Текст книги "Вольные штаты Славичи"
Автор книги: Дойвбер Левин
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– Столько же, думаю, тридцать, – сказал голос.
– Итого шестьдесят пять. Не жирно, – Губарев повернулся к Леше, который сидел от него справа: – А ты – выступать немедля! чудила! У тебя, Мейлех, задача будет такая: Каданер, верно, подступит с юга, там проходит шлях, а ты заляг с отрядом у больницы и жарь – напропалую. Патроны есть? Добре. Важно, чтоб бандиты подумали, что они в мышеловке, что их окружили, тогда они всю свою пьяную удаль потеряют и дело пойдет легче. А не сможешь удержаться у больницы, пробивайся к штабу. Главное, товарищи, главарей истребить. С остальными просто.
– С оружием как? – спросил Ян.
– Ничего, – успокоительно сказал Губарев, – у меня в верном месте запрятано кой-какое барахлишко. Пойдем скоро и откопаем. Там винтовок штук двенадцать, наган, маузер, два браунинга, – на первое время хватит. Потом Каданер подойдет. Ну, ладно, ребята, надо расходиться. Ян, Никита, вы останьтесь и ты, Мейлех. А вы, товарищи, запомните: как услышите, что началось, что Каданер подступает, каждый на свое место, в свой отряд. Что делается на церковном дворе, кто знает? Место аппетитное. В аккурат против штаба, окно в окно…
– Я знаю, – сказал Степа, – они на колокольне поставили пулемет.
– Вот оно что, – Губарев помолчал, подумал, – хорошо бы пулеметик этот захватить, – тихо сказал он. И вдруг оживился: – И захватим! Что думаешь? Захватим, черт дери, и так шарнем, что им там в штабе жарко станет! Поглядишь, Косой! Итак, место сбора – церковный двор. Припечатано. Только осторожно, чтоб нас раньше срока не заметили. Понятно? А теперь, ребята, выметайтесь. Пора.
– Губарев, послушай, – сумрачно сказал Меер, – сколько же сегодня наших убито, не знаешь?
Губарев встал. Он был босой и без шапки, как на мосту утром, когда он бежал от чубатого.
– Много, – глухо сказал он, – много, брат. Завтра подсчитаем. Очень много.
– И Бера убили, – сказал Леша.
– Знаю. Ну, идите. Пора.
Расходились тихо и не группами, а в одиночку. На небе все так же полыхали зарницы. Но грома не было. И высоко наверху теплились звезды.
Степа вышел на Пробойную. По улице шлялись бандиты, пьяные и говорливые. Ночь была душная, но бандиты разгуливали в шубах. Одежа богатая. Снимать жалко. Гармонист у Совета все еще наяривал на гармошке. А великан с запорожскими усами кивал в такт головой и говорил вдумчиво и грустно:
– Ладно граешь, Петро. Ладно граешь. Соб-бака!
«Погодите, дьяволы, – думал Степа, – погодите, доиграетесь».
Глава двенадцатая
Графская роща
Часа в два ночи Степан услыхал шага под окном и шорох. Степа приподнялся и прислушался. В хате все спало, только муха билась в паутине, трепыхала крыльями и громко жужжала. А под окном кто-то ходил, чья-то рука царапала стекло и приглушенный голос звал Степу по имени. Степа встал, вышел в сени и, не откидывая засова у дверей, спросил тоже шепотом:
– Кто там?
– Я, – ответил голос. – Я, Меер.
Степа открыл дверь. Было темно, как в колодце. И тихо. В хлеву вздохнула корова и зашуршала соломой. Далеко в поле пролаяла собака. В Славичах пьяный бандит пел и плакал. Ни один звук не пропадал в этой гулкой тишине.
– Чего ты? – спросил Степа.
Голос Меера коротко сказал:
– Одевайсь. Идем.
Степа, не рассуждая, – идем, так идем, – вернулся в дом, натянул сапога, надел штаны и рубаху и беззвучными шагами, чтоб не будить никого, вместе с Меером вышел на улицу. Вдруг Меер остановился.
– Лопату взял?
– Нет, – сказал Степа. – Зачем?
– Возьми. Лопату или заступ. Надо.
