Текст книги "Господин Тарановский (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Справа от меня Мышляев, держал в каждой руке по револьверу «Кольт-Арми». Он стоял, широко расставив ноги, и методично стрелял в цинских солдат, пытавшихся прорваться к захваченным орудиям. Бах! Бах! Два выстрела почти одновременно – два тела упали. Казак даже не моргнул, переводя стволы на следующие цели. Его лицо было спокойным, почти скучающим, словно он вел не бой, а учебную стрельбу по мишеням.

У левого орудия монгол из свиты Очира, раненный в бок, все еще дрался. Он сжимал в руке изогнутую саблю и отбивался от двух цинских пехотинцев со штыками. Один выпад – монгол отбил штык, второй выпад – уклонился. Но силы его иссякали. Кровь темным пятном расползалась по полушубку. Наконец пехотинец справа сумел пробить защиту – штык вошел в грудь монголу. Тот хрипло вскрикнул и, падая, последним усилием полоснул саблей по ноге противника. Цинец завопил и повалился рядом, сжимая разрубленное колено.

Артиллеристы, не приученные к рукопашной, отчаянно отбивались тяжелыми банниками и тесаками, но их сметали. Ярость пехотинцев, долго сидевших под обстрелом, нашла свой выход. Правая батарея была взята.

Картина открылась страшная: дым, крики, наши и враги, перемешанные в кровавой свалке.

Но цинское командование отреагировало мгновенно. Из их центральных порядков ровными, плотными колоннами выдвинулся резерв. Батальон отборной пехоты шел в контратаку, чтобы отбить батарею. Мои уставшие, обескровленные бойцы Лян Фу не выдержат этого удара.

– К орудиям! – заорал я, перекрывая шум боя. – Разворачивай! Заряжай картечью!

Оттолкнув растерявшегося китайца, я сам припал к механизму наводки одного из захваченных «Армстронгов». Бойцы, поняв приказ с полуслова, бросили оружие, превращаясь в импровизированный артиллерийский расчет. Мы разворачивали тяжелую пушку, направляя ее ствол на надвигающиеся колонны.

Цинские шли, как на параде. Мерный шаг, блеск штыков. Подпуская их на убойную дистанцию, я ждал. Двести шагов. Сто пятьдесят. Сто.

– Огонь!

Залп картечью в упор ударил по плотному строю. Словно невидимая гигантская коса прошла по первым рядам, выкашивая в них широкую кровавую просеку. Люди падали не поодиночке – они валились рядами, десятками.

И в тот же миг с левого фланга донесся такой же оглушительный, яростный грохот. Левицкий! И теперь поливал картечью другие части вражеского корпуса.

Цинская армия попала в ад. Их контратака захлебнулась в крови. Они оказались под перекрестным убийственным огнем своих же захваченных пушек с обоих флангов. Строй сломался. В их рядах началась паника, солдаты, бросая оружие, бежали, сталкиваясь с задними рядами.

Началась бойня. Методичное, хладнокровное избиение.

Плотные колонны цинской пехоты, застрявшие в центре, попали в огневой мешок. Свинцовый град восьми «Армстронгов» снова и снова прошивал их ряды, оставляя широкие кровавые просеки.

А пока пушки рвали их строй на куски, с тыла и флангов, как стервятники, на них набрасывались конники. Они носились на своих лошадях, появляясь из клубов порохового дыма, давали убийственный залп из «Спенсеров» по спинам и бокам и тут же растворялись, чтобы появиться в другом месте.

Строй окончательно сломался. Армия превратилась в огромную, ревущую от ужаса, мечущуюся толпу.

И вдруг из этой толпы показалась плотная, ощетинившаяся штыками колонна, возглавляемая, наверно, последним оставшимся в живых английским офицером. Быстрым шагом, почти бегом, они устремились прямо на нас.

– Они идут! – заорал я. – Огонь! Огонь на поражение!

Стволы захваченных шестифунтовок, уже раскаленные от беспрерывной стрельбы, снова изрыгнули пламя. Расчеты, состоявшие из моих русских бойцов и проворных китайцев, работали как заведенные в адском грохоте и дыму. Заряжай! Огонь! Банник! Заряжай! Снова и снова картечь широким смертоносным веером выкашивала целые ряды в надвигающихся колоннах. Но они шли. Спотыкаясь о тела своих товарищей, падая и снова поднимаясь, они шли, и их было слишком много.

