Текст книги "Господин Тарановский (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Молодой нойон кивнул, развернулся и, не теряя времени, начал карабкаться обратно по тропе.

Охота началась.

Следующие десять дней слились в одну сплошную, серую полосу, прошитую вспышками выстрелов.

Жизнь гарнизона вошла в жесткий, рваный ритм. Мои «драгуны» под командованием Левицкого и Сафара уходили в степь. Теперь они не были слепыми котятами. Разведчики Очира вели их безошибочно, как гончие выводят охотника на зверя.

Каждое утро приносило вести о новых успехах. Сожженный фураж. Перехваченный конвой с порохом. Угнанный табун мулов.

Тэкклби бесился. Его армия, запертая в траншеях, оказалась в странном положении: они осаждали нас, но сами боялись высунуть нос из лагеря.

Англичанин огрызался полевыми шестифунтовыми пушками, сведенными в две батареи по флангам, не давали нам покоя.

Сильных разрушений эти «хлопушки» причинить не могли – стены легко держали удар легких ядер. Но канонада то затихала, то принималась с новой яростью, методично обстреливать. Убить не убьют, но нервы вымотают. Мы жили в состоянии постоянного, рваного напряжения.

Это было шаткое равновесие. Мы пускали врагу кровь, но он все еще был слишком силен.

А на двенадцатое утро земля задрожала.

Проснулся я от того, что с потолка подвала посыпалась пыль. Гул шел не сверху, от разрывов, а снизу, из глубины недр, и тут же побежал на стену.

Горизонт исчез. Вместо него поднималась бурая стена пыли, закрывающая солнце. Она ползла на цинский лагерь, как живое цунами. И в этом мареве, сверкая наконечниками пик, двигалась сила.

Тысяча всадников.

Главные силы хошуна пришли. Теперь степь вокруг города принадлежала нам. Кольцо блокады было прорвано окончательно – теперь уже мы блокировали их.

К полудню лагерь союзников развернулся в степи, нависая над позициями Тэкклби гигантским полумесяцем. Цинские солдаты спешно разворачивали пушки в тыл, углубляли траншеи. Они оказались между молотом и наковальней.

Вечером того же дня в мой штабной подвал спустились гости. Они прошли пешком по нашей тайной тропе, ведомые людьми Очира.

Подвал сразу стал тесным. Он наполнился шумом, гортанной речью, запахом полыни и старой кожи.

Это были нойоны – главы родов. Суровые мужчины в богатых халатах поверх кольчуг. Они смотрели на нас с уважением, но и с чувством собственного превосходства.

Старший из них, старый воин со шрамом через всю щеку, подошел к карте и с размаху ударил по ней кулаком.

– Чего мы ждем, Белый Нойон⁈ – прорычал он через Сафара. – Враг окружен! Они напуганы! Давай сигнал!

В подвале поднялся одобрительный гул.

– Да! Атакуем на рассвете! – поддержал другой, молодой, звеня серебряными ножнами. – Мы ударим с тыла, вы – из города! Сметем их!

Они были пьяны своей силой. Они видели лагерь врага внизу и считали, что победа уже в кармане. Для них война была простой: навалиться лавиной и рубить бегущих.

Переглянувшись с Левицким, тихо, но твердо я произнес:

– Нет.

Нойоны замерли.

– Нет? – переспросил старик, сузив глаза. – Ты отказываешься от победы? Нас – полторы тысячи! Это – всего лишь китайцы!

– Нет. Я отказываюсь от бессмысленных жертв, и мертвых друзей.

Разлилась тишина, в которой монголы пытались осмыслить мои слова.

– Ваша ярость достойна песен, нойоны. Но война с европейцами – это непросто. Посмотрите туда. Они окопались. У них траншеи. У них винтовки «Энфилд», которые убивают на восемьсот шагов. А еще у них картечь.

Нойон нахмурился. Не давая ему возразить, я продолжал:

– Твоя конница – это лавина. Но если лавина ударит в скалу, скала устоит. Пока твои батыры доскачут до окопов, половина останется лежать в траве. Вы хотите положить цвет хошуна в одной атаке? Хотите, чтобы завтра в каждой юрте завыли вдовы?

Монголы молчали, тяжело сопя. Гордость жгла их, но спорить с очевидным было трудно.

