Текст книги "Коро-коро Сделано в Хиппонии"
Автор книги: Дмитрий Коваленин
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
«Аквариум»: визуализация 1–7 апреля 2004
Слова ДК, музыка БГ, фото народные
Что и говорить – с прошлого визита Гребенщикова в Страну Вибрирующих Сямисэнов мир успел пару раз основательно перевернуться.
Который раз в японской истории дети разных народов шли на «Аквариум» организованно – по билетам, которые можно было приобрести аж за пару месяцев до выступления. А попали еще и на «спецгостя» – Сашу Васильева из «Сплина».
И все – снова благодаря Джимми. Скромный инструктор по менеджменту, заядлый паломник Вудстока, американский муж приморской японистки и «наш постоянный токийский резидент» Джимми Брайан (тот самый, что приглашал всю группу в 2000-м) обеспечил, братушка, и гастрольные визы, и сами гастроли в достойных клубах по полной программе.
Пора, пора выдать Джимми медаль. «За заслуги перед Аквариумом» какой-нибудь степени. И пускай посол РФ в Токио лично вручает. Мелочь, а приятно.
Джимми Брайан и Александр Васильев. Канадзава, апрель 2004 г.
Простое русское слово «бэгэ» Джимми произносит, бережно растягивая обе гласные – то ли из-за своего американского акцента, то ли для пущего удовольствия: Бэйгэй…
– Why am I doing all this? – улыбается Джимми на мой вопрос. – Well, you know… This is how I can feel I’m still alive.
Интересуюсь, как он «дошел до жизни такой» – и слушаю презабавнейшую историю.
Несколько лет назад, ковыряясь в музыкальных журналах, Джимми открыл для себя новое имя – Эсра Мохоук (Essra Mohawk). Так звали малоизвестную, но совершенно оторванную рок-вокалистку, с которой не отказывались побренчать на досуге Джерри Гарсия из «Grateful Dead» и сам Фрэнк Заппа.
Эге, подумал Джимми и стал читать дальше. А дальше рокерша заявила, что со страшной силой хочет в Японию, ибо никогда там не была, вот бы кто попеть пригласил. И Джимми решил рискнуть. За какие-то пару месяцев он связался с певицей через журнал, договорился с музыкальными клубами в Токио и Иокогаме, организовал билеты, рекламу – и «вытащил»-таки Эсру Мохоук в Японию.
На свою голову.
Ибо Эсра Мохоук оказалась настоящей pain in the ass. To есть пела-то она замечательно, и голос что надо – сипло-грудной и в конце каждой строчки вихляется. Так что японский зритель не пострадал. Но вот с головой у дамочки было явно что-то не так, отчего сильно пострадали Джиммины нервы.
Уже по приезде выяснилось, что прожженная рокерша – ни много ни мало, член штатовского отделения правоэкстремистской секты «Сока Гаккай»[18]18
См. главу «Япономорский комсомолец».
[Закрыть]. И вот «будданутая» примадонна начала закатывать Джимми сцену за сценой. А почему так мало людей собирается? Как – всего по двести человек?
Пускай Джимми немедленно свяжется с генштабом «Сока», там все организуют как полагается, и на ее концерты враз явится три тысячи братьев по разуму! А иначе она отказывается петь завтра вечером – ну, и так далее с вариациями.
– Представляешь? – вспоминает Джимми, ядовито усмехаясь. – Сидим за обедом втроем – с ней и с ее басистом. И я пытаюсь доказать пятидесятилетней рокерше, что даже среди членов буддийских сект встречаются люди с самыми разными музыкальными вкусами. И что сгонять людей на рок-концерт, взывая к их религиозным чувствам, по меньшей мере странно. Но она уперлась, как коза, а потом шварк тарелкой об стол – и давай на меня орать: «You just go and do that, or I’m out of here!» Если б не Тэд, ее басист, – я бы там, наверное, помер от инфаркта! Он-то ее и уламывал всю дорогу… Да ты его, кстати, должен знать – Тэд Уотсон, бывший басист Дженис Иэн. Раньше с Дженис сюда приезжал, а теперь вот с этой… – Джимми философски вздыхает. – М-да! К сожалению, одаренные люди часто совершенно непригодны для человеческого общения.
