Текст книги "Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии"
Автор книги: Дороти МакГиган
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
Утром 10 сентября Елизавета делала покупки в сопровождении одной-единственной придворной дамы, графини Штарей. Она купила для своих внуков музыкальную шкатулку. В середине дня обе дамы вышли из отеля, чтобы отправиться на борт прогулочного парохода, который должен был привезти их в местечко Каукс, расположенное на берегу озера.
Когда она спускалась вниз на пристань, подбежал молодой человек, который грубо налетел на Елизавету и сбил ее с ног. Прохожие помогли ей подняться, она плохо держалась на ногах, но собралась с силами и прошла пешком сто шагов до парохода. Только на палубе ноги у нее подкосились, и в течение часа она умерла: ей в сердце был воткнут трехгранный напильник.
Убийство не относилось лично к ней. Молодой итальянский анархист по имени Луккени[478], который убил ее, намеревался уничтожить любого члена европейского правящего дома, который предстанет перед ним, как жертва.
Когда Францу Иосифу сообщили по телеграфу об убийстве его жены, он был в Хофбурге. Госпожа Шратт была на отдыхе в горах. Она поспешила в Вену, чтобы быть рядом с ним.
3. Дядя и племянник
После смерти Елизаветы в Хофбурге внешне мало что изменилось. Она в течение многих лет находилась вдали от Вены. У Франца Иосифа было чувство, что однажды ему, может быть, вручат другую телеграмму, с курорта Киссинген, из Женевы или с Корсики, в которой сообщат, что Елизавета снова находится на пути в Вену.
Франц Иосиф продолжал жить в своих унылых комнатах в Хофбурге, опрятный, элегантный старый человек со светло-голубыми глазами под кустистыми, седыми бровями с тщательно расчесанными бакенбардами.
Портрет Елизаветы, работы художника Винтерхальтера, стоял вблизи его письменного стола на мольберте, тот протрет в неглиже со спадающими с плеч темными волосами. Камердинер часто заставал его за тем, что он рассматривал портрет очаровательной женщины, которая всю жизнь избегала его.
Франц Иосиф говорил с госпожой Шратт о Елизавете, называл ее просветленной, своей незабвенной. Он писал своей подруге: «Недавно, когда я возвращаясь в первый раз приветствовал серп луны, мои мысли поспешили к Вам и по вечернему небесному своду к дорогой просветленной, которая никогда не упускала возможности трижды приветствовать молодой месяц».
Он продолжал исполнять свои обязанности с педантичной точностью, часами стоял прямо и бодро в униформе на бульваре Ринг, принимая парады, участвовал в маневрах верхом на коне, шагал с непокрытой головой, держа в руке горящую свечу на процессии Праздника Тела Господня. В мае его карета возглавляла процессию экипажей, которая двигалась вниз по главной алее парка Пратер посреди расцветающих розовым цветом каштанов.
На придворных балах на Фашинг, как только гости собирались в бальном зале императорского дворца Хофбург, гофмаршал ударял три раза в пол своим золотым жезлом, после чего следовало мгновение благоговейной тишины. Оркестр начинал играть гимн Гайдна «Боже храни нашего императора», двустворчатые двери распахивались, и император появлялся, сопровождаемый членами семьи и своим адъютантом. Он медленно шагал по кругу бального зала, задерживаясь только для того, чтобы поприветствовать то одного, то другого, в то время как дамы замирали в глубочайшем придворном реверансе. Когда он доходил до конца, он выбирал даму самого высокого ранга и размеренным шагом начинал бал.
В Великий Страстной четверг на Страстной неделе он, одетый в парадную униформу, в ярко-красных брюках и белом кителе, подавал двенадцати старикам деревянную чашу, наполненную супом, и потом собственноручно мыл им ноги.
