Текст книги "Прекрасное разнообразие"

Автор книги: Доминик Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

23

Некоторое время Гиллман позволял моей памяти свободно плавать по мелководью, огибая островки телепрограмм, разных справочников и даже газетных объявлений. Я запоминал любые детали, независимо от степени их важности. У меня была страсть к ненужным подробностям. Даже в мои сны проникали разные пустяки. Например, мне снилось, что я мчусь на велосипеде по туннелю Линейного ускорителя или что целую девчонку, лежа в постели моих родителей, – и вдруг возникал какой-то горшок с фуксией, или загорались строчки из «Договора народов», [45]45
  Возможно, имеется в виду подписанная в 1945 г. «Хартия Объединенных Наций», положившая основание ООН.


[Закрыть]или появлялась формула химической реакции, в результате которой получалась серная кислота. Братья Сондерсы жили в мире, заполненном цифрами, а ко мне со всех сторон кидались случайные слова – решительные, как наемные убийцы. Наконец Гиллман заявил, что пора развивать контекстыи интерпретации.

– Иногда мне хочется просто послушать тишину, – сказал я доктору.

Мы сидели у него в кабинете.

– Какую именно тишину? – спросил он, глядя на меня исподлобья.

– Звук не-памяти.

– Может быть, забывания?

– Не знаю. А в чем разница?

– Забывание – это когда воспоминания сами ускользают от тебя. Не-память – это когда ты их отфильтровываешь.

– Вот оно что!

– Мне кажется, что пора заняться применением твоего дара.

И он рассказал историю некоего человека по фамилии Пуллен, [46]46
  Пуллен Джеймс Генри(1835–1916) – аутист, известный как Гений Эрлсвудского приюта, освоивший ремесло столяра и краснодеревщика; также изготавливал модели кораблей и рисовал картины.


[Закрыть]жившего в Эрлсвудском сумасшедшем доме, – одного из первых талантливых аутистов, чье существование документально подтверждается. Это был англичанин, обладавший даром рисовальщика и строителя моделей. В частности, он построил точную модель парохода «Грейт Истерн», [47]47
  «Грейт Истерн»( Great Eastern,до спуска на воду имел название «Левиафан») – английский пароход, построенный в 1858 г.; до 1899 г. был крупнейшим в мире по размерам и водоизмещению.


[Закрыть]со всеми медными деталями, гребными колесами и прочим. Для этой модели он изготовил несколько тысяч деревянных гвоздиков, которыми снасти крепились к мачтам. Я сразу вспомнил Поупа Нельсона.

Гиллман рассказывал, постоянно переводя взгляд с окон на книжные полки в кабинете и обратно:

– И вот однажды, уже в старости, Пуллен влюбился. Он познакомился с этой женщиной случайно, на одной из своих выставок. Она была его поклонницей. У таких людей есть одна слабость – тщеславие. Если их не хвалить, их талант быстро угасает. В общем, он захотел покинуть приют и жениться на ней. Что она сама при этом думала – один бог знает. Он, конечно, был гений, но вряд ли смог бы самостоятельно заказать себе еду в ресторане. Пуллен потребовал, чтобы его освободили, и отказался что-либо делать до тех пор, пока его требование не удовлетворят. Тогда главный врач придумал такой план. Он раздобыл настоящую адмиральскую форму – с золотым шитьем и белыми перчатками, как полагается. Собрали комиссию и объявили Пуллену, что он свободен и может идти куда хочет. А потом сказали: «Нам очень жаль, что вы нас покидаете, нам будет не хватать вашей службы, а если вы останетесь, мы дадим вам важный чин в королевском флоте».

– То есть его обманули, – заметил я.

– Они присвоили ему звание почетного адмирала, и он согласился остаться. Думаю, таким способом они спасли ему жизнь. Его брак вряд ли продлился бы больше месяца, а затем его, скорее всего, ждал бы кататонический синдром. Что касается адмиральской формы, то он носил ее, не снимая, до самой смерти.

