Текст книги "Вольные штаты Славичи"

Автор книги: Дойвбер Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава седьмая
Беспризорники

Разговор о беспризорных начался с того, что Иеня Малиновский однажды вместо «чуть» сказал «чуч».

Эго было во время перерыва. Вокруг сидело много ребят из младших классов, почти все бывшие беспризорники.

– Не чуч, а чуть, – поправил Иеню Ледин.

Иеня рассмеялся.

– Что поделаешь? – сказал он, – плохо я говорю по-русски. Теперь-то еще ничего, а посмотрели бы вы меня года два назад, когда я только приехал в Ленинград. Я тогда по-русски ни «бе», ни «ме».

– Тебя кто-нибудь сюда привез? – спросил Ледин.

– Нет, – сказал Иеня, – один приехал. В том-то и штука, что один приехал. Сошел я, помню, с поезда, вышел на улицу, стою и глазами хлопаю. Не знаю, что делать. У меня тут есть сестра двоюродная, Ита. Я думал, что Ленинград – местечко вроде Калинковичей. Весь город в две-три улицы, и все друг друга знают. Сойдешь с поезда, спросишь, где тут живет Ита, и тебе враз укажут: вон в том доме, у колодца. А тут – на тебе. Большие дома, улиц много, народу полно, все куда-то спешат, а спросить не у кого. Вижу я, что по улицам ходят поезда без паровозов и все садятся в эти поезда. Я тоже сел. Проехал я немного, подходит ко мне кондуктор и говорит: «Билет». Я достаю из шапки свой железнодорожный билет и подаю. Кондуктор посмотрел билет и что-то сказал, но я не понял что.

– Вас зогг ир?[37]37
  Что вы говорите?


[Закрыть] – спросил я.

– Билет, билет, – повторил кондуктор.

– Нат айх дем билет[38]38
  Вот вам билет.


[Закрыть] – сказал я и снова сунул ему свой железнодорожный билет.

Но кондуктор рассердился, выбросил мой билет на улицу, остановил вагон и велел мне сойти.

«Ладно, – подумал я, – пойду-ка за поездом пешком». Но трамвай (это был трамвай, теперь-то я знаю) пошел очень шибко. Я отстал. А сзади наскакивает уже другой трамвай, а навстречу уже несется третий. Я обхватил руками столб и постоял так немного. Потом, когда трамваи разошлись и стало тихо, я перебежал улицу и пошел по тротуару.

Иду по тротуару, гляжу по сторонам и думаю: как найти Иту, у кого спросить? И вдруг вижу за стеклом, в богатых таких костюмах, стоят трое: две девочки и мальчик. Я постучал по стеклу и крикнул им:

– Ей, ятен[39]39
  Эй, ребята!


[Закрыть]!

Но ребята за окном не пошевелились и даже не посмотрели на меня. Я снова поступал – ребята не двинулись с места, не ответили. А из магазина выкатился толстенький человек и накинулся на меня с криком:

– Проходи, проходи, а то в милицию отправлю.

– Ир вейст нит во вонт до Ите?[40]40
  Вы не знаете, где тут живет Ита?


[Закрыть] – спросил я человека.

Но толстяк все:

– Проходи, проходи!

– Вое шрайт ир?[41]41
  Чего вы орете?


[Закрыть] – сказал я.

Тогда толстяк закричал тонким голосом:

– Милиционер, милиционер!

«Ну, – думаю, – пропал я. Загребут в тюрьму». Свернул в какой-то переулок, подхватил подмышку узелок, шапку и бежать.

За переулком опять улица, за улицей опять переулок, снова улица, снова переулок, снова переулок, снова улица. Запутался я в улицах и переулках и уже не знаю, где вокзал и откуда я вышел и куда иду. Слышу – музыка играет. Так играет, будто это наш калинковический пожарный оркестр. «Пожарная репетиция», подумал я и пошел на музыку. Оказывается, красноармейцы маршируют. Впереди музыканты дуют в трубы и бьют в барабан. Пошел я за ними, дошел до одного высокого дома, вместе с ними поднялся по лестнице и потом прошел в какой-то зал. Когда все расселись по местам, вышел на сцену человек и что-то сказал. Потом во всем зале потух свет и впереди, в конце зала, задвигались по стене какие-то люди. Сначала я, понятное дело, испугался и хотел даже убежать, но потом вижу – все спокойно сидят на местах, не путаются и даже смеются, ну, и я сидеть остался.