Церемония проводилась быстро и точно. Суп подавали, но еще до того, как гости из богадельни успевали отведать больше, чем одну ложку, у них уже снова отбирали миски эрцгерцоги, назначенные прислуживать, и уносили стол, в то время как слуги снимали с каждого пожилого человека правый ботинок и правый носок.
Император снимал белые перчатки, опускался на колени и быстро продвигался вдоль ряда стульев. Он лил воду из гравированного оловянного сосуда на протянутые ноги, тогда как пастор подхватывал воду в серебряный умывальный таз. В конце ряда император поднимался. Дежурные камергеры лили свежую воду на его руки и протягивали ему на серебряном подносе льняное полотенце. Под конец, император вешал на шею каждому из стариков белый шелковый мешочек, в котором были 30 серебряных крон, и двенадцать стариков выводили наружу.
Стареющего императора окружал очень старый двор. В 1900 году вокруг него умерло большинство людей его поколения. Его брат, Карл Людвиг, мужчина чрезмерно благочестивый, умер от дизентерии после того, как он во время паломничества в Святую землю попил из Иордана. Младший брат Франца Иосифа, Людвиг Виктор[479], который так и не женился, удалился со скандалом в замок Клесхайм под Зальцбургом. Франц Иосиф почти никогда не видел его.
Последние годы Франца Иосифа омрачил глубокий пессимизм относительно будущего его империи. У него было чувство, что те качества, которые привели его династию к власти и в течение столетий удерживали ее у власти – это ощущение, что они призваны Богом, сознание привилегий и обязанностей, связанных с этим избранничеством, – померкли. Он только надеялся удержать империю от распада и передать ее своим наследникам не уменьшившейся. Что случится после его смерти, кто мог это знать?
В младшем поколении было много бунтарей, но ни один из них не был таким фрондером до мозга костей, как Иоганн Сальватор[480], сын последнего великого герцога Тосканы[481]. Эрцгерцога Иоганна Сальватора пришлось вычеркнуть из списков командного состава армии потому, что в 1874 году он опубликовал чрезвычайно критическую статью об артиллерии. Он все время испытывал терпение императора: однажды он попытался получить корону Болгарии, а в последнее время он связался с венгерскими националистами и вступил в тайный заговор, как это, вероятно, сделал принц Рудольф.
В год трагедии в Майерлинге, Иоганн покинул страну без разрешения императора (которое было необходимым для каждого Габсбурга) и написал из Швейцарии, что он навсегда отрекается от титула эрцгерцога и принимает скромное имя – Иоганн Орт. Он напрасно пытался вступить сначала в болгарскую, потом в турецкую армию. Он взял ипотечную ссуду под залог своего замка, приобрел в Англии парусное судно «Санта Маргарита» и взял курс на Южную Америку. В июле 1890 года «Санта Маргарита» затонула во время шторма у мыса Горн, но только в 1911 году гофмаршал официально объявил о смерти Иоганна Сальватора.
После смерти Рудольфа в Майерлинге, наследником Франца Иосифа стал сын его брата Карла Людвига, эрцгерцог Франц Фердинанд. Это был своенравный, вспыльчивый человек, без чувства юмора, с необузданным темпераментом и легко уязвимой гордостью. Между дядей и племянником не возникло сердечных отношений, у Франца Фердинанда совсем не было обаяния, короче говоря, он не был тем, кого австрийцы считали симпатичным. Однако, в его образе мыслей и характере были определенные черты, которые однажды могли пригодиться стране: он был неглуп, и он мог, когда следовало, настоять на своем, быть непоколебимым и настойчивым.
Кронпринц Франц Фердинанд
Эта настойчивость проявилась и в вопросе о его женитьбе. В то время как семья полагала, что он будет свататься к кузине, дочери богатого эрцгерцога Фридриха из Пресбурга, он на самом деле, добивался благосклонности придворной дамы в доме эрцгерцога, графини Софии Хотек[482]. Хотя София происходила из старого богемского дворянского рода, но по семейному закону габсбургов она не считалась равной по происхождению, и о женитьбе на ней не могло быть и речи.