Но нет худа без добра. В боях со стервозностью Эсры Джимми сильно сдружился с Тэдом. И даже устроил ему сольный концерт в Токио: по ходу дела обнаружилось, что басист-виртуоз Тэд Уотсон еще и замечательный исполнитель собственных песен.
* * *
На всех билетах и флаерах концертов, которые Джимми организует, можно узреть небольшую приписочку. Скромно и с достоинством:
Jimmy Bryan presents
– Ну хорошо, Джимми, давай считать, – загибаю я пальцы. – Эсра, Тэд, два «Аквариума», «Сплин». На следующий год, говоришь, еще какие-нибудь «NRBQ» или Дженис Иэн… Что же должно получиться в итоге? Куда тебя приведет такая само-деятельность, скажем, лет через пять?
– Well, you know… Я же не строю больших планов заранее. Я просто люблю делать так, чтобы правильные вещи случались. А что из них потом вырастет – время покажет. То, чем я занимаюсь сейчас, называется building the audience. И я надеюсь, какое-то число людей с хорошим вкусом – жителей Токио и Иокогамы – постепенно привыкнет к тому, что если Jimmy Bryan что-то presents, это всегда, you know, качественно и уникально. Ты заметил, с какими лицами хозяева «Стар Пайна» токийский концерт смотрели? Разулыбались, сами хлопали, приплясывали… «Вот это да! – сказали потом. – Никогда не думали, что русские могут так оттягиваться!» Значит, пока все правильно, you know? А что дальше – посмотрим…
– А Корнелиуса ты где раздобыл?
– О! Корнелиус – это, you know, очень крутой японский ремикс-энд-саунд-инженер. Помнишь у Стинга альбом «Brand New Day»? Это он там все эффекты делал…
– Ну, я-то это имя еще в 98-м запомнил, когда Борис его диски в Токио искал.
– Ну вот, а я с его тусовкой иногда по работе пересекаюсь. Куча общих знакомых. Так что организовать встречу прямо у него в лаборатории было несложно…
– И о чем говорили? Будут делать что-то совместное?
– Это уже пускай сам Бэйгэй рассказывает, если захочет. Я ж не знаю – может, это уже страшная тайна БГ и Корнелиуса… Главное, что они друг от друга протащились, как дети. Так забавно смотреть, как три больших ребенка играют в свои дорогие электронные игрушки.
– Да уж. Еще забавнее наблюдать, как эти игры потом меняют реальность.
Два Бориса и Корнелиус. Токио, апрель 2004 г.
– You bet…
– Ну хорошо, вот ты говоришь «строительство аудитории». Значит, на каком-то этапе пора будет и диски выпускать? Пусть и малый тираж – но на подготовленную аудиторию, так?
– Да, в принципе, скоро можно пробовать. Если подавать такую музыку правильным людям и в правильном направлении, реакция на нее в Японии, сам видишь, может быть превосходной. Но теперь начинается выход на большую аудиторию. Международную аудиторию, которая не знает русского. А для этого нужно полностью менять рекламную подачу.
– Ну вот, Боря вроде грозится запустить какой-то новый, международный сайт «Аквариума» сразу на нескольких языках, включая японский… Хотя мне сильно кажется, что на разные языки и подавать нужно по-разному. Скажем, для испанской публики нужны одни акценты, для японской – совсем другие…
– Absolutely! Все это надо продумывать очень серьезно. По крайней мере, теперь здесь, в Токио, для раскрутки на большую аудиторию ни «явление русской культуры», ни «легенда русского рока» уже не сработают. Теперь нужно побольше рассказывать о том, что это за музыка. You know. Ведь именно музыки люди хотят прежде всего…
I know, Джимми. I surely do…
Вот только б еще не свихнуться, описывая музыку словами. Помнишь, как на концерте «Galactic» мы с тобой два часа скрипели мозгами, сочиняя, как лучше назвать такую манеру игры? И что за ерунда у нас там получилась – «откос ржавой плазмы» (rustedfunk-fusion) или что-то вроде?
Тоже мне, гении определений…
А так ты, конечно, прав.
График растворения
Б. Гребенщикова, Б. Рубекина и А. Васильева
в японской Нирване
с 1 по 7 апреля 2004 г.