Первая волна, понесшая чудовищные потери, все же докатилась до подножия нашей батареи и полезла на вал.

– Прекратить огонь! – проревел я, понимая, что еще один залп – и мы накроем своих. – К бою!

На верх вала уже врывались вражеские пехотинцы со штыками наперевес.

Слева от меня Василий Громов, бывший каторжанин родом из Рязани, встретил первого ударом приклада в лицо. Хруст сломанных костей, и враг рухнул назад. Второго Василий поймал за штык голой рукой, рванул на себя и всадил штык собственной винтовки солдату в живот. Третий цинец попытался заколоть его сбоку, но он развернулся с удивительной для его размеров быстротой и перерубил противнику горло.

Справа молодой тайпин, с лицом, перекошенным от ужаса и ярости, отбивался своим дао от двух цинских солдат. Первый удар – отбил штык. Второй – уклонился. Но третий пехотинец ударил сзади. Молодой китаец вскрикнул, когда штык пронзил ему спину, но, падая, успел полоснуть мечом по ногам одного из убийц. Оба рухнули на землю.

Но за ними уже лезли другие. Казалось что все потеряно.

– Огонь! – вдруг донесся до меня сзади голос Елисея.

Не веря своим ушам, я оглянулся. Да это были они! Елисей, увидев, что батарея взята и его людям теперь некого обстреливать, снял их с горной позиции и ринулся в бой, верно определив, что именно левый фланг нуждается в подкреплении.

Его стрелки дали в упор залп из своих «Энфилдов», затем достали револьверы и ринулись вперед. Сухой частый треск револьверных выстрелов смешался с ревом и криками.

Враги уже были среди нас. Завязалась свалка. Отбросив бесполезные в такой давке винтовки, работали ножами и штыками. Тайпины Лян Фу, с дикими криками, рубили наотмашь своими широкими мечами-дао.

Казак Поляков, ординарец Елисея, сражался спина к спине с китайцем из отряда Лян Фу. Казак работал кинжалом – короткие, точные удары снизу вверх. Рядом китаец размахивал дао, словно косой, отсекая руки и головы. Один из цинцев попытался пробиться к ним с копьем, но Поляков перехватил древко, рванул на себя и всадил кинжал солдату под ребра. Китаец тут же полоснул дао по шее следующего противника.

Прямо передо мной из порохового дыма выскочил цинский офицер с саблей и трое солдат со штыками. Не стараясь выхватить шашку, рука сама вытащила из кобуры тяжелый «Лефоше». Первый выстрел – в упор, в лицо офицеру. Он молча осел. Второй – в грудь солдату, который уже замахивался штыком. Отшвырнув его тело ногой и разворачиваясь, я выстрелил в третий раз, снеся челюсть еще одному. Четвертый выстрел… Осечка.

Последний враг, видя, что я без оружия, с ревом бросился на меня. Но тут же рядом выросла тень, и кривая сабля Сафара свистнула в воздухе, почти оторвав голову цинского солдата от туловища.

Атака захлебнулась. Те, кто прорвался на батарею, лежали мертвыми. Те, кто был на склоне, видя эту бойню и не получая поддержки, дрогнули и побежали.

Я увидел, как в центре вражеского лагеря, где реяло знамя Цзянцзюня, началась паника. Среди палаток металась долговязая фигура европейца. Приложив к глазам подзорную трубу, я невольно присвистнул: это Тэкклби, с перекошенным от ужаса лицом, вскочил на коня и, отталкивая собственных солдат, бросился наутек. Его слуги пытались вытащить из паланкина визжащего от страха Тулишэня, но англичанин, не дождавшись, хлестнул коня и исчез в клубах пыли.

Армия Цзянцзюня была надломлена. Теперь нам надо было довершить разгром.

Началась самая страшная фаза боя – преследование. Эвенки и монголы врезались в толпу бегущих, не давая пощады, отыгрываясь за свое утреннее унижение.

Стоя на бруствере захваченной батареи и глядя вниз, я видел, как вся долина была покрыта телами. Горы трупов, брошенное оружие, разбитые повозки, знамена, втоптанные в грязь. Кое-где еще стонали раненые, но их быстро добивали монголы, попутно собирая трофеи.