София Хотек, жена кронпринца Франца Фердинанда
Однажды в Пресбурге после партии в теннис, Франц Фердинанд забыл свои карманные часы, их открыли и нашли там портрет красивой Софии. Семья содрогнулась под тяжестью этого известия. София была немедленно уволена со службы из семьи эрцгерцога. Но Франц Фердинанд не собирался уступать: он настоял на том, чтобы жениться на Софии.
Франц Иосиф не был ни бессердечным, ни полностью безжалостным, но традиции и закон были, собственно говоря, ключом к системе монархии и наследник трона был последним, кто мог позволить себе пренебрегать законами династии. Франц Иосиф был воспитан таким образом, чтобы ставить обязанности выше личного счастья. У него в семье, на его глазах произошла трагедия с теми, кто не придерживался этих правил. Поэтому он отказался дать племяннику разрешение на женитьбу.
Хотя и министр, и архиепископ пустили в ход все мастерство убеждения, Франц Фердинанд не стал ничуть сговорчивей.
«Ваше превосходительство, – писал он премьер-министру Эрнсту фон Керберу[483], – поставлено в известность о непоколебимости моего решения; для меня это вопрос моей жизни, моего существования и моего будущего».
В конце концов, ему удалось вырвать у императора согласие на морганатический брак.
Францу Фердинанду пришлось поклясться 28 июня 1900 года перед собранием всех родственников, перед министрами своего дяди и придворными в том, что его жена никогда не получит императорского звания и что дети, которые родятся от этого брака, должны быть отстранены от престолонаследия. Через три дня он женился на своей Софии.
Летом этого года Франц Иосиф отметил свой 70 день рождения на своей вилле на курорте Ишль. Это был печальный праздник. Катарина Шратт приняла решение положить конец дружбе с императором и оба распрощались друг с другом навсегда.
Император Франц Иосиф I
С момента смерти императрицы злые языки не успокаивались, с этим нужно было считаться. Катарина чувствовала себя обиженной пренебрежением со стороны императорской семьи, о котором она узнала, и воображаемыми обидами от него самого. Итак, она решила расторгнуть отношения и покинуть Австрию.
Они разошлись друг с другом без горечи, но в слезах. На следующий день Франц Иосиф написал ей: «Двадцать четыре часа тому назад я вышел из своей комнаты к Вам в последний раз, мой горячо любимый ангел! После того, как Вы вчера исчезли из вида, я встретил трубочиста, который стоял у кузницы. Вы считаете, что это на счастье, может быть, эта встреча принесет мне счастье, а счастье значит для меня: увидеть Вас снова».
Он чувствовал себя печально одиноким. Примерно месяц спустя его гофмаршал, князь Лихтенштейн, написал госпоже Ференци: «Его Величество в отчаянии и с трудом переносит недостаток в развлечениях. Здоровье Его Величества превосходное. В Галиции он, говорят, скакал верхом перед своей кавалерией, как черт».
Это расставание с госпожой Шратт длилось целый год. В мае 1901 года он написал ей из Венгрии: «Мое настроение бесконечно печально в моем безутешном одиночестве, возраст в последнее время особенно дает о себе знать, я очень устал. Я был таким наивным и надеялся, что Вы, вспоминая нашу пятнадцатилетнюю верную дружбу, выразите мне соболезнование по случаю смерти моей маленькой бедной правнучки. Но и в этом я обманулся и мне было очень больно. Что ж, больше или меньше горя, ничего не изменит в этом положении, и нужно просто стойко перенести это».
Наконец, в августе 1901 года, когда император снова находился на отдыхе, на курорте Ишль, старая повариха госпожи Шратт принесла известие к его 71 Дню рождения. Не хочет ли он зайти на следующий день на виллу Фелицитас? Сделает ли он это? Неужели? Он сообщил, что придет в 7.15 утра, потому что в 8.30 он должен быть на императорской вилле, чтобы принять официальные поздравления с Днем рождения от своей семьи.