Когда зажегся свет, я вышел в буфет. Мне очень есть хотелось. Но я не знал, как спросить. «Надо найти тут еврея», подумал я. И решил так: пойду по столикам и буду всем говорить: «гут морген»[42]42
  Доброе утро.


[Закрыть]. Если кто ответит по-еврейски, я у него попрошу поесть. Пошел и всем говорю: «гут морген». Один удивляется, другой смеется. Наконец один красноармеец ответил по-еврейски: «гут иор»[43]43
  Добрый год.


[Закрыть]. Я ему тогда говорю, что есть хочу. Он усадил меня за столик, угостил чаем, булкой и спросил, кто я и откуда. Я рассказал.

– Вот что, – сказал красноармеец, – ты меня тут подожди. Когда кончится кино, я тебя возьму с собой и где-нибудь да устрою.

– Ладно, – сказал я, – подожду.

Когда кончилось кино и все стали выходить, ко мне подошел этот красноармеец и говорит:

– Идем.

На улице я его спросил:

– Вы меня ведете к Ите?

– Нет, – сказал красноармеец, – не к Ите, а в ГПУ.

Я испугался.

– Это в тюрьму? – сказал я. – Не пойду я в тюрьму.

Красноармеец захохотал:

– Дурак ты, дурак! – говорит. – Какая ж тюрьма? Там тебя куда-нибудь устроят, в детдом в какой.

Сели мы в трамвай и приехали на тот самый вокзал, где я был утром. Пришли в ГНУ. Тут сидели двое: один высокий, бритый, другой постарше, в очках. И что, вы думаете, со мной сделали в ГПУ? Угостили булкой с колбасой, а потом уложили спать. Утром за мной пришла женщина. Она повела меня в ОНО. Оттуда меня направили в карантин, а уже из карантина перевели сюда.

– Зачем же ты приехал в Ленинград? – спросил Ледин.

– Я же говорю, что к Ите приехал, – сказал Иеия, – в Калинковичах мне не у кого было жить. Раньше там жила тетя, а потом она умерла. Пока тетя жива была, я жил у нее. Я все думал, что она мне мать, и называл ее мамой. Раз летом, – я тогда торговал на рынке ирисками, – прихожуя домой и вижу, что тетя лежит в постели. Она давно уже хворала и редко выходила из дому. Но тут я вижу, что с ней очень плохо, она дрожит и стонет. Я ее накрыл одеялом, подал ей молока.

– Иеня, – сказала тетя, – подойди поближе, я хочу тебе что-то сказать.

Я сел у кровати на сундук.

– Иеня, – сказала тетя, – знай же, Иеня, что я тебе не мать. Я сестра твоей матери. А твою мать и твоего отца убили бандиты. Тебе бандиты отрубили шашкой пол-уха, но ты тогда еще малый был и не помнишь. А твоих родителей они убили.

Когда она мне это сказала, я, конечно, поплакал и снова пошел на рынок продавать ириски. Вечером прихожу домой и вижу: на столе горит лампа, а тетя лежит уже мертвая. Я испугался и побежал к соседу – банщику Лейбе. Он часто приходил к нам в гости.

– Ладно – сказал Лейбе, – я сейчас приду. Ты иди пока домой.

Но я домой не пошел. «Что я там буду делать, когда мама умерла! – подумал я. – Поеду в Ленинград к Ите». На вокзале жил наш знакомый, цирульник. Он пошел со мной в кассу, купил мне детский билет до Ленинграда, дал на дорогу буханку хлеба и посадил в вагон. На первой остановке я подхожу к кондуктору и спрашиваю:

– Дос ис Ленинград?[44]44
  Это Ленинград?


[Закрыть]

Но кондуктор не понял.

– Что Ленинград? – сказал он.

