Текст книги "Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии"
Автор книги: Дороти МакГиган
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)
В Вене, между тем, досадные злоключения задерживали отъезд настоящего жениха: в кассе императора просто не было денег. Не мог же сын императора путешествовать через всю Европу, как обыкновенный пассажир в почтовой карете. Его появление должно было быть достаточно впечатляющим, чтобы завоевать расположение жителей Бургундии, привыкших к светской жизни и к фантастической роскоши своих собственных герцогов. Кроме того, нужно было оплатить особое разрешение Папы – молодые, жених и невеста, были дальними родственниками, а для невесты нужно было еще купить украшения.
Попрошайничая и занимая, где только было возможно, Фридрих собрал заранее доходы с принадлежащих императору городов и взыскал старый долг с евреев Ульмера, так что ему удалось наскрести почти достаточно денег для путешествия. Еще 21 мая, накануне отъезда сына, император был занят тем, что отдавал в залог недвижимое имущество и занимал дукаты. В конце концов, набралось столько денег, сколько хватало добраться только до Кельна и не дальше. Казалось, для того, чтобы сделать положение еще более тяжелым, у ворот Австрии, лязгая мечами, вновь стоял старый враг Фридриха – Матьяш Корвин.
Путешествие Максимилиана из Вены в Гент длилось почти три месяца. К ужасающему состоянию дорог XV века и отсутствию всяких удобств для большого путешествующего общества добавились все те задержки, которые сопутствовали политическому путешествию – приемы, банкеты и официальное вручение свадебных подарков. Все жители деревень и городов вдоль маршрута путешествия толпились, чтобы отдать почести сыну каждой милей увеличивался свадебный поезд: присоединялись епископы и аббаты в повозках, запряженных лошадьми, князья с эскортом вооруженных рыцарей. Шествие поезда завершали свадебные подарки в виде живых овец, быков, лошадей и повозок, груженых бочками с вином.
Максимилиан восхищенно писал отцу, что город Аугсбург подарил ему бокал, наполненный слитками золота. Несмотря на это, к моменту, когда все общество достигло Кельна, почти все деньги были израсходованы, участники сделали передышку и прождали почти весь месяц июль. Только после того, как решительная мачеха Марии, Маргарита Йоркская, послала 100 000 дукатов и бургундских рыцарей для сопровождения и защиты, свадебный поезд смог снова продолжить свое путешествие. Не менее полезным, чем дукаты был тот, кто передал их – Оливье де Ла Марше[37], придворный, поэт и светский человек, который должен был стать незаменимым руководителем Максимилиана по лабиринтам бургундского придворного этикета.
Интриги преследовали молодого жениха почти до самого порога дворца Марии. Герцог Фон Клеве[38], отец одного из ее женихов, пытался задержать путешествующее общество сначала в Кельне, потом в Брюсселе. Король Франции настаивал на том, что Мария не может выходить замуж без его согласия, так как он является не только ее ближайшим родственником по мужской линии, но и господином, владеющим частью ее земель, которому она должна подчиняться. Когда, наконец, Максимилиан перешагнул границы Бургундии, посланцы отца известили его, что место и день свадьбы негласно пришлось изменить; одновременно его предупредили, что это следует сохранить в тайне.
На заходе солнца 18 августа, Максимилиан въехал верхом на коне в город Гент, «как архангел», как утверждали потом. На нем были позолоченные латы, на его светлых волосах вместо шлема была диадема из жемчуга и драгоценных камней, а его грудь украшал вышитый черным шелком герб и крест Бургундии. За ним скакала верхом свита, почти тысяча сильных князей, баронов, епископов и рыцарей, снявших траурные одежды, которые они носили по случаю смерти короля Карла. Они выступали со сверкающим оружием, в шлемах, украшенных перьями, с развевающимися знаменами, на их копьях весело болтались лисьи хвосты. Они вошли в город, объехав внешний круг больших ветряных мельниц, которые окружали его, и рысью проехали по улицам, забитым людьми со знаменами, на которых было написано: «Славный принц, защити нас, или мы погибнем».
Поздно вечером двое молодых встретилась друг с другом, при свете факелов, во внутреннем дворе герцогского дворца. Мария ждала, окруженная дамами на ступенях лестницы, которая вела в большой рыцарский зал. После того, как Максимилиан проложил себе путь через большое скопление народа и приветствовал всех дам одним поцелуем, молодые удивленно и молча уставилась друг на друга, оба «бледные, как смерть».