До конца его жизни актриса оставалась человеком, который был с ним в самых близких отношениях, возможно вообще единственным за всю его жизнь, который действительно был близок ему.
4. Вена на рубеже столетий
Сын Зигмунда Фрейда, Мартин[484], описывает первые годы в Австрии после наступления нового века, как «Золотую эпоху, как время, когда можно было жить в мире и спокойствии. Ничего похожего на эти годы, не было дано нам еще раз».
Стефан Цвейг[485] говорил, бросая тоскливый взгляд на Вену тех дней, что было чудесно жить там, в той атмосфере духовного примирения, где подсознательно каждый становился наднациональным космополитом и гражданином мира.
Возможно, что Вена, как раз вследствие этой космополитической сущности, благодаря небывалому смешению рас в первом десятилетии XX столетия, стала местом рождения нового, как удивительного, так и ужасного.
Еще совсем недавно умер Брамс. В новом оперном театре на улице Рингштрассе дирижировал Густав Малер[486]; он требовал совершенства и от музыкантов и от слушателей. Арнольд Шенберг[487] сломал музыку и собрал ее вместе по-новому. В то время как Густав Климт[488] и другие из кружка «Югендстиль» окружали орнаментом длинноногих красавиц в насыщенном красками мире грез, долговязый юноша из провинции, который откликался на имя Оскар Кокошка[489], бродил воскресными утрами по картинным галереям. А посреди традиционного мраморного и золотого великолепия новых построек на Рингштрассе, Отто Вагнер[490] поместил свое голое, своевольное здание «Постшпаркассе» (почты и сберкассы) и решительно провозгласил: «что не практично, то не может быть красиво». Йозеф Хоффманн[491] и Адольф Лоос[492] проектировали здания в ошеломляюще ясных линиях, со строгой, подчеркнуто целесообразной структурой.
Зигмунд Фрейд открыл как раз в эти годы темные стороны человеческого сознания. В субботу по вечерам он читал лекции в психиатрическом отделении клинической больницы, неподалеку от старого дома умалишенных, который основал Иосиф II, в поисках возможностей помочь сумасшедшим. Фрейд собирал своих учеников в пятницу по вечерам вокруг большого стола в приемной на Берггассе, где у него была частная практика. Они пили черный кофе, курили и решали споры и разногласия в доктрине о новой религии психоанализа.
Пути Франца Иосифа и Зигмунда Фрейда пересеклись только однажды. После пожара в Рингтеатре, Габсбурги основали, так называемый, приют покаяния – Suhnhaus, и дочь Фрейда Анна[493] получила подарок императора, потому что была первым ребенком, который родился там.
Появились кофейни, в которых зарождались новые идеи, журналисты, интеллигенция и художники вместе проводили время, тут они писали тексты, делали наброски на бумаге и дискутировали. Группа молодых венских писателей – Герман Бар[494], Артур Шницгер[495], Гуго фон Гофмансталь[496] – выбрали своим штабом кофейню Гринштадл. Блистательная группа журналистов, которая писала для венских газет, оказывала продолжительное влияние на всю центральную Европу. Первое место занимала газета «Нойе фрайе прессе», одна из всемирно известных газет тех дней, об издателе которой в шутку говорили: «После него император – самый важный человек в стране».
Уже в 1900 году Вена была обременена теми социальными проблемами, которые позже угнетали все большие города XX столетия.
За 40 лет, предшествовавших 1900 году, население Вены выросло не менее, чем на 259 процентов – больше, чем в любом другом городе Европы, кроме Берлина.
Жилья катастрофически не хватало. Бездомные бедняки теснились зимой в обогреваемых комнатах, где они могли поспать, сидя на заполненных до отказа лавках. Другие находили убежище от холода, ветра и дождя в канализационных сооружениях Вены, тянувшихся вдоль дунайского канала и по течению реки, железные решетки которых можно было открыть.