Туг с верхней полки крикнули по-еврейски:

– В Ленинград приедем завтра. Ложись, мальчик, спи.

Но легко сказать – спи, когда в вагоне битком набито. Я спал стоя, измучился.

– Измучился! – презрительно сказал Рома Эрман. – Ночь в вагоне проехал и измучился. Эх ты, кисель с водой! Я вот три недели под вагоном ехал и то ничего. Жив, как видишь.

– Откуда? – спросил Ледин.

– С Кавказа.

– А не задержали тебя по дороге? – поинтересовался Ледин.

– Как не задержали? – удивился Рома. – Раз десять, может, задерживали, а то и больше. Только я выкручивался. Зазевается агент, по нужде пойдет или там протокол сядет писать, а меня уж и нет. А придет поезд – я под вагон, в ящик, и поминай как звали. До следующей станции. На станции, конечно, слезешь, пойдешь «стрелять» по вагонам. Сколько там настреляешь и, коли агент не задержит, опять в ящик, под вагон, и до следующей станции трясешься. А как приехали, вижу – стал поезд и дальше не вдет. Жду, жду – не идет дальше. На перроне наши шкеты стоят, с которыми вместе ехал.

– Хлопцы, – говорю, – какой город?

– Ленинград, – отвечают.

– Чего, – говорю, – поезд долго стоит?

– Он дальше не пойдет, – отвечают. – Дальше путей нету.

– Вы, – говорю, – хлопцы, что делаете?

– Мы, – говорят, – в город идем.

– И я с вами.

– Ладно, – говорят, – валяй.

– Чего ж ты с Кавказа уехал? – спросил Ледин.

– Да ну его! – отмахнулся Рома, – надоел. Вначале, как я приехал на Кавказ, мне там даже понравилось. Крутом, куда ни посмотришь, горы, на горах стада, коровы, пастух, что твой палец. Там тебе водопады, тут тебе горцы ходят в черкесках, в бараньих шапках, с кинжалами. Дома или, по-ихнему, сакли, мне тоже понравились: плоские крыши, вроде пола, на крышах сидят люди, едят, пьют, тут же спят, а перед каждым домом вышка такая стоит, вроде крепости. А потом, как пожил я немного, надоело мне все это до черта – и горы, и вышки, и кинжалы. Плюнул я, пошел на станцию, сел на поезд и уехал.

– Да что ты там делал? – спросил Ледин.

– На Кавказе-то? Ничего не делал. Я как приехал туда, на станции не остался, а пошел в горы, в деревню горскую, по-тамошнему – аул. Тут я познакомился с горскими ребятами. Они меня устроили жить на пустой вышке. Я там все время и жил. «Стрелять» не у кого было. Зато ребята мне попались хорошие, приносили шамовку из дому, персики таскали, шашлык. Это бы все ничего. Да скучно уж больно в ауле-то. Днем жара. Ни души не видать. А вечером выйдут горцы на крыши, сидят на корточках, лопочут по-своему, по-кавказски, а то песни поют. Поют ничего, только не понять ни шиша. Поговорить мне не с кем. Горские ребята по-русски не умеют, а я по-горски ни в зуб. Пальцами разговариваем. Пожил я там недели две, а скучно, хоть плачь. Я ребятам и говорю:

– Уйду, – говорю, – ребята, от вас, скучно тут.

А те не понимают. Пальцами показывают и кивают. Хорошо, мол, понимаем.

– Ухожу, – говорю, – поняли?

Кивают. Да, мол, ясно. Но когда уходить стал, тут они и удивились. Оказывается – ни фига не поняли. Пальцами спрашивают: куда, мол, собираешься?

– Ухожу, – говорю, – совсем от вас ухожу. Ну его, говорю, ваш Казбек, к лешему. Скучно тут.

Попрощался я с ними и пошел на станцию.

– А на Кавказ-то ты откуда залетел? – спросил Ледин.

– С Волга.

– Ты разве жил на Волге? – спросил Мишка Вербов.

– Жил, – сказал Рома. – А что, ты тоже там был?

