Текст книги "Джеральд Даррелл. Путешествие в Эдвенчер"

Автор книги: Дуглас Боттинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц)

Часть II. Исполнение обещаний

Глава 8. На краю света: Первая экспедиция в Камерун 1947–1948

Трижды корабль чуть не утонул. В Бискайском заливе шторм был настолько силен, что Джеральд и Йелланд свалились со своих коек вместе со всем скарбом. Становилось все жарче. Корабль подходил к Канарским ост-ровам. В море появились обитатели теплых вод, на корабль залетали экзотические насекомые – бабочки, стрекозы и крупные оранжевые божьи ко-ровки. Они появлялись с невидимого, но уже довольно близкого африканского берега.

«Мы видели множество летучих рыб, – писал Джеральд матери. – Вокруг корабля играют дельфины, а вчера мы наблюдали трех китов примерно в пятидесяти футах от нас. На поверхности воды много португальских корабликов, странных медуз с небольшими парусами. Они движутся, подгоняемые ветром. Эти паруса ярко-фуксинового цвета, и на фоне голубого моря они смотрятся великолепно».

Несмотря на все задержки и шторма, корабль продвигался к своей цели. В сочельник он уже находился в сорока милях от побережья Сенегала. Рождество было отмечено поистине лукулловым пиршеством. Сначала в столовой был устроен роскошный обед, затем все принялись распевать Рождественские гимны в каюте помощника капитана, а потом веселье переместилось в гостиную. Естественно, что рождественская вечеринка сопровождалась обильными возлияниями. Это была первая пьянка, живо описанная Джеральдом. На следующее утро он с трудом мог припомнить, что происходило вечером, но Йелланд все записал в своем дневнике.

«Мы набрались до такой степени, что Джерри, который раньше держался от маленького священника и его жены на почтительном расстоянии, почувствовал к ним неожиданный прилив дружеских чувств. Они ушлидовольно рано, но, когда священник вернулся в гостиную за оставленной книгой, Джеральд обнял его, сунул ему в рот сигарету, на немыслимом французском обозвал его «мой милый друг» и предложил вместе выпить. Только приход жены священника спас его от участи, худшей, чем смерть. Взглянув на нее, Джерри возопил: «А вот и моя дама!»

Через несколько дней корабль достиг берегов Африки. Этот момент показался Джеральду совершенно волшебным.

«Судно пробивалось сквозь утренний туман по спокойному ровному океану. Едва различимые возбуждающие запахи доносились к нам с невидимого берега – запахи цветов, сырой растительности, пальмового масла, тысячи других опьяняющих запахов, поднятых с земли восходящим солнцем – бледным, влажным сиянием света, слабо мерцающим в тумане. Поднимаясь выше и выше, солнце жаром своих лучей разрывало пелену тумана, висевшего над водой и над берегом. Клочья тумана, медленно поднимаясь вверх, растворялись в воздухе, открывая взору залив и очертания береговой линии. Впервые я увидел Африку».

На блистающей в лучах утреннего солнца воде было разбросано несколько лесистых островков, а за ними виднелся берег, покрытый густыми лесами, над которыми возвышался величественный горный массив Камерун, позолоченный утренним светом. Над островами летали стаи серых попугаев, издавая пронзительные крики и свист. Они направлялись с островов к берегу. Внезапно в разрыве тумана Джеральд увидел крупного орла, охотящегося за рыбой, и двух коричневых коршунов, кружащих над ним в расчете на остатки с барского стола. И затем он снова ощутил волшебный аромат, который становился «сильнее, богаче, опьянял наше воображение картинами огромных лесов, заросших тростником болот и широких тайн ственных рек, мирно текущих под балдахином листвы громадных деревьев», – аромат Африки. «Мы почувствовали себя в мире грез».

Много лет спустя, с ностальгией вспоминая первую высадку на африканском берегу, Джеральд говорил другу: «Это произвело на меня такое впечатление, что я несколько часов, даже несколько дней после приезда находился словно под воздействием наркотиков. Достаточно было стакана пива, чтобы я воспарил, как орел. Сидеть, пить пиво, наблюдать за ярко-оранжевой ящерицей, покачивать головой… Эти впечатления остались в моей памяти навсегда. Они живы, потому что я тогда жил по-настоящему.