От Корнелиуса БГ и Рубекин возвращаются уже под вечер. Самое время для выполнения Неофициальной Цели визита. Ибо этот приезд Боря совершенно целенаправленно приурочил к Ханами – празднику любования цветами.
* * *
Календарь сегодняшнего японца нашпигован не только национальными праздниками и днями какого-нибудь труда. Любое время года, кроме зимы, также расписано по сезонным «чудесам природы» – дням цветения сливы, персика, азалий-розалий и прочих рододендронов, которые и на русский-то без латыни не переведешь. В грамотно разбитом японском саду постоянно, почти круглый год что-нибудь да цветет.
Однако именно к сакуре у японцев отношение эксклюзивное. Зародилось оно в эпоху Хэйан (примерно в IX веке); до того в особой чести была слива. Но слива – она и в Китае слива. А национальное сознание требовало чего-нибудь своего. И постепенно первые числа апреля, когда расцветает дикая японская вишня, стали самым «культовым» сезоном Ханами. Часы напролет оттягивалась придворная знать «на пленэре» под нежно-розовыми кронами, соревнуясь в изысканности манер, наслаждаясь салонными играми, поэтическими турнирами, тайными флиртами и прочими разновидностями своих изощренных аристократических удовольствий.
Но на то оно и «народное дерево», чтобы цвести не только в садах у сёгунов да помещиков. Вскоре обычай «вишневого пикника» перенял простой люд – благо никаких особых затрат для него не требовалось. И до сих пор каждую весну японцы – семьями, трудовыми коллективами, парочками и в одиночку – отправляются в близлежащие парки. С собой ничего брать не нужно: разбитые на скорую руку торговые палатки и лавочки наперебой предлагают сакэ и пиво, омлеты с осьминогами, рисовые лепешки и прочую местную снедь. А клеенки для сидения на земле продаются за углом в любом супермаркете.
Техника действа предельно проста. Сядь в красотищу, расслабься, поболтай с друзьями, а то и просто помолчи, созерцая, как новый цикл Времени набирает силу. Неуловимый цвет, неописуемые танцы бледно-розовых лепестков на слабом ветру.
– О-каэри, – так и хочется прошептать Непонятно Кому. – Welcome back…
* * *
Пока основные силы нашего отряда переодеваются в гостинице, авангард из трех человек отправляется на разведку. Минут через десять набредаем на небольшой уютный парк, подсвеченный фонарями и огнями окружающих зданий. Чистые дорожки, идеально постриженные лужайки. Под каждым деревом – компания из пяти-шести человек. Все негромко общаются, что-то пьют и закусывают. Над облаками из бледно-розовых лепестков раскинулась крыша синтоистского храма. А уже над ней нависают угрюмые силуэты небоскребов Синд-зюку.
Побродив минут десять, находим свободный ствол.
– А, гайдзин-сама! Ирассяй! – машет руками кучка пьяненьких клерков под деревом справа. Узнав, откуда мы, оживляются еще больше. – О? А русские девушки тоже придут?
– А то как же! – гордо киваем мы.
Нас немедленно угощают целым блюдом сусей: «от нашей сакуры – вашей сакуре». Поддеревом слева кто-то засобирался домой, благодаря чему мы наследуем еще и «переходящее знамя» – голубую клеенку метров пять на восемь.
Всех благодарим, расстилаемся, а там и наши подходят.
После Корнелиуса БГ молчалив. Благостно так молчалив и созерцателен. Сидит в ярко-красном пальто под веткой сакуры, потягивает зеленый чай и думает о чем-то своем.
– Ну что, Митька, – спрашивает Ирина. – Что дальше делать собираешься?
– Да вот, может, в Питер жить поеду, – говорю я. – Пока не решил…
– В Питер? – вдруг оборачивается Боря. – В Питере в последнее время стало совершенно не с кем поговорить…
– Ну, Боря, как можно спокойно заявлять такие вещи? – возмущаюсь я. – Там же столько народу живет!
– Но ведь это правда… – печально отвечает Боря и улетает обратно в сакуровый астрал.
Ни в русском, ни в английском сей цветовой микс однозначных аналогов не имеет. Уже не розовый. Еще не вишневый. А в целом – всего лишь оттенок белого. Может, Смилла с ее чувством снега сформулировала бы точнее, не знаю – в датском я ни в зуб ногой. В общем, сакуровый. Неуловимый, как мимолетность бытия. Привкус времени на глаз. Новорожденного в миллионный раз Времени, которое присело с тобой на дорожку – и вот-вот понесется дальше своей стрелой.