– Как же, – сказал Мишка, – год целый в Саратове болтался. Голодал, брат ты мой, что твоя собака. Крыс жрал.

– Как крыс? – удивился Ледин.

– Ну так, жарили и ели, – сказал Мишка. – Я тогда с Меером ходил. Приятель у меня был такой. Гопничали вместе. Жили мы в подвале, жрать нечего было. А еще говорят – Волга.

– Вот в Белоруссии хорошо, – сказал Рома, – там садов много.

– Садов-то много, – сказал Мишка, – яблок налопаешься так, что здорово. Это верно. Зато, скажу я вам, мужики там дерутся тоже здорово. Раз, помню, пришел я в какую-то белорусскую деревню. Зайти в деревню боюсь – мужики прогонят да еще стукнут. Пошел я в самый конец деревни, залез на сеновал и лег спать. Ночью слышу – скрипит дверь и входит кто-то. Я лежу, боюсь пальцем двинуть, потому знаю: учует – убьет. А тот человек взял охапку сена да в охапку и мою штанину загреб. Загреб, черт, и тянет. Пыхтит, а тянет. Сейчас, понимаешь ты, сковырнусь. Начал я, легонько так, тянуть штанину к себе. Да нет, не тянется, шкура. Вижу, плохо дело. Я тогда, что силы, рванул. Вырвал. Но человек меня учуял. Учуял, испугался, выбежал на двор да бабьим голосом как закричит: «Ратуйте, люди! Воры!» Я за дверь и бежать, а мужик не отстает. Бежит и кричит: «Ратуйте, мужики! Держите вора!» Мужики сбежались, поймали меня, повалили и бить. Ну и били! Думал, живым уж не встану. Да ничего. Отлежался. Меня тогда Меер спас. Утром, чую, кто-то меня трогает, ворошит. Мокрое к лицу прикладывает. Очухался я, открыл глаза, вижу – деревья, а рядом стоит рыжий паренек, без шапки, босой, в рваном армяке, а под армяком, понимаешь ты, ничего – голое тело. Стоит и держит в руках примочку, лоскуток от армяка, смоченный водой.

Рыжий паренек, как увидел, что я открыл глаза, рассмеялся и говорит:

– Очухался?

– Очухался, – говорю.

– А попало?

– Попало, – говорю.

– Скажи спасибо, парень, что жив, – сказал рыжий, – не я – тебе б крышка. Я тут в деревне был. Видал, как за тобой гнались. А я, брат, – смекалистый. Дело, вижу, плохо. Убьют, вижу, шкета. Закричал во все горло: «Пожар, пожар!» Мужики испугались, побежали в деревню. А я тебя приволок сюда, отходил тебя, дурня. А теперь, раз ты в себя пришел, хряем отсюда. Нечего тут волынить. Опять, гляди, мужики прибегут.

Пошли мы.

– Как тебя звать? – спросил меня рыжий.

– Мишка, – говорю, – а тебя?

– Меер.

Мы после того года два вместе ходили. Гопничали. Жили в Киеве, в Полтаве, в Смоленске, в Минске, в Саратове. Жили и хорошо, и плохо. Меер не любил сидеть на одном месте. Только в Саратове мы долго торчали, год целый. А то неделю-другую в каком-нибудь городе проживешь и хряешь дальше. Раз – на Украине дело было – нам мужик сказал жить у него. Мы зашли вечером к нему в хату и попросились ночевать. Мужик говорит:

– Вы откудова?

– Ниоткудова, – говорим, – шляемся.

– Поживите, – говорит мужик, – у меня. Поработайте. Семья у меня небольшая, сам-три: я, жена да сынишка. Мне помощники в хозяйстве нужны, а я уж вас обижать не стану, кормить буду, одевать, обувать.

– Ладно, – говорим, – поживем.

Жили мы у него месяца три, хорошо жили, что говорить. Днем в поле, ночью на ночное. Мужик кормил нас сытно, одевал. Меер вначале тоже доволен был, а потом, вижу, заскучал парень, хмурый ходит.

– Давай, – говорит, – уйдем отсюда. На волю охота. Скучно тут.

– Чем тебе, – говорю, – худо тут?

