Текст книги "Господин Тарановский (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 11

Глава 11

Слова упали в тишину походного шатра, как камни при горном обвале. От такой прямоты и наглости я аж немного опешил. От претендента на роль «отца монгольской нации» я ожидал чего угодно: торга, осторожных расспросов, проверки слухов, но никак не этого – прямого, почти оскорбительного вызова.

Я вопросительно посмотрел на Изю. Он, стоя в самом темном углу, едва заметно шевельнулся и прошептал по-русски так тихо, что услышать мог только я:

– Курила, это не оскорбление. Он тебя проверяет. Его люди говорят: «Слухи – это хорошо, пророчества – прекрасно. Но мы рискуем своими головами и жизнями своих детей. Пусть покажут нам реальное дело, и мы будем воевать».

Еще раз я смерил взглядом моего гостя, с тяжелым ожиданием смотревшего на меня. Что же, мужика можно понять: в случае неудачи его, как и всех нас, впрочем, ждет мучительная казнь, а его племя – истребление. Ну и, кроме того, он пытался сразу «поставить» себя, показать что он – не подчиненный, пришедший на зов пророчества. Этот Найдан-ван – игрок, равный мне, пришедший оценить карты партнера перед тем, как ставить на кон свою жизнь. И это вызывало уважение.

Сбросив с себя мистический флер «Белого Нойона», я стал тем, кем был всегда – авантюристом, заключающим рискованную сделку.

– Доказать? – я усмехнулся и подошел к столу, на котором лежала карта. – Хорошо. В степи доказывают делом. Укажи мне ближайший цинский гарнизон, самую гнилую занозу в теле этой земли. И мы вырвем ее вместе. С корнем.

Найдан-ван, выслушав перевод, подошел к карте. Уголок его губ тронула презрительная усмешка. Он явно ожидал от меня большего. Его загрубевший палец властно опустился на главную точку всего региона.

– Мелкие занозы – для мелких вождей, – его голос прозвучал жестко. – Если ты тот, о ком говорят ламы, твой небесный огонь должен сжечь осиное гнездо. Сожги Улясутай!

Изя в уголке тихонько ойкнул. Приподняв бровь, я посмотрел на Найдан-вана. Ничего себе – «возьми Улясутай!» Это не безвестный пограничный пост, не мелкая крепостца, а крупный административный и военный центр цинской власти – возможно, самый сильный во всей Внешней Монголии. Монгол предлагал не просто набег – похоже он предлагал обезглавить врага одним ударом. Это была невероятная дерзость, и… И явная попытка использовать мой отряд как таран, чтобы расчистить себе дорогу к власти.

Что ж, два хищника могут либо драться, либо охотиться вместе.

– Взять Улясутай – и вся степь падет к твоим ногам, нойон, – холодно ответил я. – Это слишком жирный кусок для одного лишь моего отряда. Пророчество, как я слышал, говорит о союзе Белого Нойона и потомка Чингисхана не так ли? Если ты претендуешь на роль избранного наследника Тэмуджина, ты должен доказать не только мою, но и свою воинскую удачу. Твои воины пойдут на штурм первыми.

Наступила тяжелая тишина. Найдан-ван сверлил меня своим тяжелым взглядом. Я видел, как в его голове идет отчаянный расчет. Рискнуть лучшими воинами в лобовой атаке или упустить единственный шанс, который, возможно, дала ему судьба. Вопрос о каких-то доказательствах с моей стороны уже не стоял: если найдан Ван сейчас согласится, ему придется идти до конца.

Он смотрел в мои глаза, ища слабость, но видел лишь такую же холодную, непреклонную решимость.

И он сделал свой выбор.

– Мои воины готовы умереть за свободу. Они пойдут за мной, – сказал он. – Готовь своих огненных драконов, Белый Нойон. Мы идем на Улясутай.

– Прежде чем двинуть все войско, мы должны увидеть врага своими глазами, – ответил я ему. – Завтра на рассвете мы идем на разведку. Я, несколько моих офицеров и ты. Ты должен быть там, чтобы оценить все на месте.

Он протянул мне свою широкую, мозолистую руку. Я крепко пожал ее. Хватка была как у медведя. Это рукопожатие, здесь, в тусклом свете керосиновой лампы, вдали от всего мира, было началом монгольской войны.

Когда Найдан-ван и его молчаливые телохранители растворились в ночной тьме, я еще несколько минут стоял над картой. Союз был заключен, цель – определена. Теперь начиналась моя работа – превратить дерзкую авантюру в спланированную военную операцию.

Первым делом я вызвал к себе полковника Гурко. Он явился немедленно, застегнутый на все пуговицы, будто ожидал вызова.

– Иосиф Владимирович, – начал я, отрываясь от карты. – Через несколько часов я уезжаю на рекогносцировку к Улясутаю. Меня не будет сутки, может, двое. Все командование лагерем на вас.

Он молча кивнул, принимая приказ.

– И вот что главное, – я ткнул пальцем в угол палатки, где лежали чертежи ракетного станка. – За это время мастерские должны работать без остановки. Мне нужно еще как минимум пять, а лучше шесть таких же пусковых станков. Простых, хоть из необструганных бревен, но надежных. Подключайте всех плотников. И немедленно начинайте готовить весь обоз к долгому походу. Через три дня, как только мы вернемся, вся армия выступает.

Глаза полковника загорелись. Неопределенность кончилась, началась настоящая военная работа.

– Будет исполнено, ваше благородие, – четко ответил он.

Наутро, взяв заводных коней, я, Скобелев, три казака, и десяток монголов с Найдан-ваном во главе выехали на разведку. Хан сопровождал нас в качестве переводчика.

Степь расцвела. Всего две неделя отделила этот день от того, когда мы впервые пересекли границу. Но за это время степь разительно преобразилась, буквально проснувшись от зимней спячки. Унылый бурый цвет прошлогодней травы сменился нежной, робкой, но уже повсеместной зеленью. Словно невидимый художник плеснул на холст акварелью. А поверх этой зелени по всем склонам холмов были разбросаны миллионы диких тюльпанов – алые, желтые, багровые, они горели в лучах восходящего солнца, как бесчисленные драгоценные камни.

Высоко в прозрачном, холодном небе, едва различимыми точками, медленно кружили грифы, вечные стражи степи, высматривающие свою добычу. Их спокойное, неспешное парение было постоянным напоминанием о том, что в этой красоте жизнь и смерть всегда ходят рядом.

Слева от нас по ходу движения, потревоженная стуком копыт, внезапно сорвалась с места и легкими, пружинистыми прыжками унеслась прочь стайка джейранов. А на самом горизонте, куда ни кинь взгляд, текли живые, зыбкие реки – огромные, многотысячные стада сайгаков двигались к новым пастбищам.

Я смотрел на это буйство жизни с каким-то странным, отстраненным чувством. Разум отмечал красоту, но сердце оставалось холодным. Для меня вся эта проснувшаяся степь была лишь операционным пространством, полем для будущей битвы, которое предстояло пересечь. А для Найдан-вана, ехавшего рядом, это была его земля, вернувшаяся к жизни. Он ехал молча, но в его спокойном, чуть прищуренном взгляде я читал глубокое, собственническое удовлетворение. Это была та самая цветущая степь, за право владеть которой он собирался пролить кровь.

* * *

Гребень холма открылся внезапно, будто невидимый страж распахнул ворота, и перед нами, затаившими дыхание, развернулся далекий Улясутай. Крепость, сотни лет вросшая в эту землю, сама была частью пейзажа – живой, дышащей, хранящей свои тайны. Она не стояла на вершине, громоздко возвышаясь над степью, нет, – она изгибалась, сливаясь с рельефом, подобно спящему дракону, укрытому в уютном провале между холмами.

Скобелев, наш главный по части разведки, проехавший не одну сотню верст в этой степи, казалось, тоже был удивлен. Я поднял к глазам бинокль, пытаясь постичь ее масштабы. Высокая, с изломами, стена, сложенная из грубых каменных глыб у основания, выше – из чередующихся слоев сырцового кирпича, глины и светлого известняка, то взмывала вверх, почти исчезая в каменных уступах, то заполняла собой расселины между скалами, будто единое целое. Похоже, мастера, оставившие здесь свой след, работали не со стройматериалами, а с самой сутью горы. Намного лучше, чем унылые, наспех возведенные стены китайских крепостей, возводимые на малых пространствах, гордые своей самодостаточностью. Здесь же было уважение к рельефу, к каждому изгибу.

– Ее строили тибетцы… – тихо проговорил Найдан-ван, глядя на крепость так, словно видел призраки далекого прошлого. – Они знают, как заставить камень служить вере, а не власти.

Я прошелся биноклем по гребню стены, по квадратным башням, всматриваясь в каждый выступ, в каждый зубчатый карниз. Удивительно, но движения не было. Нигде. Ни единого часового, ни дымка из труб, ни сигнального крика петуха.

– Они ушли? – тихо спросил я, чувствуя, как зарождается надежда «прохилять без проблем». – Возможно, наши слухи опередили нас?

Найдан-ван только покачал головой.

– Тишина – это тоже оружие, урусский нойон. И китайцы, и маньчжуры умеют им пользоваться.

Мы начали медленный, широкий круг вокруг крепости, двигаясь по едва угадываемой в сухой траве тропе. Северный, скалистый склон, где камни и пустота создавали картину враждебности, постепенно сменился южным. Здесь черные, угрюмые гольцы уступили место более мягкому рельефу. Среди каменных осыпей появились клочки жухлой травы, языки молодой, еще бледной зелени. У самого основания стены, беспорядочной, хаотичной застройкой, лепились убогие, глинобитные фанзы, так плотно, словно эти строения пытались сбежать от суровых скал, чтобы спрятаться у стен цитадели. Загоны для скота, ряды жалких лавок, навесы – все это успокаивало привычной обыденностью, но, как и прежде, было мертвенно тихо. Все тут было похоже на китайские кварталы Урги, только без жизни. Людей вокруг крепости не было от слова «совсем», будто она была картонной декорацией.

– Что думаете, Михаил? – окликнул я Скобелева.

– Одно из двух, Владислав Антонович – задумчиво обронил он, натягивая повод лошади. – Или они укрылись в цитадели и готовы сражаться, или – покинули крепость. Но и в том и в другом случае ясно, что наши планы не являются для них секретом!

Мысленно я согласился с его оценкой. Плохая новость! Похоже, у нас в лагере здоровенная утечка информации!

Мы подъехали ближе и остановились на расстоянии ружейного выстрела, не смея надеяться на легкую победу, но готовые к ней. Ближе к воротам, словно яркий, причудливый мотылек, залетевший в эту пустыню, стояла маленькая, пестрая кумирня. Ее резные карнизы, украшенные такими же выгнутыми крышами, были похожи на нежные крылья.

Вдруг мой взгляд, блуждающий по опустевшим улочкам посада, зацепился за странное мерцание на карнизах кумирни. Словно сотни крошечных зеркалец заблестели на солнце.

А потом началось.

Сначала показался тонкий, почти невидимый шлейф дыма над крышей кумирни. Следом – слабые вспышки огня. И вдруг, почти одновременно, словно по чьему-то злому умыслу, пламя охватило несколько фанз у самой стены. И тут мы увидели сотни вооруженных китайцев: солдатня, наконец, вышла из укрытия. Они двигались методично, бросая факелы в окна, разбрасывая солому. Зачем? Отчаянная попытка не допустить, чтобы кто-то из нас мог укрыться там при штурме? Похоже на то… Китайский военачальник, защищавший укрепление, реализовал сейчас древний, средневековый рецепт обороны: сжечь предместья, чтобы не позволить врагу скрытно приблизится к крепости. Холодный, расчетливый жест, кричащий о том, что этот город не сдастся без боя…

Мы напряженно следили за происходящим. Звуки, что издавали природа и наши лошади, исчезли, будто провалились в бездну. Осталась только тишина, наполненная огнем, который, беззвучно корчась, пожирал сухие стены, проваливая крыши. В ярком солнечном свете клочья горящей бумаги, подхваченные теплыми струями воздуха, взмывали вверх, и долго, бесконечно долго парили на фоне безмятежно синего неба, как вестники грядущей битвы.

Я вновь поднял бинокль, рассматривая ворота. Прямо на воротинах китайцы старательно нарисовали грозных тигров. Их широко раскрытые пасти явно были выкрашены свежей красной краской. По обеим сторонам от ворот, на стене, неведомые художники изобразили несколько коротких, толстых пушек. Орудия были нарисованные, но они так явственно предвещали реальный огонь, что мурашки побежали по спине.

Это был безмолвный, но безошибочный ответ. Встречайте, урусы. Не ждите капитуляции. Ждите боя.

Мы вернулись в лощину, где оставили лошадей, и спешились. Мрачная решимость гарнизона, их готовность сжечь собственный город, лишь бы не дать нам укрытия, произвела на всех тяжелое впечатление. Скобелев, достав полевой планшет, пытался набросать от руки схему крепости и подходы к ней. Монголы возбужденно переговаривались. Найдан-ван выглядел растерянным: судя по всему, боевой дух его нойонов здорово упал.

– Они сожгли посад. Это хорошо, – нарочито бодрым тоном произнес я, надеясь подбодрить монголов. – Это значит, они боятся. Они боятся, что мы засядем в домах, и будем вести огонь оттуда. Они лишили себя пространства для маневра и сами заперлись в этом каменном мешке.

Найдан-ван медленно покачал головой.

– Ты видишь стены, Белый Нойон. А я вижу духов, которые их охраняют, – сказал он через Хана. – У ворот – тигры, чьи пасти жаждут крови. На стенах – пушки, нарисованные великим шаманом, чтобы испить души наших воинов. Простой человек не пройдет мимо них!

Его телохранители, стоявшие за спиной, мрачно и согласно закивали. Я посмотрел на них, потом на Скобелева. В глазах молодого поручика читалось скептическое недоумение. «Как воевать с такими союзниками? Они боятся нарисованных тигров!»

Черт. Плохо! Сейчас любая насмешка, любое проявление неуважения к их вере могли разрушить наш хрупкий союз. Сейчас монголы – наша главная сила. И мы должны говорить с ними на их языке.

– Ты прав, нойон, – я совершенно серьезно посмотрел ему в глаза. – Против магии их шаманов бесполезно простое железо. Нужно другое оружие. – Я сделал паузу, давая словам впитаться. – Оружие, что несет в себе гнев самого Вечного Синего Неба. Оружие небесного огня!

Скобелев, стоявший рядом, едва заметно усмехнулся, но тут же поймал мой жесткий взгляд и снова стал серьезным.

– А теперь о простом, – я повернулся к офицерам. – Нарисованные пушки, господа, означают только одно: настоящих у них нет. Или так мало, что их прячут до последнего. Весь их расчет – на высоту стен, ружейный огонь и собственное мужество. При всем уважении, этого мало.

Я снова обратился к Найдан-вану, уже как к равному командиру.

– Они ждут, что мы полезем на стены днем. Они хотят видеть, как наши люди падают один за другим под их пулями. Они хотят утомить нас, заставить истечь кровью под этим солнцем. Мы сделаем иначе.

Я посмотрел на восток, где над вершинами далеких сопок уже начинала собираться синева.

– Мы ударим на рассвете. В час Тигра, когда ночная тьма гуще всего, а дозорные валятся с ног от усталости. Мы придем из темноты, когда их духи-охранники спят, а наши огненные драконы, наоборот, проснутся, чтобы приветствовать солнце.

Я говорил так витиевато специально для монголов. Крайне важно было, чтобы они увидели во мне не просто иноземного наемника, но вождя, который понимает язык и неба, и земли.

Хан перевел. Найдан-ван выслушал план, и я увидел, как его суровое лицо прояснилось. Этот замысел, сочетавший в себе и очевидную военную хитрость, и понятную ему мистическую логику, был тем, что он мог принять и разделить.

Он удовлетворенно кивнул.

– Духи тьмы помогут тем, кто сам не боится стать тьмой. Это хороший план.

Наш первый совместный совет был окончен. Двое гонцов, монгол и казак, тут же сорвались с места и полетели в сторону нашего основного лагеря, унося приказ: готовиться к ночному маршу и к бою на рассвете. Война началась.

Наш лагерь, еще вчера живший размеренной жизнью, превратился в бурлящий котел. Ночью, словно из-под земли, выросло войско Найдан-вана – сотни всадников, чьи низкорослые, лохматые кони заполнили всю долину. Это была не армия в моем понимании. Это была орда. Живописная, хаотичная, вооруженная всем, что могло рубить, колоть и стрелять – от старых дедовских сабель и луков до трофейных цинских мушкетов.

Они двигались не стройными колоннами, а огромной, гудящей массой, в центре которой реяло знамя. И это знамя сказало мне о Найдан-ване больше, чем все его слова. На ярко-красном, кровавом шелке был вышит черный знак «суувастик». У монголов этот древний символ вечной жизни обычно изображали на желтом поле покоя или на белом поле смерти. Но здесь, на красном шелке, он был вызовом, клятвой, что новый круг бытия будет рожден в огне и крови.