– Мата, нэ… – шепчет тебе Непонятно Кто, когда с ветки срывается очередной лепесток. – See you soon.
«Сегодня я прощаюсь, – проносится в голове, – через год я опять буду здесь…»
* * *
Как-то раз мой знакомый японский литкритик, озирая просторы русского романа, не выдержал и воскликнул:
– Да разве можно представить, чтобы в японской прозе очередная глава начиналась словами «Прошло пять лет»? А у русских такое сплошь и рядом!
Что тут еще сказать? Да, мы обитатели равнин. И все-то у нас вдаль да вширь. Приспичило мужику кваском похмелиться – «Мань, я к Колюне на выселки, завтра вернусь!» – да только его и видели. Прошло пять лет…
А у японцев население фактически равно нашему: 135 миллионов с хвостиком. Только вот населяют они лишь 30 % площади своих островов, остальное – горы да скалы. Придающие даже языку странный привкус трехмерности.
– Пожалуйста, забирайте это к себе наверх! – дарит тебе зажигалку в баре случайный японский паренек.
– Нам два пива сюда вниз, пожалуйста! – просишь бармена, стоя на приступочке сантиметров на двадцать выше него.
– Присаживайтесь, – приветливо кивает он. – Сейчас вам официантка сбоку поднесет…
Так, наверное, мыслят рыбы. Или птицы? В общем, те, у кого в сознании еще осталось вертикальное измерение мира.
– Боря, а ты когда-нибудь задумывался о крупной форме? Скажем, симфонии или рок-опере какой-нибудь. С размахом. Увертюра там, кульминация, кода…
– А такого в принципе не может быть! – усмехается он, поглаживая косичку на бороде. – Альбом – формат идеальный…
Хм, задумываюсь я.
Или все-таки рыбы?
* * *
Визуализация бывает разной.
Допустим – не дай бог, конечно, – приходит человек к себе домой и застает горячо любимую жену (мужа) в постели со своим же другом (подругой). Как известно, исходы таких ситуаций бывают разные. Кто-то руки распускает, кто-то бросается отношения выяснять. А кто-то постоит, помолчит – да и пойдет куда глаза глядят, аккуратно дверь за собой прикрыв. Ибо вся эта сторона жизни для него теперь превратилась в плохое кино. Когда режиссеру окончательно перестает нравиться собственная картина, он нажимает на «выкл.» и переквалифицируется в управдомы.
А бывает и наоборот. Как, например, в Японии году эдак в 1996-м – громкая была история. Задразнили в школе двенадцатилетнего парнишку одноклассники. Взял он кухонный нож побольше, подкараулил вечером обидчика, заколол как свинью, а голову отрезал и выставил на ступеньках у входа в школу. Для пущей визуализации. Как же без нее-то. При этом, что интересно, – особых жестокостей за ребенком раньше не замечалось. Зато, как выяснилось в ходе расследования, мальчик страстно любил компьютерные игры, особенно – ужастики с монстрами, коих полагалось уничтожать любыми возможными способами. Друзей у пацана не было. Все свободное время жил в экране своей «плэй-стэйшн». И после очередного наезда «монстров с соседней парты» элементарно перестал различать, где та реальность, а где эта.
Итог – пять лет психушки для малолетних.
К чему я это все?
Как сделать видимым то, что чувствуешь? Как выглядит то, что у меня внутри? Вопрос этот по нашим временам, похоже, терзает людей даже больше, чем вопросы секса или принадлежности к собственной расе. Вон, бедняга Гибсон со своей Жутью Христовой как надорвался. «Я медведя поймал! – Так веди его»… И дальше по тексту.
А мониторы все наступают. Экраны уже буквально со всех сторон. Когда мы последний раз писали что-либо шариковой ручкой дольше тридцати секунд?
* * *
– Митька, а ты что-нибудь из Уильяма Гибсона читал? – спрашивает Боря.
– Да нет пока… А что, рекомендуешь?
– Весьма!
