Текст книги "Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии"
Автор книги: Дороти МакГиган
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)
Аннексия вызвала адский шум, который обеспокоил всю Европу. Сербия открыто угрожала войной. Шеф австро-венгерского генерального штаба, граф Франц Конрад фон Хетцендорф[500], который, как и большинство полководцев, добившихся политического влияния в результате прохождения офицерской службы, полагал, что сможет решить государственные проблемы силой, настаивал на немедленной «превентивной войне» против Сербии. Эрцгерцог Франц Фердинанд возражал против аннексии. Он настоятельно заставил Конрада перестать бряцать оружием: «Война на два фронта, на том дело и кончится».
Казалось, что кризис преодолен, но Сербия продолжала проводить националистическую агитацию в обеих провинциях и напряженность скорее возросла, чем смягчилась.
В 1910 году император справлял свой 80 День рождения и 72 члена династии Габсбургов прибыли на курорт Ишль, чтобы чествовать его.
Это было лето, полное трудов: император отправился в Боснию с государственным визитом, который прошел без инцидентов, хотя Франц Иосиф заставил волноваться своих адъютантов, когда он уклонился от маршрута и невозмутимо прогуливался в толпе.
Госпоже Шратт он написал к Новому Году: «Я бесконечно скучаю о Вас, мне очень недостает Вашего милого общества, в последнее время я чувствую себя довольно одиноким и покинутым».
Несмотря на его возрастную усталость и унылое настроение, он был полон энергичной решимости, любой ценой сохранить мир. Когда Конрад фон Хетцендорф и сторонники войны не переставали настаивать на вооруженном вторжении в Сербию, Франц Иосиф, наконец, потерял терпение: его политика – это политика мира. Этой политике каждый должен подчиняться.
Через две недели Хетцендорфа заставили подать в отставку, но позже, в 1912 году, он был восстановлен в своей должности. Не нашлось никого, кто мог бы его заменить.
5. Сараево
Европейцы еще долго припоминали потом лето 1914 года, как лето почти зловещей красоты и упоительно светящего солнца. Отпускники устремились в горы и на побережье. На элегантных курортах Австрии и Богемии дамы в белых летних платьях пили маленькими глотками чай или ели ложечками мороженое и слушали вальсы Штрауса, которые раздавались из музыкальных павильонов, окруженных бархатистой травой.
«Еще сегодня, – писал Стефан Цвейг, – когда я произношу слово «лето», я невольно думаю о тех сияющих июльских днях, которые я тогда провел на курорте Баден под Веной».
Франц Иосиф, во время визита императора Германии на Пасху, страдал от простуды, которая переросла в небольшое воспаление легких. Он вынужден был неделями лежать на своей железной кровати в Хофбурге. Однако, в мае он снова сидел за письменным столом и возобновил прогулки с госпожой Шратт.
В начале июня к нему явился племянник, Франц Фердинанд, чтобы напомнить императору о том, что скоро он поедет на маневры в Боснию, на которые он был приглашен в своей новой должности генерального инспектора объединенных вооруженных сил Австро-Венгрии. Что касается этого визита в Боснию, то по многим причинам у него было нехорошее предчувствие, к тому же, давало о себе знать очень жаркое лето, а наследник трона был дородным человеком, которому жара могла здорово досаждать.
«Делай по своему усмотрению», – ответил ему император.
Франц Фердинанд понимал, что это путешествие не было безопасным.
Сербская террористическая организация под названием «Черная рука»[501] интенсивно агитировала в Боснии против режима Габсбургов, с момента кризиса во время аннексии 1908 года, и еще более активно после войны на Балканах в 1913 году. Группа черпала вдохновение в анархистских методах русского Бакунина[502] и поставила себе целью создать с помощью силы Великую Сербскую империю.
Вероятно, что австрийские службы не знали ничего о существовании «Черной руки», но все-таки им было известно, что как раз в этих областях были совершены теракты.