Я откинулся в кожаном кресле и спросил:

– А какое отношение это имеет к памяти?

– Дар требует уважительного к себе отношения, – ответил доктор. – Разве такие комедии, как «Семейка Брэди» [48]48
  «Семейка Брэди» (The Brady Bunch) – комедийный телесериал, шел в 1969–1974 гг. на канале Эй-би-си.


[Закрыть]или «Остров Гиллигана», [49]49
  «Остров Гиллигана» (Gilligan’s Island) – комедийный телесериал, шел в 1964–1967 гг. на канале Си-би-эс.


[Закрыть]достойны того, чтобы их заучивать наизусть? И даже если ты запоминаешь справочники, ты делаешь это совершенно бестолково. Ты можешь перечислить все кости скелета человека, но зачем тебе это знание? Тебе негде его применить.

– А что, информация обязательно должна быть полезна? – спросил я. – А музыка тоже должна быть полезна?

– Дело не в этом. Мы с твоим отцом думаем, что тебе пора сделать паузу в просмотре телепрограмм и сосредоточиться на целенаправленном усвоении информации.

самые популярные программы за всю историю телевидения / m. a. s. h. [50]50
  М. A. S. Н.( Mobile Army Surgical Hospital– передвижной армейский хирургический госпиталь) – сериал о военных врачах во время корейской войны, шел в 1972–1983 гг. на канале Си-би-эс.


[Закрыть] / даллас [51]51
  «Даллас» (Dallas) – мини-сериал, шел в 1978–1991 гг. на канале Си-би-эс; имел продолжения.


[Закрыть] / корни [52]52
  «Корни» (Roots) – мини-сериал, шел в 1977 г. на канале Эй-би-си; имел продолжения.


[Закрыть] часть viii / супербоул [53]53
  «Супербоул» (Superbowl) – игра за звание чемпиона Национальной футбольной лиги США. Шестнадцатая игра проходила в 1982 г.


[Закрыть] xvi

Снаружи на подоконнике сидела птица-кардинал и клевала зерна, специально оставленные там Гиллманом. Я поглядел в окно и увидел, что внизу, на тщательно постриженной лужайке, близнецы Сондерсы играют в летающую тарелочку. Кэл носился с такой радостью, словно только что воскрес из мертвых, размахивал руками и подпрыгивал на каждом шагу. Я представил свою жизнь без телевизора, и меня охватила тоска. Телевидение было нитью, которая связывала меня с остальным миром, и его образы иногда казались мне более реальными, чем мои собственные мысли.

любимые телепрограммы американцев / шоу билла косби [54]54
  «Шоу Билла Косби» (The Cosby Show) – комедийное шоу, шло в 1984–1992 гг. на канале Эн-би-эс.


[Закрыть] / другой мир [55]55
  «Другой мир» (A Different World) – комедийный телесериал о чернокожих студентах, шел в 1987–1993 гг. на канале Эн-би-си.


[Закрыть] / розанна [56]56
  «Розанна» (Roseanne) – комедийный телесериал о рабочей семье, шел в 1988–1997 гг. на канале Эй-би-си.


[Закрыть] / 60 минут [57]57
  «60 минут» (60 minutes) – информационная телепрограмма, идет на канале Си-би-эс с 1968 г.


[Закрыть] / чирс [58]58
  «Чирс» (Cheers) – см. прим. № 39.


[Закрыть] / она написала убийство [59]59
  «Она написала убийство» (Murder, She Wrote) – детективный сериал, шел в 1984–1996 гг. на канале Си-би-эс.


[Закрыть] / золотой…

– Значит, вы говорите… – начал я.

– Что пора учиться тому, как можно применять свои знания.

– А что, если они бесполезны?

– Нет ничего бесполезного, Натан. Синестезия послужит восстановлению функций твоего головного мозга. Это будет чудо возвращения. – И он протянул мне большой учебник под названием «Мировая история». – К завтрашнему дню постарайся выучить главу про сельское хозяйство.