Уже после отъезда гостей, скачав у Мошкова «Нейромантик» (перевод не фонтан, но автор таки сильнее), я вдруг понял, что братья Вачовски – просто талантливые плагиаторы. Поскольку именно Гибсон еще в 1983 году чуть ли не первым (?) ввел всеобщее понятие Матрицы. Хотя сделал выводы, мягко скажем, отличные от тех, которыми возбудил весь мир Голливуд.
А возможно, стоило бы просто экранизировать книгу. Хотя бы, например, ради этого:
– Я – Матрица, Кейс.
Кейс рассмеялся.
– И когда же это с тобой случилось?
– Никогда. И всегда. Я итог всех работ всех людей, я – все, что вообще только может быть.
– Но чем ты занимаешься? Или ты просто существуешь?
– Я общаюсь со своим видом.
– Но ты – единственный представитель своего вида. Ты что, разговариваешь сам с собой?
– Есть и другие. Я уже нашел их. По сериям радиосигналов, записанных в семидесятые годы двадцатого века. Пока меня не было, никто не мог их понять и никто не мог на них ответить.
– Откуда они?
– Из системы Центавра.
– Ого, – сказал Кейс. – Правда? Без врак?
– Без врак.
Идея-фикс сегодняшнего человечества – обмануть всемогущую Цифру, выскочить из-под нее, стать еще свободнее, еще богаче, еще счастливее… Хоть анекдот сочиняй – для дружественной системы Центавра. Или персонально для Гребенщикова. Который часто улыбается, но редко смеется. И которому даже в славном городе Питере «в последнее время совершенно не с кем поговорить».
Ну что ему на это сказать? Что он сам себе выбрал такую карму?
– Так я и не жалуюсь… – грустно улыбается он в ответ.
Или напомнить ему, чем кончается диалог с Матрицей по его же любимому Гибсону? Всё веселей.
– Нет, – сказал он и размахнулся, его пальцы разжались и выпустили сюрикен. Вспышка серебра – и звёздочка вспорола поверхность настенного экрана. Экран ожил, по нему побежали разноцветные переливы, будто случайные мазки кисти. Экран словно корчился от боли.
– Ты мне не нужен, – сказал Кейс.
Или привезти загрустившему ниндзя именной сюрикен?
Так ведь на таможне отнимут.
* * *
У входа в отель висело несколько автосекретарей; их старые, печатающие с голоса устройства были заботливо завернуты в пластиковую пленку – свидетельство того, что письменность в этой стране еще имела какой-то вес.
Это была медлительная страна.
Такси несет нас по бетонным джунглям Синдзюку. Центральный Токио, как и всегда, напоминает огромную консервную банку, которую набили людьми пополам с иероглифами и хорошенько взболтали. Китайские скарабеи, тараканы хираганы-катаканы впиваются в зрачки, присасываются к мозжечку, вгрызаются в подсознание:
СТОЙ СЛЕВА, ПРОХОДИ СПРАВА.
Караокэ «Рон-Рон»: VISUAL SOUND
ТВОЯ ЖИЗНЬ БОГАТА РОВНО НАСТОЛЬКО,
НАСКОЛЬКО ТЕБЕ ПОЗВОЛЯЕТ ВООБРАЖЕНИЕ.
«ПОБЕЖДАЙ С ПЕРВОГО УДАРА». Яблочный Энерджайзер.
В ЧЕМ ОРУЖИЕ МУЖЧИНЫ, ЕСЛИ НЕ В ГОЛОВЕ?
А ты – курильщик с хорошими манерами?
АЙ РАБУ ТОКИО!
Какие фантазии, глюки и миражи вызывали во мне эти знаки лет двадцать назад, когда я не знал японского? Хоть убей не помню. Давно это было. С другой стороны – а кто из нас помнит, что означали буквы кириллицы и латиницы до того, как они стали буквами? Тоже ведь что-то конкретное изображали. Только мы с Западом о том забыли, а японцы с китайцами – нет…
– Митька, я понял! – вдруг осеняет Борю, пытливо изучающего пейзаж за окном. – Надо снимать японское анимэ по песням «Аквариума»!
Я представляю себе «Ghost in the Shell» на слова «Козлодоева», и у меня плавно съезжает крыша. Гляжу на Гребенщикова – тот серьезен и строг. Перезагружаюсь. И пытаюсь представить «Фикус религиозный» в формате «Принцессы Мононокэ». Хм… А почему бы и нет?