Мария, должно быть, выглядела еще красивей в ту ночь, чем на миниатюре, сохранившейся в молитвеннике ее отца. Она изображена в парадном одеянии, благородно очерченное лицо с темными глазами, освещенное легкой улыбкой, увенчанное вздымающейся, высоко уходящей вверх остроконечной прической под белой вуалью, как носили тогда изящные придворные дамы. О восемнадцатилетнем эрцгерцоге с его живыми, веселыми карими глазами и его характерным для эпохи
Возрождения носом, было только одно всеобщее мнение: он выглядел обворожительно!
Ни жених, ни невеста не понимали языка друг друга. Весь вечер они были вынуждены объясняться знаками. Довольно скупой разговор. Но тут нашелся очаровательный выход, чтобы сломать лед: принцу объяснили, что он, следуя старому фламандскому обычаю, должен был искать и найти цветок, который принцесса спрятала где-то на себе. Молодой человек нерешительно попытался нащупать цветок – «скромно, двумя пальцами», – сообщает германский хронист, в то время как зрители улыбались и кивали. Наконец, стоявший рядом старый кардинал Триера сказал мальчику: «Расслабьте корсет дамы, может быть, тогда вы его найдете». Максимилиан послушался и дрожащими руками вытащил цветок – гвоздику, значение которой тотчас было понято всеми собравшимися придворными потому, что на старинном языке цветов гвоздика воплощала чистую супружескую любовь.
Члены городского совета, подчинявшиеся Марии, прервали эту чрезвычайно поэтическую сцену несколькими очень конкретными вопросами относительно финансовых соглашений, особенно относительно утреннего дара, того золотого подарка, который жених по старинному обычаю, наутро после заключения брака, должен передать невесте, как компенсацию за потерю девственности. Но Максимилиан быстро прекратил дебаты, сразу объявив, что он согласен со всем. Брачный контракт был подтвержден и подписан, жених подарил своей возлюбленной невесте великолепный драгоценный камень, после чего встреча закончилась банкетом в парадном зале дворца.
На рассвете следующего дня Максимилиана разбудили, на сон ему дали всего лишь 4 часа, и отвели в дворцовую капеллу, где молодая пара преклонила колени, чтобы произнести клятву верности, вместе с папскими легатами разломить священный хлеб, пригубить от свадебного кубка и принять поцелуй мира. При этом Мария появилась, как истинная дочь своего отца, подобно золотой принцессе: в вышитых золотом одеждах, талия, опоясанная шарфом, расшитым драгоценными камнями, на голове золотая корона Бургундии.
Весь свадебный кортеж был приглашен на торжества с музыкой и танцами, которые продлились целый день. С наступлением ночи эскорт из рыцарей проводил Максимилиана в супружеские покои, где все вместе отправили молодую парочку в постель, в соответствии с веселыми обычаями того времени. Один из саксонских рыцарей, который сопровождал свадебный поезд через всю Германию, оставил сообщение об этом путешествии, которое заканчивается перед супружескими покоями: «Что там происходило, я не знаю».
Придворный летописец из Бургундии, Жан Молина[39], напротив, выразился яснее. Хотя он обещал тактично молчать о тайне брака, все же он добавил: герцог доказал, что он «был одаренным настоящим мужчиной, который любим Богом, посылающим потомство, потому что наша благородная герцогиня и принцесса понесла и забеременела жизнеспособным ребенком…»
Несомненно, эта свадьба состоялась благодаря удивительному сочетанию счастья, воли Марии, и настойчивости ее свекра. Не прошло и трех недель с тех пор, как Максимилиан покинул Вену, как венгерская армия вторглась в Нижнюю Австрию и продвинулась до ворот столицы. Император Фридрих бежал вверх по Дунаю; он никогда больше не вернулся в Вену. Как теневой император, живя наполовину в изгнании, он все же мог утешаться тем, что несмотря на все потери, его внукам было обеспечено ценное наследие Бургундии.
Людовик XI, король Франции, «паук, опутавший мир», причислял к тяжелейшим ошибкам своей жизни то, что он допустил женитьбу Габсбурга. В своем замке Плеси-ле-Тур он уже размышлял о путях и средствах вернуть обратно добычу, которую он непонятным образом упустил из-под своей власти.
2. Приданое
«Если бы у нас был мир,
мы сидели бы в розарии». Письмо Максимилиана из Бургундии.