Я прикинул, сколько весит эта книга: она была никак не тоньше Библии.

– Ты должен запомнить всю книгу. Только вообрази: ты будешь знать все основные факты мировой истории! Разве это не здорово? – С этими словами доктор улыбнулся так, что стало понятно: аудиенция окончена.

Я спустился по лестнице с тяжелой книгой в руках. Войдя в комнату, я бросился на кровать и положил себе на живот подушку. Книга с тяжелым звуком шлепнулась на ковер. Я поглядел на нее, уже чувствуя, что сдамся и примусь ее читать. В информации был своего рода соблазн: на каждой странице меня ждали подобные водяным знакам незабываемые цвета и формы.

Человек-охотник, древние царства и ирригация. Об изобретении денег рассказывалось в главе под называнием «Ранние отношения между людьми». Книга в семьсот страниц начиналась с доисторических времен и возникновения языка, а кончалась «холодной войной». Приступая к чтению, я вовсе не вдохновлялся словами доктора Гиллмана о том, что по этой книге можно узнать всю мировую историю. Для меня это было просто собрание дат и имен, такое же как биржевые сводки. Правда, мое внимание то и дело привлекала стилистика отдельных пассажей: «Прямолинейные историки прошлого соизволили ввести понятие сельскохозяйственной революции» или «История – это ненадежная и переменчивая наука, которой занимаются по преимуществу те, кто хотел бы сакрализировать прошлое».

По утрам я читал в постели, подложив под книгу подушки. События в интерпретации автора походили на мелодраму, он рассказывал законченные истории с внезапными поворотами и неожиданными развязками: ледяные мосты соединяли континенты, появление каменных рубил приводило к освоению огня и переселениям племен, чай и кофе меняли жизнь Европы, потому что прогоняли сон у рабочих на английских фабриках XIX века. Пробираясь сквозь пучину слов, я узнавал о путешествиях и памятниках, о моряках, вглядывавшихся в горизонт в поисках неизвестных ранее берегов, об открытии новых путей для доставки пряностей, о том, как пираты протаскивали провинившихся под килем корабля, о викингах, обожавших медовые напитки, о святых местах, о подпорках, держащих стены кафедральных соборов, о минаретах и куполах мечетей, о бумагопрядильных фабриках, о низких домиках с соломенными крышами, обитатели которых любили глинтвейн, о полях ячменя и плевел, о святилищах язычников и о страхе Божием. Однако лично для меня история была всего лишь психоделическим видением, состоящим из быстро сменяющихся неоновых полос, привкуса ржавого железа и аммиачных запахов.

Я рассматривал портрет автора на спинке обложки – мистер Томсон Уивелл сидел в библиотеке: огромная копна волос, напоминающая парик, брови изогнуты, как боевые луки, на лице выражение ученого недовольства, как будто муть истории его раздражала. Я вдруг понял: весь этот огромный том написан не столько затем, чтобы интерпретировать факты мировой истории, сколько для того, чтобы выразить взгляды автора на государственность и прогресс. Это была история не мира, а одного человека. Внутри головы мистера Уивелла одни народы побеждали другие, интеллект брал верх над животными инстинктами и все происходило по единому космическому плану, который направляла высшая воля, явно предпочитавшая белую расу всем остальным. Похоже, я понял задумку Гиллмана: доктор хотел заставить меня перестать воспринимать слова как неоспоримые факты. Однако при встрече он ничего об этом не говорил. Он просто интересовался: «Как поживает мистер Уивелл?» – словно Томсон был одним из «гостей» института, ненормальным с пристрастием к запоминанию разных дат.