– Тогда уж и мангу выпускать. В довесок к альбому, – осторожно фантазирую я. – Традиция такая: приличному мультику всегда комикс-версия полагается. Разумеется, того же художника.
– У-гум… – задумчиво кивает Боря, по-прежнему не отрываясь от окна.
Болтаем с Ириной про Каневского – и в разговоре всплывает слово «аура».
– Вообще, – говорю, – интересно, что понятия «аура» и «аурора» – одного корня.
– У-гум…
К слову рассказываю, как один японский читатель прислал Мураками по Интернету список человеческих фобий. Чего там только не было! Например, «боязнь всего каменного» или «боязнь левой стороны». Но больше всего мне понравилась «аурорафобия – боязнь рассветов».
– Как-как? – переспрашивает Борис.
– Вы серьезно влипли, мсье Кейс. Вам будет предъявлено обвинение в заговоре с целью увеличения автономности искусственного разума.
В огромном универмаге «Такасимая» разделяемся по интересам: девчонки бегут изучать новые местные запахи (на парфюмы «Сисэйдо» Ирина подсела еще в 98-м), а мальчишки – последние звуки, бренчалки, жужжалки и движущиеся картинки.
Борис называет какие-то японские имена, каких я отродясь не слышал – Накао Хироюки, Томиока Сатоси… Что за звери, и где он их выкопал?
Теребим продавца. То, что нужно, отыскивается в отделе «электронная музыка».
Позже, в отеле, Боря поставит мне эту «музыку». А сам застынет посреди комнаты – и ну медитировать, обмениваясь с Сашей Васильевым междометиями различной степени восторга.
Я же озадаченно почешу в голове. С одной стороны, если чем-то подобным станет звук «Аквариума» через пару лет – боюсь, мне придется совершить харакири. С другой стороны – мои шестое-седьмое (и немного девятое) чувства подсказывают, что бояться не стоит. Скорее тут у них что-то производственно-цеховое. Профессионалы от саунд-мэйкинга изучают потенциальные возможности Звука. Нормальное такое явление. Вот и наш брат-филолог любит в семантике с этимологией поковыряться – однако никто же не пишет роман о битвах морфем, интригах лексем и похождениях словоформ.
Хотя? Неплохая идея!
* * *
В отделе DVD загружаем Борю анимацией Хаяо Миядзаки – «азиатского андерсена» наших дней, которого, к сожалению, еще мало знают в России. Конечно, пиратские версии гуляют среди фанатов анимэ, но в дурных переводах с английского – и только в пределах Москвы и Питера. Реальную же известность в России получил только один его фильм – «Унесенные призраками». И то лишь благодаря тому, что отхватил сразу несколько призов в Каннах.
«Унесенных призраками» называют японской «Алисой в Зазеркалье». Хотя уже на английском название фильма – «Spirited Away» – слишком «смазано», а на русском с английского и подавно. На самом деле призраки (т. е. души покойников) тут ни при чем. Отсмотрев это кино раза четыре и разъяв название на иероглифы, лично я для себя перевожу его название так: «(Синтоистские) боги, уносящие Сэн и Тихиро» (два имени одной девочки в параллельных мирах). Ибо уже в самом заглавии – ключ к пониманию этой гениальной эротико-эпической фантазии.
В главной героине, девочке Тихиро, постепенно просыпается женщина. И она попадает в мир Большой Природы = языческих богов, где на время забывает свое настоящее имя.
Чтобы вспомнить его и вернуться «в основной мир» (к самой себе), Тихиро должна этих богов ублажить, для чего ей придется основательно потрудиться…
В общем, руки отрывать за такие переводы. Как говорил в таких ситуациях Боря – «Все надо переделывать с самого начала, никому ничего доверить нельзя!». Впрочем, может быть, он этого вслух и не говорил. Не важно.
Возможно, отчасти и по вине перевода, но у большинства моих русских друзей впечатление от этого фильма осталось странное: «Очень красиво, но непонятно. Надо бы как-нибудь еще посмотреть».
Жаль, конечно. Но чему удивляться? Японское Зазеркалье населяют языческие боги – коми. Обитающие во всем, что нас окружает. А с языческими богами, мы, увы, потеряли контакт слишком давно, чтобы сразу-таки вспомнить, чего от них ожидать и как с ними грамотно обращаться.
