Текст книги "Прекрасное разнообразие"

Автор книги: Доминик Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

44

Следующим вечером я пригласил маму поужинать в ресторане. Она предчувствовала неприятный разговор и потому оделась построже: серая юбка, пурпурный шарф, волосы заколоты сзади в «улитку». Мы сели за столик, отделенный от соседних небольшими перегородками, и мама принялась изучать меню так тщательно, словно это контракт на покупку дома, который ей сегодня же предстояло подписать. Стены в зале были выложены мозаикой и цветными изразцами самых ярких средиземноморских расцветок. Я специально выбрал этот ресторан, чтобы у мамы на душе стало полегче, ведь ее всегда тянуло к Италии с ее терракотой и прочими милыми штучками. Однако я просчитался: в этом месте маму все раздражало, начиная с цен и самих блюд и заканчивая похожим на остров жирным пятном на фартуке официанта. Я сложил руки на столе, оперся о них подбородком и посмотрел на маму.

– Что ты делаешь? – спросила она, стараясь сдержать гнев.

– Мне кажется, тебе вообще не нравится бывать в ресторанах.

– Потому что они всегда что-нибудь сделают не так, – сказала она, глядя на свою «пасту-примаверу».

Я отпил немного вина. Чуть раньше, когда я заказывал это красное домашнее вино, мама посмотрела на меня так, как мог бы посмотреть никогда не пьющий мормон. Она намазала немного масла на булочку.

– Я хотел бы развеять прах отца возле Стэнфордского ускорителя, – произнес я наконец.

Мама держала вилку с намотанной на нее пастой на расстоянии дюйма от тарелки. В этот момент вся Вселенная сосредоточилась для меня в промежутке между этим кусочком теста и ее ртом. Я придвинулся чуть ближе к столу.

– Господи, да зачем? – изумилась она.

– Потому что он так пожелал.

Мама сложила салфетку, потом расправила ее.

– Он никогда не знал, чего хотел.

– Он не хотел, чтобы его прах хранили в доме, – сказал я. – Мне кажется, он вообще был не из тех, кто цепляется за прошлое.

Мама принялась за еду, чтобы выиграть время и подумать, а потом вдруг спросила:

– А кто сказал, что тут все решает его воля?

Я промолчал в замешательстве.

– Этот прах сохраняется в доме для меня, а не для него, – продолжала она.

Голос у нее был самым обычным, ничуть не извиняющимся. Она как бы утверждала свои права вдовы.

– Я нашел написанное им письмо, – сказал я и выложил его перед мамой, чувствуя себя немного шантажистом.

Она взяла бумагу двумя пальцами, развернула и стала читать, сохраняя гордое выражение лица. Однако пару раз у нее чуть дрогнул подбородок.

– Где ты это нашел? – спросила она наконец, не глядя на меня.

– У него в кабинете.

Она еще раз перечитала письмо, словно стараясь запомнить его наизусть.

– Почему же он не оставил его в своих бумагах?

– Наверное, постеснялся. Он ведь всегда говорил, что не верит в Бога, а здесь исповедуется ему, выворачивая душу наизнанку. Мама, это ненормально, что он смотрит на нас с каминной полки. Это надо прекратить. Его и при жизни не очень волновало происходящее в этом доме. И уж тем более не волнует сейчас.

Последние слова прозвучали гораздо резче, чем мне хотелось. Мама откинулась на спинку стула и сидела молча, видимо стараясь успокоиться. Подошел официант, чтобы подлить нам воды.

– Нам надо начать новую жизнь, – сказал я.

– Нет, – ответила она, кладя салфетку на стол. – Все не так. Новая жизнь уже началась для меня после его смерти.

– Послушай, мама, ты же закрыла доступ в гостиную, навесив на двери желтую ленту. Такими лентами ограждают место, где произошел несчастный случай.

– Только ты один не можешь смириться со случившимся.

Я крутил в руках стакан воды. Мама расправляла складки на скатерти. Я мысленно посчитал до десяти и сказал:

– Уит любит тебя.