Даже в таком далеком городе, как Чикаго, в декабре 1913 года сербская газета заявила: «Австрийский наследник трона известил о своем визите в Сараево ранней весной. Каждый серб должен запомнить это. Если наследник трона захочет в Боснию, мы готовы понести расходы. Сербы, берите все, что можете: ножи, винтовки, бомбы и динамит. Совершите священную месть! Смерть династии Габсбургов».
Франц Фердинанд незадолго до начала путешествия сказал одному другу: «Я не дам поместить себя под стеклянный колпак. Наша жизнь всегда в опасности. Нужно полагаться только на Бога».
Он и София отправились в путешествие в Боснию 24 июня.
Возможно, он бы больше опасался, если бы знал, что в действительности на следующий день после его разговора с Францем Иосифом, 5 июня 1914 года, сербский посол в Вене, Йован Йованович, направил австрийскому министру финансов предупреждение о том, что его проинформировали из Белграда о заговоре против эрцгерцога. Но это предупреждение было выражено такими неопределенными словами, что Йованович ограничился тем, что дал понять, что было бы лучше отменить маневры. Дальше этого дело не продвинулось.
Правда была в том, что весной 1914 года члены «Черной руки» окончательно решили убить Франца Фердинанда. Предводитель этого заговора, который явно пользовался поддержкой русских, полковник Драгутин Дмитриевич[503], возглавлявший разведку генерального штаба сербской армии, был известен под псевдонимом «Апис» – пчела. У Аписа был опыт, как в заговорах, так и в вопросах убийства: в 1903 году он участвовал в дворцовой революции в Сербии и в убийстве правящих тогда короля[504] и королевы.
Франц Фердинанд должен был умереть не потому, что он был наследником трона Габсбургов и в этом качестве был ненавистен сербским националистам. Просто его план создания автономного южнославянского государства в рамках империи, очень хорошо годился для того, чтобы примирить живущих в обеих провинциях сербов и тем самым положить конец надеждам сербов присоединить Боснию и Герцеговину.
Визит в Боснию протекал, в действительности, чрезвычайно удовлетворительно. Франц Фердинанд принимал участие в маневрах, а София наносила официальные визиты в школы, сиротские дома и церкви – задача, с которой она в совершенстве справлялась.
София в последние дни ее пребывания в Боснии, 27 июня, после прощального банкета в Илидже под Сараево сказала сияя, сидящему рядом с ней командующему хорватами: «Ну, дорогой доктор Сунарик, вы все-таки были неправы. Повсюду, куда мы приезжали, нас приветствовали с большой сердечностью».
Получилось так, что следующий день, воскресенье, последний день их визита в Боснию, был национальным праздником Сербов – днем «Святого Вита». Их ждали на приеме, который давал бургомистр Сараево. Затем, должен был последовать прощальный обед в доме губернатора. Вечером после этого они должны были сесть в поезд, чтобы вернуться в Вену, где их ожидали дети.
Меры обеспечения безопасности в этот день были явно недостаточными. Пара подозрительных личностей была арестована, а вдоль официального маршрута следования, на большом расстоянии друг от друга, была расставлена горстка полицейских.
В 10 часов утра София в белом платье и шляпе с перьями, Франц Фердинанд в униформе, увешанный медалями, в бросающемся в глаза генеральском головном уборе, украшенном зелеными перьями, сели в открытый автомобиль, который должен был повезти их к ратуше. В то время как эскорт автомобилей медленно двигался вдоль набережной Апель, один из террористов, молодой писатель по имени Чабринович[505], бросил самодельную бомбу в автомобиль эрцгерцога. Бомба ударилась об откинутый верх автомобиля и отскочила обратно на улицу, где она поранила несколько любопытных и адъютанта губернатора Боснии, который ехал в следующем автомобиле.
Франц Фердинанд не был ранен, но он был взбешен. В ратуше его гнев переливался через край, он орал на бургомистра: «Господин бургомистр, мы приезжаем к вам с визитом, а нас встречают бомбами!»