– Нет, – говорит Меер, – на волю охота. Я уйду, а ты как знаешь.

Я, конечно, тоже пошел. Расстаться не хотелось.

– Меер теперь тут, в детском доме? – спросил Ледин.

– Нету его тут, – сказал Мишка. – Где он теперь, не знаю. Гопничает, верно. Я его потерял в каком-то волжском городе. В каком – не помню. Знаю только, что на Волге. Шли мы по улице и встретили бородатого человека с портфелем, коммуниста. Увидал нас человек, остановился и говорит:

– Куда, – говорит, – идете, ребята?

Меер сразу – стрекача и мне кричит:

– Текай!

Я было хотел тоже убежать, но человек схватил меня за руку и держит.

– Куда, – говорит, – дурак? Идем ко мне, будешь жить у меня. У меня детей нет. Я тебя вместо сына возьму. Учить буду.

Пошел я за ним. Иду, смотрю, не видать ли Меера. Вдруг, вижу – за угловым домом в воротах Меер стоит. Я теку. Гляжу, это не Меер, друтой шкет, тоже беспризорный. А Меер пропал. Я искал его по всему городу, на вокзале искал – нету. Верно, засыпался на чем.

– Воровал? – спросил Ледин.

– Бывало, – сказал Мишка и засмеялся. – Раз в деревне, – не помню где, в Белоруссии, что ли, – Меер спер поросенка. Вот смехота-то была. В деревню мы пришли ночью. Шамать хотелось до черта, а есть нечего.

– Подожди меня, Мишка, – говорит Меер, – я пойду в деревню, пощупаю, нет ли чего.

А ночь темная, ни черта не видать. Осенью дело было. Вдруг – бежит Меер и тихо мне:

– Текай!

А под полой у него что-то ворошится. А потом это, что под полой, как завизжит – хрю! хрю! Проснулись собаки, залаяли и на нас кидаются. Мы бежим, поросенок хрюкает, собаки лают – шум большой. Тем часом мужики из хат выходят узнать, что за гвалт такой посередь ночи. Видят мужики: бежит кто-то по улице, поросенок визжит, собаки лают. Закричали мужики: «Вор, держи вора!» Бросили мы поросенка и драла. Только то и счастье, что темно было.

– Вот за мной раз гнались, это скажу вам – да! – сказал Володя Герман, – с кольями гнались. Поймали – убили б.

– Как же удрал? – спросил Мишка.

– На паровозе удрал, – сказал Володя, – я вскочил на паровоз. Паровоз был уже на ходу, а остановить поезд не имели права. Машинист кричит:

– Куда прешь, шпана несчастная? Слазь!

– Дяденька, – говорю, – убьют ведь. Дай до станции доехать. Помогать тебе буду в дороге.

– Не надо мне таких помощников! – кричит. – Катись колбасой.

– Ой, – говорю, – дяденька, дай до станции доехать.

А поезд уже полным ходом идет. Где тут слезать? Так я и доехал до станции. В Быхове это было.

– Что ты там делал в Быхове-то? – спросил Ледин.

– Перевозчиком там работал. Песок к линии подвозил. Сначала, как я из дому удрал, я гопничал по всяким городам. Попал я так в Быхов. Тут ко мне подходит один мужик и говорит:

– Хочешь, – говорит, – помогать мне песок перевозить? Я тебя кормить буду.

– Ладно, – говорю, – поработаю.

Стал я возить песок к станции. Мужик наскребет воз песку, а я отвезу. Ничего жилось, сытно.

Но раз такое дело вышло. Я поехал с возом, надоело мне сидеть на песке, я и сел верхом на кобылу. А мимо проезжали парни из соседней деревни. Увидали меня верхом на кобыле и гоготать. А один – здоровый такой парень, рожа с жиру лопается – повернул коня, поехал со мной рядом и давай настегивать кобылу. Кобыла – дохлая, а тут не стерпела, понесла. Я свалился и сломал руку. Три месяца потом пролежал в больнице.