Для Джеральда и его друга Джона Йелланда каждая минута первых дней, проведенных в Африке, каждый вид, каждый звук, каждое лицо, каждое животное и растение было источником удивления и радости. Они словно родились заново – все было им незнакомо и неожиданно. Они бродили, словно в трансе, восхищаясь и радуясь тому, что их окружало.

«В первый же вечер, – вспоминал Джеральд, – мы пообедали и отправились в маленький ботанический сад. Британцы повсюду устраивают ботанические сады, это для них словно загородные клубы. Вооружившись факелами мы спустились к небольшой речке, протекавшей в окружении пышной растительности. Словно пара школьников, мы принялись ловить все, что нас окружало, – древесных лягушек, мокриц, многоножек. Мы вернулись в гостиницу, нагруженные банками и коробками, и разбирали свои трофеи до утра».

Из маленькой белой гостиницы, расположившейся на вершине холма посреди уютной, усаженной цветами столицы Камеруна Виктории, Джеральд в припадке энтузиазма написал матери: «Страна эта просто великолепна. Мы с Джоном буквально захлебываемся от восторга при виде птиц и цветов». Куда бы ни отправились наши исследователи, везде им встречались массы экзотических созданий. На кокосовой плантации неподалеку от города они обнаружили гигантских многоножек – «наша первая добыча, шести футов в длину и толстые, словно сосиски». На берегу их поразили странного вида крабы – «пурпурные, с одной большой клешней и одной маленькой», а также стайки мелких рыбешек, головки которых напоминали миниатюрных бегемотов. «Если здесь все так великолепно, – писал домой Джеральд, – нам крупно повезло».

Джеральду и Джону часто приходилось общаться с местным населением. Делать это приходилось на ломаном английском, универсальном языке, которым Джеральд очень скоро овладел в совершенстве. Вот как описывал он матери типичный разговор с африканцем:

«Я: Доброе утро (очень по-английски).

Абориген: Доброе утро, сар. (Снимает грязную тряпку, заменяющую ему шляпу.)

Я: Мы ищем маленькую добычу[1]1
  У африканцев любое животное называется «добыча». Звери подразделяются на четыре категории: «маленькая», «большая», «плохая» и «очень плохая» добыча.


[Закрыть]. Здесь есть маленькая добыча?

Абориген: Сар?

Я: Маленькая добыча. МАЛЕНЬКАЯ. ДОБЫЧА.

Абориген: А! Маленькая добыча, сар? Да, у нас есть много, сар, много!

Я (викторианским тоном): Где эта маленькая добыча, а?

(Абориген издает ряд восклицаний и жестов, которых я не понимаю.)

Я (притворяясь, что понял): Ага! Это место далеко-далеко? Абориген: Нет, сар, вы идти, идти пять минут, сар. Я (торжественно воздевая руки): Хорошо, ты показать мне.

Процессия пускается в путь. Впереди идут два аборигена, за ними мы с Джоном, ощущая себя так, словно снимаемся в голливудском фильме. Так мы проходим примерно полмили, а потом наши проводники принимаются отчаянно спорить на берегу довольно бурной реки. Я спросил одного из них, как можно переправиться на тот берег, и он сказал, что перенесет нас. Полагая, что другого выхода у нас нет, я вознес краткую молитву Господу и взгромоздился ему на спину. Как он перебрался через реку, я не знаю: вода доходила ему до бедер, а дно было довольно каменистым. К моему удивлению, он благополучно высадил меня на другом берегу и отправился за Джоном. Я никогда не видел ничего смешнее – Джон сидит на туземце, одной рукой вцепившись ему в шею, а другой придерживая сумку с банками и коробками для образцов. Когда они добрались до середины реки (самая трудная часть путешествия), Джон начал смеяться и его веселье заразило туземца. Он остановился посреди реки и согнулся от хохота Я думал, что они оба свалятся в речку и все мои ценные экспонаты унесет течением».