Между тем, он вскоре снова успокоился и спросил, арестован ли бомбометатель. Когда его заверили, что человека взяли под стражу, эрцгерцог пробормотал: «Этому, в соответствии с добрыми австрийскими манерами, возможно, вручат медаль за заслуги».
Бургомистр выучил свою речь наизусть и приноравливался к ситуации, произнося ее, но теперь его слова звучали несколько иронически: «Все граждане Сараево очень счастливы и восторженно приветствуют чрезвычайно почетный визит обоих Ваших Высочеств сердечным «Добро пожаловать!»
Когда после этого Франц Фердинанд попытался уговорить Софию сразу же уехать из города в сопровождении своего адъютанта, она твердо ответила: «Нет, Франц, я остаюсь с тобой!»
Кто-то посоветовал отменить остальную программу дня, но губернатор провинций, командир артиллерии, Оскар Потиорек[506], хвастливо и самонадеянно возразил: «Вы думаете, в Сараево полно убийц?»
На самом деле, это было именно так.
Общество снова расселось в ожидающие машины. Франц Фердинанд решил вначале поехать в больницу, чтобы проведать раненого адъютанта, потом осмотреть национальный музей и после этого, как было предусмотрено в программе, пообедать. Между тем, решено было из соображений безопасности немного изменить маршрут следования, по сравнению с запланированным и опубликованным маршрутом. Вследствие одной из тех злополучных случайностей, которые внезапно могут направить течение истории в неожиданное русло, никто не подумал уведомить шофера машины, в котором ехала эрцгерцогская пара, о решении изменить маршрут. Поэтому машина вместо того, чтобы ехать ровно вниз по набережной Апель, свернула направо на улицу Франца Иосифа, как было предусмотрено ранее. Губернатор наклонился к шоферу и приказал ему остановиться и развернуться. Шофер затормозил, начал основательно разворачиваться и подвез машину прямо к одному из убийц, Гавриле Принципу[507], которому нужно было лишь вытащить пистолет и стрелять с дистанции двух метров. Это было, пожалуй, самое легко совершенное убийство по политическим мотивам в истории.
Ни Франц, ни София не издали ни звука. Оба сидели, выпрямившись на заднем сидении, так что несколько мгновений никто не знал, что оба были ранены. Только, когда испуганный шофер нажал на газ, и машина рванулась вперед, изо рта эрцгерцога хлынула струя крови. София воскликнула: «Боже, мой Франци, что с тобой?»
В то же мгновение она рухнула на колени своего мужа. Одна из пуль разорвала ей живот.
Франц Фердинанд воскликнул: «Софьюшка, Софьюшка! Не умирай! Ты должна жить для детей!»
Его шляпа с перьями покатилась по земле и теперь, когда адъютант попытался поддержать эрцгерцога, Франц Фердинанд тоже повалился на тело своей жены и лишь прошептал последние слова, полные учтивости и благовоспитанности: «Это ничего».
Франц Иосиф не стал притворяться, что он огорчен, когда ему доложили о двойном убийстве. Некоторое время он помолчал, потом пробормотал, как бы про себя: «Ужасно! Всемогущий Бог не допускает, чтобы ему бросали вызов. Высшая сила снова восстановила тот порядок, который я, к сожалению, не смог сохранить».
Его дочь записала в дневнике, что происшествие вызвало «волнение» у папы.
Немного позже в Шенбрунне появился свидетель происшествия, чтобы точно описать императору ход событий.
«Как держался эрцгерцог?» – тихо спросил Франц Иосиф.
«Как солдат Вашего Величества».
Император кивнул: «От его Императорского Величества другого и нельзя было ожидать». Последовала пауза. Император прервал ее, спросив обычным голосом: «А как прошли маневры?»