Победа. Полная. Абсолютная, черт побери, победа!

Но в душе не было ни радости, ни триумфа. Только холодная, свинцовая усталость и тяжесть от вида этой чудовищной бойни, которую я сам спланировал и осуществил. Я победил. Но цена этой победы была написана кровью тысяч людей, лежавших сейчас в долине под безразличным азиатским солнцем.

Пока орда Очира растекалась по долине, добивая рассеянного врага, я отдал последний приказ.

– Сафар! – крикнул я, указывая в подзорную трубу на маленькую колонну, пытающуюся вырваться из хаоса. – Десяток бойцов с собой! Видишь паланкин? За ним! Англичанина взять живым!

В глазах Сафара при виде расшитого драконами паланкина вспыхнула лютая узнающая ненависть. Он кивнул и, собрав своих джигитов, сорвался с места.

Их стремительный налет был похож на удар копья. Горстка всадников на резвых конях легко настигла и смела малочисленную охрану. Было видно, как Тэкклби сбили с коня и скрутили. Сафар же, не обращая ни на кого внимания, подлетел к паланкину и рывком сорвал шелковый занавес. Внутри, дрожа, как заяц, сидел обрюзгший перепуганный Тулишэнь.

– Помнишь резню в Амбани-бира, старый пес⁈ – донесся до меня яростный крик Сафара.

Он схватил маньчжура за длинную косу, выволок его из паланкина и швырнул в пыль. Одно короткое свистящее движение кривой сабли – и голова Тулишэня, с застывшим на лице выражением ужаса, откатилась в сторону.

Собаке собачья смерть.

* * *

Вечером, в захваченном, полном шелка и ковров штабном шатре, напротив своего пленника сидел я. Тэкклби, связанный и грязный, трясся от бессильной ярости.

– Варвар! – прошипел он, брызжа слюной. – Вы, русские – дикари! Вы ничего не понимаете в порядке, в торговле! Вы принесли сюда хаос и резню! Это был стабильный регион!

Дав ему выговориться и спокойно отхлебывая из чашки превосходного чая, найденного здесь же, я затем медленно поднял на него взгляд.

– Нотации о порядке и стабильности от человека, чье состояние построено на отравлении целого народа опиумом… – После паузы я продолжил: – Должен признать, мистер Тэкклби, это звучит очень… самоуверенно.

В шатер вошел Сафар. Его взгляд, полный ненависти, упал на англичанина, и рука сама легла на рукоять сабли. Поднявшись, я положил руку ему на плечо, останавливая.

Развернувшись к трясущемуся от унижения Тэкклби, я продолжил:

– Вот настоящее зло. Жадность вот таких людей, сидящих в своих конторах в Лондоне и Шанхае, и губит этот край. Тот, – кивнув в сторону поля боя, я закончил, – был просто симптомом. А это, – мой взгляд снова впился в англичанина, – это сама болезнь.

Тэкклби побледнел. Его прежняя надменность слетела, как позолота, обнажив липкий, животный страх. Он нервно дернул воротник, пытаясь сохранить остатки достоинства.

– Я британский подданный! – голос его сорвался на визг. – Я требую… Я настаиваю, чтобы меня передали консулу! Вы не имеете права… Что вы собираетесь со мной делать? Убьете?

Я усмехнулся – холодно, одними губами – и, не спеша, налил себе чаю. Пар поднялся над пиалой, скрывая мое лицо.

– Убить вас? – переспросил я, делая глоток. – Нет, мистер Тэкклби. Это было бы слишком просто. И слишком расточительно.

Я поставил пиалу на стол с глухим стуком.

Тэкклби замер, не понимая.

– Тогда… что?

Я наклонился к нему через стол.

– Вы останетесь здесь. В качестве… почетного гостя.

– Зачем? – прошептал он.

– Потому что спектакль еще не окончен, – жестко отрезал я. – Вы и ваша компания заварила эту кашу, мистер Тэкклби. Вы еще не до конца сыграли свою роль в этой пьесе.

Я кивнул Сафару, стоявшему у двери.

– Уведите его. В погреб. Кормить, поить, но глаз не спускать. Если с его головы упадет хоть волос – ответите головой. Но если он попытается сбежать – пристрелить на месте.

Когда англичанина, брыкающегося и сыплющего проклятиями, выволокли вон, я снова взял чай.