24

Тереза почти все время проводила одна. Иногда она отправлялась гулять в поле и даже каталась верхом, взяв лошадь на соседней ферме. Каждую пятницу она разговаривала по телефону с больными. Весной иногда купалась в речке за домом. Потом сидела с мокрыми волосами, завернувшись в полотенце, под платанами и курила «Мальборо», а я, расположившись на лужайке со своим историческим томом, поглядывал на нее издали.

Как-то раз я уселся почти у самого ручья, и, возвращаясь с купания в дом, она немного поговорила со мной. В этот день я почувствовал, что скоро пойдет дождь, купаться она не станет, и потому смотрел на нее без своей обычной осторожности. Она промчалась мимо меня, босая, со сложенными на груди руками, а потом вдруг остановилась и спросила:

– Ты что, следишь за мной?

– Конечно слежу.

– Если ты будешь меня преследовать, я скажу доктору Гиллману.

– Нет. Я не преследую. Я просто… смотрю.

Она поправила полотенце у себя на талии. По предплечью у нее стекала струйка воды.

– Тебе надо начать курить, – сказала она. – А то ты не знаешь, куда девать руки.

– Ага.

– Я могу тебя научить. После ужина я хожу курить в амбар.

Она пошла к дому. Когда Тереза проходила мимо лужайки, где Кэл, Дик, Оуэн и Арлен кидали тарелочку, они не обратили на нее никакого внимания. Может быть, их таланты лишали их возможности видеть красоту? Интересно, когда они глядели на картины Рембрандта или Моне, неужели они не видели этого рассеянного бледного света, этих теряющихся в дымке холмов? Похоже, никто в институте, кроме слепого Тоби с его фантазиями, и не подозревал, что Тереза прекрасна. Должно быть, они замечали худые руки и ноги, но не видели, как в ее глазах вспыхивают зеленые искорки, как она поправляет свои угольно-черные волосы и как тогда открывается тонкая бледная шея. Они не понимали, какие у нее чувственные красные губы – такие, будто она только что пришла с прогулки по морозу.

В тот же день, когда сгустилась темнота, я получил в старом амбаре свой первый урок курения. Амбар оказался действительно старым: на вид ему было не меньше ста лет. Он был сложен из огромных, грубо отесанных бревен, соединенных на концах «ласточкиным хвостом». На втором этаже находился сеновал, где всегда дежурил кот. Тереза ждала меня у входа, из кармана у нее высовывалась пачка «Мальборо», в руках она держала фонарик. Когда мы вошли внутрь, в нос ударил запах люцерны и сушеной кукурузы. Она отвела меня в уголок, где у нее было устроено из тюков соломы что-то вроде иглу. Сюда она забиралась каждый вечер, чтобы покурить, пока «гости» института поедали в столовой пирог с персиковым вареньем, а братья Сондерсы соревновались в решении уравнений и записывали счет римскими цифрами.

Тереза залезла внутрь, села по-индейски и жестом предложила мне протиснуться в соломенный домик.

– Никому не придет в голову искать меня здесь, – сказала она.

Я тоже залез внутрь, и она достала сигареты. Стены здесь были в три тюка высотой, а крыша оказалась наполовину открытой: я слышал, как по соломе шуршат кошачьи шаги.

– Ты же можешь тут пожар устроить, – сказал я.

Она вытащила из пачки помятую сигарету и закурила, потом сняла сандалии. Я посмотрел на ее ноги с тонкими щиколотками.

скелет ступни состоит из трех частей предплюсны плюсны и фаланг предплюсна состоит из семи костей

– Есть вещи похуже, чем заживо сгореть, – сказала Тереза, затягиваясь.

– Например?

– Утонуть. Или рак кишечника. Или удушье.

Она стряхнула пепел на грязный пол, а потом протянула сигарету мне. Я сунул ее в угол рта и сделал вдох. Дым оказался не таким едким, как я боялся. Я почувствовал его в животе, а потом коротко и сухо кашлянул.

– Представь свои легкие в виде воздушных шаров, – сказала Тереза. – Вот они медленно наполняются дымом… Можешь покрутить головой, это помогает поначалу. Я, когда в первый раз затянулась, тут же сблевала.