В течение месяца началась цепная реакция. Множество сложных договоров между европейскими государствами, длившееся много лет вооружение, тлеющая агрессия, страстное желание реванша, которое заходило бог знает, как далеко – все это развязывало опасные взаимные влияния, которые вскоре вышли из-под контроля, во всяком случае, из-под контроля восьмидесятичетырехлетнего монарха в императорском дворце Хофбург.
Теперь взял верх Конрад фон Хетцендорф и его партия войны. Австро-Венгрия направила ультиматум Сербии, Сербия отклонила ультиматум. Россия объявила мобилизацию, чтобы помочь Сербии, Германия – чтобы помочь Австрии, Франция – чтобы помочь России, а Англия – чтобы помочь Франции. Миролюбивые жесты были опробованы и сметены в сторону.
Вечером 25 июля Францу Иосифу передали сообщение на его виллу на курорте Ишль, что ответ сербов на ультиматум неудовлетворительный и дипломатические отношения должны быть разорваны. Император уставился на молодого адъютанта, который принес ему это сообщение, потом он пробормотал и его голос был так сдавлен, что слова едва можно было расслышать: «Значит, все-таки!» Адъютант протянул ему листок. Франц Иосиф взял его, долго рассматривал, перечитал текст еще раз и сказал, как бы самому себе: «Ну, разрыв дипломатических отношений не всегда обозначает войну». И, словно эта мысль придала ему новые надежды, старческие руки стали дрожать немного меньше.
6. Смерть императора
Через некоторое время он вообще больше не покидал Шенбрунн. Казалось, он существовал только для тех сообщений, которые ему передавали министры. Сообщения с фронта, с необъятных фронтов, которые простирались от Польши через Карпаты до Румынии, на юго-восток, глубоко в Сербию и Черногорию, и наискосок через Итальянские Альпы.
Прошло время больших семейных званых ужинов, во время которых весь клан Габсбургов собирался вокруг длинного, празднично накрытого стола. Теперь они, вместе со всей Веной, ели черный хлеб.
Новый наследник трона Карл[508], внучатый племянник Франца Иосифа, наносил на фронте официальные визиты от имени императора. Франц Иосиф любил Карла и был о нем высокого мнения.
Император Карл I
«Я очень высоко ценю Карла. Он откровенно высказывает мне свое мнение. Но он также умеет подчиняться, если я остаюсь при своих взглядах».
Цита Бурбон-Пармская, жена императора Карла I
Жена Карла, кронпринцесса Цита[509], и ее дети переехали в восточное крыло замка Шенбрунн. Иногда приходила пара правнуков Франца Иосифа со своими куклами в «прадедушкину» комнату – у его дочери, Марии Валерии, были женатые и замужние дети, – и старый человек радовался их болтовне.
В общем и целом, он отстранился от мелких дел. Мария Валерия писала в своем дневнике: «мне все больше и больше кажется, что между ним и внешним миром опустилось что-то вроде завесы, какая-то огромная усталость, которая совсем отступает и уступает место неиссякаемой бодрости духа только в тех случаях, когда речь идет о больших проблемах».
В 1916 году Франц Иосиф дожил до своего 86 дня рождения.
Той осенью в Вене чувствовалось истощение, в воздухе носилась угроза катастрофы. Военное счастье еще не отвернулось решительно от стран Центральной Европы: на востоке русские были оттеснены далеко от границ, немецкие и австрийские армии разгромили Румынию, Сербия и часть Черногории были оккупированы. На юге итальянцев удерживали на позиции вдоль реки Изонцо и в Далматии.
Однако, у австрийцев были ошеломляющие потери: во время похода на север погибло только за июнь и июль 450 000 человек. Значительно увеличилось число дезертиров из многоязычной армии, в особенности среди чехов, итальянцев и русинов.