Почти половину населения составляли эмигранты, среди них тысячи и тысячи евреев, которые бежали от погромов в царской России. Большой приток восточных евреев разжигал существовавшие антисемитские предрассудки, и самые правые политики добились внимания, заставляя выслушивать их. Теодор Герцль[497], высокоодаренный редактор фельетонов газеты «Нойе фрайе прессе», ясно видел, как яд ненависти к евреям постепенно растекался по артериям Европы. Вначале он мечтал собрать своих единомышленников и провести огромный обряд крещения на ступенях собора Святого Стефана, но потом он оставил этот план, как неосуществимый. Он снова сконцентрировал свои усилия на идее национальной родины для евреев. Его книга «Еврейское государство» стала зародышем современного Израиля.
Осенью 1906 и потом снова 1908 года по улицам Вены слонялся оборванный молодой человек из Верхней Австрии, которого Академия искусств отвергла, как бездарного. Он спал в приютах для бездомных, ел суп на кухнях и слушал речи демагогов из крайних правых. Он проклял этот город за ту характерную черту, в которой Цвейг видел особенный дух Вены: «Мне был противен расовый конгломерат, который был в столице империи, противно все это смешение народов: чехов, поляков, венгров, русинов, сербов и хорватов и т. д., и среди них вечные возмутители спокойствия – евреи и снова евреи».
Гитлер называл Вену «олицетворением кровосмешения», проклинал Габсбургов, как «космополитов», характеризовал их, как «самую вырождающуюся, виновную династию, которую когда-либо приходилось выносить немецкому народу».
В то время как за границами империи беспрерывно предсказывали крах габсбургского многонационального государства, цивилизованные австрийцы с иронией называли ситуацию «отчаянной, но не серьезной».
Действительно, один иностранец, который присутствовал на заседании парламента, подумал, что он попал в Вавилонскую башню. За один только день можно было послушать страстные речи на дюжине языков, из которых большинство делегатов понимали только один или два.
В определенных случаях парламент позволял увлечь себя актами насилия, как это было в 1897 году, когда Бадени[498] внес «Указ о языке», согласно которому все гражданские служащие в Чехии и Моравии, вплоть до самых простых – почтальонов и дворников – должны были овладеть как чешским, так и немецким языком устно и письменно. Повсюду в империи взрывались национальные чувства. Парламент походил, подчас, на сумасшедший дом, чернильницы летали по воздуху. Выступающие ораторы мешали друг другу и искусственно затягивали заседания до глубокой ночи. Члены парламента били друг друга, опрокидывали столы, дудки свистели, уважаемый профессор римского права из Праги оглушительно дул в пожарный рожок.
Указы, касающиеся языка, были отменены, порядок еще раз установлен. Когда социал-демократы объявили о большом марше 1 мая в поддержку всеобщего избирательного права, у всех порядочных правых консерваторов задрожали колени. Но манифестация прошла без происшествий. Четверть миллиона рабочих промаршировали по бульварам Ринга, они размахивали флагами и транспарантами на дюжине языков, но для того, чтобы сохранить порядок, полицейские не потребовались. Постепенно социал-демократы приобрели влияние в правительстве, а в 1906 году Франц Иосиф поддался настойчивому требованию всеобщего избирательного права.
Большинство граждан во всех концах империи продолжали быть глубоко преданными императору. Франц Иосиф, осторожный, консервативный, медлительный в делах, недоверчиво относящийся ко всему новому, но в то же время справедливый и честный, придерживался старательно избранной линии между горячим и холодным, левым и правым.
Предстояло решать сложные проблемы, особенно в том, что касалось участия национальных меньшинств в жизни государства. Но австрийцы были настроены оптимистично надеясь, что и эти проблемы, в конце концов, будут решены, может быть, особым австрийским методом, который здесь называли: «тянуть ту же волынку».