Безопасно преодолев реку и тронувшись на поиски «маленькой добычи», англичане ощутили страшную жажду и спросили у своих проводников, нет ли поблизости кокосовых пальм. Кокосовое молоко – единственный напиток, который в Африке можно пить без опаски.

«Мы проделали в скорлупе отверстия и сели на обочине дороги немного подкрепиться. Примерно в полумиле от нас росли высокие пальмы. Мы могли видеть, как мужчины забираются на пальмы, усаживаются на макушке и обрубают длинные ветви. Каждая ветка падала с пронзительным свистом, а когда она достигала земли, раздавался гулкий удар. Во время работы африканцы пели, и слушать это пение было очень приятно. Они пели обо всем, что видели, завершая каждый куплет протяжным припевом «Эоооо, эоооо». Когда Джон садился в машину, они пели: «Вот Джон садится в машину, эоооо, эоооо». Затем африканцы делали короткую паузу и пели: «Он едет в Беманду за молоком… эоооо, эоооо». И так далее. Вокруг нас пели птицы, доносился свист падающих ветвей, протяжное пение африканцев – и все эти звуки эхом отдавались в стволах деревьев. Это было чудесно. Джон сел, утирая пот, струившийся по его лицу, отхлебнул кокосового молока из своего ореха и сообщил мне: «Чертовски здорово, а, парень?»

Виктория была всего лишь прологом к настоящему шоу, а «маленькая добыча» ни в какое сравнение не шла с «большой, большой добычей», которую Джеральд с Джоном рассчитывали поймать в диких джунглях. Всю первую неделю они разбирали багаж и готовились к шестимесячному путешествию, которое им предстояло. Они намеревались проехать двести миль добраться до маленького городка Мамфе, разбить там лагерь и собирать животных в первобытном тропическом лесу.

В понедельник, 5 января 1948 года они наконец-то двинулись в путь. Такие путешествия стали для них обычными в последующие полгода. Для начала грузовик опоздал на четыре часа и прибыл до отказа забитым родственниками и знакомыми шофера. «После продолжительной, шумной и бестолковой перебранки пассажиры были высажены из машины со всеми хозяйственными предметами и домашним скотом. Затем шофер подогнал машину для погрузки; в связи с тем, что он при этом два раза наехал на живую изгородь и крепко задел стену гостиницы, мое доверие к его профессиональным способностям значительно уменьшилось, – вспоминал Джеральд. – Имущество наше было погружено в машину с такой ужасающей быстротой и небрежностью, что я принялся гадать, какая его часть доедет до Мамфе неповрежденной. Позднее выяснилось, что пострадали лишь наиболее необходимые и труднозаменимые вещи». На лобовом стекле грузовика большими белыми буквами было выведено «С богом!». «Только значительно позже мы поняли, какой насмешкой звучала надпись на машине».

Итак, великое путешествие началось. В письме к матери, которое никогда прежде не публиковалось, Джеральд так описывал начало этого пути:

«Итак, мы готовы были отправиться. Мы с Джоном вышли из гостиницы и уселись настолько величественно, насколько это позволяли обстоятельства. Мы пронеслись по Виктории и проехали примерно пять миль, когда грузовик издал невероятно впечатляющее рычание, затем некоторое бульканье и двигатель заглох. Мы вылезли из машины. Пока шофер и остальные участники экспедиции копались во внутренностях мотора, Пайос (наш стюард) разложил на обочине дороги скатерть, достал пиво и принялся отгонять мух от наших лежащих тел. Примерно через полчаса все было готово, мы снова уселись и двинулись дальше со скоростью 15 миль в час. Через десять миль чертов двигатель снова заглох, и все повторилось снова. На пути до Кумбы (городка, где мы намеревались заночевать) мы останавливались четыре раза.