Ужасный призрак войны и голода бродил по столице империи, урожай в этом году составил только половину обычного урожая зерна. Австрийская часть империи первой почувствовала голод: не было ни муки, ни молока, ни картофеля, ни капусты. Женщины стояли в длинных очередях перед булочными и продовольственными магазинами. Германский посол в Вене в сентябре 1916 года горько жаловался на то, что все попытки организовать Австро-Венгрию «по нашему образцу» потерпели неудачу из-за закоренелой привычки тянуть волынку.
Дошло до беспорядков на рынках, магазины грабили, ожесточенная толпа двинулась в Шенбрунн. Железные ворота закрыли, охрану удвоили, парк, который всегда был открытым, закрыли для публики.
После этого, 21 октября, средь бела дня, в ресторане, находящемся неподалеку от Хофбурга, был убит премьер-министр, граф Карл Штюрк[510]. Убийство было совершено видным социалистом, доктором Фридрихом Адлером[511], который хотел тем самым обратить внимание на нужды населения и принудить к новому созыву парламента.
Старый император начал кашлять в первые дни ноября. Хотя у него была температура, и он страдал от болей, он продолжал свою работу за столом в Шенбрунне. У него действительно не было времени болеть.
Новый премьер-министр, Эрнст фон Кербер, прибыл в Шенбрунн, чтобы доложить императору о тяжелой ситуации в стране. Камердинер Франца Иосифа услышал, как старый император ответил: «Если это действительно так, мы должны заключить мир, без какой-либо оглядки на моих союзников!»
В день именин покойной императрицы, 19 ноября, пришла в гости Катарина Шратт. Они болтали простодушно и дружелюбно, как это обычно делают старые люди, вспоминая о прошлом и о «просветленной».
На следующий день температура поднялась, упала, поднялась снова.
Озабоченный исповедник совершил обряд причащения и передал императору личное благословение его Святейшества Папы Римского. Дочь, Мария Валерия, переехала в Шенбрунн, чтобы быть ближе к отцу.
Вскоре после обеда 21 ноября, доктор Керцль увидел императора, осевшего в кресле за письменным столом. Температура была ужасающе высокой, но старый упрямый человек сопротивлялся всем попыткам отправить его в постель: он привык повелевать. Он немного отдохнул в своем кресле и снова обратился к бумагам.
Адъютант императора, полковник Шпаник, наблюдал за ним из соседней комнаты через зеркало. Он видел, как император подпирал голову сначала одной рукой, потом другой, пока перо не выпало из его рук. Потом Франц Иосиф погрузился в сон. В четыре часа после полудня он проснулся, собрался с силами, и приказал камердинеру поднять упавшее на пол перо и вложить в его руку. Император продолжал работать. Когда он взял последнюю бумагу из стопки и подписал ее, он расправил листы и захлопнул папку.
Он съел небольшой ужин. Когда Валерия пришла на цыпочках, он сказал ей, что чувствует себя лучше. Она поцеловала горячую от температуры руку отца и пожелала ему спокойной ночи.
Теперь оба врача настояли на том, чтобы больной лег в кровать. Двое слуг отнесли его, все еще сидящего в кресле, к скамеечке для молитв возле его постели. Франц Иосиф попробовал встать на колени – его мать приучила его делать это каждое утро и каждый вечер, но он почувствовал себя слишком слабым. «Не получается», – пробормотал он. Он произнес молитву сидя в кресле перед скамеечкой для молитв.
Его камердинер Кетерль сказал: «Ваше Величество, пора ложиться спать».
«Мне еще нужно поработать». Но протест был слабым; он позволил слугам раздеть себя. Врачи помогли ему лечь в постель, а Кетерль спросил, как он обычно делал это каждый вечер: «У Вашего Величества есть еще распоряжения?»
И, как всегда, Франц Иосиф ответил: «Разбудите меня завтра в половине четвертого».
Постепенно комната заполнялась людьми: пришел Карл, внучатый племянник Франца Иосифа, ставший наследником трона после того, что произошло в Сараево; пришли эрцгерцоги, эрцгерцогини, советники императора, министры, адъютанты, камердинеры. Все в замке знали, что предстояли последние часы их монарха.
«Слишком много людей», – пробормотала Валерия, когда она вошла в переполненное помещение.
Старый монарх проснулся и потребовал пить. Его камердинер заботливо приподнял подушку и дал императору глоток чая. Франц Иосиф снова погрузился в глубокий сон.
В половине восьмого появился домовый священник, чтобы дать умирающему Францу Иосифу последнее причастие. Эрцгерцогиня Валерия поднесла к губам отца старое распятие Габсбургов, которое подарило утешение в последний час так многим императорам.
«Иисус, сжалься!», – молилась она, вложив крест в руку своего отца и накрыв его сверху своей рукой.
Священнодействие было закончено. Дыхание старого человека участилось, стало отрывистым. Все в комнате преклонили колени; неизвестно, сколько времени прошло. Было тихо, как в часовне.
Кашель потряс тело умирающего императора. Он выпрямился немного и снова откинулся назад.
«Он еще дышит?» – испуганно прошептала его дочь. Врач наклонился над Францем Иосифом и послушал сердце. «Я больше ничего не слышу», – ответил он сдавленным голосом.
«И да сияет им вечный свет!» – пробормотал пастор.
«Закройте ему глаза», – напомнил кто-то дочери, и дрожащей рукой Мария Валерия оказала отцу последнюю услугу. Это случилось 21 ноября 1916 года вечером в восемь часов пять минут.
В комнате Катарины Шратт зазвонил телефон, этот бессмысленный прибор, о котором император думал так пренебрежительно. Это был обер-камергер, граф Монтеново, который передал госпоже Шратт печальную весть.
Она поспешила в Шенбрунн. Комната, где лежал покойный, была полна знатными людьми. Некоторое время никто не замечал женщину, которая тихо стояла в дверях. Потом молодой император Карл предложил ей руку и проводил ее к постели. Она положила две белые розы, которые принесла с собой, на грудь покойного.
XVI. Занавес падает
Час за часом, несмотря на холод, терпеливо и молча ожидали люди: две длинные очереди перед воротами дворца Хофбург. Они медленно продвигались вперед, потом их допускали на территорию дворца, далее они попадали в дворцовую часовню и, наконец, к катафалку, на котором лежало тело Франца Иосифа, в белой с ярко-красным униформе фельдмаршала, посреди целого леса горящих свечей.
На многих была траурная одежда: они носили траур по своим собственным покойникам, павшим под Лембургом, Луцком, по погибшим в нескончаемых битвах в долине реки Изонцо, траур по мужьям, что лежали похороненные в Карпатах, в Галиции, в Черногории, под снежными вершинами Далматии.
Может быть, эти венцы, медленно, торжественно входившие в Бург, вообще меньше скорбели о старом Габсбурге, так долго запертом, как старая ценная реликвия, в стеклянном шкафу Шенбрунна, но больше о самих себе: о безвозвратно потерянном, озаренном солнцем мире, в котором они жили, и никогда больше не будут жить.
Молодой император, Карл Австрийский, стройный молодой человек в длинной генеральской шинели, возглавлял 30 ноября 1916 года шествие скорбящих, шедших позади катафалка, который тянули восемь черных лошадей. Возле него шла, скрытая под вуалью, его супруга Цита, принцесса из дома Бурбон-Парма. Между ними шел их первенец Отто[512], следующий наследник трона чего-то такого, о чем ничего определенного нельзя было больше сказать. Это был темноглазый, светловолосый, четырехлетний мальчик-принц, почти нереальный в своей благовоспитанности и безупречности, с любопытством поглядывающий на толпу, которая отдавала последний долг умершему императору.
Отто фон Габсбург
В последний раз у железных решетчатых ворот семейного склепа в церкви Капуцинов совершился старый, времен барокко, ритуал захоронения. Главный камергер, князь Монтеново, постучал три раза золотым жезлом в ворота и изнутри послышался вопрос: «Кто там стучится?»
«Его Апостольское Величество, наш последний император», – ответил князь.
«Я его не знаю», – возразил голос за воротами, а близкие родственники остановилась вокруг гроба в благоговейном молчании. И снова золотой посох постучал в закрытую решетку, вновь послышался вопрос изнутри:
«Кто там стучится?» – и ответ:
«Государь Австро-Венгрии».
«Я его не знаю».
И в последний раз удары прозвучали в зимней тишине и в последний раз прозвучал тот же самый вопрос и последовал ответ:
«Твой брат, Франц Иосиф, у которого было столько грехов, сколько волос на его голове». После этого ворота открылись, гроб внесили в сумеречный склеп и присоединили к гробам его предков.
«Хороший парень», – так Франц Иосиф назвал своего внучатого племянника, молодого Карла, который теперь, этой тяжелой зимой 1916–1917 года, держал в руках семейное наследство – «ящик Пандоры», который каждое мгновение угрожал взорваться в сердце Европы.
Сын беззаботного эрцгерцога Отто, младшего брата Франца Фердинанда, Карл появился на свет в 1887 году достаточно далеко от трона и вначале жил не иначе, чем любой другой молодой эрцгерцог. Только после смерти своего старшего кузена Рудольфа в Майерлинге, и последовавшей за тем морганатической женитьбы Франца Фердинанда, вследствие которой его дети исключались из порядка наследования, Карл внезапно приблизился к трону.
В другое время – в эпоху мира и в эру королей – он, наверняка, был бы превосходным императором. Карл был мягким, дружелюбным и трогательно было то, что он старался всегда поступать правильно. В нем было немного от ученого, немного от святого, но он был слишком слаб для сверхчеловеческого груза, который теперь опустился на его плечи.
Во время первой мировой войны, еще перед смертью его двоюродного деда, страны Центральной Европы – Германия и Австро-Венгрия – начали мирные переговоры, но тон Германии был слишком высокомерным, а поставленные условия были сформулированы слишком неопределенно, поэтому они были немедленно отвергнуты другой стороной. Военное положение в этот момент было для стран Центральной Европы довольно благоприятным. Большие фронты стойко держались, Румыния развалилась, Россия была близка к катастрофе. И все-таки, для Австро-Венгрии имелись причины срочно добиваться мира и Карл вполне это понимал.
Наступающей весной 1917 года новый император вступил в мирный сговор, который позже вошел в историю как «дело Сикста».
Не ставя в известность своих немецких союзников, Карл попытался начать секретные мирные переговоры с Францией и воспользовался для этого услугами обоих братьев своей жены, принцев Сикста[513] и Ксавье[514] из дома Бурбон-Парма. Оба были французскими подданными и, одновременно, офицерами бельгийской армии и служили посредниками. К настойчивому приглашению Карла приехать в Вену, их сестра прибавила просьбу о том, чтобы они «подумали о мужчинах, находившихся в окопном аду, которые сотнями гибли и умирали там!»
Заброшенные из Швеции в Австрию, оба брата появились в марте во дворец Лаксенбург. Они обсудили свою миссию с правительством Франции, провели переговоры с президентом Пуанкаре[515] и с премьер-министром Брианом[516] и передали основные условия Франции.
Братья, их сестра Цита и молодой император провели переговоры в марте после полудня в морозном салоне дворца в Лаксенбурге. Граф Отакар Чернин[517], австрийский министр иностранных дел – «высокий, худой и холодный», как потом описывал его Сикст – тоже ненадолго появился. Не было достигнуто никакого прочного соглашения, но дверь для будущих переговоров оставалась открытой и, действительно, Сикст в мае снова приехал в Австрию. В этот раз Карл – с ведома Чернина или без него – дал письмо во Францию своему шурину, где он в принципе соглашался с требованиями Франции и обещал поддержать французские притязания на Эльзас и Лотарингию.
Он решительно заявил, что мир должен быть заключен, он хочет мира любой ценой.
Карл хотел попытаться склонить своих немецких союзников к принятию этих условий; если бы они отклонили эти условия, тогда он намеревался заключить сепаратный мир.
Трагическим образом – трагическим как для Австро-Венгрии, так и для всего мира – мирные переговоры 1917 года провалились. Италия поменяла партию, перешла на сторону Антанты и требовала в качестве трофея Триест и Трентино. Карл отказался даже рассматривать эту уступку, особенно Триест, который в течение столетий был морским портом империи. Во Франции в это время поменялось правительство: новые министры, сначала под руководством Рибо[518], затем Клемансо[519], были менее склонны говорить о мире; то же самое относилось к немцам, которые начали неограниченную войну морских подводных лодок. Соединенные Штаты вступили в войну, русские вышли из нее. Восточный фронт был уравновешен, голодная Австрия надеялась на хлеб с Украины.
Но тут наступило неприятное завершение «дела Сикста». Министр иностранных дел, граф Чернин, в приступе невероятной болтливости разболтал, что французы предприняли мирные шаги, которые не достигли цели, потому что не смогли договориться об Эльзасе и Лотарингии. Новый французский премьер-министр и военный министр Клемансо, «Тигр», приготовился к прыжку для защиты правды, он защищал честь своей страны так, как он ее понимал. Он сообщил французской прессе, что австрийский император прошлой весной сам начал переговоры и выразил согласие возвратить Эльзас и Лотарингию!
И тут черт выскочил из табакерки! Немецкие союзники, втянувшиеся в «Кайзершлахт» – большую серию наступательных операций на Западе в 1918 году, которые должны были помочь выиграть войну – гневно потребовали от партнера объяснений о предательстве.
Если бы император Карл был по своему характеру хладнокровным и полностью бессовестным то, вероятно, он нашел бы выход из ужасающе затруднительного положения, в котором он, будучи человеком чести, вдруг оказался. Чернин, который был причиной этой дилеммы, видел единственный шанс Австрии в победе немцев и настаивал на том, чтобы Карл просто отрицал сообщение французов о «мирном сговоре». В Бадене под Веной, где находилась императорская семья, Чернин застал Карла, лежащего на диване с компрессами на горячем лбу, не знающего, что делать дальше. В конце концов, Карл подписал напыщенную телеграмму императору Вильгельму, в которой отрицал мирные инициативы, а заявление завершалось словами: «ответ Австрии дадут мои пушки на западе».
В ответ на это Клемансо опубликовал дословный текст письма Карла Сикстусу, после чего император Австрии и король Венгрии предстал перед всем миром, как лжец.
С начала 1918 года Дунайская монархия все быстрее шла навстречу катастрофе. Зима была суровой и положение с продовольствием постоянно ухудшалось. Почти все продукты, которые удавалось достать, направлялись в армию, система распределения по карточкам окончилась провалом. Повсюду распространился черный рынок. Часть австрийского флота бунтовала. Крупные стачки парализовали промышленное производство.
Заседание парламента откладывалось с 1914 года. Карл снова созвал его в мае 1917 года, но это произошло слишком поздно. Парламент открылся в диком хаосе, вместо того, чтобы попытаться решать ужасающие проблемы, тяготевшие над страной. Депутаты от национальных меньшинств выдвигали требования и встречные требования, орали друг на друга во всю глотку и в почтенном мраморном зале швыряли друг в друга чернильницами и папками с бумагами.
Карл издал 6 октября 1918 года манифест, который провозглашал Соединенные Штаты Великой Австрии – федеративное государство, как намечал когда-то Франц Фердинанд. Эта мера опоздала на месяцы, на годы. Венгрия отказалась принимать в этом участие. Действительно, решение Карла, прежде всего, хромало позади уже свершившегося факта, потому что уже в апреле 1918 года в Риме заседал конгресс «угнетенных» наций Австро-Венгрии и фактически принял решение о развале монархии.