– Похоже, меня тоже сейчас стошнит…

– Хочешь выпить? – спросила она вдруг.

– Х-хочу.

– Мой старший брат снабжает меня потихоньку, когда приезжает сюда с родителями.

Она достала маленькую металлическую фляжку – хромированную, напоминающую те плоские фляжки, которые приносили с собой участники телевизионных шоу, отправляющиеся в путешествие. Тереза открутила крышку, сделала большой глоток и передала мне. В ответ я протянул ей сигарету. Жидкость во фляжке оказалась горьковатой и бесцветной – это был джин. Тереза легла на солому, не выпуская изо рта сигареты.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она.

некоторые наиболее известные кораблекрушения 1850–1854 годов пароход марч сити из глазго / британский пароход пропал в северной атлантике 480 жертв / 1854 год утонул американский пароход арктика

Я не смог ответить. Огонек сигареты мерцал в темноте, дым скрывал от меня нижнюю часть ее лица. Мне казалось, что из амбара откачали воздух, – остался один только дым. Легкие мои сжались, как у астматика.

– Я к этому привыкла, – продолжала она. – К тому, что нравлюсь мальчикам. Меня это не волнует.

Слово «мальчики» было кисло-красным. Она вернула мне сигарету. Я постарался вести себя спокойно и с достоинством: сжал сигарету между большим и указательным пальцем, как бродяга в фильме про Великую депрессию. Выпустил дым, стараясь не отворачиваться. На глазах выступили слезы. Тереза рассмеялась, глядя на меня.

– А почему ты нравишься мальчикам? – спросил я.

– А ты сам не знаешь?

– Нет.

– Может, дело в сиськах? Они у меня стали такие чувствительные и так болят, что я иногда думаю – лучше бы их не было.

ураганы тайфуны снежные и другие бури / 11–14 марта 1888 года восточные штаты количество жертв 400 / август – сентябрь 1900 года город галвестон техас ураган количество жертв 6000

Моей спине, шее и лицу стало невыносимо жарко. Слава богу, сгущались сумерки. Я вспомнил няньку Тоби, которая позволила ему потрогать свои груди. Я теперь понимал, что она сделала это больше из жалости, чем из-за похоти. Раньше я воображал ее со светло-рыжими волосами и с губами, накрашенными яркой помадой, а теперь мне стало казаться, что это была женщина в возрасте, без пяти минут бабушка, и что она могла носить шляпку. У такой не могло быть сисек,только грудь.Только совсем простые женщины могут предлагать себя так открыто.

– А я думаю, дело в твоих волосах, – сказал я.

– Чушь.

– Что?

– Ты насмотрелся фильмов. В жизни парни думают всегда только об одной вещи.

– Нет, о двух: о глазах и о волосах.

– Ну нельзя же быть таким наивным! – воскликнула она.

– Ладно, а ты о чем думаешь?

Я уже с трудом выговаривал слова. Никотин и джин сделали свое дело. Мне ужасно хотелось поцеловать ее бледную тонкую шею.

– Ни о чем.

– Нет, тебя должно что-то занимать. Пациенты, например.

– Они становятся пациентами, только когда им поставят диагноз. Это я делаю их пациентами, потому что вижу их болезни. Гиллман говорит, у меня Божий дар.

– Гиллман много чего говорит.

– Он большой эгоист.

– Почему?

– Он хочет, чтобы его окружали гении. Потому мы и живем тут.

– Ну, он умный человек, – сказал я и вдруг понял, что произнес эти слова с отцовской интонацией: именно так, бесстрастно, он обычно возражал собеседнику. Я посмотрел на Терезу, скрытую завесой «Мальборо», и добавил: – Он сделает нас всех знаменитостями.

Я был пьян.

– Ага, точно. Я даже думаю устроиться в цирк. Люди с камнями в желчном пузыре или с отвисшими яйцами будут платить мне по пять долларов за диагноз. Я прославлюсь.

