда мог себе это позволить, покупал книги в ближайшем книжном магазине. Позднее он говорил: «Я считаю книги сутью жизни. Возможность быть окруженным книгами, читать и перечитывать их позволяет человеку укрыться под панцирем знаний, а затем путешествовать по жизни, подобно черепахе, таща библиотеку на спине. Книги окружают человека подобно материнской утробе».

Порой Джеральд любил вспоминать, какие книги он прочел в молодости. Тогда он читал все, что попадалось под руку, – от детской классики до викторианских приключенческих романов для мальчиков, от классических произведений Шекспира и Рабле, от Библии и «Очерков Илии» Лэмба до романов Редьярда Киплинга и Д. Г. Лоуренса. Увлекали Джеральда книги известных юмористов – Эдварда Лира, Джерома К. Джерома, П. Г. Вудхауза, Джеймса Тербера и Патрика Кэмпбелла. Он не покладая рук продирался через многочисленные тома двух знаменитых энциклопедий – «Ларусса» и «Британники». В области естественной истории его интересы были более разнообразны. Его привлекала и классика – Чарлз Дарвин, Альфред Уоллес, Генри Бэйтс, Анри Фабр, Джилберт Уайт, Ричард Джеффрис, В. Г. Хадсон, – и более современные работы, включая произведения Джулиана Хаксли и Г. Уэллса, в том числе его биологический обзор «Наука жизни».

Во многом Джеральд Даррелл обязан отсутствию формального образования. Он получил возможность развивать свой живой, оригинальный ум самостоятельно, не сковывая себя никакими рамками, увлекаясь тем, что его интересовало, и не обращая внимания на скучное и ненужное. Он открывал для себя новые пути и продвигался к прогрессу своей дорогой, не подстраиваясь под ограничения, свойственные официальному образованию. Джеральд проверил свой подход к образованию на себе: «Я считаю, что рутина современной образовательной системы убивает в ребенке воображение. Я учился так, что мое воображение развивалось и расцветало. Оно открыло мне многое из того, чему невозможно научиться в школе, сделало из меня настоящего натуралиста и писателя. Мое эксцентричное окружение оказало мне огромную услугу».

Именно отсутствие заранее запрограммированного образования заставило Джеральда очень рано задуматься над уменьшением популяции животных (он был совершенно потрясен практически полным исчезновением черноногих хорьков в прериях Северной Америки). Джеральд еще в детстве стал составлять собственную «неполную и любительскую» Красную книгу исчезающих видов животных – одним из первых в Соединенном Королевстве. Если бы он отправился в университет изучать зоологию, то вышел бы оттуда с точным знанием сравнительной анатомии и линиеевским определением видов, но сомнительно, чтобы его имя стало известно во всем мире.

Итак, детство Джеральда осталось позади. В конце 1942 года, когда маятник войны качнулся в сторону союзных войск – хотя впереди еще были годы кровопролитных сражении, – Джеральд получил повестку. Ему было почти восемнадцать лет, и он отправился на медицинскую комиссию в Саутгемптон. Сначала его и пришедших с ним юношей выстроили – «как скот на бойне» – и приказали раздеваться. Затем каждому из них дали по баночке и велели помочиться. Перед осмотром Джеральд выпил несколько пинт пива, чтобы наполнить мочевой пузырь, но, к сожалению, перестарался. Баночка переполнилась, а остановиться он не мог. «Эй, ты! – закричал врач. – Немедленно выплесни все. Надеюсь, у тебя нет инфекционных заболеваний». В своих неопубликованных мемуарах Джеральд так вспоминал это событие в своей жизни.

«Следующим оказался маленький, толстенький доктор, более всего поминавший гнома, которых так любят устанавливать в саду под деревьями. Он заглянул мне в рот, потом в уши, а затем приставил жирный палец к кончику моего носа.