Тут Степа догадался, куда они идут. Оружие откапывать. Но почему нет Губарева? Без него в этакую темь разве найдешь что?
– Губарев где? – сказал он.
– Там.
Где там – Степа не спросил. Придем, увидим. Раз Губарев там, значит все в порядке.
У кузни Меер свернул и пошел куда-то вкось по полю, по ржи. Идти было трудно: высокая рожь цеплялась за ноги. Приходилось часто подпрыгивать обеими ногами, как стреноженная лошадь. Вспугнутые лягушки поспешно удирали. Шли молча. Степа не совсем еще проснулся. Он зевал, потягивался. Было зябко и хотелось спать. Вспоминался последни сон. Глупый сон, а не лез из головы: будто он, Степа, подымается в гору, а на горе стоит птица, лохматое созданье в очках. Птица долбит носом землю и пронзительно пищит: «Что? Не так? Не так?» Глупый сон.
Стал слышен плеск воды. Поле закончилось ложбиной, поросшей травой и кустарником, а в ложбине протекал ручей. Меер приостановился.
– Что-то не то, – сказал он. – Не туда зашли.
– А куда надо? – спросил Степа.
– Надо к графской роще.
– Фью, – свистнул Степан, – вот так поводырь. Графская роща где ж? Знаешь?
– Не скули, – проворчал Меер, – веди ты, коли знаешь.
Степа повел. Шел он наугад, все равно дорогу не найти было. Графская роща, по его расчету, была левей. Он и шел все влево и влево. Долго, пока не уткнулся в стенку. Степа удивился: откуда в поле взялась стена? Ощупью Степа добрался до двери. Выходит, что не просто стена, а дом целый. Что за черт?
– Спички есть? – спросил он.
Меер вместо ответа чиркнул спичку. Слабый свет на миг вырвал из темноты корыто с водой и над ним точильный камень.
– И ты, брат, поводырь аховый, – сказал Меер, – узнаешь, где мы?
– Узнаю, – буркнул Степа. – Кузня.
– То-то и есть, что кузня, – сказал Меер. – Опять двадцать пять. Откуда вышли, туда и пришли.
– А кто виноват? – сказал Степа. – Я…
Меер вдрут толкнул его в бок.
– Т-ш-ш, – шепнул он, – засохни.
К кузне приближались люди. Судя по голосам, трое. Один все кашлял, надрывно и хрипло, по-собачьи, – так мог кашлять только дьяк, и в промежутках говорил:
– Сам слыхал, – говорил он. – Своими ушами слыхал, как он сказал: «в роще». Я – вас искать. А пока я бегал, искал, они пропали, провалились, как в бездну. Но мы их найдем, мы их найдем, бесов. Они там, в роще…
Дьяк закашлялся.
– Много их было-то? – спросил другой голос.
– Много, – прохрипел дьяк. – Все они туда придут. У них там великое собрание будет. Я слыхал. Я знаю…
– Ежли многа, – сказал третий голос, выговаривая слова туго, по-северному, – то что с ними поделашь? Другиж пойдем. Народу наберем.
– Нет, нет, нет, – зачастил дьяк, – не годится. Они теперь собрались вместе, а потом их не найти будет. А бояться их можно ли? Трусы же. Я знаю. Я их знаю.
– Знаешь, так и лови, – сказал второй голос – а мне спать охота. Вороти оглобли, Микола.
– И то, – охотно согласился Микола. – Другиж пойдем.
– Да что вы? Да что вы? – забеспокоился дьяк, – разве можно? Я вам говорю – все они там, весь кагал ихний. Ради господа бога, не уходите. Другой такой случай когда представится? Ради господа бога…
Бандиты, видать, и сами не знали, как быть.
– Что скажешь, Микола? – нерешительно сказал второй голос. – Темно дюже, не увидишь ни черта. Где тут поймаешь? Он тебе дулю под нос, а ты подумаешь – морочится. Разве в этой мге разглядишь что? Ни черта.
– И то, – согласился Микола.
– Ради господа бога, – молил дьяк, – ради господа бога…
– А близка? – смачно зевая, спросил второй голос, – а то, може, это за три версты?
– Да что вы? Да что вы? – заюлил дьяк, – рядом, совсем рядом.
– Вот нам и поводырь, – шепнул Меер. – Он-то, пес, дорогу знает.