Примерно в десяти милях от Виктории плантации кокосовых пальм уступили место лесам. Мы с Джоном буквально рты разинули от удивления. Ты не представляешь, насколько здесь красиво: гигантские деревья, в сотни футов высотой, склоняются над дорогой. Каждое дерево укрыто древесными папоротниками, серым мхом и лианами с меня толщиной. На одиноком телеграфном проводе сидят сотни зимородков, каждый не больше ласточки, но раскрашен в ярко-оранжевый и голубой цвета. На деревьях расположились стаи птиц-носорогов, а по обочинам дороги шныряют очень красивые ящерицы с оранжевой головкой, ярко-голубым тельцем, по которому разбросаны красные, желтые и ярко-зеленые пятна. На солнце они кажутся невероятно яркими. Однажды из-за грузовика раздался истошный вопль. Мы вскочили, думая, что наш повар свалился и погиб. Оказалось, что он увидел крупную ящерицу (Джон утверждает, что она была четыре фута длиной) на обочине дороги. Мы слезли и окружили эту тварь. Мы стали медленно приближаться, и тогда ящерица набросилась на водителя. Тот, решив, что благоразумие – главное достоинство храбрости, бросился бежать. Так что мы смогли увидеть только длинный хвост, исчезающий в кустах.

Местность вокруг довольно холмистая, холмы покрыты густыми лесами. На каждый холм мы поднимались с пугающим скрежетом, производимым коробкой передач нашей машины. Спускаясь с другой стороны холма, мы непременно натыкались на речку, которую приходилось преодолевать по мосткам, перекинутым через глубокие овраги. Джон назвал эти мостки «смертельной ловушкой» – четыре прогнивших бревна, связанных несколькими сомнительными веревками, без каких бы то ни было поручней или чего-либо в этом роде. После четвертого такого моста мы к ним привыкли и уже можем преодолевать их, не зажмуриваясь».

Примерно к пяти часам машина добралась до Кумбы, где они остановились на ночь в доме местного врача – «симпатичного толстенького маленького шотландца, увлеченного орнитологией». Шотландец с гордостью продемонстрировал им свою коллекцию птичьих шкурок. На рассвете машина снова тронулась в путь. Где-то около полудня они добрались до Бакебе и сделали остановку на три дня, так как гостиница в Мамфе была занята.

«В Бакебе было чудесно. Мы оказались в самой гуще леса. На следующий день я нанял охотника и двух мальчиков. Вооружив их нашими ружьями, я отправился в джунгли, подобно Фрэнку Баку. В чаще леса царит зеленоватый полумрак. Повсюду возвышаются огромные термитники, напоминающие гигантские грибы. Вокруг летают необычные белые бабочки, которые мелькают между стволами деревьев, как обрывки белого кружева. На солнечных полянках живет множество насекомых, в том числе и черные муравьи длиной в полтора дюйма. К несчастью, они обнаружили меня прежде, чем я их, и это оказалось весьма болезненно. Я пританцовывал на полянке, а охотники стряхивали с меня муравьев, приговаривая: «Простите, сар», словно это они насажали на меня кусачих тварей. Стоит споткнуться о корень, как слышишь сзади три голоса, вразнобой повторяющих: «Простите, сар». Мы увидели нескольких обезьянок на деревьях, следы дукеров, мелких крыс и леопардов. Потом мы обнаружили следы рыжей водосвинки и решили выследить зверя. Мы прошли примерно четыре мили и наткнулись на целую стаю. Один детеныш находился примерно в двадцати футах от меня».

Наконец-то натуралисты смогли приступить к непосредственному собиранию животных. На следующий день Джеральд отправился в лес и среди других зверей поймал существо, оказавшее огромное влияние на его будущую карьеру. Это была волосатая лягушка – «здоровенная лягушка, ноги и туловище которой покрыты удивительными наростами, напоминающими волосы». Но большую часть собранных животных составляли звери, пойманные и подаренные другими людьми. Агент компании «Юнайтед Африка» в Бакебе подарил Дарреллу домашнего детеныша собакоголового павиана, доктор из Кумбы прислал двух птенцов гигантского зимородка, англичанин, живший в сотне миль от Бакебе, предложил Джеральду трехлетнего шимпанзе, местный мальчишка принес «очаровательную крысу с рыжим мехом и желтым животиком», а житель соседней деревни притащил детеныша дрила (на сегодняшний день эти обезьяны в Африке находятся в наиболее бедственном положении).