– Следуй за моим пальцем, – сказал он и стал отодвигать палец в сторону. Я пошел за его пальцем, недоумевая, каким образом такой нехитрый трюк может рассказать о состоянии моего организма.

– Я не говорил тебе идти за моим пальцем, – взорвался доктор.

– Но вы только что мне так сказали, – в смущении возразил я.

– Я не говорил, следуй за моим пальцем, я сказал, следуй за моим пальцем, – с раздражением проговорил врач.

– Я так и сделал, – настаивал я.

– Я не имел в виду, что ты должен последовать за моим пальцем всем телом.

Тут уже я начал сомневаться в умственной полноценности толстого медика.

– Я не могу следовать за вашим пальцем без участия тела, – терпеливо объяснил я.

– Мне не нужно твое тело, – заорал врач. – Мне нужны только твои глаза!

Я начал прикидывать, из какого сумасшедшего дома выпустили этого типа и не следует ли рассказать другим врачам о его поведении. Но все же я решил быть терпеливым и спокойным.

– Но вы же не можете получить мои глаза без тела, – объяснил я врачу. – Глаза находятся в теле, поэтому, если они последуют за вашим пальцем, то и тело двинется туда же.

Лицо доктора своим цветом стало напоминать старую кирпичную стену.

– Ты идиот? – спросил он, закипая.

– Не думаю, сэр, – успокаивающе ответил я. – Я просто не понимаю, как я могу последовать за вашим пальцем глазами без тела.

– Мне не нужны твои чертовы глаза, – закричал он. – Я хочу, чтобы ты последовал за моим пальцем! Только и всего!

– Но я так и сделал, сэр, а вы рассердились.

– Следуй за моим пальцем глазами, идиот несчастный, – возопил врач. – Твоими чертовыми глазами!

– Я понимаю, сэр, – ответил я, хотя, по правде говоря, ничего не понимал.

После этого я перешел к следующему представителю медицинской профессии, мрачному мужчине с сальными волосами, более всего напоминавшему метрдотеля-неудачника на грани самоубийства. Он внимательно осмотрел меня от носа до кормы, бормоча что-то себе под нос, как несчастный медведь, сосущий лапу. Доктор распространял вокруг себя аромат корицы, а его большие фиалковые глаза показались мне очень красивыми.

– А теперь, – сказал он, – я хочу, чтобы ты посмотрел на свой нос, для чего мы опустим шторы и окажемся в полной темноте.

«Еще один сумасшедший», – подумал я. – Не кажется ли вам, сэр, что лучше будет проделать это при свете? – осведомился я.

– Нет, нет, обязательно в темноте, – объяснил доктор, – потому что мне нужно будет кое-что засунуть тебе в рот.

– Что же именно? – поинтересовался я, решив отстаивать свою честь до последней капли крови.

– Лампочку, – ответил он. – Это совершенно не больно, честное слово. Шторы были опущены, в мой рот был засунут небольшой фонарик, и доктор принялся осматривать мое горло.

– Черт, – пробормотал он. – Батарейки сели.

Он вытащил фонарик, который сиял, как небольшой костерчик.

– Смешно, – сказал он и снова засунул фонарик мне в рот. – Что ты засунул себе в нос?

– Ничего, сэр, – искренне ответил я.

– Тогда почему же я не вижу света? Я не вижу света, – проворчал он. – Я должен увидеть твои пазухи, но я ничего не вижу.

– У меня с детства заложен нос, – объяснил я, – и никакие средства не помогают.

– Господи! – поразился доктор. – Ты должен обратиться к специалисту. Я не могу взять на себя такую ответственность. Твои пазухи выглядят, как… как… как Черная Дыра Калькутты!»

Джеральда отправили к доктору Маджилликадди, квалифицированному отоларингологу, который не занимался никакими глупостями.

«Сидя за огромным столом, он внимательно прочитал мою историю болезни, время от времени сурово посматривая на меня бледно-голубыми глазами.