– И что ты предлагаешь? – глухо спросил Очир. – Сидеть и смотреть друг на друга?

– Мы ждем, – твердо сказал я.

– Чего?

– Молот.

Монголы недоуменно переглянулись.

– Вы заперли их. Вы не дадите им уйти. Но чтобы разбить этот орех, мне нужен тяжелый молот. – Мы ждем еще пару дней. Продолжайте блокаду. Режьте патрули. Пугайте их атаками, но на выстрел пушки не подходите. Таков мой приказ.

Нойоны переглянулись. В их глазах читалось недовольство, но мой выросший авторитет, был непререкаем.

– Хорошо, – кивнул старик. – Мы подождем. Но смотри, Белый Нойон. Кровь стынет быстро. Не тяни!

Они ушли, и я остался один. Кольцо замкнулось.

«Давай, Софрон, – мысленно прошептал я. – Поторапливайся. Иначе этот котел взорвется у меня в руках».

Два дня я кормил нойонов обещаниями. Два дня я смотрел на север, в сторону гор, до боли в глазах вглядываясь в скальные пики.

На третий день, когда терпение степняков уже звенело, как перетянутая струна, наблюдатели на «Орлином гнезде» подали сигнал. Зеркало блеснуло трижды.

«Свои. Обоз».

От этой новости я не побежал – полетел на скалы!

В бинокль было видно, как по горному хребту, балансируя над пропастью, ползет длинная, извилистая цепочка.

Впереди процессии, опираясь на сучковатую палку, широко шагал бородатый человек.

Софрон.

Он сделал невозможное – прошел сквозь тайгу, перевалил через хребет и притащил людей и ценный, долгожданный груз.

Встречали их внизу, в нашей скрытой лощине, как героев, вернувшихся с того света. Софрон, похудевший, с ввалившимися глазами, но довольный, едва не сбил меня с ног медвежьими объятиями.

– Дошли, Курила, – прохрипел он, и голос его сорвался. – Думал, сдохнем в буреломе, но дошли.

– Люди?

– Сорок бойцов с прииска. И груз… – он кивнул на тяжело дышащих мулов. – Все здесь. Ни одного ящика не бросили. Два мула сорвались, но мы груз с них успели срезать.

Когда караван подняли в город и ящики с маркировкой «Western Union Telegraph Co.» внесли в подвал ямэня, у меня дрожали руки. Я знал, что там. Но боялся поверить, что «посылка» добралась сюда из самого Сан-Франциско.

– Лом! – скомандовал я.

Под взглядами я с хрустом вогнал жало лома в щель. Дерево жалобно скрипнуло. Крышка отлетела в сторону.

Внутри, в плотных свертках промасленной бумаги, пахнущие заводской смазкой и далекой Америкой, лежали они.

Резким движением я разорвал бумагу.

Внутри оказался короткий, хищный карабин. Темный орех приклада, вороненая сталь ствола. Никаких шомполов, никаких капсюлей.

– Что это? – тихо спросил Левицкий, заглядывая мне через плечо. – Ствол короткий. Для кавалерии?

– Это, Володя, смерть, – ответил я.

Взяв карабин в руки, повертел его, приложил к плечу. Тяжелый, прикладистый. Нажал кнопку на затыльнике приклада и вытянул длинную латунную трубку-магазин.

– Смотрите.

Взяв горсть патронов – унитарных, в медных гильзах, – я начал загонять их в приклад один за другим. Раз. Два. Три… Семь. Вставил трубку обратно, защелкнул.

Вскинул карабин. Моя рука легла на массивную предохранительную скобу. Резкое движение вниз – затвор открылся. Движение вверх – патрон в стволе.

Клац-клац.

Этот сухой, металлический, безупречно четкий звук прозвучал в тишине подвала громче пушечного выстрела.

– Карабин Спенсера, – объявил я. – Семь зарядов. Перезарядка – секунда. Пока солдат Тэкклби будет забивать пулю в свой «Энфилд», мой боец отправит в него семь пуль.

Глаза Очира расширились. Он погладил приклад карабина, нежно, как женщину.

– Это что за магия, Белый Нойон?

– Это механика, брат. Триста стволов и патроны к ним.

Через три часа мы были в глубоком овраге за городом, который использовали как стрельбище. Все драгуны.

Когда им раздали оружие и показали, как заряжать, восторг был щенячьим.

– А ну, тихо! – рявкнул я. – Первая шеренга! Пли!

Грохнул залп.

– Перезаряжай! Пли!

Клац-клац. Бах!

– Пли!

Клац-клац. Бах!

Скорострельность, как я и надеялся, оказалась чудовищной. Мишени на той стороне оврага превратились в щепки.

Но когда эхо выстрелов стихло, мы увидели проблему.

Овраг утонул в молоке. Плотный, едкий, жирный дым от черного пороха висел сплошной стеной. Мы не видели мишеней. Мы не видели даже друг друга! Бойцы кашляли, протирая слезящиеся глаза.

Левицкий, стоявший рядом со мной, мрачно покачал головой.

– Мы ослепнем, Серж. После первого же такого залпа мы станем слепыми котятами. Враг нас перебьет, пока мы будем ждать, когда ветер разгонит эту кашу. В пешем строю такая скорострельность – палка о двух концах.

Восторг бойцов сменился растерянностью. Они держали в руках чудо-оружие, но оно только что ослепило их самих.

Глядя на белую пелену, я лихорадочно искал выход. Дым…. Дым – это враг. Но дым – это и укрытие!

– Не совсем так, Володя, – медленно произнес я. – Ты прав, стоять и стрелять нельзя. Значит, мы будем двигаться.

Воодушевленный пришедшей ко мне мыслью, я повернулся к командирам.

– Слушать приказ! Пешего боя не будет. Вы драгуны или кто? Наш союзник – скорость и ветер. Вот смотрите…

Подозвав всех ближе, я прутиком начертил на земле схему.

– Тактика «Огненная карусель». Делимся на взводы по десять всадников. Первый взвод налетает на галопе. Дистанция – пятьдесят шагов. Выпускаете весь магазин в упор! Семь выстрелов на скаку! Ну-ка угадайте, что при этом происходит?

– Мы уже видели, что – ответил за всех Сафар. – Много дыма.

– Правильно! Вы создадите облако дыма. Проходите сквозь него и уходите в сторону, на перезарядку. Дым скроет вас от ответного огня.

Командиры переглянулись. Такой взгляд на дело им явно пришелся по душе.

– И в этот момент, – продолжал я – с другого фланга выскакивает второй взвод! Враг еще кашляет, враг стреляет в дым, где вас уже нет, а ему в бок прилетает новая порция свинца!

Глаза Левицкого загорелись. Как кавалерист, он мгновенно оценил красоту замысла.

– Круг, – выдохнул он. – Непрерывный круг. Пока одни перезаряжают магазины, другие бьют. Враг просто не поймет, откуда прилетает смерть.

– Именно, – кивнул я. – Мы превратим этот дым в наш щит. По коням! Отрабатываем до заката!

К вечеру мои драгуны со Спенсерами уже не были просто стрелками. Они стали единым механизмом. Смертоносной машиной, которая накатывала, изрыгала свинец и растворялась в собственном дыму, чтобы через минуту ударить снова.

Стоя на краю горы, я видел уставших, перемазанных сажей, но злых и уверенных в себе бойцов. Ко мне подошел запыхавшийся Левицкий.

– Серж, еще новость. Вернулись казаки, которых ты отправлял искать эвенков.

– Отлично. Нашли?

– Да. Старый лис Кантегор в урочище «Каменная Падь», в десяти верстах к северу. Будут ждать тебя завтра.

– Ждут… – я хищно усмехнулся. – Значит, почуяли, куда ветер дует. Отлично.

Встреча состоялась в холодном, туманном рассвете.

Место выбрали открытое – каменистое плато у урочища «Три Столба», равноудаленное и от города, и от таежных схронов эвенков.

Мы приехали малой группой: я, Левицкий, Очир и пятеро «драгун» с новыми карабинами за спиной. Лишняя охрана была не нужна – лучшей защитой нам служила армия, маячившая за спиной.

Эвенки уже ждали. Их было человек тридцать. Впереди, на низкорослых оленях, сидели вожди – старый, сморщенный как печеное яблоко эркин Кантегор и молодой, дерзкий Чонкой. Охотники смотрели на нас настороженно, держа руки недалеко от ножей и старых кремневых ружей.

Мы спешились. Я шагнул вперед, оставляя своих людей за спиной.

– Зачем звал, Белый Нойон? – спросил старик Кантегор, щурясь от утреннего солнца. Голос его скрипел, как сухая сосна. – Мы видим, вы еще живы. Вы кусаетесь. Но их еще больше, чем вас. Зачем нам прыгать в ваш костер?

Чонкой, сидевший рядом, не скрывал презрения:

– Цинские сильны. У них пушки. Ваше дело проиграно. Ты хочешь искупить нашими жизнями свои ошибки?

Выслушав их без возражений, я тонко усмехнулся.

– Вы говорите про костер, эркин, – спокойно ответил я. – Но что, если ветер изменился?

Повернувшись к Очиру, я кивнул. Сотник вышел вперед, упер руки в бока:

– Смотри на запад!

И указал плетью на горизонт.

Там, далеко в степи, поднималось огромное бурое облако пыли. Оно ползло к городу, охватывая вражеский лагерь с тыла. В бинокль, который я протянул эркину, уже можно было различить тысячи черных точек – всадников, пики, знамена.

– Это мой хошун, – веско бросил Очир. – Тысяча двести сабель. Они зашли цинам в спину.

Кантегор опустил бинокль. Его лицо осталось невозмутимым, но в глазах мелькнула тревога. Молодой Чонкой заерзал в седле. Они знали цену такой силе в открытой степи.

– А теперь посмотри на это.

Взяв у ближайшего казака «Спенсер», поискал глазами подходящую мишень. В тридцати шагах стоял сухой, выбеленный ветрами ствол лиственницы толщиной в человеческую ногу.

– Смотри внимательно, Чонкой. Сколько стрел ты успеешь выпустить за один вдох? Две? Три?

Чонкой высокомерно хмыкнул, но промолчал.

Вскинув карабин, я приник к прикладу щекой. Непривычной конфигурации мушка появилась в прорези прицела, направленного на старый ствол.

Клац-бах! Клац-бах! Клац-бах!

Семь выстрелов слились в одну сплошную, грохочущую, сухую очередь. Щепки брызнули фонтаном, окутывая дерево облаком пыли. Через пять секунд ствол, перебитый посередине, с треском переломился и рухнул.

В распадке повисла звонкая тишина.

Молодой Чонкой смотрел на дымящийся ствол карабина как на идола. Для людей, привыкших беречь каждый заряд и перезаряжать ружья по минуте, это было черным колдовством.

– Семь смертей за один вздох, – бросил я, перезаряжая магазин с сухим, лязгающим звуком. – У моих людей теперь такое оружие.

Эвенки явно были они впечатлены. Но я видел – одной демонстрации мало. Нужна была идея. То, что поведет их не просто в набег, а на войну.

– Но это лишь железо и люди, – я понизил голос, заговорив тоном сказителя. – Вы видите не просто войско. Вы видите пробуждение Степи. Вся Монголия восстала, Кантегор. От Улясутая до дальних границ Халхи нойоны поднимают знамена. Великие ламы прочли знаки. Империя Цин рушится.

Конечно, я безбожно врал и преувеличивал, смешивая слухи с правдой, но говорил при этом с такой истовой убежденностью, что даже Левицкий покосился на меня с удивлением.

– Если вы с нами – сегодня, сейчас – вы разделите славу и добычу. Ваши воины получат оружие, – я хлопнул по прикладу «Спенсера». – Ваши роды получат защиту и лучшие пастбища.

Тут я сделал зловещую паузу.

– Если же вы останетесь в стороне… Когда мы разобьем армию Тэкклби, мы придем к вам. Но уже не как союзники. К вам придут, что спросить, почему во время решающей схватки вы прятались в кустах? Ведь мы заключили союз! И тогда мы заберем у вас всё. Выбор за вами.

Чонкой смотрел на карабин с алчным блеском в глазах. Кантегор смотрел на горизонт, где была орда. Он был старым, мудрым вождем. Он понимал, что старый мир рухнул, и нужно успеть занять место в новом.

– Ветер и вправду изменился, Белый Нойон, – медленно произнес он. – Волки тайги пойдут с волками степи. Мы выступаем на твоей стороне.

Он достал нож, надрезал ладонь и протянул мне руку.

– Мы перекроем тропы в лесу. Ни один маньчжур не уйдет живым.

– Договорились, – я тоже надрезал ладонь и сжал его руку. Кровь смешалась.

Мы вернулись в город на закате.

В штабном подвале собрались все командиры. Очир, Левицкий, Софрон, Лян Фу, Сафар, даже мрачный Мышляев. Воздух был наэлектризован так, что, казалось, поднеси спичку – и рванет. Люди чувствовали: ожидание закончилось.

Я развернул на столе карту. Теперь на ней не было белых пятен. Красные стрелы ударов сходились в одной точке – лагере Тэкклби.

– Ну что, господа, – сказал я, обводя их взглядом. – Мышь загнала кота в угол.

И с усмешкой положил ладонь на карту, накрывая ею вражеский лагерь.

– Ловушка готова. Завтра на рассвете мы начинаем.

Глава 21

Глава 21

Наутро я собрал всех командиров в нашем штабном подвале. Левицкий, Очир, Лян Фу, мои урядники и монгольские сотники – все были здесь.

И изложил цель которой надо добиться: выманить армию Тэкклби из лагеря и разгромить ее в открытом поле.

Первым слово взял Левицкий. Он подошел к карте, на которой уже были результаты предварительной разведки.

– Все это хорошо, Сергей. Но есть проблема, – его указательный палец остановился на двух красных кружках, обозначающих фланговые опоры. – Артиллерия. У них осталось не менее восьми, а то и двенадцати полевых орудий. Шести– и четырехфунтовые «Армстронги».

Он обвел взглядом монгольских командиров, которые не до конца понимали, о чём речь.

– Господа нойоны, чтобы вы понимали: один залп картечью из такой пушки со ста шагов – это дыра в вашей атакующей сотне размером с юрту. Два залпа – и сотни нет. Любая лобовая атака, конная или пешая, захлебнется в крови, не дойдя до их пехоты.

В подвале повисло тяжелое молчание. Очир потемнел лицом от ярости и ударил кулаком по столу.

– Мы прорвемся! – прорычал он. – Бросим всю конницу, сомнем их раньше, чем им удастся выстрелить!

Я покачал головой.

– Это будет бойня. Мы потеряем лучших людей еще до начала битвы. Поэтому бы и хотелось выманить их из лагеря, в поле и там навязать бой который будет удобен нам.

Тут же раздались крики и завязался спор, я лишь с досадой покачал головой и поднял руку.

– Володя, – тихо спросил я, поворачиваясь к Левицкому. – Какова предельная прицельная дальность у «Энфилда»?

Корнет удивленно посмотрел на меня.

– Ну… на рамке прицела и тысяча ярдов нарезана. Но это так, для красоты. Реально попасть хоть во что-то дальше шестисот шагов почти невозможно.

– А нам и не нужно попадать. Нам нужно «подавить», чтобы они не могли поднять голову.

Я, оглядел озадаченные лица своих командиров, начал излагать идею: подавить батареи противника, выслав на окружающие нас горные вершины лучших стрелков с самыми дальнобойными ружьями. Но мы сразу пришли к выводу, что план, каким бы складным он ни выглядел на бумаге, требовал проверки. Тут же отобрали сорок отличных стрелков и приказали им взобраться на горные кручи, нависавшие над Силинцзы. Когда туман в долине окончательно рассеялся и батареи открылись как на ладони, я отдал команду.

– По батарее, залпами, огонь!

Прогремело несколько недружных залпов. В бинокль я с досадой смотрел на результат. Судя по всему, его не было: пули проносились высоко над головами артиллеристов, делая огромный перелет. Артиллеристы, сначала бросившиеся было на землю, вскоре осмелели, поняв, что огонь не причиняет им вреда, и с насмешками махали нам руками.

– Проклятье, – процедил я. – Стреляем сильно сверху вниз. Траектория меняется, пуля летит дальше. Прицел врет.

На батареях заметили наше бессилие. Несколько орудий медленно развернулись в нашу сторону. Снаряды с воем врезались в скалы, поднимая фонтаны каменной крошки. Причинить большого ущерба нашим рассредоточенным бойцам они не могли, но это была демонстрация силы. Не желая нести бесполезных потерь, я отдал приказ отойти.

Мы вернулись в город злые и разочарованные. Мой красивый план рассыпался. Без точной пристрелки он превратился в бессмысленную трату драгоценных патронов. А атаковать под огнем батарей – безнадежное дело.

Как поступить? Попытаться снова устроить диверсию?

Китайцы учли ошибки. Они вытоптали высокую траву на версту вокруг лагеря, ночью окружая его двойным кольцом костров. Теперь подобраться к ним скрытно невозможно. Завидев нас в тылу, они развернут орудия и начнут поливать нас свинцом…

И тут, глядя на пеструю одежду китайцев на улицах, в голове у меня родилась идея.

– Софрон! – крикнул я нашему завхозу. – Мне нужна мишень. Огромная. Десять на десять сажень.

– Из чего ее делать-то, Курила? – развел тот руками. – Холстины нету.

– Из чего угодно! – отрезал я. – Хоть из камки и шелка. Тащи все, что найдешь!

Через час на главной площади закипела работа. По моему приказу из подвалов ямэня, где хранились трофеи, захваченные еще у Тулишэня, выволокли рулоны дорогих тканей – яркого, цветастого шелка, тяжелой, расшитой золотом парчи. Женщины, смеясь и переговариваясь, на скорую руку сшивали из этого великолепия гигантское, слепящее глаза лоскутное одеяло.

Эту дикую, аляповатую мишень мы повесили на веревках на одной из окружающих город скал, находившейся на противоположной стороне от позиций моих «горных стрелков». Приказал измерить расстояние – как раз около версты, столько же, как и до вражеских батарей.

Наши стрелки снова заняли свои позиции на горе. Но теперь их целью было не вражеские орудия, а это яркое, прекрасно видимое пятно с другой стороны горы.

Я остался в городе, на наблюдательном пункте на крыше одного из немногих оставшихся целым зданий. У нас, разумеется, не было рации, но была выработана система сигналов: красный флажок – «выше», белый – «ниже», синий – «попал».

Началась кропотливая, почти научная работа. Левицкий сновал туда-сюда, организуя огонь. Мы заставляли стрелков делать выстрелы с разными поправками, меняя установку прицела, пока, наконец, наблюдатель, сидевший за валуном рядом с мишенью, не просигналил, что цель поражена. Увидев синий флажок, Левицкий радостно заорал:

– Есть! Попали!

– Повторить! Та же поправка! – приказал я.

Еще залп, еще… Пули начали ложиться в цель. Наконец-то мы нашли то, что искали: нужную установку прицела, обеспечивающую нужный угол стрельбы.

– Целиться в батарею! Сообщить всем!

На горе, получив команду, все сорок стрелков приготовились.

– Залпом! Огонь!

Залп ударил, как один выстрел. Левицкий, с полуразрушенной башни следивший за вражеской батареей, не опуская трубу, с восторгом доложил:

– Есть! Накрыли их! Аж пыль взметнулась по всей батарее!

– Отлично. Завтра мы их «причешем». А теперь – прекратить огонь, чтобы не вспугнуть раньше времени!

Итак, задача подавить вражеские батареи, в принципе, была решена. Теперь наш огонь будет не просто беспокоящим. Мои «горные егеря» были готовы к бою.

* * *

Решающее сражение было назначено на утро следующего дня. Весь город готовился к предстоящей битве. Скрипели тачки, стучали молотки, бойцы чистили оружие. А я, стоя на стене и глядя на далекий вражеский лагерь, думал о… смерти.

Не о страхе перед ней – этот порог я перешагнул давно, еще в прошлой жизни. Просто впервые в жизни я задумался о последствиях ее потери. Раньше мне нечего было терять. Теперь в далеком Иркутске меня ждала семья – Ольга, и не разу еще не виданный мною ребенок. А на прииске Амбани-Бира под присмотром воспитательницы жил мой сын, Ваня. Завтрашний бой будет жестоким. Шансы выжить, если ты в самой гуще, всегда невелики. Конечно, мои дети обеспечены до конца жизни. Но я не успел дать им главного – себя в качестве отца.

Что, если меня убьют? Разорвет осколком снаряда, затопчут в суматохе атаки, обезобразят до неузнаваемости… Кто опознает мое тело? Моей семье после меня не останется ни фотографии, ни картины, ни даже могилы.

В воспоминаниях вдруг всплыл образ из далекого, почти стершегося детства. Мой дядя пропал без вести в Афганистане – давно, еще в 81-м. Тетя даже не знала где его могила, так и таскала в предполагаемый день его смерти цветы к городскому памятнику воинам-интернационалистам. Я не хотел такой судьбы для Ольги. Надо было хотя бы обеспечить себе посмертный «медальон»

В задумчивости я спустился со стены. Найдя Лян Фу, попросил его прислать мне татуировщика. Китаец удивленно поднял бровь, но спорить не стал.

Через некоторое время в мою комнату в подвале ямэня пришел маленький, сухой старик с безмятежным лицом и руками, исколотыми тысячами точек. Он молча разложил на столике свои инструменты: пучки тончайших игл, тушечницу, баночки с пигментами.

Так. А что мне вытатуировать на теле? «Владислав Тарановский?» Но… это не мое имя. «Сергей Курильский»? Тут меня мало кто знает под этим именем. А если я выживу в бою – будет довольно глупо ходить с собственным настоящим именем на груди. Впрочем – неважно, что. Просто знак для опознания.

Решившись, я набросал на листке тот рисунок, который хотел. Он был простым и грубым, вырванным из воспоминаний. Крылатый кинжал. А под ним – три слова.

Китаец, взглянув на незнакомые ему латинские буквы, кивнул и принялся за работу.

Обезболивающего не было. Старик предложил мне шарик опиума, но я отказался.

Когда все было кончено, я, накинув китель на плечо, отправился в штаб. Там, склонившись над картой, мои командиры обсуждали последние идеи предстоящей атаки. Я молча подошел к столу и положил на карту написанный листок.

– Если меня убьют, а тело изуродуют так, что его нельзя будет опознать, – сказал я ровно, без всяких эмоций, – вот татуировка, по которой вы узнаете меня.

Я посмотрел прямо на Левицкого.

– Когда все кончится, отвезите мое тело в Иркутск. К жене. К твоей сестре Владимир.

Левицкий застыл, подняв на меня потрясенный, ничего не понимающий взгляд. Сестра… Ольга… моя жена!… Лицо его сначала побледнело, потом залилось краской. В наступившей тишине он просто смотрел на меня, и в его глазах я увидел целую бурю.

– Так мы теперь… родственники?

– Да, Володя. Прости забыл рассказать во всей этой суматохе, повинился я. И, поскольку шансы уцелеть у нас завтра – прямо скажем, так себе, – давай позаботимся об опознании. Ты тоже позаботься об опознавательном знаке. Мало ли что… Татуировщика я тебе пришлю.

* * *

Еще до рассвета все было готово. Вновь в штабном подвале собрались все командиры.

Негромко, но веско я обратился к командирам:

– От сегодняшнего боя зависит вся дальнейшая судьба. Елисей, стрелки выступают через час. К рассвету вы должны быть на позициях. Задача – ослепить и парализовать обе вражеские батареи.

Повернувшись затем к Левицкому, я продолжил:

– Володя, на тебе – самое главное. Левый фланг. Ты берешь сотню драгун со «Спенсерами» и по руслу высохшей реки выходишь в тыл левой батареи. Твоя задача – не просто захватить ее. Ты должен развернуть их пушки и ударить в центр вражеского лагеря.

Переведя взгляд на Очира, я продолжил:

– Ты со всей своей конницей и пятьюдесятью нашими стрелками атакуешь правый фланг. Задача – связать их боем, захватить правую батарею, вызвать панику, не дать им помешать Левицкому. Действуй смело, но зря под картечь не лезь.

Обратившись последним к Лян Фу, я закончил:

– Ты и все остальные силы – мой резерв. Вы атакуете фронтально, но только после моего особого сигнала. Когда я увижу, что батареи нейтрализованы, а фланги противника дрогнули. Не раньше.

Нойоны же были предупреждены, и в наставлениях не нуждались.

Достав из кармана часы, командиры, склонившись, сверили время.

– Выдвигаться поочередно, с интервалом в полчаса. Встретимся на том свете… или в лагере Цзянцзянюня. Идите.

Они уходили один за другим, растворяясь в темноте подвала. Вскоре город пришел в беззвучное движение. Первыми, цепляясь за скалы, как горные духи, начали подъем егеря. За ними, по руслу высохшей реки, змеей утекла в степь конная сотня Левицкого. Последней, глухой темной массой, почти не нарушая тишины, скользнула из-за холмов орда Очира.

Мы с Лян Фу поднялись на самую высокую уцелевшую башню городской стены. Ночь стояла темная и тихая. Внизу, в долине, мерцали редкие костры вражеского лагеря. Ничто не говорило о том, что через несколько часов здесь разверзнется ад. Поднеся к глазам подзорную трубу, глядя на восток, где небо только-только начало светлеть, я тихо произнес:

– Пора.

Рассвет, пропитанный гарью, взошел над Силинцем багровым заревом. На башне, откуда открывался вид на поле боя, ветер терзал обветренное лицо. И хотя долина внизу ощетинилась смертоносным железом, утренний туман, казалось, окутывал все вокруг, пряча в своих складках страх и смерть.

По сигналу, передаваемому флажками, с вершин холмов, обрамлявших долину, раздался сухой, частый треск выстрелов. Это «горные егеря» открыли огонь. Пули, выпущенные с невероятной дальности, точно накрывали позицию вражеских орудий.

Враг, застигнутый врасплох, заметался, пытаясь артиллерийским огнем согнать наших стрелков со скал. Но было поздно.

В тот же миг с двух сторон от города, как бы из-под земли, вырвались всадники. Несясь по раскисшей от талого снега земле, они казались призраками, воплощением степной ярости.

Первыми в атаку пошли драгуны Левицкого. Его отряд быстрым галопом подошел к батареи, поражая орудийную прислугу огнем «Спенсеров». Кони мчались, а всадники, не сбавляя хода, продолжали поливать врага свинцом.

Стоя на башне, через трубу было видно, как орудия левофланговой батареи замолчали, а их пехотное прикрытие заметалось, не зная, куда деться от этого огненного смерча. Артиллеристы, развернувшие было пушки в сторону гор, теперь лихорадочно разворачивали их против драгун Левицкого, пытались ответить им, но не смогли. То тут, то там по позициям противника проносились пылевые всплески от попаданий тяжелых пуль «энфилдов» и «спенсеров». Среди орудий метались люди в пробковых шлемах: наемные английские офицеры пытались вытащить своих артиллеристов, в ужасе залезавших под пушки и передки орудий. Наконец, последний из европейцев пал, пораженный метким огнем, и деморализованные китайские расчеты в ужасе побежали от своих смертоносных машин. Левый фланг был взят.

Но на правом фланге, где бой вел Очир, все пошло иначе.

Монголы бросились в атаку. Крича, размахивая саблями, с развевающимися на ветру лентами, они казались воплощением ярости, но их натиск захлебнулся. До правого фланга огонь «Энфилдов» с горы не мог достать. Цинские артиллеристы, оправившись от первого шока, развернули свои несколько орудий и встретили атакующих огнем картечи.

Раздался ужасный, раздирающий душу визг. Лошади, сраженные картечью, падали, кувыркаясь, придавливая собой всадников. Люди валились на землю, превращаясь в кровавое месиво. На правом фланге, где только что наметился успех, начался разгром наших сил.

Не отрывая взгляда от поля боя, я отдал следующий приказ:

– Лян Фу! – крикнул я. – Вперед!

И он тут же подал команду.

В этот момент из-за стены города, точно из преисподней, в атаку бросились ополченцы Лян Фу с красными повязками на головах. С мечами-дао и копьями наперевес они побежали по долине в отчаянном спринтерском броске, прямо на картечь.

Я нетерял времени присоединился к бою.

По полю боя пронесся еще один оглушительный взрыв.

Сотни бойцов Лян Фу с красными повязками на головах вырвались из-за стен города. Они неслись через поле, усеянное телами, прямо на вражеские пушки. Артиллеристы, в панике пытавшиеся развернуть тяжелые орудия, не успели. Волна атакующих захлестнула батарею.

Началась резня.

Молодой китаец с красной повязкой на лбу первым ворвался в орудийный расчет. Его дао, тяжелый односторонний меч, сверкнул дугой и врезался в плечо артиллериста, едва успевшего схватить банник. Цинец закричал, роняя длинное древко, и рухнул на колени. Китаец выдернул клинок и развернулся к следующему противнику – дородному сержанту с тесаком.

Чуть поодаль старый артиллерист с седыми усами яростно размахивал банником, как дубиной. Он успел проломить череп одному из атакующих, но тут сбоку к нему метнулся худой ополченец с копьем. Наконечник вошел сержанту под ребра. Старик выдохнул, выронил банник и медленно осел на землю, хватаясь за древко.