«Мой дрил – очаровательное крохотное создание ростом примерно в один фут. Он еще очень маленький, и розовые пятнышки у него на спинке размером всего в шиллинг. Сначала он дичился, но очень скоро стал совсем ручным. Когда я возвращаюсь из леса, дрил с громкими криками бросается ко мне, обхватывает мою ногу, забирается до талии и замирает там, издавая тихое блаженное попискивание. Уверен, что, когда мы начнем раздавать зверей, мне не захочется с ним расставаться».

Джеральд всем сердцем полюбил Камерун. Его совершенно очаровал извечный покой девственных лесов, он с восторгом следил за птицами и животными, населяющими этот удивительный мир. Мир дикой природы радовал его не меньше, чем собственная, постоянно растущая коллекция. Но из писем и полевых дневников становится ясно, что Джеральд Даррелл, приехавший в Камерун в 1948 году, – это совсем не тот Джеральд Даррелл, которого позже узнает весь мир. И в одном отношении смелый два-дцатитрехлетний англичанин вряд ли бы сумел привлечь сердца тех, кто искренне полюбил его впоследствии. Джеральд искренне любил животных, но смело отправлялся на охоту, если считал это необходимым. Он отправлялся в джунгли Камеруна с ружьем, позаимствованным у Лесли, он отлично умел обращаться с оружием и, не колеблясь, пускал его в ход. Это считалось совершенно нормальным. Ни одна уважающая себя экспедиция в Африку в те дни не обходилась без солидного набора оружия – ведь нужно было питаться самим и кормить собранных плотоядных зверей. Но порой молодой Джеральд Даррелл давал волю своему охотничьему инстинкту без особой необходимости, чего он никогда бы не сделал в более старшем возрасте.

Через день после прибытия в Бакебе он попытался подстрелить рыжую водосвинку, считая, что из нее получится отличный ужин, и забывая о том, что за живой экземпляр этого животного он получил бы в Англии сто пять-десят фунтов стерлингов (по сегодняшнему курсу эта сумма равняется примерно трем тысячам). 7 января, в свой двадцать третий день рождения, он подстрелил черного коршуна, воровавшего цыплят. Джеральд убил птицу влет в разгар деревенского праздника под восторженные крики местных жителей. «Толпа пронесла меня по главной улице, – писал он домой, – с воплями и песнями. Все пели и танцевали. Тушку птицы я подарил вождю племени, мы вежливо раскланялись и обменялись комплиментами. Я чувствовал себя словно в фильме о Тарзане. Моими усилиями репутация Белого Человека не только не пострадала, но и серьезно укрепилась».

В субботу 10 января экспедиция выехала из Бакебе и направилась в Мамфе. Вот как рассказывал о довольно затруднительном путешествии на север Джеральд:

«Утром мы тронулись из Бакебе в Мамфе. Все складывалось невероятно смешно. Представить себе подобную сцену просто невозмояшо. Наш багаж громоздился огромной горой в шесть футов высотой – коробки с птицами, крысами, насекомыми и лягушками. За всем этим богатством присматривали Пайос, наш стюард, Филлаи, повар, охотники – Эмануэль, Дэниел и Эдвард, плотник с женой и ребенком, жены и дети охотников, жена вождя племени и трое детей агента компании «Юнайтед Африка». Все рассчитывали вместе с нами добраться до Мамфе. А кроме тех, кого я уже перечислил, на наши проводы пришли примерно пятьдесят родственников, желавших проводить отъезжающих. Было уже около двенадцати. Грузовик должен был прийти к восьми. Но к подобным опозданиям мы уже привыкли. Наконец грузовик прибыл, и, слава богу, он оказался довольно вместительным. Но водитель привез с собой шестерых родственников, которым захотелось прокатиться. Как нам удалось запихнуть все наше богатство в кузов – ума не приложу. Примерно шестьдесят человек с пронзительными криками носились вокруг грузовика, пытались залезть в кузов, в воздухе летали связки ямса, сладкого картофеля и бананов. Огромная толпа родственников совершенно меня оглушила. Когда наконец провожающие отхлынули, я смог забраться в грузовик. Указав на коробки и клетки со зверьем, я грозно сообщил, что, если хоть одно животное погибнет или пострадает по дороге до Мамфе, я всех посажу в тюрьму. После этого африканцы притихли, словно мышки, и мы благополучно добрались до Мамфе».