– Подойди сюда, – ворчливо произнес он. В его речи сильно чувствовался шотландский акцент.

Доктор снова засунул фонарик в мой рот. Какое-то время он молчал. потом издал глубокий, прочувствованный вздох.

– Господи боже мой, – сказал он. – Никогда не видел ничего подобного. У тебя там темно, как в Эдинбургском замке. Если кто-нибудь захочет вычистить эти пещеры, им придется вызывать экскаватор!

Он вернулся к столу, сел, сцепил пальцы и посмотрел на меня.

– Скажи мне честно, парень, – сказал он, – ты не хочешь идти в армию, флот или в авиацию, не так ли?

В этот момент я понял, что спасти меня может только правда.

– Нет, сэр, – ответил я.

– Ты трус?

– Да, сэр, – без запинки отрапортовал я.

– Я тоже, – кивнул он. – Но я не думаю, что им пригодится трус, у которого нос похож на ущелье Чеддер. Убирайся, парень.

– Спасибо, сэр, – ответил я и направился к двери. В дверях я услышал прощальное напутствие доктора:

– И не стоит себя недооценивать – чтобы признать себя трусом, требуется немалая храбрость. Удачи, парень!»

Вскоре Джеральд получил извещение о том, что он не годен к военной службе, но может послужить родине иначе. У него было два варианта. Он мог пойти работать на фабрику, производящую амуницию, или работать на земле. Естественно, Джеральд выбрал работу на земле. «Это означает какую-нибудь ферму?» – поинтересовался он у клерка в Трудовом отделе. В его воображении уже возникла ферма с овцами и коровами, с огромными полями, засаженными капустой и кукурузой. «Естественно, – фыркнул клерк. – Меня это не интересует. Там вечно воняет какой-то гадостью!»

Итак, Джеральд оседлал свой велосипед и отправился на поиски идеальной фермы. Ему повезло. Он нашел школу верховой езды к северу от Борнмута, где держали нескольких коров. Мистер Браун, владелец школы, был маленьким, кругленьким, краснолицым мужичком, с дрожащим голосом. Он жил со своей матерью и никогда не надевал ничего, кроме жокейского костюма. Этому лилипуту Джеральд должен был показаться настоящим великаном. Джеральду предстояло убираться в конюшне и ухаживать за двадцатью двумя лошадьми и устраивать примерно шесть верховых прогулок в день. Мистер же Браун в благодарность должен был сообщить властям, что Джеральд работает на ферме. Этим Джеральд Даррелл и занимался до конца войны, совмещая верховые прогулки с английскими дамами с уроками верховой езды для американских пехотинцев, с детства мечтавших стать ковбоями.

Вспоминая это бесцельное, но идиллическое времяпрепровождение, Джеральд испытывал определенную ностальгию с примесью романтической мифомании. Он вспоминал очаровательных женщин, приезжавших на ферму, чтобы научиться верховой езде. Тут дело было не в его собственной привлекательности и не в искусстве обольщения. Романтическая обстановка, уединенность и волшебство окрестных лесов содействовали любовным увлечениям. Это было, как романы на корабле. Любовные приключения свершались сами собой – настолько далеки они были от повседневной жизни, от обязанностей дома и семьи (по крайней мере, так казалось в те несколько часов, что они проводили вместе). Наиболее продолжительным оказался роман с Джин Мартин, очаровательной простушкой, работавшей в конюшнях Брауна. Но Джеральд проявил себя настоящим рыцарем. Он ни разу даже не поцеловал Джин, ограничившись клятвой в вечной любви.

Вскоре Джеральд завел собственную лошадь и назвал ее Румба. В свободное время он уезжал на ней в тихие и пустынные сосновые леса. Джеральд по-настоящему подружился со своей лошадью. Он мог часами чистить ее, рассказывая о своих мыслях, читая стихи, вдыхая аромат самой природы. Лошадь хорошо запоминала привычные маршруты. Она часто привозила замечтавшегося седока к его любимому пабу, расположенному в лесу, и отказывалась двигаться с места, пока он не выпивал пинту эля «на дорожку».