Первые дни после бракосочетания превратились для Максимилиана в одну из тех любовных баллад, которые он так любил. Каждое утро он находил в своей комнате разложенную новую дорогую одежду: один раз это было одеяние из золотой парчи с серебряной филигранной работой, или на другой день – платье из чистейшего белого сатина, украшенного массивной золотой цепью, то снова одежда из тончайшего коричневого бархата, отороченного соболями.
Филипп Комин, друг и историк короля Франции утверждал, что Максимилиан, когда он прибыл в Бургундию, «вообще ничего не знал». В действительности, он не имел никакого представления о практической «реальной» политике. Однако, у него были замечательные качества, делавшие его очень приятным женихом для принцессы, которая с трудом избежала замужества с хилым девятилетним мальчиком.
Максимилиан исполнял все рыцарские деяния с колоссальной силой и энергией. Он мог голыми руками согнуть лошадиную подкову, виртуозное представление, которое он унаследовал непосредственно от своей польской бабушки из Кумбурга[40], о которой говорили, что она пальцами вколачивала гвозди в стену. Он хорошо танцевал, играл на лютне, пел приятным голосом, немножко рисовал и немного сочинял стихи. Он был, кроме того, сведущ в искусстве любви, благодаря великодушным услугам одной австрийской любовницы по имени Розина, которая после его отъезда из Вены осталась там, утопая в слезах. Время от времени он, даже в Бургундии, с тоской думал о ней и досаждал вопросами о ней старому другу, Сигизмунду Прюшенку, канцлеру отца.
Своей супругой он был вполне доволен. С обезоруживающей откровенностью он сравнивал ее со своей прежней возлюбленной: «У меня красивая, беззаветно преданная, добродетельная жена. Ее тело стройнее, чем у Розины, и белое, как снег. У нее темные волосы, маленький нос, изящная маленькая головка и лицо, карие глаза с серыми крапинками – красивые и ясные, ее уста немного велики, но красные и целомудренные».
Мария выглядела обворожительно в тончайших платьях, которые она велела сшить к своей свадьбе. Ткани для этого она получила от флорентийских купцов из города Брюгге: узорчатый дамаст и сатин, тонкий бархат – коричневый, желтый, малиновый, белый и фиолетовый.
Хотя оба выросли в странах, находящихся далеко одна от другой и говорили на разных языках, они открыли, благодаря связывающим их узам придворного воспитания, тысячи вещей, которыми они могли поделиться друг с другом. Каждый начал учить другого супруга своему языку. Спустя годы, Максимилиан попросил написать сцены этих школьных уроков: в прелестном летнем доме сидит пара – принц и принцесса – улыбаясь, друг подле друга, на коленях раскрытая книга, в то время как влюбленные пары, держась за руки, бродят не спеша по саду.
Иногда вечерами они играли в шахматы фигурами, вырезанными из горного хрусталя и золота. Или они вместе читали в придворной библиотеке драгоценные книги на пергаменте, переплетенные в тома, книги с молитвами для литургии и истории о Трое, которые собрал и записал отец Марии, приключения Ланселота[41], а также историю о Перцефоресте[42] и Мелузине[43]. Иногда они слушали хор замка, певший волшебные, чарующие песни, каких Максимилиан никогда прежде не слышал, 24 голоса хора звучали ангельски сладко. Оливье де Ла Марш рассказал ему, что, якобы, голоса сохранялись такими ясными и чистыми, благодаря диете из сырого мяса.
Вечером они ужинали вместе с мачехой Марии (Максимилиан в своих письмах с беспощадным бесстыдством юности называл даму «старая женщина», потому что Маргарите Йоркской к тому моменту как раз исполнилось 32 года), столовый сервиз был из золота и меди. Блюда чаще переменялись и были более изысканными, чем ему доводилось, когда-либо пробовать, потому что в огородах Фландрии росли душистые травы, артишоки и зеленый салат, которые больше нигде в Европе нельзя было найти. А из больших и хорошо оборудованных кухонь дворца вытекали отменные соусы, паштеты, медовые пироги и другие сладости. Так, покойный герцог Карл особенно любил конфитюр из отжатых лепестков роз.
Ни при каком другом дворе, расположенном севернее Альп, не велся в такой мере изящный образ жизни с такой выдержанной элегантностью, как во дворце герцога Бургундии, где средневековая культура как раз тогда переживала последний поздний расцвет.