А когда выздоровел и выписался, меня ОНО направило в детдом. Я от них смылся и остался жить на станции. К мужику назад не хотелось. Надоело возиться с песком. На станции я с ребятами познакомился. Жили мы все в пустой теплушке. К поезду выйдешь на перрон «пострелять». С месяц жил я так. Весело жил, ей богу. Лучше, чем дома!

– А дома худо жилось? – спросил Ледин.

– Худо, – сказал Володя. – Потому-то я и удрал, что худо там жилось. У меня мачеха. Злющая ведьма. А потом, когда отец заболел, – у него рак был, – совсем мне от мачехи житья не стало: дармоед, дармоед, – только от нее и слышишь. Я сначала молчал, терпел, а потом надоело. Слямзил у мачехи трешку и удрал. Пришел на вокзал, вокзал у нас большой, – я из Новобелицы, – там ребята стоят, беспризорники. Я им дал рубль, чтобы взяли меня с собой. У них старший был – Сенька.

– Ты, паря, со мной поедешь, – сказал он мне.

Залезли мы в ящик под вагон и поехали. Поехали в Юзовку. Оттуда в Киев. Из Киева – в Ростов. Из Ростова – в Харьков. Всю Украину объездили.

– А отсюда-то удирать не хочется? – спросил Ледин.

– Ну! – сказал Володя. – Гнать будут, и то не уйду.

Затрещал звонок. Перемена кончилась.

Эпилог

Утром почтальон принес письмо.

«Проспект 25 Октября, дом 76, товарищу-писателю Ледину».

Ледин рассмеялся.

«Товарищу-писателю Ледину», а номера квартиры нету. От кого бы это?

Письмо было от Иени Малиновского. «Товарищ Ледин, – писал Иеня, – почему вы давно у нас не были? А также написали ли вы про нас книгу и как она называется? Трое наших ребят уезжают, и поезд отходит в 9 часов. Приходите, пожалуйста, на Московский вокзал».

Сбоку крупными буквами шла чья-то приписка:

«И я тоже уезжаю. Приходите».

Вечер был теплый, весенний. Когда Ледин пришел на вокзал, было половина девятого. По широкой вокзальной лестнице бежала толпа. Какой-то человек все кричал:

– Иван Иванович! поезд уходит! Иван Иванович!

«Поезд уходит, – подумал Ледин. – Не тот ли?»

Он взял перронный билет и выбежал на платформу. На платформе сидела женщина в мужских сапогах и в галошах. Перед ней полукругом стояло штук десять бидонов.

– Не знаете, когда отходит этот поезд? – спросил Ледин.

– Мы не знай, – ответила женщина. – мы из Тосно.

«Вот чудаки! – подумал Ледин, – не пишут, какой поезд. Как же их найти?»

Вдруг Ледина кто-то потянул за рукав.

– Вот вы где! – сказал знакомый голос. – А мы вас ищем.

Ледин обернулся и увидел Семена Острогорского.

– А я вас ищу, – обрадовался Ледин. – Каким вы поездом едете?

– Московским, – сказал Семен, – через Москву на Украину.

– И ты едешь?

– И я.

– На отдых?

– Да нет, в колхоз, – сказал Семен, – в еврейский колхоз.

– А еще кто едет?

– Да вот они, – сказал Семен.

Первым Ледин увидал Натана Шостака. Натан был в серой куртке с меховым воротником и с большими карманами. Рядом, держась за ручку вагона, стояла Аня, закутанная в большой мохнатый платок так, что виден был только кончик ее носа. Она о чем-то говорила с Мишкой Коротуном. Вернее, говорил Мишка, Аня же в ответ только мычала, так как через платок ей было трудно говорить.

– Вот уезжаем, – степенно сказал Шостак.

– Все вы, что ли, едете? – спросил Ледин.

Аня что-то промычала в ответ.

– Что? – сказал Ледин.

– Не все, – сказал Шостак. – Я, Семен да она.

– И ты, Аня, едешь?

Аня сердито сорвала с головы платок.

– Закутали меня как куклу, – сказала она: – ни одного слова выговорить не могу. Вот теперь дышать легче стало. Ну да, тоже еду.

– На Украину?

– На Украину.

– В колхоз?