5. Сумерки богов
В 1910 году, когда Францу Иосифу исполнилось 80 лет, он был для своего народа уже не столько монархом, сколько непременным атрибутом системы. Были живы венцы, которые детьми видели в тот далекий майский день 1849 года, как он въезжал верхом в город, красивый, светловолосый молодой человек в униформе, которая облегала его тело, словно шелк. Они пережили то, как он превратился в серьезного, важного мужчину средних лет, монарха, который пунктуально исполнял каждую из своих обязанностей, лишь изредка громко смеялся, публично не пролил ни одной слезы и не дал каким-нибудь другим образом заметить тяжелые удары, которые ему наносила судьба, как мужчине и как монарху. И теперь, в первые годы XX столетия, они видели в нем образцового старого джентльмена с серебристыми волосами и белыми бакенбардами, грандиозный анахронизм в том времени, к которому он больше не принадлежал. Император стал ближе сердцам австрийцев, когда он стал старше, может быть потому, что его лучшие качества всегда были хорошими качествами пожилого человека: достоинство, самообладание, невозмутимость, антипатия ко всем переменам.
Годами за границей ходили слухи, что австрийский император, в действительности, уже давно умер и в Вене существует что-то вроде актерской школы, которая обучает пожилых мужчин для того, чтобы они перед публикой играли его роль.
Франц Иосиф был, между тем, полон жизни и ни в коем случае не намеревался выпускать власть из рук. Каждое утро, точно в половине четвертого утра, его камердинер будил его со словами: «Я у ног Вашего Величества. Доброе утро».
С помощью своего банщика император купался в переносной деревянной ванне, которую приносили в его комнату. Затем император преклонял колени, чтобы произнести молитву, и потом до завтрака сидел над своими бумагами. Завтрак всегда состоял из кофе, померанских сдобных булочек и ветчины, за исключением дней поста. Он не уделял особенного внимания тому, что он ел. Однажды, за завтраком, он нашел в своей булочке запеченного черного таракана и приказал уволить со службы придворного пекаря. Однако позже, когда он узнал, что человек из-за этого почти разорен, он снова стал пользоваться его услугами.
Его слуга, помогавший ему принимать ванну, также доставлял ему неприятности. Престиж и жалование слуги, который был так близок к особе его высочайшего Величества, были превосходными, только часы работы – каждое утро зимой и летом в три часа утра – были обременительными. Поэтому банщик посчитал, что удобнее просидеть всю ночь в кабачке вблизи Хофбурга и появляться на службе, не ложась в постель. К несчастью вино, которое он пил при этом, чтобы не заснуть, вызывало опьянение и, когда однажды слуга чуть не упал вместе с высочайшей персоной в волшебную ванну, пришлось его уволить.
Франц Иосиф действительно проводил дни с рассвета до сумерек в своем рабочем кабинете за большим письменным столом, покрытым документами. Он педантично содержал его в порядке. За объемистым настольным календарем у него была маленькая щетка и поблизости метелочка из перьев, чтобы постоянно сметать пепел или песок, которым он подсушивал свою подпись, сделанную чернилами.
В маленькой прихожеи возле кабинета на маленькой кирпичном печурке грелась вода для императорского умывальника, а на спиртовке варился кофе для завтрака императора. Кухня Хофбурга находилась так далеко, что обед, чтобы он сохранялся теплым, приносили в двух цинковых баках, наполненных тлеющими углями.
Император брился в своем рабочем кабинете, а однажды у него заболел зуб, и зубной врач вырвал его, пока старый человек сидел прямо, глазом не моргнув, на своем стуле.
Ежедневно в полдень он поднимался из-за стола, подходил к окну и наблюдал за сменой караула во дворе Хофбурга.
Если его внуки приходили в гости, то им разрешалось врываться в рабочий кабинет, он давал им поиграть использованные конверты и оставлял их у себя до обеда.