Мамфе располагается в самой судоходной части крупной реки Кросс-Ривер на границе с необитаемой территорией Камеруна. Это довольно нездоровое место: здесь очень распространена малярия, да и проказа – не редкость. Джеральд и Джон провели в Мамфе около недели. Они часто обедали в обществе живущего в Камеруне англичанина по имени Робин. Его дом располагался на холме в четырехстах футах выше реки. Джеральда совершенно очаровал подобный образ жизни – в самом сердце Черной Африки, вдали от цивилизации, но тем не менее во вполне комфортных условиях.

«Дом стоит у слияния двух рек. Водная гладь вокруг широка и необозрима, словно крупное озеро. На берегах раскинулся девственный лес, а посередине красуется белоснежная песчаная отмель. По вечерам можно увидеть, как пять бегемотов, живших в реке, резвятся и плещутся в воде. Сумерки сгущаются, и вот животных уже не видно, а слышен только их рев, ворчание и плеск. Две реки сливаются в окружении довольно скалистых берегов, которые соединены так называемыми подвесными мостами. Термиты славно потрудились над этими хлипкими сооружениями за последние двадцать лет. Доски скрипят и крошатся под ногами, когда идешь по такому мостику в ста двадцати футах над стремительным потоком и острыми скалами. Над водой снуют зимородки и ласточки, красные и голубые, а но вечерам на окружающих реку деревьях резвятся обезьяны».

В те времена жизнь в Африке была довольно привлекательной для европейцев, решивших поселиться среди девственной природы. В Камеруне не было отелей, ресторанов, магазинов, кинотеатров, библиотек, электричества и – Джеральд сделал на этом особый упор – белых девушек. Но в качестве компенсации этих неудобств путешествующие британцы могли позволить себе роскошь образа жизни, практически не изменившегося со времен расцвета Империи. Джеральд чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Он не мог удержаться, чтобы не написать домой о том, насколько его жизнь в Африке отличается от лишений послевоенной поры в Англии.

«Если забыть о тяжелой работе, связанной с уходом за животными, мы живем здесь, как настоящие аристократы. Нас окружает роскошь. Если нам захочется, мы можем менять рубашки хоть пять раз в день. Я пишу это письмо вот уже полтора часа: я сижу за столом, возле меня стоит стакан пива, а Пайос, наш стюард, почтительно стоит за моим стулом, готовый в любой момент наполнить опустевший сосуд и подать мне новую сигарету, когда я докурю ту, что торчит сейчас у меня во рту. Пайосу всего шестнадцать лет, но он просто великолепен. Ему удается содержать весь дом в идеальном порядке. Наши постели всегда заправлены, стол накрыт, ванна наполнена водой и так далее. Сейчас время обеда, и до меня доносятся соблазнительные запахи – готовят здесь очень вкусно. Цыпленок стоит три шиллинга, бананы – пенни за связку из двенадцати штук. Нам выделяют четыре бутылки виски на месяц, но я выпиваю их в одиночестве, Потому что Джон не пьет. За обедом и по вечерам мы курим сигары, которые тут удивительно дешевы. Штат нашей прислуги состоит из двух поваров, двух стюардов и мальчишки-прачки, а также плотника, которому мы платим два шиллинга в день. Мы собираем животных в полной роскоши».