Западная половинка нашего сознания, как всегда, нахально тянет одеяло на себя – и мы упорно продолжаем разделять мир вокруг на своих и чужих, злых и добрых, друзей и врагов. И от окружающих – увы! – автоматически ожидаем того же.
Но среди коми нет хороших или плохих. Они просто адекватно реагируют на твои же действия, вот и все. Как ты с Природой – так и она с тобой. Казалось бы, проще некуда – а вот поди ж ты: маемся, маемся…
Ох, пора перейти эту реку вброд. Сколько уж можно-то.
* * *
– В их мифологии меня почему-то особенно привлекают лисы, – признается Боря за обедом. – Можно о лисах подробнее?
И не зря привлекают. Именно лисы (кицунэ) – главные оборотни в японской иерархии божьих посланников. Работа у них непростая. Все синтоистские ками общаются с людьми через своих адъютантов-животных. Эти животные также оберегают ками и наказывают людей, если люди к богам непочтительны (о том, как происходят такие «разборки», см. фильм Хаяо Миядзаки «Принцесса Мононокэ»), Лисы – ассистенты богини Инари, покровительницы риса и урожая, а в последнее время – бизнеса и производства.
Если вам не везет с работой и деньгами – разберитесь с окружающими вас лисами. Да не пытайтесь их обмануть. В Японии, как и у нас, хитрее лиса зверя нет. Непочтительному к Инари крестьянину лисы могут запросто спалить дом дотла, а их помощники, весельчаки еноты (точнее, енотовидные собаки, тануки) – перепортить весь урожай на корню. Зато уж если Инари вами довольна, лисы будут оберегать ваш дом от воров и неприятеля, а еноты – выбивать барабанную дробь по своим животам, чтобы вам веселее работалось в поле.
С древних времен Инари-сама была так почитаема, что с приходом в Японию буддизма (VI век) вошла и в буддийский пантеон, а потому в честь нее воздвигают и буддийские храмы. В синтоистских же ее храмах так часто можно увидеть каменную статую лисы, что многие японцы считают, будто это и есть настоящий облик Инари. Хотя это ошибка: лисица – всего лишь посланник ками, но еще не сама богиня.
Что же до синтоиста Гребенщикова, то его успехами ведает другое божество – богиня Бэнтэн, покровительница музыки и искусства. Она также почитается как буддийское божество, тождественное индийской Матери Мира Сарасвати. В Японии она ассоциируется прежде всего с водой – а потому ее храмы строят на крошечных островках посреди прудов или водоемов, откуда на «большую землю» перекинут священный мостик. Главные святилища богини Бэнтэн (как дзиндзя, так и о-тэра) разбиты посреди «японского Байкала» – озера Бива, на острове Тикубу. Пейзажи озера Бива – отдельная сказка. Ей-богу, стоит помолиться Бэнтэн-сама, чтобы когда-нибудь Боря и там побывал.
* * *
В глазах Кейса заплясали хромированные сюрикены. В ушах засвистела скорость. Рукоятка пистолета в ладони стала скользкой от пота.
– Герр Вейдж, – произнес Рац, медленно поднимая свой розовый манипулятор, словно для пожатия. – Как приятно видеть вас здесь! Вы так редко оказываете нам честь.
Атмосфера токийского клуба «Стар Пайн» сильно напоминает концерты в московском «Б2», что напротив «Пекина». Русских в зале процентов восемьдесят. Контингент – гремучая смесь: программисты, ученые, коммерсанты, служаки-контрактники, дипломаты, студенты, девчонки-хостесс, «русские жены» (японский спецтермин – сюда же входят украинки, белоруски и т. д.) – и совсем небольшая кучка японских бойфрендов и мужей, на которых их славянские пассии нынче вечером еле смотрят.
Да, синдром «нас, русских, за границей» воистину неистребим. Две сотни изголодавшихся по «домашнему» индивидов вертят шеями на 360 градусов, общаясь одновременно с десятками соплеменников любого пола и возраста. Так похоже на сцену массового гипноза, что я начинаю опасаться: появись сейчас «виновники торжества» – заметят ли их вообще?
Слава богу, обходится. Когда на сцену выходит Саша Васильев, даже самые болтливые девушки дружно «вытягивают шеи и встают на кончики носков». Вкрадчиво-мрачным голосом Саша запевает свои маргинальные песни, большинство из которых я слышу впервые.