– В колхоз.

– Дело! – сказал Ледин.

– А книгу про нас вы написали? – спросила Аня.

– Написал.

– Про всех?

– Про многих.

– И про меня написали? – спросил Пеня.

– И про тебя написал, – сказал Ледин.

– И про «чуч» написали? – испугался Иеня.

– И про «чуч» написал, – сказал Ледин.

Иеня подумал.

– Ну, ничего, – сказал он. – Я скоро научусь хорошо говорить. Верно?

– Лет через двадцать. – сказал Мишка.

– А ты чего не едешь, Мишка? – спросит Ледин.

– Я поступил в фабзавуч, – сказал Мишка. – В деревообделочный.

– Товарищ Ледин! – крикнул Семен, – вас ребята просят сказать речь.

– Пусть сначала кто-нибудь из ребят скажет, а я потом.

– Я скажу! – крикнул Малиновский.

Не дожидаясь, пока его попросят, он поднялся на ступеньку вагона и снял свою шапку с наушниками.

– Товарищи! – заговорил Иеня, – вот вы все уезжаете в колхоз…

– Не все, – крикнул Мишка, – ты остаешься, и я остаюсь.

– Ну, хорошо, – сказал Иеня, – вот они втроем уезжают в колхоз. От имени остающихся ребят я вот вам хочу сказать…

– Ты не «хочу», ты говори! – крикнул кто-то из ребят.

– Вот я и говорю, – продолжал Иеня, – что работайте там, ребята, хорошо. Вы там про нас не забывайте и работайте хорошо.

– Хорошо да хорошо – только от тебя и слышно, – сказал Семен. – Дай-ка лучше я скажу.

– Пусть товарищ Ледин скажет, – сказал Натан.

– Я потом, – сказал Ледин. – Говори, Семен.

– Ребята! – сказал Семен. – Я вот о чем скажу: восемь лет тому назад на этот самый вокзал…

– Не восемь, а девять лет, – сказал Мишка.

– Ну, девять лет тому назад… на этот самый вокзал привезли десять вагонов с ребятами. Эти ребята были мы. Везли нас тогда в Петроград. А мы и не знали, что это за Петроград такой. Сошли мы – помню – на эту платформу…

– Не на эту, – сказал Мишка. – Эшелон наш вон где остановился, за будкой.

– Ну, да, – сказал Семен. – За будкой, верно. Так вот. Привезли нас сюда с Украины, а на Украине тогда война была. Привезли нас сюда, а мы и по-русски говорить-то не умели. Ну, так вот, ребята: девять лет прожили мы вместе. Сначала нам и тут худо было, а потом ничего жили. Верно я говорю, ребята? Ну, так вот, ребята: теперь опять мы на Украину едем, только не домой, а в колхоз. Работать едем, товарищи. Я на тракториста учиться буду. Ну, так вот.

– Покороче ты, – сказала Аня. – Дай товарищу Ледину сказать.

– А я уже и кончил, – сказал Семен. – Товарищ Ледин, скажите теперь вы.

Ледин откашлялся.

– Ребята! – сказал Ледин.

Раздался свисток.

– Скорей говорите, – заторопились ребята. – Сейчас тронется…

– Ребята! – повторил Ледин.

Гу-гу! – загудел паровоз. Лязгнули буфера, и поезд тронулся.

– Ребята! – в третий раз крикнул Ледин и побежал за поездом. Но поезд пошел быстрее, и Ледин начал отставать..

– До свиданья! – кричал Шостак, свешиваясь с площадки вагона.

– Прощай, Иеня! – крикнула Аня из окна. – Шапку надень.

Поезд шел все быстрее. Вот промелькнул последний вагон с двумя фонарями сзади, и поезд пропал в темноте. Только в воздухе еще долго кружились искры.

– Уехали, – сказал Иеня, надевая шапку с наушниками. – Ничего, года через три я тоже уеду.

– Куда? – спросил Ледин.

– Далеко, – сказал Иеня. – В Ташкент.

– Зачем в Ташкент?

– Хлопок сеять буду, – сказал Иеня. – Там хлопок растет.