Живой Тэкклби в моей тюрьме стоил дороже, чем мертвый Тэкклби в канаве.

Эпилог

Санкт-Петербург. Зимний дворец.

Высокие своды приемной залы императора Александра II давили своей позолотой и имперским величием. Среди зеркального паркета и тяжелых бархатных портьер, воздух казался слишком густым, пропитанным ароматами дорогого табака и французского парфюма.

Мы стояли у огромного окна, выходящего на Дворцовую площадь. Три человека в безупречных фраках, которые сидели на нас так, словно мы всю жизнь только их и носили. Но если присмотреться к рукам, выглядывающим из-под белоснежных манжет – загрубевшим, со следами старых мозолей и кандалов, – картина становилась иной.

Владимир Левицкий, теперь уже полковник и официальный представитель военного ведомства Маньчжурии, поправил воротник и задумчиво посмотрел на пустую площадь.

– Знаешь, Сергей, – тихо проговорил он, – глядя на всё это… иногда мне кажется, что нам стоит за перо засесть. Мемуары написать. Что это все не приснилось, а было наяву.

Стоявший рядом Изя Шнеерсон, едва сдерживал неуемную энергию, коротко и сочно хохотнул.

– Ха-ха! Мемуары? Владимир Сергеевич, вы серьезно? – Изя поправил тяжелую золотую цепь на жилете и подмигнул нам. – Да кто ж в это поверит? Если мы напишем правду, скажут, шо это плохой французский роман! Таки представьте заголовок: «Компания беглых каторжников обманула две империи и построила свою». Вай-мэ, нас сожрут еще на вступлении! Если бы я сам всё это не проворачивал, я бы первый сказал, шо автор – сумасшедший фантазер!

Я невольно улыбнулся, глядя на Изю. В его глазах всё так же плясали те самые искорки, что и в тот день, когда он предложил провернуть наш первый гешефт.

– Может, и не поверят, Изя, – отозвался я, чувствуя в руках тяжесть верительных грамот, скрепленных печатями. – Но мы-то с вами знаем, что всё было именно так. А в жизни, как показывает практика, случаются чудеса и похлеще тех, что пишут в книгах. Главное – вовремя оказаться в нужном месте с правильными людьми.

Левицкий вздохнул, его взгляд стал серьезным.

В этот момент массивные дубовые двери, украшенные золочеными двуглавыми орлами, бесшумно распахнулись. На пороге застыл рослый адъютант в парадном мундире. Его голос, зычный и торжественный, эхом раскатился по залу, заставив случайных придворных обернуться.

– Чрезвычайное посольство Маньчжурского Великого Княжества! Его Императорское Величество Александр Николаевич готов принять!

Я посмотрел на своих друзей. Левицкий выпрямился, по-военному подобрался. Изя нацепил на лицо маску, хотя уголок его рта всё еще подрагивал в усмешке.

– Ну что, господа, – сказал я, делая первый шаг к открытым дверям. – Пойдемте. Нас ждут великие дела.

И мы пошли вперед – по зеркальному паркету, навстречу истории.

ЭПИЛОГ

Битва при Силинцзы, произошедшая весной 1865 года, стала поворотным моментом не только в истории Маньчжурии, но и, как показали дальнейшие события, всей Цинской империи. Разгром трехтысячного экспедиционного корпуса, вооруженного по последнему слову европейской техники, произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Слухи о «Белом Нойоне» и его «небесном огне», подтверждавшие заранее пущенные по степи пророчества лам, в одночасье превратились из слухов в непреложный факт. Колебавшиеся нойоны и князья, видя реальную сокрушительную силу, начали один за другим присылать свои отряды под знамена Найдан-вана, который из мятежного князя стремительно превращался в лидера общемонгольского восстания.

Победа под Силинцзы стала воистину знаковым событием этой войны. Его разношерстные силы уничтожили знаменитую «Непобедимую армию», созданную и финансируемую англичанами. Именно это войско буквально год назад нанесло поражение основным силам тайпинов. Теперь эта лучшая армия богдыхана была разгромлена. Конечно, у цинов еще было много войск. Но таких дисциплинированных и опытных – уже не было.