– У тебя выдающийся дар, – произнес я голосом диктора Национального общественного радио.

Она приложилась к фляжке, а потом сделала несколько затяжек подряд. Мы все время обменивались фляжкой и сигаретой. Я наконец-то понял, зачем люди пьют. Вспомнилось, как на собрании маминого «Леварта» один довольно угрюмый человек, выпив три стакана вина, принялся вдруг отплясывать джигу.

Когда мы возвращались в главное здание, сумерки уже сгустились настолько, что я чувствовал их плотность. Последние отсветы солнца мелькнули и погасли на кукурузном поле, словно его кто-то безуспешно попытался поджечь. Я остановился полюбоваться этой картинкой и вдруг услышал вздох. Думая, что это Тереза, я обернулся, но она уже скрылась в доме. Вздох был мой собственный.

Я вернулся в комнату и забрался в постель.

– Где ты был? – спросил Тоби.

– В амбаре с Терезой.

– Ага, значит, ты потрогал ее за сиськи? Ну и как?

– Я, кажется, пьян.

Тоби немного помолчал, а потом повернулся на бок и спросил:

– И что при этом чувствуешь?

– Чувствую, что не боюсь сказать то, что думаю.

– Это может быть опасно, – заметил Тоби.

Целый месяц мы с Терезой ходили в амбар курить и нить джин. Иногда мы забирались на сеновал и выманивали кота, прятавшегося от нас на потолочных балках. Для этого Тереза приносила с собой молоко в бутылке из-под кока-колы. Кот постепенно привык к нам, стал спускаться и даже пил прямо с ладони Терезы. Я назвал его Альбертом в честь Эйнштейна и придумывал шуточки, над которыми, вероятно, мог посмеяться только мой отец: о том, что Альберт может поймать любую мышь во Вселенной и что он рассматривает этих грызунов как сгустки энергии. Выпив, я становился в чем-то похожим на отца, по крайней мере острил так же неудачно. Тереза, впрочем, иногда смеялась над этими шутками. Но в основном она занималась тем, что учила меня курить, не кашляя, и четко произносить слова, невзирая на опьянение.

Мы часто разговаривали о своих родителях. Тереза выросла в Чикаго. Отец – полицейский, мать – домохозяйка. Мама, по словам Терезы, у нее очень смелая, занимается благотворительностью в самых опасных районах, а однажды прошла через весь город во время волнений, даже не заметив их.

– Она была первой, кого я увидела изнутри, – сказала Тереза.

– В каком смысле?

– Я увидела свою младшую сестренку у нее в животе. Мама пекла оладьи на кухне, а я вдруг вижу: у нее в животе что-то вроде грецкого ореха.

– И ты ее спросила, что там?

– Ага.

– А как?

– Ну просто: «Мама, а что это за штука у тебя в животе?» Мне ведь было всего пять лет. А она и сама не знала, что беременна.

– А когда мне исполнилось пять лет, родители ждали, что я окажусь вундеркиндом.

– А ты не оказался?

– Нет. Я был всего лишь чуть выше среднего уровня.

– Но теперь-то все иначе?

– Ну… Я оказался здесь, потому что с моим мозгом что-то случилось после аварии.

– Значит, теперь Гиллман подключит тебя к розетке и ты будешь помнить все, что ему нужно?

– Ты иногда бываешь очень злой. Наверное, и сама об этом знаешь.

– А ты попробуй целыми днями рассматривать всякую грязь в человеческих телах и остаться добреньким.

– Понятно.

Она выпустила одно за другим три замечательных кольца дыма, и они секунду повисели над нами, прежде чем раствориться.

– А что ты видишь, когда разговариваешь с людьми? То, что у них внутри?

– Нет, на рентген это не похоже. Но иногда у меня мелькают какие-то образы. Например, желудок выглядит как старый футбольный мяч. Я вижу только тот орган, который беспокоит человека.

– А мой желудок ты можешь увидеть? Может, с ним что-то не так?

– Ага, – кивнула она. – Несварение. Тебе, наверное, очень хочется пукнуть. Спасибо, что не делаешь этого.

Я почувствовал смущение, несмотря на весь выпитый джин; это было что-то вроде телеграммы от трезвости. Каждый раз, когда Тереза говорила что-нибудь неприятное – о том, что у меня потные ладони, или о том, что у меня развивается кашель курильщика, – мне хотелось ее поцеловать. Но я не делал этого, а возвращался к себе в комнату и потом долго отвечал на расспросы Тоби.

25

Как-то раз мы с Терезой пошли погулять в поле за главным корпусом института. Я засунул пачку «Мальборо» в закатанный рукав рубашки, как делали деревенские хулиганы. У меня был фонарик, и я освещал путь. Вдруг Тереза взяла меня за руку и направилась к мастерской Роджера – тому дому, где он изготавливал свои модели. Этот старый дом был когда-то главным зданием фермы. Его недавно покрасили, но выглядел он все-таки заброшенным: оконные рамы, целое столетие выдерживавшие дожди и снегопады, перекосились и распухли, деревянная обшивка во многих местах открепилась, с карнизов свисала паутина, на одной из стен расплылось пятно плесени.

Мы вытерли ноги о лежавший на крыльце коврик с надписью «Добро пожаловать!». Тереза толкнула дверь, взяла у меня фонарик и сказала:

– Не будем включать свет, а то еще увидят.

Она вошла в темное помещение. Луч фонарика высветил письменный стол и дверь в другую комнату. Я прикрыл за собой дверь и двинулся за Терезой. Было новолуние, и отсветы окон еле-еле виднелись на выкрашенных темной краской стенах. Следя за лучом фонарика, я прикидывал, что здесь поменяли, когда делали мастерскую. Стены покрашены в черный цвет, с потолочных балок свисают лампы вроде театральных софитов, в большой комнате, чтобы сделать помещение просторнее, снесена часть стены, поставлены верстаки с закрепленными на них тисками.

Тереза вытащила у меня из-за рукава сигареты и закурила. В мастерской пахло клеем и опилками, на половицах виднелись следы пролитой краски. Я тоже закурил – мы уже не делились одной сигаретой – и заметил, что мой ритм курения не совпадает с Терезиным: она сразу, не отвлекаясь на разговоры, втягивала чуть ли не полсигареты, а я задумчиво попыхивал, пробуя дым на вкус.

Мы прошли в дальнюю часть большой комнаты. За снесенной стеной раньше была кухня фермерского дома, которая теперь превратилась в студию Роджера. Тереза посветила фонариком, и мы увидели стенной шкаф со снятыми дверцами. На его полках теснились пузырьки с клеем и баночки с красками.

А на старом кухонном столе располагалась модель города – восемь кварталов. Это был фантастический город, созданный воображением Роджера: кафедральный собор стоял на одном перекрестке с Эмпайр-стейт-билдингом, бейсбольное поле примыкало к венецианской часовне. Здесь смешались воедино готика, арт-деко и модерн.

– Господи помилуй! – прошептал я.

Я стал высвечивать фонариком разные части модели. Купол базилики был сделан из меди и олова, причем металлические поверхности соединялись без всяких швов. Окна имели рамы толщиной в спичку, а карнизы увенчивались мифическими животными: химерами и грифонами. Здесь были дома с окнами величиной с почтовую марку и застекленные крыши, напоминавшие крошечные кубики льда. Еще я увидел светофоры, знаки «Стоп» и уличные фонари. Балконы с решетками из кованого железа, баки для воды. Повсюду блестели медные детали, на стенах можно было разглядеть тщательно прорисованную каменную кладку. Внутри увенчанного шпилем небоскреба виднелся миниатюрный лифт. Еще тут были скамейки в парке, автобусная остановка, квартира в пентхаусе с садом на крыше. С помощью засушенных цветов и глины Роджер ухитрился сделать даже крошечные горшки с растениями. Каменный ангел с распахнутыми крыльями сидел в нише высоко над городом.

– Вот как Роджер видит мир, – сказала Тереза.

Она присела так, что ее глаза оказались вровень с главной улицей. Подбородок уперся в конец внезапно обрывающегося тротуара: город был построен словно на краю пропасти.

– Смотри! – позвала меня Тереза.

Она пустила струю дыма в окно типичного нью-йоркского особняка, облицованного песчаником. Дым исчез внутри, а потом стал выходить через щели и подниматься вверх через трубу. Тереза провела рукой над домом, разгоняя его. Рука выглядела огромной и зловещей, как Годзилла, – казалось, она сейчас порушит хрупкие крыши. Я подошел поближе и тоже опустился на колени, чтобы увидеть улицу на уровне глаз. Все было как в жизни, вплоть до дорожных знаков и указателей с надписями вроде «Река» или «Опал-стрит». Буковки были очень четко выведены на тонких металлических пластинках. Я обнаружил, что здание городской электростанции Роджер сложил из множества крохотных кирпичиков.

Тереза была совсем рядом, ее локоть касался моего. Я уже собрался рассказать что-нибудь занимательное – например, представить картину горящего города, когда все это превратится в многоэтажный ад и люди, спасаясь от пламени, будут толпиться на крышах и выпрыгивать из окон, – как вдруг она наклонилась и поцеловала меня. Ее теплый рот прижался к моему. Потом она прижала мою голову к себе двумя руками. Мы стояли на коленях и целовались, не в силах оторваться друг от друга. Я приобнял ее и хотел поцеловать ее скулы, а потом запястья: так делали герои фильмов, на которых приходилось ориентироваться столь неопытному любовнику, как я. Но внезапно все стало получаться само собой, без всяких усилий с моей стороны. Я слышал, как пульсирует моя кровь.

кровь есть скорее матовая чем прозрачная жидкость пурпурного или ярко-красного цвета если она выливается из артерий

Через какое-то время мы как будто опомнились и сели на пол. Тереза сняла свои сандалии, и у меня снова застучало в висках: по этому жесту я решил, что у нее уже было что-то с другими мальчиками. Она сидела, скрестив босые ноги.

– Сядь рядом! – приказала она.

Я боялся взглянуть на нее, потому что можно было все испортить: заметить какой-нибудь недостаток в ее лице, веснушки или асимметрию линии рта. Я смотрел на бейсбольный стадион на модели города. Он был воспроизведен во всех подробностях, с киосками и скамейками на трибунах. Крохотное табло показывало счет: «Нью-Йорк янкиз» – «Чикаго кабс» 9:7.

температура крови обычно составляет сто градусов по фаренгейту

Я сел так близко от нее, что наши колени соприкоснулись. Она взяла мою руку и прижала к себе. Запястьем я почувствовал пластиковую дужку ее бюстгальтера. Я потом сказал Тоби, что для меня это была «граница познанного мира». На несколько мгновений я как бы забылся: стал думать об отце, об Уите, вообще о мужчинах. Ну почему никто не рассказал мне об этом? Ведь каждый, без сомнения, испытывает в жизни такие минуты полного блаженства. Уит, наверное, был абсолютно счастлив, когда крутился в невесомости в своем космическом корабле, а отец – когда смотрел на частицы в электронный микроскоп, как астроном на звезды. Люди живут ради таких моментов. Еще я думал о близнецах-математиках и о Тоби. Вот у них таких моментов, наверное, не будет. Вундеркинды и гении, влюбившись или поддавшись похоти, как бы сдаются враждебному миру, как осажденные крепости.

– Мне про это никто не рассказывал, – сказал я вслух.

Тереза велела мне замолчать и погасила фонарик.