Месяцы шли за месяцами. Джеральд не считал, что уклоняется от военных обязанностей и предает свою страну. Какую страну? Он никогда не считал Англию своей родиной, она не была для него даже приемной матерью. Неудивительно, что он не испытывал никаких патриотических чувств. Отвращение к войне было в Джеральде столь велико, что он просто не осознавал, что Англия воюет не только за себя.

Наконец пушки в Европе умолкли. Это случилось в мае 1945 года. Обязанности Джеральда перед Англией были исполнены. Через несколько недель он сделал первые шаги к исполнению своей заветной мечты. Много лет назад, еще до Корфу, он твердо решил, чем хочет заниматься в жизни. Сначала он станет путешествовать, собирая зверей для зоопарков, а затем организует собственный зоопарк. Оба намерения были весьма необычны и довольно трудны для исполнения. Оба требовали серьезных навыков, которыми Джеральд в 1945 году никак не обладал. Позже он писал: «Я понял, что если хочу добиться исполнения своей мечты, то должен получить навыки обращения не только со скорпионами и морскими коньками». У Джеральда оставался единственный выход – получить работу в зоопарке.

«Решив так поступить, я сел и написал, как мне казалось, весьма скромное письмо в Лондонское зоологическое общество, которое, несмотря на войну, по-прежнему обладало крупнейшей коллекцией животных, сосредоточенной в одном месте. К счастью, я не осознавал чудовищности своих амбиций и откровенно изложил свои планы на будущее, намекнув, что я – именно тот человек, которого они всегда стремились нанять. Затем задал совершенно конкретный вопрос: «Когда я смогу приступить к исполнению своих обязанностей?»

Естественно, такое письмо должно было попасть туда, где ему было место, – в мусорную корзину. Но, к моему счастью, оно попало на стол к добрейшему и культурнейшему человеку, Джеффри Веверсу, директору Лондонского зоопарка. Очевидно, нахальство моего письма показалось ему интересным, и, к моему удовольствию, он написал мне, предлагая приехать на собеседование в Лондон. Во время собеседования, поддавшись мягкому обаянию этого человека, я изложил все, что знал о животных, о собирании животных и о собственном зоопарке. Не столь добрый человек, наверное, окатил бы меня ушатом холодной воды, указав на совершеннейшую неисполнимость моих замыслов. Но Веверс выслушал меня с величайшим терпением и тактом, одобрил мой подход к решению проблемы и сказал, что ему нужно подумать о моем будущем. Я ушел от него еще более окрыленный, чем раньше».

Спустя несколько недель Джеральд получил вежливое письмо, в котором сообщалось, что, к сожалению, в настоящий момент свободных вакансии для младшего персонала в Лондонском зоопарке нет, но, если у него нет возражении, он мог бы стать дежурным в Уипснейде, загородном зоопарке Зоологического общества.

Пост дежурного был самым низшим в иерархии зоопарка. Но поскольку энтузиазм молодого человека произвел на Веверса неизгладимое впечатление, он придумал для Джеральда несуществующую должность «студента-смотрителя». «Если бы он предложил мне взять на воспитание пару взрослых снежных барсов, – вспоминал Джеральд, – я и то не был бы столь счастлив».

Через несколько дней восторженный Даррелл отправился в Уипснейд. Он взял с собой два чемодана – один со старой одеждой, а другой с книгами по естественной истории и множеством толстых блокнотов, куда он собирался записывать свои наблюдения за животными, а также то, что он узнает от коллег по работе. 30 июля 1945 года Джеральд Даррелл начал работать в зоопарке. Если книги, прочитанные в юности, дали ему среднее образование, то Уипснейд стал его университетом.