Поле битвы под Силинцзы стало неисчерпаемым арсеналом. Помимо старых фитильных ружей, было собрано более четырех тысяч прекрасных английских винтовок «Энфилд» последней модели, восемь шестифунтовых стальных орудий, многочисленные запасы боеприпасов. Но главный арсенал восстания был обеспечен предусмотрительностью Тарановского. Еще задолго до этих событий, он организовал доставку на Дальний Восток восьми тысяч нарезных штуцеров – трофейного польского оружия, выкупленного им у русского правительства. Пока сам Тарановский ехал через Сибирь к границе с Китаем, оружие было благополучно доставлено по сложнейшему маршруту в устье Амура.

В течение нескольких следующих недель окрестности Силинцзы превратились в гигантский военный лагерь, где из разношерстных ополчений ковался единый военный механизм. Основу офицерского корпуса составили бывшие тайпинские командиры из отряда Лян Фу, обладавшие реальным боевым опытом. Кадровые русские офицеры из небольшого отряда Тарановского и унтеры из числа бывших каторжан стали инструкторами, обучая тысячи монголов, эвенков, нанайцев и китайцев основам европейской строевой тактики и, главное, искусству быстрой и точной стрельбы из нарезного оружия.

Артиллерийский парк этой армии тоже был внушителен: восемь захваченных полевых нарезных орудий Армстронга и четыре гигантские стодесятифунтовые осадные пушки без снарядов.

Но судьба, казалось, решила отдать Тарановскому все долги. Оправившись от боя, он выслал всю свою кавалерию – монголов Очира, эвенков и драгун Левицкого – на перехват вражеских коммуникаций.

Вскоре разведка донесла: из порта Инкоу, в глубокой уверенности, что «Непобедимая армия» уже празднует победу, движется огромный обоз, который заказал Тэкклби. Монгольская конница устроила засаду. Малочисленная охрана, не ожидавшая встретить целую армию в глубоком тылу, была сметена. В руках Тарановского и его людей оказался неоценимый трофей – несколько тысяч и четыре Армстронга.

В руках Тарановского оказалось восемь мощных нарезных орудия – новейших, высококачественных, не имевших равных в восточном полушарии. Теперь у него были и пушки, и снаряды к ним.

Судьба Пекина была решена.

* * *

Осенью 1865 года из ворот Силинцзы выступила армия, подобной которой эти земли не видели со времен великих ханов. Огромная многонациональная сила – русские инструкторы, стремительная монгольская конница, стойкая китайская пехота. В авангарде, как призраки, двигались неуловимые драгуны, вооруженные семизарядными карабинами Спенсера. А в центре, скрипя и раскачиваясь на специально построенных платформах, запряженных десятками волов, медленно плыли над степью стволы гигантских осадных «Армстронгов».

Эта армия, подобная ордам Чингисхана, но вооруженная всей мощью наступающего промышленного века, пересекла Великую стену и устремилась к сердцу Срединной империи. Мир стоял на пороге перемен.

К весне 1866 года кольцо вокруг Пекина сомкнулось. С юга и востока к столице подошли огромные, насчитывавшие сотни тысяч человек, но плохо вооруженные и организованные армии восставших ополченцев и остатков тайпинского движения, ведомые новыми лидерами – Лян Фу и Сяо Ма. Их авторитет, позволил им объединить разрозненные крестьянские отряды. Но настоящим ударным кулаком коалиции стали силы, подошедшие с севера и запада – объединенная армия Найдан-вана и «Белого Нойона» господина Тарановского.

Столица империи оказалась уязвима. Все самые боеспособные цинские армии либо были разгромлены в предыдущих кампаниях, либо находились за тысячи верст на западе, безнадежно увязнув в жестокой войне с грандиозным дунганским восстанием. Оборона Пекина состояла из деморализованной изнеженной «восьмизнаменной» гвардии и наскоро собранного ополчения, не способных противостоять армии нового типа.

Штурм был коротким и страшным. Решающую роль сыграла трофейная артиллерия. Тяжелые стодесятифунтовые «Армстронги», установленные под руководством русских инженеров, за несколько дней методичного обстрела проделали огромные бреши в древних стенах, не рассчитанных на мощь нарезных орудий. В ночь перед атакой диверсионные группы, вооруженные бесшумными многозарядными арбалетами, сняли дозоры на уцелевших участках стены. Вооруженные «Спенсерами» элитные отряды скрытно заняли близлежащие башни. И утром начался генеральный штурм.