В рабочем кабинете император и госпожа Шратт уютно ели вдвоем за столом, который его камердинер передвигал в середину комнаты. Когда он ждал подругу к ужину, то император заказывал ее любимые блюда и его камердинер заметил, как он все время вскакивал из-за стола, шел в прилегающую спальню и приглаживал щеткой волосы и бороду.
Катарина Шратт заботилась о старом господине достойным восхищения образом. Она купила ему теплую шаль, банку для печенья и механического соловья, который выскакивал из шкатулки и волшебно пел, когда заводили пружину. На его письменном столе всегда лежало карманное зеркальце, и на рамке было написано ее рукой: «Портрет человека, которого я люблю».
Она оказалась достойна того доверия, которое он ей оказал, и сохранила маленькие тайны их любви до самой своей смерти. Хотя она пережила Франца Иосифа на много лет – она умерла в 1940 году – Катарина Шратт никогда не писала мемуары и отказывалась давать интервью для прессы или фотографироваться. Немногие фотографии в газете, которые были сделаны без ее ведома, в последние годы ее жизни, позволяют разглядеть дружелюбное розовое лицо бабушки под круглой черной шляпкой.
Франца Иосифа шокировали и оскорбляли новые, зарождающиеся во всем мире силы, так же, как и королеву Викторию, которая умерла на годы раньше него. Долгое время он отказывался установить телефон в своем рабочем кабинете, не терпел пишущей машинки. Для телеграфа он все-таки сделал исключение, это было изобретение, сделанное в годы его молодости, оно как раз уже достигло определенной респектабельности.
Он ни за что не соглашался пользоваться лифтом или автомашиной и в 1907 году написал госпоже Шратт: «То, что Вы взяли в аренду автомобиль, радует меня меньше, потому что придется постоянно тревожиться».
Но постепенно он смирился с этим: «Вы, кажется, используете автомобиль с большим размахом и на дальние расстояния, и если, как я искренне надеюсь, не случится беды, я не против. Это же ни для кого не секрет».
В том же году король Эдуард VII приехал погостить на курорт Ишль и уговорил Франца Иосифа отправиться с ним на прогулку в его машине. Обоих монархов сфотографировали на заднем сидении старомодного туристического автомобиля. Король Эдуард запечатлен на фотографии в хорошем настроении, Франц Иосиф, напротив, смотрит скептически.
В 1908 году вся империя праздновала 60-й юбилей правления Франца Иосифа, и все Габсбурги собрались в Шенбрунне, чтобы чествовать патриарха.
Вечером 1 декабря, перед праздничной иллюминацией города, дети семьи Габсбург исполняли балет на сцене дворцового театра Шенбрунн. Старшая дочь, Мария Валерия, собрала до этого вокруг себя детей, чтобы рассказать им сказку о короле, который носит терновый венец.
«Сильный, как герой, стойкий, как страдалец, добрый, как мудрец, он носит много корон. Но одна, которую никто не видит – это терновый венец. Чем дольше он живет, тем больше шипы впиваются в его голову».
Детский балет, который придумал племянник Франца Иосифа – Фердинанд Карл[499], страстный поклонник театра, исполнял старомодные танцы юных дней Франца Иосифа в костюмах эпохи Бидермайер. Старый император был в восторге и настроен не так критически, как балетмейстер, который бился на репетициях и воскликнул: «Господа, вы танцуете, как верблюды!»
В заключение, дети выстроились перед императорской ложей, чтобы вручить императору, который прослезился, букеты цветов и поцеловать ему руку.
На следующий день наследник трона, Франц Фердинанд, выступил с торжественной речью перед всей семьей, которая собралась в апартаментах Александра в императорском дворце Хофбург, (в которых царь Александр I останавливался во времена Венского конгресса). В опере давали праздничное представление, и вся публика встала, чтобы спеть: «Боже храни». В Праге, напротив, этой ночью случилась потасовка между чехами и немцами, императорский флаг сорвали и втоптали в грязь и один чешский патриот провозгласил: «Что такое черно-желтый флаг? Пережиток и больше ничего».
Отношения между императором и наследником трона по-прежнему оставались напряженными. Одной из самых больших ошибок Франца Иосифа по отношению к своему сыну, а теперь снова по отношению к своему племяннику было то, что он не привлекал Франца Фердинанда к настоящему участию в делах управления государством. Конечно, было чрезвычайно обременительно иметь перед глазами такое осязаемое Memento mori, как наследник трона, который нетерпеливо стоял перед дверью и ждал, когда император умрет. Франц Фердинанд сам называл себя: «Его Величество – самая преданная оппозиция».
Он собрал в Бельведере свой собственный маленький придворный штат, круг советников и совершенно открыто готовился ко дню передачи власти.
Женитьба Франца Фердинанда оказалась гармоничной и счастливой. София была любящей, умелой женой и превосходной матерью. Это было одно из тех замужеств, которые довольно среднего мужчину могут поднять на значительно более высокую ступень. «София – настоящее сокровище, я неописуемо счастлив», – писал он своей мачехе.
Франц Иосиф возвысил Софию сначала до княгини, потом до герцогини, но придворный протокол по-прежнему отсылал ее на всех официальных мероприятиях на место, значительно ниже ее супруга, и Франц Фердинанд жестоко страдал из-за пренебрежения, которому подвергалась его жена. В опере она сидела далеко позади императорской ложи вместо того, чтобы быть рядом с Францем Фердинандом. За столом при дворе ее разместили позади всех Габсбургов; при торжественном вступлении в бальный зал она отходила на задний план позади самых юных эрцгерцогинь. Люди, приближенные к паре, считали весьма вероятным, что Франц Фердинанд, став императором, отзовет свой отказ и провозгласит жену императрицей.
Заглядывая вперед в то время, когда он будет носить корону, Франц Фердинанд набрасывал вольнодумные планы обновленной и улучшенной империи. Он принял решение сломить упорство, с которым венгры держались за принцип двойной монархии. Испытывая симпатию к славянам, Франц Фердинанд, очевидно, задумывался о том, чтобы создать третье государство из южно-славянских земель и создать тройственную монархию. Позже, похоже, он хотел создать федеральный союз нескольких государств в рамках империи, по модели Швейцарии и Соединенных Штатов.
Серьезный кризис, который привел государство на край пропасти, возник в 1908 году, когда министры Франца Иосифа поставили мир перед фактом об аннексии на скорую руку Балканских провинций Боснии и Герцеговины.
Большая часть Балканского полуострова в 1877 году добилась независимости с помощью России. Но великие державы вмешались, чтобы помешать полному господству царя на Балканах. Обе провинции – Босния и Герцеговина – были переданы на Берлинском конгрессе в 1878 году в правление Австро-Венгрии.
По австрийскому мандату провинции, по сравнению с другими колониями того времени, в действительности хорошо управлялись. Были построены улицы, школы и железные дороги. Статистика преступлений в Боснии и Герцеговине давала более низкие показатели, чем в остальных балканских странах. Большинство населения составляли сербы, но были также значительные хорватские и турецкие меньшинства.
Непосредственным поводом аннексии Боснии и Герцеговины послужил государственный переворот младотурок в Константинополе в 1908 году, который, как опасались, мог возобновить турецкие притязания на возврат обеих провинций. Между тем, более серьезная угроза была со стороны соседнего независимого королевства Сербии, которое собиралось однажды присоединить обе провинции. Правительство Франца Иосифа надеялось путем аннексии ослабить давление сербских агитаторов-националистов. Провинциям обещали конституцию и в ближайшем будущем автономию. Этот шаг оказался преждевременным и необдуманным.