Из честных, откровенных писем, посланных Джеральдом матери, становится ясно, что он полюбил Африку и освоился на новом континенте сразу же, как только ступил с корабля на твердую землю. Он впервые уехал из Европы (если не считать самого раннего детства). Старомодный, колониальный образ жизни пришелся Джеральду по душе. Цвет кожи и национальность автоматически причислили его к элите местного общества, как только он ступил на землю Камеруна. По своему отношению к местному населению и восприятию собственного статуса и положения Джеральд стал колонизатором из колонизаторов. Он смело общался и с людьми, и с животными, не испытывая ни малейшего страха или затруднения. Время от времени в своих письмах он шутливо называл себя «строителем империи» или «великим белым хозяином».

Освоившись с имперской ролью, Джеральд отправляет домой письма с рассказами о ходе экспедиции. Читать их довольно удивительно. Вот рассказ о том, как он покупал у местного охотника довольно редкую птицу.

«Охотник сидел на земле, надвинув шляпу на глаза и куря сигарету. Он подробно объяснял собравшимся африканцам, какой он умный, что сумел поймать такое существо. Охотник поздоровался со мной, не поднявшись, не сняв шляпы и не вытащив сигареты изо рта. К тому моменту я уже был в ярости. «Поднимись, сними шляпу, вытащи изо рта эту гадость и поздоровайся со мной, как положено!» – заорал я в лучших традициях Великого Белого Хозяина. Охотник подчинился, как нашкодивший школьник».

Пятьдесят лет спустя читать такое неудобно. Но в то время подобное поведение было совершенно естественным и даже обязательным для англичанина в Африке. Для новичка в колониальном мире не было иных примеров поведения, а любые отклонения от неписаных правил имперской игры грозили серьезными осложнениями.

Осложнял положение Джеральда и его возраст. Он был обаятельным молодым человеком, обладающим уверенностью в себе и способностью убеждать. Но, как и у любого человека его возраста, уверенность в себе с легкостью превращалась в высокомерие, эготизм – в эгоизм, а энтузиазм – в хамство. Джеральд был замечательным человеком, обаятельным и интересным, с отличным чувством юмора. Но он с легкостью поддавался перепадам настроения, мог быть чрезмерно властным и грубым. Среди воспитанных, вежливых англичан среднего класса в Англии сороковых годов он постоянно ощущал ограничения, накладываемые на него обществом. Но в Африке богатый член Белого Клуба буквально расцвел на глазах. Казалось, что в дебрях африканских джунглей джинн вырвался из бутылки. Может быть, этот джинн и не всегда заслуживал одобрения, но это был настоящий джинн. С возрастом Джеральд Даррелл обрел мудрость и сострадание к человеку, чувство ответственности за живую природу и за создания, населяющие этот мир.

Со временем англичане решили разделиться. Джон Йелланд устроил свой лагерь в Бакебе, где было удобно собирать птиц, а Джеральд перебрался в Эшоби, небольшую деревушку, затерянную в джунглях экваториального леса, тянувшегося на сотни миль и подступавшего к горам – царству горилл. Место для сбора животных и рептилий было выбрано идеально.

В среду 18 января 1948 года Джеральд со своими спутниками покинул комфорт и роскошь Мамфе, променяв их на сомнительные радости Эшоби. По словам местных жителей, в Эшоби без труда можно было найти любое животное. Проехать в эту деревушку было невозможно, поэтому экспедиция отправилась пешком, таща весь багаж на спинах, как в древние времена. Отправление в Эшоби оказалось еще более живописным и необычным, чем все предыдущие переезды.

«Мы с Джоном завтракали под деревьями во дворе гостиницы, когда появились десять моих носильщиков. Вид их не предвещал ничего хорошего.

– Не думаю, что ты дойдешь до Эшоби в такой компании, – с сомнением проговорил Джон. – Скорее всего, ты будешь съеден ими, прежде чем вы успеете пройти полмили по лесу.

…В это время подошел парикмахер, чтобы подстричь меня перед уходом в Эшоби. Мысль о том, что перед уходом в лес следует подстричься, была высказана Джоном, и я счел ее вполне разумной.