После холодного и неуютного фамильного замка в Вене, который был скорее крепостью, чем дворцом, тепло и роскошь дворцов в Генте, Брюгге и Брюсселе казались Максимилиану источником нескончаемого чуда. На стенах висели светящиеся творения фламандских мастеров: Ван Эйка[44] и Роджера ван дер Вейдена[45]. Когда Максимилиан находил время, он спешил к Красному монастырю, чтобы посмотреть на художника Хьюго ван дер Гоеса[46], который между приступами безумия создавал свои шедевры. Даже для королевских щитов с гербами, измерительных инструментов и знамен, а также личных предметов дворцовой обстановки, делали эскизы выдающиеся художники.
Максимилиан никогда не уставал подробно рассматривать огромные шпалеры на стенах, потому что на них были изображены сцены из истории. Особенный интерес вызывали у него знаменитые гобелены с изображением Трои, потому что он так же, как и его отец считал, что Габсбурги вели свой род прямо от короля Приама. Эти шпалеры с изображением Трои были изготовлены на высоких ткацких станках города Турне и подарены отцу Марии городом Брюгге: «Нашему глубокоуважаемому господину и принцу по его желанию и молитве».
В превосходном домашнем хозяйстве дворца, которое наладила герцогская пара, дюжины придворных аристократов и сотни первоклассно вышколенных слуг следили за сложной последовательностью ежедневного церемониала. Четверо слуг были назначены только для того, чтобы заботиться о герцогской постели: один открывал по утрам портьеры и откидывал одеяла, другой встряхивал и проветривал пуховые перины, третий держал горящую сосновую лучину, когда герцог ложился в постель, четвертый задергивал занавес вокруг постели. Еще один слуга должен был в нужный момент подвинуть на место стул герцога, в то время как другой слуга каждый раз подносил чашу к подбородку герцога, как только его господин подносил бокал ко рту. Аристократ имел честь резать своему господину мясо и за это пользовался привилегией, оставлять себе тот кусок, к которому он при разделе на части прикоснулся рукой. За столом после каждого блюда обносили по кругу серебряную чашу для ополаскивания пальцев, наполненную душистой водой; кроме того, каждый гость получал золотую зубочистку, которая была усыпана бриллиантами и украшена жемчужиной.
Чудеса, которые таил в себе дворец, в действительности, казались бесконечными. В сокровищницах не только хранилось множество золотой и серебряной посуды, (в любом случае, намного меньше, чем в те времена, когда алчный дед Марии, Филипп Добрый[47], складывал их штабелями, так как ее господин отец как раз начал дотрагиваться до этих сокровищ), но и в кладовых хранились всевозможные красивые и редкие предметы. Так, например, прозрачная лавандовая чаша из агата, о которой говорили, что это тот самый сосуд, из которого Господь пил в последний раз за ужином, искусно обработанные драгоценные камни, крупнейший из известных в Европе бриллиантов и знаменитый меч «единорог» герцога Карла, в рукоятке которого был кусок волшебного рога, который должен был защищать того, кто его носит, от любого несчастья.
Во дворце повсюду висели клетки с певчими птицами, и крепостные башни были населены зверями, которых австрийский принц никогда раньше не видел: львы и леопарды, слоны, медведи, верблюды и обезьяны.
Но среди всех богатств, которые жена принесла ему в приданое, благородного молодого человека больше всего приводило в восторг охотничье снаряжение ее отца. В распоряжении герцога Карла было 4000 охотничьих собак и 3000 дрессированных соколов, которых держали для его удовольствия. Мария тоже любила охоту. Ее любимый сокол сидел на шесте, укрепленном на карнизе над камином, где она кормила его своей рукой, чтобы он к ней привыкал. «Моя жена великолепная охотница с соколами и псами, – сообщал гордо Максимилиан домой. – У нее есть очень быстрая белая борзая. Она спит почти каждую ночь возле нашей постели».
Максимилиан и Мария вместе скакали на охоту, как только они находили для этого время. Тогда начиналась дикая травля по широким фламандским равнинам, кормление оленей в лесах Соигена, гнездовья цапель, журавлей и диких гусей в болотистых местах под Брюгге. «Если бы только был мир и с нами был, хотя бы на две недели мой господин и отец, я был бы в раю», – все время повторял Максимилиан.
Прежде, чем была выжата вся сладость меда из короткого медового месяца, задолго до того, как он вполне насладился приятной стороной богатого приданого своей жены, Максимилиану пришлось заняться смертоносным подарком из приданого Марии: спором с Францией.
Старая борьба за власть между королями Франции и их двоюродными братьями, бургундскими герцогами, которая продолжала раздуваться во время Столетней войны, разгорелась с новой страстью из-за двойного убийства. Прадед Марии, Иоганн Бесстрашный[48], убил на одной из темных улиц Парижа марионеточного правителя Франции, Людовика Орлеанского[49], и сам был убит несколько лет спустя войсками французского дофина на мосту Монтре.
Междоусобица вызревала и дальше во время правления деда Марии, Филиппа Доброго и ее отца, Карла Смелого. Итак, этот спор, возобновленный Максимилианом, обязанным защищать наследство своей жены, и усиленный бесчисленными экономическими и политическими факторами, вылился в долгую, мучительную борьбу между Габсбургами и Францией за господство в Европе.
Мария требовала возврата своих владений, которые оккупировал «Король-паук», а именно: герцогства Бургундского со столицей в Дижоне, где были похоронены ее предки, и провинций Пикардия и Артуа. Через месяц после свадьбы Максимилиан гневно писал Прюшенку: «Нет большего мошенника на свете, чем французский король».
Максимилиан мог противопоставить хитрости, ловкости и изощренному политическому гению «Короля-паука» только наивный оптимизм безобидного восемнадцатилетнего юноши, сознание которого было затуманено устаревшими представлениями о рыцарстве. В замке своего отца он изучал все виды феодального ведения войны и упражнялся в осаде; о манере Людовика вести бой он ничего не знал. Это была новая форма войны: изнурительная война, война нервов и война на истощение, война использующая подкуп, шпионаж, предательство, вторжение, нарушение границ, уничтожение урожая и затопление флота для ловли сельди, который мог прокормить прибрежные территории.
Эта мелочная война была до обидного скучной. Она не шла ни в какое сравнение с пышными турнирами во время больших праздников при дворе в Вене: «В то время как вы развлекаетесь, меряетесь силами на турнирах и танцуете (писал Максимилиан домой), подумайте обо мне и позвольте мне принять участие. Потому что мои единственные игроки на флейте – это французские стрелки с их мушкетами. Они меня два или три раза почти до смерти засвистели».
Армия Бургундии была разбита под Нанси. Максимилиан должен был собирать и обучать новых бойцов. Он уезжал в поле на недели и месяцы, чтобы восстановить бургундские защитные сооружения.
И, хотя он рассчитывал, вступая в брак с богатой наследницей, навсегда отделаться от забот о деньгах, теперь, к своему ужасу, он обнаружил, что финансировать войну было нелегко. В городах богатые, сделавшие карьеру купцы, крепко держали руку на кошельке с деньгами, они хотели довести войну до конца по ростовщическим ценам. Почти с самого начала все письма, которые он писал домой канцлеру своего отца, полны забот о деньгах.
Чтобы оплачивать наемную армию, Максимилиан и Мария начали закладывать всевозможные вещи. Первым исчез блистающий золотом плащ, который Карл Смелый носил в Триере, вместе с их личными украшениями. За ними последовал большой золотой поднос из собрания герцога. Все снова и снова они переплавляли посуду из сокровищницы дворца, чтобы получить наличные деньги. И, наконец, супружеская пара рассталась с 32 прекраснейшими картинами фламандских мастеров, украшавшими дворец. Они были заложены в городе Брюгге в банк Медичи[50], в надежде когда-нибудь снова выкупить их, но немного позже Максимилиан возмущенно написал, что «указанные банкиры продали картины неким англичанам».
Но даже во время изнурительной войны жизнь не была лишена радостей. После их свадьбы в июне 1478, в то время как Максимилиан был занят в поле обучением войск, Мария летом родила сына в замке города Брюгге. Максимилиан писал своему другу Прюшенку, что он «каждый день ожидает красивого сына от своей жены, которая со дня на день может разрешиться от бремени. Все женщины и врачи считали, что это будет маленький герцог». Еще до того, как курьер уехал, он прибавил следующее сообщение: «Я очень счастлив, что у меня есть мальчик и, если бы только был мир, я мог бы биться на копьях и состязаться в турнирах…».
Драгоценный наследник Габсбургов, Филипп, был крещен очень пышно. Его бабушка, Маргарита Йоркская, держала его над чашей с водой и оттого, что король Франции распускал недобрые слухи, согласно которым младенец на самом деле был девочкой, крестная вынесла его на балкон дворца, распеленала его и показала собравшейся толпе, чтобы все могли видеть, что ребенок, бесспорно, был принцем.
Максимилиан, который все еще стоял со своими войсками в поле, не мог принять участия в крещении. Когда он через месяц заключил с французами перемирие и вернулся домой, его маленького сына вынесли ему навстречу до самых городских ворот. Гордый отец соскочил с коня, взял ребенка на руки и нес его пешком по улицам до самого дворца. Этот вид растрогал отцов города в самой важной сфере их интересов: они сделали Филиппу подарок к крещению в размере 14 000 золотых крон.
Не могло быть более убедительного аргумента против планов французского короля, чем прозвище, которое жители Бургундии дали маленькому Филиппу: они называли родившегося на их клочке земли наследника «prince nature!» – «настоящий принц».
Тем же самым летом 1478 года Максимилиан, следуя совету неоценимого Оливье де Ла Марша, предложил шах королю Франции и его новому военному походу, назначив себя главой ордена Золотого Руна. Этот в высшей степени рыцарский орден состоял из 24 избранных рыцарей благородного происхождения. «Аристократы ведущих фамилий и гербов и безупречные» поклялись защищать христианскую веру, защищать добродетель, быть нерушимо верными своему государю и всегда носить отчетливые знаки отличия ордена: золотую цепь из 28 звеньев, усыпанную камнями, на которой висело символическое изображение Золотого Руна.
Некоторые из рыцарей Ордена вместе со своим старым главой, Карлом Смелым, остались на поле битвы под Нанси, поэтому, шествуя к капелле в городе Брюгге в апрельский день 1478 года, двое других рыцарей вели с собой под уздцы белого коня Карла Смелого. На пустом седле лежала на черной бархатной подушечке цепь магистра Ордена. После этого в капелле прошла интронизация Максимилиана, на него надели расшитые золотом одежды рыцаря Ордена и ему вручили цепь магистра. С этой минуты рыцари Ордена, которых отбирали из аристократии по всей Бургундии, должны были оказывать ему послушание, быть на его стороне, образуя государственный совет, и даже быть его духовниками. Раз в году рассматривались ошибки каждого члена, включая магистра и, соответственно, раздавались похвалы или звучало осуждение.
Орден Золотого Руна остался тесно связанным с семьей Габсбургов. Со времен Максимилиана постоянно один из Габсбургов исполнял обязанности магистра.
Летом 1478, год спустя после свадьбы, когда родился сын[51], а с Францией было заключено короткое перемирие, молодая герцогская пара наслаждалась золотым промежутком мира и покоя. Во времена, когда супружеская любовь во дворцах была не только редкостью, но и просто вышла из моды, глубокая симпатия обоих молодых людей, расцветшая на основе чисто политической связи, стала легендой. Для своей печати Мария выбрала девиз: «En vous me fye. – Верю в тебя».
На веселых вечерних собраниях за ужином в узком кругу, Максимилиан составлял меню, велел подавать свежие овощи и изысканные фрукты и часто беседу оживляли живые картины и шарады в масках и костюмах, и он охотно участвовал в этом сам.
Но перемирие длилось не долго. Вскоре изнурительная война возобновилась, при этом убийственная скука только время от времени прерывалась решительной битвой, например, в 1479 году при Гингейте. В этом сражении Максимилиан показал особую храбрость: он бесстрашно соскочил с коня и лично повел своих пехотинцев против французской пехоты и к победе.
В январе следующего 1480 года, Мария родила второго ребенка – дочь, которой дала имя своей любимой английской мачехи: Маргарита[52]. Но уже осенью 1481 года первые заботы омрачили счастье пары. Их третий ребенок, мальчик, умер через несколько недель после рождения. Молодая мать страдала из-за этого так горько, что казалось, она никогда не оправится от этой потери. Только когда прошла долгая зима, она снова почувствовала, что беременна, к ней вернулась жизнерадостность.
Однажды, в марте 1482 года, в один из тех сияющих дней, которые быстро растапливают ледяной наст суровой северной зимы, Максимилиан и Мария скакали верхом в сопровождении свиты на охоту за цаплями на болото под Брюгге. Мария тогда, должно быть, выглядела так, как она графически изображена на своей большой печати: сидя верхом на горячей лошади, складки ее платья для верховой езды грациозно облегают тело, сокол на запястье и ее любимая борзая, мчащаяся рядом с ней.