Она поморщилась и объявила, глядя мне прямо в глаза:

– Чепуха!

– Любит и всегда любил. Я теперь понимаю, почему он все время крутился у нас, когда я был маленьким. Это не из-за дружбы с отцом, это из-за тебя. Почему ты его прямо не спросишь?

– Он наш друг. Он помогает мне управляться с домом. И потом, мне надо для кого-то готовить. И получается, что мы помогаем друг другу по взаимной договоренности.

– Он влюблен в тебя по уши.

Она мотнула головой:

– Глупости!

– Он там у себя в подвале беседует по радио с русскими и филиппинцами. Отжимается перед сном. У него вся жизнь – один сплошной холодный душ.

– Ну все, хватит!

– Ты просто не хочешь посмотреть правде в глаза. – Я посмотрел на ее руку, по-прежнему украшенную тонким золотым ободком обручального кольца. – Ты замужем за призраком! Он и при жизни почти все время был призраком, хотя и жил с нами. Но у него, по крайней мере, была своя жизнь, были цели!

Она резко отодвинула тарелку, показывая, что не желает больше разговаривать, и жестом попросила официанта принести счет. Затем выписала чек, аккуратно вырвала его из чековой книжки и переписала сумму себе в блокнот на память. Она всегда это делала, чтобы помнить, сколько у нее осталось средств, и не оказаться вдруг без копейки.

45

Мы договорились о дне, когда будет развеян прах. Я позвал участвовать в этом Тоби и Терезу, и они должны были встретить нас в Калифорнии. Уит заплатил за авиабилеты, сказав, что это его подарок нашей семье. Он же договорился с руководством Стэнфордского ускорителя и склеил для перевозки останков небольшую коробку из сосновых дощечек, соединенных «ласточкиным хвостом». Я пересыпал туда содержимое урны и завернул все в пузырчатую упаковочную пленку. Когда мы летели в Сан-Франциско, мама держала коробку на коленях и отвечала отказом стюардессам, предлагавшим напитки и орешки. Я смотрел на нее и думал: вот моя мама, она держит его тело, и значит, он присутствует среди нас. Более того, его можно удерживать с нами рядом, что было совершенно невозможно, когда он был жив. Нет ничего удивительного в том, что она так неохотно согласилась с его волей – развеять прах.

– Мама, мы все делаем правильно, – сказал я ей. – Он так хотел.

Она кивнула, но по ее лицу было понятно, что она не уверена в этом.

Я поглядел в иллюминатор. В разрывах облаков виднелись ряды пригородных домов, а за ними – пшеничные поля с редкими фермами. В картине, которую я видел, была и глубина, и резкость. Реки, меловые откосы, каньоны – все выглядело отчетливо, как на гравюре.

Тоби прилетал в аэропорт Сан-Франциско почти одновременно с нами, а Тереза должна была появиться только через час. Мы встретились с Тоби в зоне получения багажа. Он выглядел как оперный певец или гангстер: приталенное пальто из верблюжьей шерсти с поднятым воротником, в руках – тросточка. Он теперь носил очки, однако не темные, как у Стиви Уандера, [92]92
  Уандер Стиви(р. 1950) – знаменитый слепой певец и композитор, основоположник классического соула.


[Закрыть]а обычные, может даже с диоптриями. Это, по-видимому, была и шутка, и вызов обществу.

– Тоби!

Он повернул голову осторожно, как человек, у которого болит шея.

– А я слышал, как ты шаркаешь, – сказал он.

Мы обнялись. От него пахло дорогим одеколоном.

– Ты помнишь Уита и мою маму? – спросил я.

– Конечно, – ответил Тоби. – Уит тоже много времени провел в темноте.

– Во! Правильно сказано! Ты-то это понимаешь, – откликнулся астронавт.

– Спасибо, что приехал, – сказала мама. – Натан очень хотел видеть тебя здесь.

Пока мы, стоя у выхода, ждали Терезу, Тоби рассказал мне о своей жизни в Нью-Йорке. Он уже несколько раз ездил в гастрольные туры и сейчас записывал альбом. Его концерты в Амстердаме и Праге зрители встречали овациями и цветами, он давал интервью на радио и так далее – Тоби просто засыпал меня подробностями. Он собирался играть в европейских кафедральных соборах – исполнять реквиемы и концерты для фортепиано. Там, по его словам, воздух резонировал каким-то особенным образом, потому что мрамор и шифер не поглощают звук. Я кивал в ответ на его рассказы, но не могу сказать, что сильно ими проникался.

– А как у тебя дела? – спросил он.

– Никак. Работаю в библиотеке.

– Слушай, – тут он перешел на шепот, – так тебе удалось перепихнуться?

– Нет, не удалось.

Самолет Терезы опоздал, зато багажа у нее не оказалось, только ручная кладь. На Терезе была мини-юбка и сапоги до колен. Мы встретились у билетной стойки.

– Курить очень хочется, – сказала Тереза, целуя меня в щеку.

– Здравствуй, – сказал я.

– Добрый день, Тереза, – протянула руку мама. – Рада снова тебя видеть.

– Привет!

– А вот и наш самый эффективный чудо-работник, – сказал Тоби.

Тереза поцеловала его в щеку и велела вести себя потише.

– Ну, как там твои больные? – спросил Уит.

– Посылают всем наилучшие пожелания, – ответила она.

Мы вышли на улицу и встали перед входом.

– Как здорово снова вас видеть! – сказала нам с Тоби Тереза, закуривая сигарету.

Мама поглядывала на нее, по-видимому думая о чем-то связанным со мной.

– Никогда не участвовал в рассеивании праха, – сказал Тоби.

– Главное, чтобы погода не испортилась, – заметил Уит, щурясь от ослепительного солнца.

Тереза пустила по ветру струю дыма.

– Я слышала, ты работаешь в больнице? – обратилась к ней мама.

Вопрос прозвучал так, словно она брала у Терезы интервью.

– Да, работаю.

– И что ты там делаешь?

– Пытаюсь научить умирающих не обманывать самих себя.

Мама поправила молнию на сумочке и сказала, не поднимая глаз:

– Вот как…

Я не мог отвести взгляда от Терезы. Год, проведенный со смертельно больными, сделал ее властной и уверенной в себе. Теперь у нее было лицо, которое невозможно не заметить в толпе. Так бывает: поневоле замечаешь рафаэлевское личико ребенка в окне проезжающей машины, или лицо пророка у какого-нибудь бродяги, или просто задумчивую улыбку элегантного старого джентльмена где-нибудь в магазине. Есть лица, ослепляющие, как вспышка. В них словно скрыт секрет мудрости, которую простые смертные никогда не узнают или узнают слишком поздно.

Мы добрались до Стэнфордского линейного ускорителя незадолго до наступления темноты. Охранник у главного входа пропустил нас внутрь и выдал нам значки. В графе «Цель визита» в своем журнале он написал так: «Семейная заупокойная служба». Мама с большим удивлением оглядывала длиннющий барак, напоминающий товарный поезд, и примыкающий к нему серый унылый дом без окон. Бьюсь об заклад, что она недоумевала, чего ради отец регулярно совершал паломничества в эти строения, похожие на лагерные постройки где-нибудь в коммунистическом государстве. Уит, по-видимому, не рассказал ей, что в этом месте проводились опыты, завоевавшие не одну Нобелевскую премию.

Мы направились к западному концу Ускорителя. Он упирался в горы Санта-Круз, которые теперь резко выделялись на фоне заката. Двигаясь вдоль туннеля, мы проехали под эстакадой, и над нами пронесся целый поток огней. Люди возвращались домой с работы, везли еду, слушали болтовню по радио и не имели никакого понятия, что тут, прямо под ними, идет настоящая война элементарных частиц. Мы миновали то место, под которым находилась электронная пушка. Эта штука была способна разгонять электроны почти до скорости света, пуская импульсы по сплетенному медному кабелю. Вот где отец хотел обрести посмертное упокоение.

Доктор Бенсон, директор Ускорителя, подсказал Уиту подходящее для нашей цели место в горах. Это была площадка для пикника, откуда открывался вид на «Джаспер-Ридж» – принадлежащий Стэнфордскому университету заповедник, в котором природа сохраняется в первозданном виде уже несколько поколений. Площадка вполне подходила для «рассеивания малых частиц», как выразился доктор Бенсон. Мы въехали на холм и оставили машину возле ряда предназначенных для пикника столов. От территории Ускорителя заповедник отделяло проволочное ограждение. Ветер дул с юго-запада, и потому прах отца должен был полететь в направлении туннеля и частично попасть на территорию «Джаспер-Риджа».

Уит взял из машины деревянную коробку, и мы подошли к ограде. Все посмотрели на меня, видимо ожидая речи. Но я не приготовил заранее никаких слов прощания.

– Ну что ж, давайте развеем прах, – сказал я. – Он привез меня сюда еще совсем маленьким. Сделал подарок на день рождения. А я-то думал, что если мы летим в Калифорнию, значит, направляемся в Диснейленд.

– Для него это место было как Секстинская капелла, – отважился сказать Уит.

– Сикстинская, – поправил Тоби, подмигнув мне.

– Ну, в любом случае это самое подходящее для него место, – заключил я.

Открыв коробку, я зачерпнул горсть праха. Консистенцией он напоминал ил, а цветом – пемзу. В мягкой субстанции попадались твердые крупинки. С гор позади нас задул ровный ветерок. Я подбросил прах в воздух, и его унесло по склону холма. Память успела запечатлеть облачко, состоявшее из более тяжелых частиц, на фоне темно-синего неба.

– Кто-нибудь расскажет мне, что тут происходит? – спросил Тоби.

Тереза наклонилась к его уху и стала шепотом описывать то, что мы делали.

Я вычерпнул еще несколько горстей и развеял их в воздухе, потом спросил маму, хочет ли она сделать то же самое. Она подошла ко мне и опустила руку в коробку неохотно и испуганно. Первую горсть она высыпала очень осторожно, как сыпала ореган в кипящую похлебку, но дальше стала бросать прах вверх, как конфетти, стремясь добросить его до территории заповедника. Никто не плакал и не произносил никаких речей, хотя каждый чувствовал в этом ритуале какую-то тайну. Мне казалось, что присутствовавший рядом со мной отец теперь растворяется в сумерках, сливаясь с озоном и кислородом, и становится самим воздухом.

46

Тоби и Тереза приехали к нам в Висконсин погостить на несколько дней. У Тоби были каникулы, и он хотел навестить соученика по Галлиардской школе, жившего в Мэдисоне. Тереза сказала, что ей будет любопытно взглянуть на тот «инкубатор», где я вырос. Мы впятером вылетели в Мэдисон ночным рейсом. Пока мы выполняли обычные формальности – регистрировались и проходили через металлоискатели, – мама все время молчала. Когда на экране монитора показались скелеты наших пожитков, Тереза дернула меня за руку:

– Смотри! Как на рентгене!

До дому добрались уже после полуночи. Когда мы вошли, сразу стало как-то неуютно. Каминная полка зияла пустотой. Мама, проходя по комнатам, пыталась придать дому жилой вид: зажигала лампы, прибавляла тепла в батареях, задергивала шторы. Глаза ее были пусты, лицо бледно.

– Ну ладно, всем спокойной ночи, – сказала она устало.

У нее уже не было сил заботиться о гостях. Тоби, тоже сильно уставший, все еще находился в прихожей и постукивал пальцем по раме висевшей у входа картины.

– Буона сера, – произнес он.

– Ты, Уит и я можем лечь в гостевой комнате, это в самом конце коридора, – предложил я Тоби. – А Тереза пусть займет мою.

– Значит, мы будем спать в одной комнате с самим Баком Роджерсом? [93]93
  Роджерс Бак– герой фантастических комиксов и фильмов, лейтенант американских ВВС, попавший в XXV век; капитан космического корабля и спаситель Вселенной.


[Закрыть]– спросил Тоби.

– Так точно. И ты сможешь сделать вместе с ним вечернюю гимнастику, – ответил я.

– Чудно! – воскликнул Тоби.

Поцеловав кончики пальцев, он направился в конец коридора, постукивая по полу и стенам тросточкой.

Мы с Терезой уселись на кухне. Я сделал себе и ей горячий шоколад.

– Похоже, здесь никто никогда не готовил, – сказала Тереза, оглядываясь.

– Мама натирает до блеска даже ручки на плите.

– Мне кажется, в этом доме люди вообще не живут.

– Ты меня смущаешь.

– Да, тебе сильно досталось, – сказала она, убирая прядь волос со лба. – Скажи, а почему ты прекратил мне писать?

– Мне было нечего сказать.

– Но я никогда не учила тебя, как надо жить.

– Да, верно, – ответил я. – Меня никто не учил, кроме него.

– Кого?

– Отца.

Я разлил по чашкам горячий шоколад и протянул одну из них Терезе.

– Как твои пациенты? – спросил я.

– Они по большей части лжецы и обманщики, – ответила она, отпивая глоток.

– Мне нравится, что ты осталась такой… прямолинейной.

– Я иногда воровала из больницы пилюли. Но не пила, только складывала их дома в маленькие кучки.

– У тебя что, была депрессия? – спросил я.

– Ну, не то чтобы депрессия. Просто эти люди меня достали. Ты ведь сердился на меня за то, что я рассказала тебе об опухоли? Вот, и ты не один такой. Во всем штате Коннектикут нет человека, которого ненавидели бы больше, чем меня.

– Мне просто хотелось обвинить кого-то.

Тереза взяла чашку обеими руками.

– Скажи, тебе не кажется, что я не нравлюсь твоей матери? – спросила она.

– Ну, она не привыкла к присутствию другой женщины в этом доме. Девушек тут никогда не бывало.

– Что же их заменяло?

– Конденсационные камеры и другие физические приборы. А также клуб любителей путешествий. А также барбекю с астронавтами. У меня никогда не было подружки.

– А, ну да! Я же у тебя первая. Я иногда об этом забываю.

– Нумеро уно!

Осмотрев кухню, она выглянула в окно и полюбовалась на начинавший цвести сад.

Мы допили шоколад и поднялись в мою спальню. Тереза критически оглядела химические приборы и созвездия под потолком.

– Примерно этого я и ожидала, – сказала она.

– В этом доме, как в музее, ничего не трогают с тысяча девятьсот восьмидесятого года.

– Да, твоя мама может брать плату за вход. А посетителям будет разрешено ложиться на твою кровать и рассматривать Млечный Путь.

Она откинула покрывало на кровати, и нашим взорам открылся Супермен в разные периоды своей жизни: обгоняющий локомотив, взбирающийся на небоскреб, летящий с вытянутой рукой.

– Очень сексуально, – заметила Тереза.

– Ну ладно, встретимся утром. Если захочешь ночью сделать гальванический элемент, то все ингредиенты на столе. Спокойной ночи! – И я повернулся к двери.

– Натан! – позвала она.

– Что?

– А ты… когда-нибудь… был с другими?

Я застыл на месте.

вероятность того что вы погибнете от удара молнии – 1: 600 000

– Нет. То есть я целовался, – ответил я, разглядывая обои. – А ты?

– В общем-то, тоже нет.

Я оглянулся. Она легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, как обидевшаяся на кого-то маленькая девочка. Я не мог на нее спокойно смотреть: у меня закипала кровь от одной мысли, что она будет спать в моей постели. Я представил, что снова целую ее. Время стремительно уходило. Снаружи, в саду, стояли яблони, и их плодам было на роду написано сначала расти, а потом падать с веток; где-то далеко, в Калифорнии, сквозь прах отца прорастали гиацинты. Сама природа подсказывала нам, что надо делать.

– Я ужасно рад тебя видеть, – сказал я.

Она забралась под одеяло, и я выключил свет.

– И я тоже, – сказала она.

Я вышел и осторожно прикрыл дверь.

На следующий день мы с Тоби и Терезой поехали покататься на «олдсмобиле». Тоби, как и я, любил мчаться на скорости семьдесят или восемьдесят миль в час и чувствовать, как свистит в ушах ветер. В Айове мы часто предпринимали такие прогулки, причем я обычно рассказывал ему, что вижу вокруг, придумывая каждый раз новые описания для пролетавших мимо домов или для фермеров, гарцующих верхом или обрабатывающих свои поля на тракторах. Тереза таких вещей просто не замечала. В машине она либо читала журналы, либо спала. Обычно я выбирал какую-нибудь деревенскую дорогу, и вскоре мы оказывались в самом дальнем захолустье. На обочинах грунтовых дорог грязные коровы выдергивали сено из круглых тюков сена. Сжатые поля были бурыми и безжизненными.

Тереза села сзади и вскоре заснула. Мы выбрались на большую дорогу, ведущую в Мэдисон, и попали в плотный поток транспорта. Он двигался мимо мелких пятиакровых ферм и сараев, украшенных самодельными вывесками, которые извещали о продаже садовой керамики. Какие-то люди торговали прямо с трейлеров вырезанными из фанеры силуэтами животных для украшения двора. Попалось несколько вывесок с надписью «Камера хранения» и даже одна «Академия бойцовых собак». Количество машин все увеличивалось, и наконец мы плотно завязли в пробке. Далеко впереди раздавался отчаянный звук сирены «скорой помощи». Водители нервничали, ругались и без надобности нажимали разные кнопки на панели управления.

Постояв минут пять, я выключил двигатель. Затем поток сдвинулся, и я повернул ключ зажигания. Машина не завелась. Я попробовал еще несколько раз. Тот же эффект.

– Звук нехороший, – заметил Тоби.

Стоявшие сзади на нашей полосе машины оказались в ловушке. Один водитель просигналил, другие подхватили, и вскоре уже звучал целый хор. Тереза проснулась и высунула голову в окно. Все машины гудели. Легковушки и грузовики перекликались, как птицы, занявшие каждая свою территорию. Никто уже не помнил, с чего все началось. Мне показалось, что в воздухе повисло целое облако стрел с ярким оперением. Я снова и снова пытался завести мотор, но машина вскоре вообще перестала реагировать на повороты ключа. Я включил аварийную сигнализацию, открыл изнутри капот и вышел посмотреть, в чем дело. Пробка продолжала гудеть, рев то стихал, то нарастал. Я поднял крышку капота. Тереза и Тоби стояли рядом. Внутри все было сильно запущено, повсюду виднелись пятна ржавчины и грязи, но явных повреждений, вроде отсоединившегося шланга или разорванного ремня вентилятора, я не увидел. Рев автомобильных гудков стал совсем оглушительным. Лицо Тоби скривилось от отвращения.

– Хреновы сыровары, – сказал он.

– Проблема вот в нем, – сказала Тереза, показывая на двигатель. – Там серьезная поломка.

– Послушай, но это же не человеческий организм! – удивился я.

– Настоящие варвары, – сказал Тоби. – Вы только прислушайтесь к этим звукам. Это же вой гиен в саванне. – Он заткнул уши. Плечи его вздрагивали. – И самое смешное, что я приехал сюда, в деревню, отдохнуть от толпы и городской суеты, – продолжал он. – Ну все, хватит! А ну-ка, закрой!

Он стукнул тросточкой по крышке капота. Я захлопнул ее. Тоби оперся на мое плечо и поставил ногу на крыло машины.

– Господи, да что ты делаешь? – воскликнула Тереза.

Но Тоби не слушал. Он поднялся на капот, а оттуда взобрался на крышу «олдсмобиля». Металл прогибался под его весом. Тоби сунул тросточку за пояс и сказал:

– Волшебный момент!

Гудение усилилось: увидев человека на крыше машины, к прежним водителям присоединились новые. Белая трость свисала у Тоби с пояса, топорщась под острым углом. Он закрыл глаза, напрягся, как олимпиец-тяжелоатлет, собравшийся толкнуть вес, в два раза превышающий его собственный, а затем поднял руки и принялся дирижировать этой какофонией. В этот момент на всей дороге, наверное, не было ни одного водителя, который не подавал бы звукового сигнала: одни выражали негодование, другие – восторг. Люди показывали на Тоби пальцами и аплодировали. Многие наверняка предвкушали, как будут завтра рассказывать своим приятелям на работе, что видели слепого парня, который залез на крышу и, возвышаясь над всеми машинами, дирижировал оркестром разозленных шоферов.

Тоби раскачивался и морщился. Правая его рука руководила альтами и сопрано, левая, опущенная вниз, вела басовые партии – гудки, похожие на звуки фаготов и тех сирен, которыми подают сигнал пароходам во время тумана. Нам показалось, что он дирижировал очень долго, хотя на самом деле все это не продолжалось и минуты. Мы с Терезой наблюдали за ним, утратив дар слова. Машины, стоявшие позади нас на полосе, начали одна за другой выезжать на соседнюю полосу, огибая «олдсмобиль». Проезжая мимо, многие кричали и махали руками. Тоби поклонился им в пояс самурайским поклоном.

– Эй, приятель, спасибо за шоу! – крикнул один водитель. – Но машина у вас – ржавое корыто!

– Это к нему, – ответил Тоби, показав на меня.

Я помог ему спуститься на землю и сказал:

– Отличное шоу.

– Да? А мне показалось, что тенора лажают, – ответил он.

Возле нас остановился фургон, и из него вылезли двое парней в рабочих комбинезонах. На боку фургона красовалась реклама: «Перевозка в белых перчатках».

– Помочь вам с этим драндулетом? – спросил один из них, державший сигарету в углу рта.

Было не время защищать старину-«олдсмобиль», и я без лишних слов кивнул, сел за руль и поставил машину на нейтралку. Парни откатили машину на обочину.

– Хотите, вызовем по рации эвакуатор? – спросил один из помощников.

– А у вас нет в фургоне паяльной лампы? – спросил Тоби.

– Ради бога, помолчи, – попросил я его. – Да, вызовите, пожалуйста, если вам не трудно.

Оба парня вернулись в свою машину и двинулись вперед. Проезжая мимо, они даже не поглядели на нас. Смерть двадцатилетней машины не стала для них событием. Они были заняты своим делом: перевозили старинные вазы или мебель времен королевы Анны. Я вообразил, как они поднимают эти вещи своими волосатыми татуированными руками в белых перчатках.

– Похоже, машине конец, – сказала Тереза.

– Точно. Финал. Капут, – подтвердил Тоби.

– Эта машина еще переживет нас всех, – возразил я.

Мы сели в «олдсмобиль» – дожидаться, когда придет эвакуатор.

Добравшись до дому, мы с Терезой оставили Тоби с Уитом слушать, как астронавт делает свою гимнастику, а сами поднялись в мою спальню. Я не без ностальгии осмотрел обстановку комнаты, потому что твердо решил наутро избавиться от всего, что здесь находится: и от химической посуды, мензурок и термосов, и от кучи научных книжек, и от микроскопа. Все это я завтра свезу в Гудвил, одной семье, где дети любят разное шипение пузырьков и увеличение картинок, а потому родители с удовольствием купят им за бесценок научное барахло.

– Я собираюсь завтра здесь прибрать, – сказал я Терезе. – Выкину всю эту дрянь.

– Тебе помочь?

– Помоги, если хочешь.

Она плюхнулась на кровать и сказала:

– А я знаю одну женщину, которая вылечилась от рака тем, что сделала генеральную уборку у себя в гараже.

Я присел за столик, на котором стоял детский микроскоп. Увеличивал он довольно слабо. Клетки и кристаллы в его окулярах подчас выглядели аморфными коричневыми планетами.

– Что ты там делаешь? – спросила Тереза.