Я сел, парикмахер почтительно накрыл меня простыней и приступил к работе. Вдруг носильщики начали дружно прыгать, отряхиваться и громко ругаться. Я ничего не понимал, пока не почувствовал на ноге несколько острых укусов: посмотрев вниз я увидел колонну муравьев, приготовившихся к атаке. Подо мной переливалась сплошная черная масса. Я позвал на помощь, двое слуг подскочили ко мне, закатали брюки и начали снимать с ноги муравьев… Создавшаяся ситуация заслуживает описания: носильщики прыгают, пытаясь избавиться от муравьев и очищая от них наш багаж, я усмиряю дрилов, путаясь при этом в простыне парикмахера, а двое слуг продолжают снимать с меня муравьев».

В конце концов экспедиция была готова к выходу. Носильщики взвалили на спины тюки с багажом, процессия двинулась к ближайшему подвесному мосту и постепенно исчезла в лесу по направлению к Эшоби. За талию Джеральда держались два крохотных дрила, а на руках он нес маленького крокодила, завернутого в простыню. «Мои носильщики зловещего вида шагали вперед, нагруженные багажом, – писал Джеральд матери. – Рядом со мной, как личные телохранители, шествовали Пайос и мой повар, а следом семенил Дэн, который нес кошелек и стеклянные банки. Мы пересекли два шатких подвесных моста. Наша экспедиция более всего напоминала Стэнли, разыскивающего Ливингстоиа в джунглях Африки». Джон Иелланд проводил своего друга до подвесного моста через Кросс-Ривер. На другой стороне Джеральд оглянулся и помахал компаньону рукой, а затем повернулся и углубился в лес.

Дорога до Эшоби оказалась невозможно плохой – она постоянно петляла, шла в гору, была очень узкой и страшно длинной. В письме домой Джеральд писал:

«Порой ты чувствуешь тропинку под ногами, а временами она полностью исчезает. Большую часть времени тратишь на то, чтобы перелезать через огромные валуны футов шести высотой, через поваленные деревья и прорубать дорогу среди ползучих лиан. Малютки-дрилы вели себя очень хорошо. Они занимались друг с другом, не требуя моего внимания. Время от времени они попискивали, чтобы я знал, что они все еще со мной. Через час дрилы уснули, и мне пришлось поддерживать их рукой, чтобы они не свалились. Когда мы остановились на привал, чтобы выпить пива, Эймос (маленький дрил) бессовестно описал меня, но я был уже настолько мокрым от пота, что практически этого не почувствовал. По пути к деревне нам пришлось преодолеть быструю речку по весьма неустойчивым и скользким камням. Когда я наконец добрался до берега, то чувствовал себя настоящим победителем. С радостным воплем я прыгнул на берег, но тут оказалось, что он довольно глинистый, ноги у меня разъехались, и я грохнулся в грязную воду. Дрилы заверещали от ужаса и стали карабкаться мне на голову. Пайос и повар бросились мне на помощь, повторяя традиционное «Простите, сар». В конце концов мы все же добрались до деревни».

Теперь Джеральд сумел на собственной шкуре ощутить все прелести африканской жизни. В Эшоби он вошел вспотевшим, промокшим, уставшим, грязным и разозленным. Несколько дней назад он отправил в деревню гонца, чтобы тот подготовил базовый лагерь. Теперь Джеральд, осмотрел приготовленные строения и остался совершенно не удовлетворен. Конечно, до голливудских красот Эшоби было далеко, но все же то строение, которое предстало перед взглядом натуралиста, напоминало лачугу, покрытую банановыми листьями. Джеральд изловил своего посыльного и приказал немедленно устроить все, как должно.

«Вскоре собралась целая бригада, – писал он матери, – по большей части состоявшая из весьма уродливых старух, более всего похожих на ведьм. На них были только какие-то грязные тряпки, обмотанные вокруг пояса. Все старухи курили короткие черные трубки». Через полчаса Джеральд решил вернуться в деревню за пивом. «Пайос заставил владельца единственных в деревне стола и стула уступить их мне, и я по-царски расположился под единственным же деревом, росшим в центре деревни».