Максимилиан, который в группе охотников поскакал вперед, обшарил кустарник и открыл охотничий сезон. Неожиданно взлетела цапля. Мария отвязала своего сокола, не отрывая глаз от погони. В этот момент ее конь, который приготовился к прыжку через канаву, споткнулся о лежащий поперек ствол дерева. Лошадь и наездница свалились кубарем в яму, тяжело раненная Мария была спасена, отнесена в близлежащий замок и только на следующий день доставлена на носилках в свой замок в Брюгге.
В течение всех последующих ужасных, наполненных страхом дней, в то время как придворные и слуги, разговаривая шепотом, спешили по коридорам, а испуганный молодой супруг, посыпав пеплом голову, сопровождал процессию с мольбой о ее выздоровлении, жизнь медленно покидала молодую женщину.
Врачи беспомощно совещались перед комнатой больной; говорили, что Мария не разрешала им осмотреть ее из женской стыдливости.
Когда приближался ее конец, она позвала всех своих любимых, попрощалась с детьми и отправила своего супруга из комнаты, чтобы избавить его от последнего вздоха, милосердно сказав при этом: «Ах! Скоро мы будем разлучены!». Собравшимся у ее постели членам ратуши и рыцарям Золотого Руна она сказала: «До свидания, шевалье. Я чувствую, что смерть приближается. Я прошу вас, простите мне, если я когда-нибудь вызвала ваше неудовольствие».
Марии едва исполнилось 25 лет, когда она умерла 27 марта 1482 года.
Хотя Максимилиан снова женился, он никогда до конца не смог пережить потерю своей молодой первой супруги. Он признался парламенту Бургундии, что «ни днем ни ночью не пережил ни минуты радости или защищенности в этой стране, кроме тех лет, когда он находился рядом с ней».
Многие годы он не мог произнести имени Марии без того, чтобы его глаза не наполнились слезами.
Существует история, в которой рассказывается, что несколько лет спустя, когда он стал императором, он попросил аббата Тритемиуса из Вюрцбурга, умного, известного своими магическими способностями человека, вызвать дух Марии из царства мертвых. Аббат согласился выполнить это желание при условии, что Максимилиан ни при каких обстоятельствах не смел с ней заговорить. Но когда фигура Марии, в том самом голубом платье, в котором она была в день ее смертельного падения, выступила из тени зала, Максимилиан больше не владел собой: он выкрикнул одно-единственное нежное слово, и она исчезла.
3. Страдание и величие
«С таким принцем должен вернуться золотой век». Себастьян Брант. К выборам императора Максимилиана.
Людовик XI лежал в темном покое своего дворца Плеси-ле-Тур. Он перенес один апоплексический удар за другим, был наполовину парализован, никого больше не мог видеть – старый больной паук, который ждал своей смерти. Но эта весна 1482 года принесла ему, вместе с известием о внезапной смерти Марии, последнюю вспышку радости: он собрался с силами и принял делегацию мятежных граждан города Гента, которую возглавлял очень странный человек, сапожник по имени Копенолле. Людовик заключил с горожанами договор, который гарантировал Франции почти все, к чему она стремилась в это мгновение. Он наполнил их карманы французским золотом и послал их назад в Бургундию. Он так далеко зашел в своем коварстве, что принося клятву для подтверждения договора, положил на библию левую руку вместо правой. Когда он вскоре после этого умер, наверняка, на его лице была усмешка.
В Бургундии сразу после смерти Марии на Максимилиана обрушился поток несчастий. Разные провинции Бургундии не связывали больше крепкие национальные узы, хотя однажды они вместе отражали нападение Франции. Вместо этого, они продолжили ссоры между собой, сталкиваясь с большими военными расходами, кроме того, войска Максимилиана мешали им своим присутствием. Города Гент и Брюгге, неподдающиеся и окончательно сепаратистские, не искали взаимопонимания и не признавали того, что вместе они входили в состав Бургундии. Как только Марию погребли в фамильном склепе церкви города Брюгге, ее подданные дали понять Максимилиану, что он чужой, никто, вдовец их принцессы и, пожалуй, отец их принца; но о благополучии маленького герцога они с этой минуты позаботятся сами.