Но Степа испугался.
– Как быть-то? – прошептал он, – накроют они наших, боюсь.
– Ты не бойся – тогда не накроют, – спокойно сказал Меер.
– Наган с собой?
– С собой.
– Достань-ка его.
Они шли за бандитами следом, на расстоянии шести-семи шагов. Степе приятно было ощущать в руке холодную сталь нагана. Славная игрушка. Не подведет, когда понадобится, и не выдаст.
– Как начнут подходить к роще, стреляй, – шептал Меер.
– Надо, чтобы наши догадались, в чем дело. Понимаешь?
– Не видать ничего, – сказал Степа, – да и лопата мешает.
– Все равно стреляй, – шепнул Меер. – Я скажу когда. А лопату дай мне.
– Я их всех по именам знаю, – хрипел дьяк, – запомнил. И все как один – грабители, насильники, богохульники. У меня есть книжечка. В ней я изо дня в день записывал все их деяния. Как летописец Нестор, я записывал в книжечку сказание за сказанием. А сказания-то эти на моих глазах совершались. И все они кровью омыты. Да. Я свидетель. Изо дня в день. Изо дня… – Дьяк поперхнулся, закашлялся. – Изо дня в день, – захлебываясь, хрипел он, – изо дня в день…
– Ты у нашего писаря спроси, – серьезно сказал второй голос. – Он описывает тож. Еройства наши описывает. Ох, едрено лапоть, и хлестко ж пишет. Все как полагается.
Микола вдруг выругался длинно и замысловато.
– Что такое? – забеспокоился дьяк, – случилось что?
– Чурки, вишь, пошли, – сердито ворчал Микола. – Ступать худо.
– Господи боже! – обрадовался дьяк. – Это же роща!
Меер дернул Степку за рукав и быстро шепнул:
– Стреляй, ну!
Степа поднял руку и, не глядя, – бац – выстрелил в темноту. И удачно. Кто-то взвизгнул и повалился.
– Стреляй! Стреляй! – торопил Меер и топал ногой.
Степа выстрелил еще и еще раз. Громко сопя, мимо пробежали два человека. Степа вдогонку им пустил остальные три заряда. И тотчас же должен был сам отскочить в сторону: по нем стреляли из рощи.
– Стой! – крикнул Меер. – Стой! Свои!
Из рощи ответили:
– Кто?
– Да свои! Я да Степка! Ну!
– Так чего, сукины вы дети, пальбу открываете? Засыпать хотите?
Подбежали Губарев, Мейлех и Леша.
– Спятили вы, сукины сыны? – кричал Губарев. – Очумели?
– Постой ругаться, – сказал Меер, – фонарик есть? Дай.
Меер пошарил фонариком и сразу нашел то, что искал.
– Видали? – сказал он.
Обхватив руками черный пень, в траве лежал дьяк.
Меер наклонился к самому его лицу, прислушался – дьяк не дышал.
– Ловко ты его, Степка, – сказал Меер. – Скапутился, товарищи, наш дьяк. Душу богу отдал. Аминь!
Глава тринадцатая
Встречи
Вторую половину ночи Степе спалось беспокойно, хотя не было никаких причин к тревогам. Оружие достали, безо всяких приключений пронесли его в местечко и уже распределили. Все было готово. Оставалось одно: ждать. И ждать недолго. Ян давно уже ушел и теперь, вероятно, вместе с Каданером, во главе отряда в двести-триста бойцов мчит к Славичам. К утру будет здесь. Сосчитаны часы Вольных штатов. Четыре, шесть, самое большое десять. Кратковременное царство.
Спать Степе мешали крики. Ночная тишина несколько раз прерывалась криками. В Славичах творились что-то неладное. Крики были отчаянные какие-то, предсмертные. Нельзя было поверить, чтобы люди так кричали. Потом опять тишина. Глубокая, немая тишина. И опять крик.
«Мучают кого-то, – думал Степа, – пытают».
Степа вскакивал с кровати, подбегал к окну. Эх, ударить бы сейчас по ним! Чего ждать-то? Сейчас надо! Чего там?