Объединенное войско тронулось на рассвете. Мы шли через расцветающую, но все еще суровую весеннюю степь. Гряда невысоких, бесплодных гор, вдоль которой мы ехали почти двое суток, вдруг расступилась, открывая узкое, прорезанное в скалах ущелье. Найдан-ван, взглянув на небо, поднял руку, останавливая колонну. И оказался прав. Не прошло и получаса, как с небес хлынул яростный, холодный ливень. Если бы мы вошли в теснину, нас бы просто смыло взбесившимся потоком, превратившим жалкий ручеек в ревущее чудовище.

Пришлось переждать, спрятавшись под брюхами лошадей. Когда дождь стих, ущелье было непроходимо. С грохотом оттуда вырывалась желтая, вспененная вода. Огромные пласты глины срывались со склонов, всплывали, сталкивались, налезая друг на друга, словно в любовной игре каких-то ископаемых водяных тварей.

Пришлось делать многоверстный крюк. Путь становился все труднее, но весна брала свое. Стали попадаться заболоченные участки с зарослями мохнатого тростника и низкого красного тальника. Впереди расстилалась унылая равнина, но проводники уверяли, что до Улясутая осталось не больше четырех дневных переходов.

Затем произошло невероятное: на второй пути мы уперлись в реку! Широкая, полноводная, ее не было ни на одной из карт, а когда мы проходили здесь разведкой, это было всего лишь давно высохшее русло. Очевидно, это была новая, весенняя водяная артерия, рожденная недавним ливнем и таянием снегов в далеких горах. И это была очень плохая новость: ведь мы не готовились преодолевать водных преград! Все попытки найти брод провалились. В десяти шагах от берега вода доходила лошадям до груди, а дальше начинались водовороты и зыбкое, засасывающее дно.

Поздним вечером Найдан-ван созвал военный совет. Он расположился в своей походной юрте, а его военачальники, нойоны рангом пониже, расселись на коврах. Обсуждение затянулось. Прежде чем высказаться, каждый считал своим долгом рассказать похожую историю из жизни, причем аналогии были настолько далекими, что суть терялась в бесконечных описаниях пастбищ и масти коней. Большинство склонялось к тому, чтобы просто ждать. «Еще неделя такой жары, – говорили они, – и река сама отступит».

Я слушал этот неспешный разговор и чувствовал, как драгоценное время утекает, как вода в этой проклятой реке. Наконец я не выдержал.

– Нойон, – обратился я к Найдан-вану, перебивая очередного рассказчика. – У нас нет недели. Каждый день ожидания – это шанс для гарнизона получить подкрепление.

Все умолкли и посмотрели на меня.

– Я поддержу предложение Джамби-гэлуна, – кивнул я в сторону хитрого ламы из свиты Найдан-вана, который единственным предложил что-то дельное. – Конницу – переправлять вплавь немедленно. Отсечь крепость от внешнего мира.

– А обоз? Ракеты? – спросил Найдан-ван.

И тут я озвучил идею, пришедшую мне в голову во время их бесконечных рассказов.

– Забейте десяток самых жирных быков, сделайте бурдюки. Свяжите их по нескольку штук. Получатся отличные понтоны. На них мы перевезем наши ракетные станки.

Наступила тишина. Монголы смотрели на меня с изумлением, смешанным с восхищением. Эта простая, почти дикарская, но абсолютно гениальная в своей практичности мысль поразила их воображение.

Найдан-ван долго молчал, потом впервые за весь вечер громко расхохотался.

– Ухыр-бу! – важно провозгласил он, поднимая палец, и его слова тут же стали афоризмом. – По земле нас возят на живых быках, а по воде повезут на мертвых! Белый Нойон знает пути, неведомые простым смертным!

Через несколько дней, оставив позади переправу, наши авангарды вышли к Улясутаю, гордо возвышавшемуся среди размытого недавним ливнем пепелища. Теперь крепость не казалась спящей. На стенах мелькали каски часовых.

И как только передовые разъезды вошли в зону ружейного выстрела, стена ожила. Сначала робко, потом все чаще, оттуда начали бить выстрелы. Пули бессильно цокали о камни, не долетая до нас, но это была не атака. Это был нервный, истеричный ответ напуганного зверя.

Вслед за выстрелами мы увидели дым. Гарнизон поджигал то, что не успел сжечь в прошлый раз. К небу взметнулись черные столбы.

Наше войско остановилось на почтительном расстоянии. Все молча смотрели на горящие дома и стену, огрызавшуюся бессмысленным, беспорядочным огнем. Представление было окончено. Занавес поднят. Следующей сценой должен был стать штурм.