Она вскочила и встала у меня за плечом.

Я перебрал пачку предметных стекол с образцами разных веществ и минералов и взял стекло с дистиллированной водой. Я вспомнил, как отец заставлял меня искать под микроскопом атомы водорода, называя их воплощением Времени, потому что после Большого взрыва они образовались первыми из ныне существующих веществ. При этом мы оба понимали, что никаких атомов в детский микроскоп не увидишь. Я знал это, но старательно щурился, пытаясь разглядеть в окуляр истоки мироздания.

Я положил стеклышко с водой под микроскоп и стал его разглядывать. Оно оказалось все в крошечных пятнышках и завитушках и больше всего напоминало усеянную островами поверхность океана, если на него посмотреть с большой высоты. Я чувствовал дыхание Терезы у себя за спиной.

– На что ты там смотришь? – спросила она.

– Отец считал, что у химических элементов и их соединений есть память. История Вселенной отражается в их структуре.

– Дай посмотреть!

Я подвинулся, и она приложила глаз к окуляру:

– Ну и что это?

– Ничего особенного. Просто капля воды.

– Эти точки выглядят как камни в желчном пузыре.

Ее волосы касались моего лица.

– Ну-ка потерпи! – сказал я и выдрал один волосок. – Давай посмотрим на эту штуку.

Я положил волосок на чистое стеклышко и вложил его в микроскоп.

– У волос тоже есть память, – сказала Тереза.

– Точно! – воскликнул я, разглядывая волос. – Вижу следы употребления наркотиков.

– А ну дай посмотреть! – Она припала к окуляру и принялась разглядывать собственный волос. – Фу! Какая гадость! Веревка, а на ней какие-то волосатые отростки.

Она снова плюхнулась на кровать. Я продолжал разглядывать волос.

Спустя некоторое время Тереза спросила:

– А тебе не хочется поцеловать меня еще раз?

Я почувствовал пульсирование крови в ушах. Я оторвался от микроскопа и посмотрел на нее. Она лежала, глядя в потолок. Я поднялся, подошел и лег рядом с ней. Теперь мы оба видели перед собой Млечный Путь. Наконец она взяла мою руку и поцеловала суставы пальцев с обратной стороны.

– Супермен выведет на орбиту наши тела, – сказала она.

– У мамы в кладовке есть еще набор постельного белья с инспектором Гаджетом. [94]94
  Инспектор Гаджет —персонаж сериалов, фильмов, мультфильмов и комиксов, полицейский со множеством встроенных в тело приборов.


[Закрыть]

Мы накрылись одеялом, и все звуки в доме куда-то исчезли. Мы долго целовались в полной тишине под защитой Супермена, потом стали снимать с себя одежду. Нам обоим было неловко, мешало и дыхание, и то и дело вырывавшиеся иронические замечания, которыми мы пытались сгладить свою неловкость. Я проделывал это впервые в жизни и страшно волновался. Кроме того, по движениям Терезы мне казалось, что она-то уже делала это раньше. Я молился, чтобы пачка презервативов, хранившаяся в шкафу, оказалась еще годной к употреблению. Потом закрыл глаза и попытался расслабиться. И тут Тереза прошептала мое имя. Это имя сразу возникло перед моим внутренним взором. Как ни странно, оно было написано размашистым и неровным отцовским почерком: натан. Такими же закорючками выглядели греческие буковки в уравнениях, таким же почерком было написано письмо Богу и сделаны пометки на полях книг о нулевой гравитации. Он не заботился ни о заглавных буквах, ни о пунктуации. Если расширяющаяся Вселенная деформирует время, то чего ради надо начинать наши имена с больших букв или отмечать на письме паузы запятыми?

Но в моем имени была зеркальная симметрия между начальным наи конечным ан.Они держали его с двух сторон, как два уголка держат ряд книг на библиотечной полке. Между ними было зажато симметричное «т»,и все имя напоминало стеклянные бусы на ниточке: тесно прижатые друг к другу, они нежно поблескивали на солнце.