Он опять ложился, ворочался с боку на бок, накрывался с головой, затыкал уши. Но сон не шел. Перед глазами в полудреме мелькали двуколки, люди верхом на копях, промелькнуло лицо дьяка с закушенными губами, Лука с опаленной бородой, снова двуколки, неизвестно откуда и куда проносящиеся и груженые не то кавунами, не то пушечными ядрами. И Степа опять вскакивал, и опять ложился.
– Не дури, не дури, брат, – говорил себе Степа. – Приказано ждать и жди. Дисциплины не знаешь, холера? Спи!
Уснул Степа тогда, когда уже началось утро, когда листья деревьев уже покрылись росой, а в поле уже заговорили звери и птицы.
День обещал быть теплым. Небо было синее. И только на востоке клубились легкие облака.
Вдруг Степа услышал сквозь сон беготню в хате, певуний говор Ганны и низкий, бухающий голос Осипа.
– Тебе што? – говорил Осип. – Ты, дура, молчи. Тебе не касается.
Осип сидел у стола, хмурый, взъерошенный и тупо глушил водку, заедая сухими корками.
– Тебе не касается, – говорил он, – и мене не касается. Нас вчера грабили, ныне – городских. Тут тоже порядок требуется. Вор, тот кого попало стрижет, а этим – нельзя так, анархисты ж, они и грабят по порядку. А ты молчи. Тебе не касается и мене не касается.
– А? Что? Где бьют? Кого бьют? – не открывая глаз, – солнце лезло в глаза, – и не совсем еще очухавшись, спросил Степа.
Осип покосился на сына и проворчал:
– И тебе не касается, – проворчал он, – тебе не тронули и молчи, а брехать будешь, и тебе, голубю, попадет. У них это просто.
Но Ганна, рукавом кофты размазывая грязь по лицу, жалостливо пропела:
– Явреев жа.
Степа вскочил. Так вот что за крики он слышал всю ночь! В Славичах погром.
– Мертвяков навалили, – почти шепотом продолжала Ганна, – страх. Лушка глядела – ай, что там деется, кажет, – и баб, и дедов, и детей малых, – всех побили. Крови, кажет, что на бойне.
Ганна заплакала.
Степа выбежал на улицу. Вдогонку сердито что-то сказал Осип, Ганна заревела сильней, но Степа не обернулся. Он не знал точно, куда и зачем идет. Но нельзя было, невозможно было оставаться сейчас дома. Что-то надо сделать, куда-то пойти, кого-то найти. Что, куда, кого – он не знал. Но сидеть спокойно и ждать он не мог.
«Так вот что за крики! – думал он, спускаясь бегом к мосту. – Так вот это что за крики!»
Тихо было на улице. Светило солнце. Синело небо. После ночного отчаянного вопля эта тишина казалась зловещей и путала.
В приречном переулке Степе встретился верховой бандит. Он ехал шагом, и, помахивая хлыстом, негромко напевал. Переулок был узкий, а бандит сидел на большом коне и Степа посторонился и прижался к стене дома, чтобы дать ему проехать. Но бандит вдруг остановился. Свесившись с седла, он лениво сказал:
– Ну-ка, браток, глянь-ка!
Степа поднял голову, посмотрел и отшатнулся: на коне сидел старый знакомый, чубатый. А чубатый хитро подмигивал и смеялся, показывая ровные белые зубы.
– Вона ты где, – весело сказал он, – а я тебе, браток, ищу, ищу. Соскучился пряма. Куды это ты вчера пропал? Уж мы с Митреем боялись, что тебе жиды зарезали. Был парень – и на тебе, пропал. Зарезали, говорю, Митрей, нашего паренька, а то куды бы ему провалиться? А ты вона где, гуляишь.
Степа сжался, похолодел. Сейчас ударит! Убьет! А уйти нельзя. Переулок узкий и не длинный, весь на виду. И ни души вокруг. Только он да чубатый. Побежишь – на бегу подстрелит, как зайца. На месте останешься – шашкой зарубит.
Бандит еще ниже склонился к Степе и кончиком хлыста осторожно пощекотал его у подбородка.
– Чего насупился? – сказал он. – Или не рад, что встретил?
Чубатый помолчал, как бы дожидаясь ответа. Но не дождался. Тогда он расстегнул кобуру и, не спеша, вытащил новенький Смит-Вессон.
– А я дык рад, – заговорил он опять. – Шутка ль, столько не видались. Соскучился пряма. Я так думаю, подарить тебе что следовает. На радостях-то. Только уж не знаю, что тебе и подарить-то, какой бы тебе гостинец подобрать, чтоб получше. А? Пульку, разве? Ты как, консомол, што ли? Ага! Такому, конешно, и пульку не жалко. Для милого дружка и сережка с ушка. Верна?
Он хладнокровно перекладывал из руки в руку револьвер, как будто прицеливался или играл. То подсунет револьвер Степе под нос, так, что дуло касалось губы, то уберет его подальше за спину. Забавлялся.
Степа, как затравленный зверь, пятился от направленного на него дула и мотал головой. Страх пропал. Не было и мысли спасаться, бежать. Было сознание удивительно спокойное и ясное: сейчас убьет! Конец!
Но чубатый не торопился. Его занимала эта игра. Степа медленно отступал, а он так же медленно наступал. Он даже старался не наехать на Степу конем. Зачем же так скоро кончать забаву? Успеется.
– Ты мене, браток, никак боишься, а? – говорил он. – Чего ты? Разе я тебе что худое сделал? Или я злодей какой? Ну, попросил тебя к одному человеку свести нас. Ну, не захотел ты, утек. Дык я разе обижаюсь? Ни-ни. И думки такой не было. Что ты?
Издевался чубатый с ласковым лицом, расплываясь в благодушнейшей улыбке. Не бандит – отец родной. Рубаха парень.
Так, спиной, Степа дошел до чьих-то ворот, до калитки. Опять дуло оказалось под самым носом. Степа подался назад, на калитку. И вдруг калитка с треском распахнулась и Степа, зацепившись ногами за порог и потеряв равновесие, перекувыркнулся раз и упал. Грянул выстрел, но мимо. Второй выстрел. Пуля, прорвав рубаху, оцарапала бок. Ожог от пули, очень слабый, был спасительным. Степа пришел в себя. Он юркнул за угол сарая с такой быстротой, что с него ветром сорвало шапку.
Чубатый, ругаясь и грозясь, спешился и полез в калитку. Но Степы уже и след простыл. Он перемахнул через один забор, другой, пробежал пустырь, протопал по улице и наконец, усталый и потный, свалился где-то в саду под деревом. Дыхание изо рта выходило со свистом, как пар из котла. Сердце билось так громко, что казалось – за версту слышно. Но Степа был как пьяный от радости. У! Пронесло!
В саду было много тени и много прохлады. Солнце не могло пробиться сквозь густую листву деревьев. На яблонях росли яблоки, на кривых и тощих орешниках зрели орехи в мягких еще скорлупах. Трава была высокая, влажная, сочная, и Степа валялся в траве, как в пуховой постели. Ныла рана в боку. Степа потрогал ее пальцем и палец окровавился. Но что царапина после того, как грозила гибель, смерть? Да. Везет тебе, парень. А чубатый-то второй раз в дураках. Ловко!
Но скоро Степа понял, что оставаться так в саду рискованно. Мало ли кто может сюда прийти? Увидит – лежит в траве парень, в боку – рана, в кармане – наган. Эге, дело-то не просто! Привяжутся: кто? куда? почему? Смываться отсюда надо, вот что.
За садом на песчаной полянке стояло низкое здание, полусгнившее уже, крыши над ним не было, так что дожди и плесень подтачивали бревна изнутри и извне. Степа решил отсидеться тут. Сюда-то уж никто не придет. Зачем?
Когда-то, видимо, тут была маслобойня. До сих пор был виден на земле крут, протоптанный лошадью, которая вращала жерновой камень, и до сих пор еще пахло конопляным маслом. Стены на веки вечные пропитались этим запахом и его не могли изгнать ни ветры, ни дожди. Во второй, меньшей части маслобойни лежали по углам груды кирпича и глины. Раньше тут стояла огромная печь, всегда горячая.
В Славичах была одна только маслобойня Хазанова. Значит, вот он куда попал, Степа, к Хазанову на двор. Рядом ведь клуб, на этом дворе.
«А что, если посмотреть, как сейчас в клубе? – подумал Степа, – заходить, конечно, не надо, а вот в окно заглянуть. Все, верно, разгромлено, разбито, и стены, и стулья, и зеркало. Интересно бы. Потом перед ребятами хвастать можно. – „Вы, черти, под печью небось сидели, а вот я в клубе был“. Эх, была не была! пойду!»
Одно пугало Степу – не напороться бы на Хазанова: выдаст ведь, собачья душа, непременно выдаст. Факт. Не любит он нас, комсу, во как не любит. И живет он тут же при маслобойне, во флигеле.
Степа мимо флигеля крался невидимкой, скрючившись в три погибели. Но тихо и безлюдно было во флигеле и на дворе. Курица-наседка с выводком цыплят брела по дорожке в сад. Сорока сидела на плетне. По небу ходило солнце, освещая двор и флигель, и верхушки деревьев. Покой. Тишина.
Степа прилип носом к стеклу и долго смотрел. Против ожидания, в клубе ничего не изменилось. Стол, стулья, зеркало-трюмо – все на месте и все в целости. Плакатов лишь меньше стало и бумажек много накидано на пол. Было ясно, что бандиты здесь не побывали. То ли забыли, то ли не успели пока.
Степа осмелел. Он распахнул дверь и вошел. В пустой комнате его шаги отдавались гулко, как грохот поезда на железном мосту. Было чудно. Третьего дня – шумный клуб, свой клуб, сегодня – гулкая, пустая комната, чем-то страшная и путающая, как подземелье, как склеп.
Вдруг в комнате прозвучал чей-то дрожащий, старческий голос:
– Кто тут?
Степа скакнул назад к двери.
– Кто тут? – повторил голос.
Степа схватился рукой за косяк, приоткрыл дверь и только тогда оглянулся. У окна стоял Хазанов, толстый старик с круглой, лысой головой. Он часто моргал глазами и громко сопел. В руках он держал длинные портняжьи ножницы. Кроме Хазанова, никого не было.
И тут Степа понял, почему пропали плакаты со стен и почему так много накидано бумажек. Эта жирная свинья, Хазанов, срывал плакаты и портреты и аккуратно разрезал их на мелкие части. Ах ты, шкура! Степа обозлился.
– Ты что делаешь? – грозно спросил он, подступая к Хазанову.
Купец шлепал губами, пытался что-то сказать, но слова комом застряли в горле.
– Ты что делаешь-то, стерва? – крикнул Степа.
Он вырвал ножницы – пальцы старика разжались сами собой, ножницы все равно упали бы на пол, – швырнул их в сторону и замахнулся кулаком.
– Голову сверну, собака! – кричал он. – Вон отсюда!
Хазанов, защищаясь от удара, закрыл лицо руками и трусливо засеменил к двери. Но Степа его догнал, схватил за шиворот и пинком в зад скинул с лестницы.
– Еще раз поймаю, убью! – пообещался он. – Запомни, гад!
Однако на дворе Хазанов расхрабрился.
– Кто кого убьет! – проскрипел он, – увидим!
И завопил:
– Караул! Спасите!
Пока купец кричал «караул» и «спасите», Степа мало тревожился. «Караул» и «спасите» в нынешнее утро можно было слышать в любом доме, на каждом дворе, и никто не обращал внимания. Но когда Хазанов стал кричать: «Коммунисты! Большевики! Держите! Ловите!» – Степа решил, что ему пора убраться.
На Пробойной бандитов было видимо-невидимо. Все высыпали на улицу, как в праздник. Притом пьяных было много больше, чем вчера ночью. Одни лежали на деревянном тротуаре и храпели на весь базар. Другие орали песни. Третьи еще держались на ногах, но не стойко, чуть толкнешь, и он летит носом в землю. Четвертые угрюмо озирались и искали, с кем бы подраться. Повсюду видны были следы погрома. Стекла выбиты. На крылечках – пятна крови.
«Ну, разгуливать-то сейчас, пожалуй, не стоит», – подумал Степа.
В соседнем с клубом доме жили его знакомые – старуха, дочь и муж дочери – кузнец Менахем. Домик, выкрашенный в белую краску, выглядел уютно и, по-видимому, громилы его пощадили.
«Зайти, что ли? – подумал Степа. – Да. Зайду. Пережду тут».