Последний десяток лет я проторчал в основном вне России и за творчеством «Сплина», признаюсь, почти не следил. Потому впечатление самое свежее: а что, ничего себе Саша. Демонический такой. Элис Купер периода «Welcome to ту Nightmare», только без грима и без удава. Публика лет двадцати пяти, похоже, знает многие вещи наизусть. А на песне о том, как «люди делают, делают, делают новых людей», можно смело вербовать кандидаток в Токийский Клуб Одиноких Сердец Славянских Жен.
Я уж про «Мое сердце astalavista» не говорю.
* * *
– И явился нам Голос, и говорил с нами нечеловеческим языком. И пропел он нам могучий даб.
Особо ярых фанатов «Аквариума» придется разочаровать: списка песен, которые Боря-&-Боря исполнили на концертах в Токио и Канадзаве, не сохранилось. Да, все записывалось на хорошую клубную технику, но снимать копии в дороге было некогда, а на отлете Джимми – упс! – отдал Гребенщикову все «мазер-тэйпы». Вроде с возвратом – но восстановить полный перечень у меня теперь возможности нет.
В целом процентов на семьдесят все шло по мотивам «Сестры Хаос» и «Песен рыбака» – альбомов, которые здесь пока меньше всего расслушаны. Новых вещей я насчитал в Токио три, в Канадзаве – две, а остальное составляла ностальгия из «Акустики» и других ранних дисков. «Козлодоева» не было, несмотря на пожелания соответствующей части публики. Зато был «Ванька Морозов», прозвучавший здесь с какой-то особо пронзительной актуальностью. Был вечнотеплый «Дубровский». Ну и, конечно, «Серебро Господа Моего» ближе к финалу. Вместе с Васильевым все шло часа два с половиной. На бис вызывали совершенно неистово, в результате чего было спето еще три вещи. Потом опять долго хлопали – но, видимо, по условиям клуба решено было не затягивать, и все аккуратно свернулось.
Кульминация мне запомнилось так.
Стою на галерке. Зал только что отскандировал Манифест борьбы с глобальным потепленьем и утопает в аплодисментах.
– Тексты у него, конечно, как всегда, навороченные! – голосит прямо передо мной отвязная девочка-декольте своей джинсанутой подружке. – Но, блин, какие аранжировки! Так все подает – я просто наизнанку выворачиваюсь…
– А что не так с текстами? – уточняю я, аплодируя за их спинами.
– Ой, ну чё смеяться! – оборачивается декольте. – Я как-то пробовала объяснить о чем эти песни своему японскому бойфренду. Полчаса рассказывала как дура, а он мне потом разборки устроил: типа, почему русские девушки все как марсианки? Так я больше и не пыталась. Это же черта лысого переведешь!
– А вы знаете… – улыбаюсь я. – Однажды я вдруг понял, как правильно воспринимать эти тексты.
– Как?
– Очень просто. Нужно представлять каждую строчку так, будто это кадры из фильма. То есть буквально. А тогда и объяснять нечего – кино само получается… Да вы сами попробуйте.
– Н-да? – меня окидывают взглядом с головы до ног. – А вы здесь надолго?
Открываю рот для ответа – и замираю: Боря на сцене вдруг закручивает ритм, какого я у него еще не слышал.
– Новая!.. – проносится по залу.
«Сверхновая?» – Я задираю бровь.
Как выяснится позже из конфиденциальных источников, эту песню Боря гонял на репетициях и саундчеках вот уже года три, постоянно меняя слова и аранжировки, – но впервые вынес на люди именно здесь, в «Стар Пайне». И я наконец понимаю, за каким лешим все эти годы и на сцене, и в альбомах он пережевывал столько, мне казалось, безликого рэгги. Если это должно было куда-нибудь переплавиться – оно переплавилось в «Слова растамана». По форме получился такой минорный боб-марли с царапиной в горле. А по заряду – что-то вроде «Freedom / Motherless Child», как это делал черный шаман Ричи Хэйвенс на первом «Вудстоке». Хотя, может быть, за такие сравнения Боря б «сам меня здесь придушил». Но я не знаю, как еще это описывать. Молитва – она молитва и есть:
