Текст книги "Спой мне о любви"

Автор книги: Дорис Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава 13

Несколько недель прошли в заботах и хлопотах, я не успевала перевести дух. Рабочие установили центральное отопление, я привела в порядок комнату Рут и подумывала о ремонте в собственной спальне. Возникли проблемы с Йеном, которого задирал по дороге из школы мальчишка постарше, и с Рут, в первый раз в истории покинутой братом, отправившимся без нее кататься на велосипеде с одноклассниками. В саду нужно было облагородить клумбы с георгинами, сделать красивый цветочный бордюр, смести опавшую листву и сжечь ее. И еще были письма Колину – мы с близнецами посылали их каждый понедельник. Я оглянуться не успела, как до его приезда осталось две недели. Это было счастливое время. Я ложилась в постель, не чуя себя от усталости, порой до того выматывалась, что не могла уснуть, но каждый день ковала новое звено в цепочке: «Я – Дебора – беру – тебя – Йена – Рут – и „Слайгчен“».

– Сделано со вкусом, – деловито одобрила Рут, когда я повесила голубовато-серые занавески в спальне.

Стены были серо-жемчужного оттенка, ковер – бледно-медового, постельное покрывало сплетено из серых и бирюзовых толстых ниток.

– Это новая кровать, – заявила Рут, но я решила, что она заблуждается.

– Нет, это не так, дорогая.

Я чувствовала себя неуверенно на этой широкой кровати, которая, как я предполагала, когда-то служила Колину и Анне; покупать новую из-за дурацкой щепетильности ни один здравомыслящий человек не стал бы.

– Новая, новая. Папа купил ее, – возразила Рут. – Они с дедушкой перенесли старую кровать в другую комнату.

Я недоверчиво посмотрела на девочку.

– Мамину кровать, – флегматично уточнил Йен, – перенесли.

– А это хорошая кровать, да? – продолжила Рут, прыгая на матрасе. Я согласилась, что хорошая. – Папочка сказал, что ты будешь рассказывать нам на ней сказки.

Колин ради меня купил новую кровать! От такой заботы потеплело на сердце. Вслух же я весело сказала:

– Эй! Хватит ломать мебель! Это чья кровать? Моя или ваша?

– Твоя и папочки, – сказала Рут. – Но мы тоже будем приходить, правда, Йен?

Он, однако, этот маленький мужчина семи лет, собиравшийся в следующем полугодии серьезно заняться футболом, задумчиво ответил сестре:

– Я не знаю.

– Ну а я знаю! – выпалила Рут и соскользнула на пол. – Папино место всегда было здесь. – Она похлопала по правой половине кровати. – Он мог смотреть отсюда в окно.

– Все ясно, а теперь пошли вниз, – поспешно предложила я. – Пора ужинать.

За столом Йен не сводил с меня глаз. Что-то происходило в его вихрастой голове, и я могла поклясться, что этот напряженный мыслительный процесс вызван болтовней в спальне.

Вечером, как обычно, Рут угнездилась в моей постели и стала терпеливо ждать свою сказку. Сказка была забавной, про маленького ангела с темными, а не золотистыми волосами и розовыми крыльями. Его одеяние было сшито из лепестков петуньи, он повсюду таскал с собой медвежонка Тедди. Рут слушала с удовольствием, и это было хорошо, потому что мне не позволяли пока рассказывать о мистере Льве. «Нет, нельзя, пока папочка не вернется», – решительно поставили условие близнецы.

Когда я добралась до одеяния маленького ангела, которое всегда требовалось описывать в деталях, в комнату робко проскользнул Йен, облаченный в пижаму.

– Нам теперь надо называть тебя мамой? – без предисловий спросил он.

Будь моя воля, я ответила бы: «Да!» Но как на это посмотрит Колин? Я так не походила на хрупкую Анну, которую он любил, пусть необъяснимо, но очень сильно. И у меня возникло чувство, что он стремился сохранить ее в памяти детей.

– Нет, только когда вы сами этого захотите, – осторожно сказала я.

– Я не возражаю, – заверил меня Йен.

– Я тоже, – пылко вставила Рут. – Я совсем не помню, как выглядела мамочка. Только помню, что она заставляла папочку грустить. Это было ужасно.

– О нет, дорогая, ничего подобного, – запротестовала я. – Папочка грустил только потому, что мама болела. Он ее очень любил и хотел, чтобы она поправилась.

– Ладно, – буркнул Йен, – это уже не важно.

Его совсем не занимала сказка об ангеле, и он потопал обратно в детскую.

– Мамочка, – прошептала Рут, когда я целовала ее на ночь, – ты ведь никогда не заставишь папочку грустить, правда?

Я пообещала это, и ее довольная улыбка была мне наградой.

В субботу перед Рождеством у Рут поднялась температура. Едва ли можно было выбрать худшее время для болезни. Но она не выглядела совсем уж больной, оставалась в постели с Хани, которая тоже стала за компанию с ней инвалидом, и без возражений принимала лекарство.

Йен, предоставленный самому себе, бродил с орущим транзистором в руках вокруг кухни, где я готовила ленч. Я собралась было попросить его убавить звук, как вдруг диск-жокей объявил о новой заявке слушателей.

«Передаем привет мисс Глен от ее кузины Луизы Армстронг из Оттавы. В своем письме мисс Армстронг упомянула, что собирается заглянуть к вам в гости, а пока она просит поставить для вас песню „Мои родные“ и также передать горячий привет Колину Камерону, который се исполняет».

– Папочка! – пронзительно завопил Йен. – Сейчас будет петь папочка! – Он быстро включил звук на максимум, и вдохновенный голос Колина смешался с прозаическим бульканьем супа и шкворчанием молочного пудинга. – Во сколько мы поедем его встречать во вторник? – в сотый раз спросил меня Йен, и я в сотый раз ответила ему.

Колина ожидали в Лондоне завтра к вечеру, и он собирался остаться там до понедельника, чтобы поучаствовать в репетиции новогоднего телевизионного шоу.

Вечером Йен со своим одноклассником и его отцом пошел на детский спектакль в Театр Глазго. Я сидела в комнате Рут, когда прозвучал звонок в прихожей. Я открыла дверь, и гостья, на вид лет шестидесяти, озадаченно уставилась на меня.

– Я ищу мистера Камерона. Он все еще живет здесь?.. О, я не представилась. Меня зовут Луиза Армстронг. Его жена была моей племянницей.

Я подавила вздох. Передо мной стояла тетушка, которая вырастила Анну и которая, конечно, как все остальные, обвиняла Колина в ее несчастливой судьбе. Когда я объяснила ей отсутствие Колина и Йена, мы поднялись наверх, и я оставила Рут и Хани развлекать ее, пока сама готовила чай.

– Девочка стала такой хорошенькой, – заметила мисс Армстронг, когда мы с ней сели за стол. – И у нее сильный характер.

– Она похожа на свою мать, – сказала я, но моя гостья грустно покачала головой:

– Нет, Дебора. Бедняжка Анна была совсем слабой. Колин рассказывал вам о ней?

– Очень мало.

– Он и не станет. Он слишком хороший человек, чтобы позволить кому-то узнать обо всем даже сейчас. – Мисс Армстронг немного помолчала. – Во многом это была и моя вина. Но я так обрадовалась, когда Колин попросил руки Анни, и уговорила ее согласиться. Она была совсем как дитя, убедить ее не составило труда.

Я смотрела в темные глаза за очками в массивной оправе, и в голове вертелась мысль: «Эта женщина из лучших побуждений принесла несчастье троим».

– О, не думайте, что с тех пор я ни разу об этом не пожалела, – призналась мисс Армстронг. – Анна была еще совсем не готова к замужеству, а материнство и вовсе напугало ее до безумия. Затем еще этот недуг… Врачи как-то замысловато его называли, но, по-моему, она умерла просто потому, что не хотела жить.

– Наверное, ей было особенно тяжело, когда Колин подолгу отсутствовал. Он ведь был на гастролях, когда она умерла?

– Что он мог сделать? Такая у него работа. Но почему-то никто не учел, сколько денег он потратил на лечение Анни. У нее всегда было все самое лучшее, и это меня утешало. Она была влюблена в другого мужчину, знаете ли… Я не стану упоминать его имени, но он не подходил ей.

Как несправедливо, подумала я, ведь Адам любил ее так глубоко и горько.

– Да, Колин был далеко, – продолжала мисс Армстронг, – на гастролях в Австралии, когда она умерла. Прилетел домой, как только ему сообщили, что ей стало хуже, но, к сожалению, не успел. – Она помолчала немного. – Сколько же грязи на него вылили. Но если какой-нибудь сплетник снова попытается это сделать, гоните его в шею, моя дорогая. Колин – хороший человек, слишком хороший для многих из тех, с кем ему приходится общаться.

Мы расстались друзьями. Я проводила мисс Армстронг до автобусной остановки и пообещала ей устроить встречу с Колином, когда она снова приедет к своей кузине на Новый год.

Рут я продержала в постели до понедельника. Уже сутки температура у нее была нормальной, и я позволила ей встать к чаю.

Наконец настал вторник. Близнецы весь день места себе не находили от волнения.

– Папе понравится елка? – то и дело спрашивала Рут. – Папе понравятся мои новые занавески?

Йен тоже вносил свой вклад:

– Папа может не узнать меня в этой куртке.

У него действительно была новая куртка с меховым воротником, которая придавала ему совсем взрослый вид.

«Да, – подумала я, поспешно натягивая темно-зеленые брюки и яркое клетчатое пальто, – я не ошиблась в выборе одежды для своих питомцев». Никогда еще близнецы не выглядели такими сияющими, нарядными и здоровыми. Их радостное возбуждение передалось и мне – неожиданно для себя я пропела вслух строчки из песни, которая последние шесть недель не выходила у меня из головы:

 
Если милый вдали опять,
Я судьбу об одном молю:
Пусть поймет он, как трудно ждать,
Пусть узнает, как я люблю…
 

– Это о папочке? – спросил Йен, округлив глаза.

Близнецов никогда раньше не брали встречать отца. Сверкающий новый аэропорт с блестящими в лучах солнца фонтанчиками во дворе, огромными табло с номерами рейсов и оранжево-черными турникетами совершенно ошеломил их. Объявили о задержке рейса Колина.

– Можно и подождать. Мне здесь нравится, Дебора, – покладисто заявил Йен.

Он пока не называл меня мамой, но я не торопила его.

В одной из песен Колина герой плыл домой, а жена накидывала на плечи шаль и бежала с холма к причалу. Я же сейчас сидела в ресторанчике с красноватыми занавесками и потолком в полоску, хрустела карамельными вафлями и размышляла, расплескает ли Йен кофе из чашки. Но в основном между мной и той женщиной не было различий, и мое сердце эхом повторяло ее слова:

 
И увижу ль его лицо,
И услышу ль его слова?
 

Если бы хоть на мгновение мы могли вернуться в восемнадцатый век, чтобы Колин спрыгнул с корабля, не дожидаясь, когда он как следует причалит, и я бросилась бы ему на шею, как в песне… Ты сошла с ума, Дебора Белл-Камерон? Я постаралась взять себя в руки, и в это время опять заработал громкоговоритель:

«Британские европейские авиалинии объявляют о прибытии своего рейса номер…»

Йен вскочил на ноги и, конечно же опрокинув на себя чашку с кофе, заглушил радостным воплем название рейса, но то, что он из Лондона, мы расслышали вполне ясно. Через несколько минут прибывшие пассажиры заполнили зал прилета, и вскоре толпа, нагруженная свертками, отправилась по домам на Рождество. Колин, еще не видя нас, следовал за остальными. Он был с непокрытой головой, воротник поднят, вокруг шеи обмотан шелковый шарф.

– Папочка! – Два мощных камероновских голоса слились в один – оглушительный.

Колин остановился, и даже издали я увидела, как просияло его лицо. Чемоданы были опущены на пол, руки протянуты вперед. Близнецы бросились к нему наперегонки. В огромном пространстве почти опустевшего зала так легко можно было поверить, что ты мчишься вниз к пристани, ощущая соль на своих губах…

Теперь он увидел и меня. И улыбнулся. Если бы эта улыбка была похожа на ту, которую он подарил мне в Плимуте, или в тот вечер, когда ехал па старом велосипеде Адама, или в госпитале, я сама бросилась бы к нему, но она оказалась совсем другой. И глаза были серьезными, взгляд осторожным и застенчивым. Интересно, о чем он думает? Может, размышляет: «Это моя жена. С этого момента я начинаю с ней жить. Прежде у меня еще не было времени подумать об этом»? Я подошла и остановилась.

– Привет!

– Привет. – Он неуверенно шагнул вперед, не отрывая от меня взгляда, и тоже замер.

Мы направились к машине. Йен сражался с одним из кейсов, Рут вцепилась в свободную руку отца.

– Поездка была удачной? – оживленно спросила я.

– Да, спасибо, все прошло прекрасно, – вежливо ответил Колин.

В машине Рут вклинилась между нами впереди, Йен, разочарованный, но отнесшийся к этому философски, устроился на заднем сиденье.

– Папа, я сказал Деборе, что ты можешь не узнать меня в этой куртке.

– Не узнать тебя? – засмеялся Колин. – С такой наглой мордочкой?

Перекрывая хихиканье Йена, зазвучал голосок Рут:

– Папа, мамочка сшила новые занавески для моей спальни!

Я задержала дыхание.

– Тебе понравилось, да? – тихо спросил Колин.

– Конечно! А еще у меня был грипп! – похвасталась Рут.

– Когда?

– Вчера, – простодушно ответила она.

Я открыла было рот, чтобы все объяснить, но Колин опередил меня:

– Грипп? Вчера? И она сегодня вышла на такой холод?

– Не слушай ее, – успокаивающе произнесла я. – Ничего страшного не произошло. Уже два дня у нее нормальная температура.

– Все равно! – Колин по-прежнему хмурился.

– С ней все в порядке. – Я тоже начала злиться. – Я знаю, что говорю.

– Я предпочел бы, чтобы вы меня не встречали, если есть хоть малейший риск.

– Нет никакого риска! Я же не дура! – Удивленный взгляд округлившихся «анютиных глазок» резко остудил меня. – Никакого вреда не будет, – закончила я с улыбкой и подумала: «Для Рут, возможно, и нет, а вот для меня…»

Глава 14

Дурное настроение Колина прошло, как только мы оказались дома, и дети начали таскать его из комнаты в комнату.

– Ты сотворила чудо! – искренне восклицал он. – Честное слово, я не верю своим глазам!

По справедливости вечер принадлежал Рут и Йену. Они долго не ложились спать. Было поздно, и время для продолжения сказки о темноволосом ангеле так и не настало. Колин сам уложил близнецов в постель. Остаток вечера он просматривал корреспонденцию, которую оставил его секретарь, и все еще занимался этим, когда я отправилась спать. Но я отнюдь не чувствовала себя несчастной. Пусть его возвращение было не таким романтичным, как в балладе, но в дом вернулся Хозяин, Господин «Слайгчена» и мой, и когда я услышала, как он поднимается по лестнице и идет в свою комнату, мне стало так хорошо и спокойно, как бывало только в детстве. Мост поднят, мы все внутри крепости, в полной безопасности. Спокойной ночи, мой любимый, спи сладко!

На следующий день мы были приглашены в Ланарк, и, зная проницательный взгляд миссис Камерон и ее отношение к опрятности и чистым ногтям, я так долго проколдовала над детьми, что свой собственный туалет завершала уже в спешке. Вбежав в нижней юбке и лифчике в ванную комнату, дверь которой не была закрыта на задвижку, я чуть не задохнулась: у раковины в одних трусах стоял Колин.

– Извини, – пролепетала я. – Я уже ухожу.

– Зачем? Здесь полно места, – весело откликнулся он.

Действительно, как все помещения «Слайгчена», ванная была очень просторной.

Ответить на его замечание было не так-то легко. Мы муж и жена, и никаких причин уходить отсюда у меня нет, и все же… «Дебора Камерон, ты дурочка! Когда ты ходишь в бассейн, на тебе гораздо меньше одежды…» – убеждала я себя, делая шаг вперед и неловко останавливаясь. Более нелепого зрелища, чем являла собой сейчас я в белой батистовой юбке с голубыми атласными бантиками, Колин, вероятно, никогда в жизни не видывал. Однако он вел себя совершенно невозмутимо – уступил мне место перед раковиной и включил в розетку электробритву.

– Чистая рубашка на кровати, – нервно бросила я через плечо. – Ты ее нашел?

– Я тебе не мешаю? – Синие глаза смотрели на меня весело и нежно, как они всегда смотрели на Рут.

Я согласилась жить с этим человеком под одной крышей, я его жена, и это означало, что мне нужно научиться преодолевать смущение. Если бы только он не смотрел на меня так!

– Дебра, – внезапно произнес Колин, откладывая бритву и массируя подбородок рукой, смоченной лосьоном. – Я хочу извиниться перед тобой. За вчерашнее. Я не должен был и мысли допустить о том, что ты можешь беспечно относиться к Анни. Просто я… Ну, мне кажется, я всегда жду неприятностей, когда думаю о ней. – Синие глаза были печальными и очень молодыми.

Я повернулась к нему, забыв о своих глупых бантиках. Для меня уже ничто не имело значения, кроме восстановленного доверия.

– Пожалуйста, не будем об этом. Я буду заботиться о детях и впредь. Для этого ты на мне женился, и я не хотела бы тебя разочаровать.

Выражение его глаз изменилось. Теперь они смотрели, как вчера в аэропорту, – серьезно и немного смущенно.

– Я знаю. Спасибо тебе.

Вернувшись через несколько минут в свою спальню, я принялась сражаться с длинной «молнией» на спинке платья и вдруг услышала голос:

– По-моему, тебе не хватает третьей руки.

Я оставила дверь приоткрытой, и Колин бесцеремонно вошел в комнату. Белое полотенце висело у него на шее, контрастируя с кожей, которая от этого казалась еще более загорелой. Он приблизился ко мне, помог застегнуть «молнию» и поинтересовался:

– Новое?

Я кивнула. Это платье я сшила сама из тонкого твида цвета бренди специально для визита к его родным на Рождество.

– Подходит к твоим глазам, – заметил Колин, и в зеркале я увидела его глаза цвета северного моря и искорку веселья в них. – Они у тебя довольно необычного цвета. Я заметил это в тот момент, когда встретил тебя впервые.

– Да, – равнодушно отозвалась я. – Только я всегда хотела, чтобы они были синими.

Воцарившееся молчание показалось мне многозначительным. Лицо Колина, отражавшееся в зеркале поверх моего плеча, слегка порозовело.

– Тебе нравятся синие глаза?

И я кивнула, сделав именно то, от чего предостерегал меня Адам. Мне в самом деле нравились синие глаза, веселые, лучистые, серьезные и мечтательные, – глаза как море, как глубокие озера на родине их обладателя. Но он не должен об этом знать…

– Да, нравятся, но это потому, что у моего отца они были синими, – поспешно объяснила я. – Я очень любила его.

Со щек Колина пропал румянец. Он выпрямился и слегка похлопал меня по плечу:

– Понятно. Но ты в любом случае выглядишь восхитительно.

По дороге в Ланарк Колин показал мне городок, где он родился, большую мрачную каменную церковь, в которую семья Камерон в полном составе ходила по воскресеньям, и школу из красного кирпича, которую закончили он и его братья.

Рождество праздновали на старый лад. Миссис Камерон отвергала заграничные способы украшения дома, предпочитая венки из дуба и плюща, красные хлопушки и рождественские открытки, расставленные на каминной полке и на пианино, – так делали и мои родители, когда я была еще ребенком. На столе была здоровая пища и умеренное количество напитков. Перед чаем мы расселись у камина и пропели рождественский гимн. Приятно было обнаружить сходство между домашним укладом моей семьи и родных Колина, а еще приятнее было осознать, что теперь я тоже одна из них.

Когда я призналась свекрови, что Колин показал мне свою школу, она рассмеялась:

– Да, действительно у нас есть несколько памятных дат и местечек, где росли дети. В жизни женщины это лучшие годы, дорогая, ты скоро и сама это поймешь.

«Да, – печально подумала я, – только вот что я буду делать, когда Рут и Йен станут взрослыми?»

– Но, знаешь, – добавила миссис Камерон задумчиво, – годы, когда растут внуки, очень на них похожи.

Не обращая, к счастью, внимания на мое молчание, она продолжила рассказывать о своих детях: Джиме-паиньке и Джин-сорванце, о Гордоне… Ее голос был наполнен гордостью, когда она о нем говорила, – бесстрашный Дон Кихот, рыцарь, светлая голова. Он был убит взрывом гранаты в Кротер-Тауне, и она рассказывала о нем так долго, что мне пришлось напомнить ей о Колине.

– О, Колин был и остался мастером сюрпризов! – заулыбалась миссис Камерон. – У него, знаешь ли, две стороны: одна беззаботная и озорная, а другая очень чувствительная. Порой простые слова ранят его так сильно, что он надолго замыкается в себе. И даже в детстве ему невозможно было втолковать, что все это глупости, не достойные внимания. Единственным лекарством от этой его болезни были крепкое материнское объятие и ласка. Он рос домашним ребенком, вот почему я испытала настоящее потрясение, когда он молча собрал чемодан и отправился на юг учиться музыке. Мы с отцом вполне могли оплатить его учебу в Университете Глазго, так нет – Колин все решил сам. А потом преподнес нам новый сюрприз – отказался от карьеры преподавателя.

– Вы считаете, что он и теперь иногда поступает… опрометчиво? – осторожно спросила я, подумав о нашей с Колином свадьбе.

– О нет, я уже поняла, что его последнее решение было очень правильным, – с типично шотландской сдержанностью ответила миссис Камерон, и у меня перехватило дыхание от счастья.

По дороге домой из Ланарка нас настигла метель, которая не прекращалась всю ночь. На следующее утро «Слайгчен» и окрестные холмы были укрыты пушистым белым одеялом.

Как только завтрак закончился, Колин вышел во двор, сказав, что собирается почистить дорожки, но на самом деле занялся игрой в снежки с детьми. В одиннадцать я позвала их перекусить. Йен ворвался на кухню и швырнул в меня снежком. Я основательно на него поворчала, скорее из-за того, что плохо себя чувствовала, – утром встала с больным горлом, – но мне не хотелось в этом признаваться. Расплачиваться всерьез пришлось Колину.

– Нет, ты только взгляни на этот беспорядок! – гневно указала я на лужицу талого снега. – И на сына посмотри! Он же весь мокрый!

Такой же была и Рут – в мокрой куртке, с блестящими глазами и алыми от мороза щеками.

– Ничего! Свежий воздух детям только на пользу, – беспечно заявил Колин.

– Смотрю, ты со вторника успел изменить свое мнение, – раздраженно прокомментировала я.

– Да. Благодаря тебе, – добродушно напомнил он мне.

После ленча вновь повалил снег, и весь день мы просидели дома. Прошел он так же душевно, как и вчерашний. Колин в очередной раз доказал, что он замечательный отец, – не позволял детям смотреть по телевизору все подряд, зато не забывал его включить, когда показывали мультики, и придумывал разные игры. Но, увы, с каждым часом мое горло болело все сильнее.

Отправляясь в постель, я приняла ударную дозу лекарства, но из-за жара сон мой был тяжелым. Утром, проснувшись, я обнаружила, что комната залита ярким светом, а у кровати стоит Колин с завтраком на подносе. Стрелки на часах – о ужас! – показывали десять.

– Просыпайся, просыпайся, соня! – заулыбался Колин.

Это же моя работа – готовить завтрак! Почему он не разбудил меня пораньше? Увидев выражение моего лица, Колин растерялся.

– Эй, я принес тебе завтрак, а не дозу мышьяка. Ты что, не любишь завтракать в постели?

Дело не в этом! Дело в том, что я не справляюсь со своей работой! От досады я стала грубой:

– Нет, не люблю! Я предпочла бы встать.

– Извини. В следующий раз буду знать, – отрезал он.

Меня переполнило раскаяние. Зачем я его обидела?

– Колин! Я…

Слишком поздно! Он уже вышел и закрыл за собой дверь. Поднос с едой остался на стуле рядом с кроватью. Отбросив одеяло, я спустила ноги на пол. Промучившись угрызениями совести несколько минут, наконец пришла в себя. Только что мне ужасно хотелось извиниться перед Колином, поблагодарить его и… Разве это не попытка эмоционального сближения, от которой меня предостерегал Адам? Анна, несомненно, повела бы себя именно так. Я представила себе, как она бросается Колину на шею, прижимается к нему, целует, говорит о своей любви… Нет, Колин никогда не дождется от меня подобной сцены. Это я твердо решила. Возникло всего лишь небольшое недоразумение, и я должна отнестись к этому с циничной иронией, которая будет для меня руководящим принципом на весь день.

Когда я спустилась, Колин заканчивал мыть посуду, Рут вытирала ложки, Йен задумчиво стоял у плиты. Я спросила у него, вкусный ли был завтрак, но мальчик только пожал плечами в ответ.

– Что-то не так? – повернулась я к Колину.

– Объелся конфетами, – усмехнулся он. – Вот и не осталось места для завтрака.

– По-моему, дело не в этом, – пробормотала я, вспомнив о своих вчерашних симптомах. – Йен, дорогой, тебя тошнит?

– Нет, – ответил он обиженным тоном и растерянно добавил, как будто это только что пришло ему в голову: – Я не знаю. Папа, ты не возражаешь, если я немного посижу у тебя на коленях?

– О, будь моим гостем, – покорно кивнул Колин. – Ну, тебе удобно?

– Да, спасибо. Теперь у меня не болит, – вздохнул Йен.

– Что не болит? – забеспокоилась я.

За Йена ответил его отец:

– Угадай с трех раз: голова, горло, ноги…

Я в первый раз за утро пристально посмотрела на мужа, и мне совсем не понравилось то, что я увидела. Глаза Колина были такими же печальными, как у Йена, губы побледнели.

– Кто-нибудь еще переел конфет? – решительно спросила я.

– Говорила же: ничего хорошего от возни в снегу не будет! – проворчала я, поворачиваясь к лежавшему на кровати Колину.

– Мы, очевидно, оба поймали тот же грипп, который уже перенесла Рут, – убежденно заявил он.

Температура у него была невысокой, но меня волновало его участие в телевизионном шоу, намеченное на ближайший вторник, – большая часть съемок должна была проходить на открытом воздухе. На выздоровление оставалось всего четыре дня. Чтобы удержать инфекцию и не дать ей спуститься в легкие, врач посадил Колина на антибиотики, и он стал быстро поправляться. Йен, в отличие от сестры, оказался капризным пациентом и скандалистом. В воскресенье утром Колин, услышав, как я в очередной раз топаю наверх, чтобы ответить на десятый по счету требовательный вопль, взял власть в свои руки и перетащил сына к себе в постель.

Я должна была бы быть благодарной, но вместо этого почему-то у меня возникло гнетущее чувство очередного поражения.