В проделанные осадными пушками проломы хлынули ударные отряды восставших. Цины бросили свои войска в контратаку, но их силы были сметены шквальным огнем «Спенсеров» из захваченных башен, из которых подавлялась любая попытка сопротивления.

Бои в гигантской столице Китая длились пять дней. Внутренние стены города и многочисленные административные здания, становившиеся узловыми пунктами обороны, сметались огнем шестифунтовок и направленными взрывами динамита. Когда силы восставших достигли Запретного города, император бежал. Однако преимущество повстанцев в коннице не оставило ему шансов. Конвой императора Тунчжи был перехвачен, и сам несчастный юноша, не имевший еще наследников, казнен на месте. Маньчжурская династия Цин, правившая Китаем более двухсот лет, прекратила свое существование.

Однако падение Пекина не принесло немедленного мира. Наоборот – оно стало лишь сигналом к полному распаду империи. В течение следующих пяти лет Китай погрузился в хаос жестокой междоусобной войны. Бывшие повстанческие командиры, могущественные губернаторы провинций и новые честолюбцы, провозглашавшие себя императорами, сражались друг с другом за право стать основателем новой династии.

Пока Китай погружался в пучину междоусобиц, на севере, на землях бывшей прародины цинских императоров, рождалось новое государство – Маньчжурское Княжество, де-факто независимое, находящееся под военным и экономическим протекторатом Российской Империи.

В долгой и кровопролитной гражданской войне в Китае, получившей название «Эпоха двадцати царств», победу в конце концов одержал союзник Тарановского – бывший тайпин Лян Фу. Опираясь на негласную, но постоянную финансовую, военную и технологическую поддержку из Маньчжурии, он сумел разгромить своих соперников – как бывших цинских генералов, так и не принявших его первенство лидеров других повстанческих отрядов. Особенно ценными были поставки Тарановским американского оружия, за бесценок скупленного Владиславом Антоновичем после окончания Гражданской войны в США. Разгромив всех противников и вновь объединив страну, Лян Фу стал основателем новой, китайской по духу и европейской по технологиям, прогрессивной династии.

Итогом нового передела Азии, юридически оформленным уже после окончательной победы императора Лян Фу, стало официальное признание Пекином полной независимости Маньчжурии, Монголии, где утвердилась династия Найдан-вана, и Восточного Туркестана (Джунгарии), где уйгурские и дунганские беки создали свои ханства, вскоре оказавшиеся в орбите влияния Российской Империи. Огромная Цинская империя, таким образом, распалась. Китайское правительство не пыталось удерживать эти земли: Маньчжурия, родовой домен бывших правителей Китая – Цинов, считалась среди новых китайских властей «чужой землей», приносящей Поднебесной империи одни несчастья.

Судьба мистера Тэкклби стала кровавым и символичным финалом эпохи колониального беспредела. Поначалу его хотели отправить в Петербург. Однако китайцы, узнав о пленении известного наркоторговца, попросили выдать его для суда. Владислав Антонович, передал англичанина новому императору Лян Фу. Поскольку молодая китайская династия начала беспощадную, фанатичную войну с опиумом, Тэкклби припомнили всё.

Человек, считавший себя представителем высшей расы и вершителем судеб, был публично повешен на одной из площадей Пекина вместе с десятками других иностранных дельцов, замешанных в контрабанде наркотиков и разжигании частных войн. Об этой казни, совершенной на глазах у многотысячной толпы, писали все мировые газеты – от The Times до Le Figaro. Правительства Англии и Франции выразили резкое недовольство и направили Пекину ноты протеста, грозя ответными мерами. Однако новому императору Китая, чья власть опиралась на модернизированную армию и поддержку Маньчжурии, было глубоко плевать на европейское негодование.

Казнь Тэкклби стала громогласным манифестом новой Азии: время, когда западные авантюристы могли безнаказанно диктовать свою волю Срединной Империи, ушло навсегда.

Формально главой Манжурского княжества стал великий князь Константин Николаевич, но фактически он почти не влиял на дела своего княжества, проживая в своих владениях в Крыму. Реально же делами Маньчжурии заправляли два человека: Тарановский и Кропоткин.

Молодой русский аристократ, географ и исследователь князь Петр Кропоткин неожиданно для всех стал архитектором ключевых реформ и первым премьер-министром нового маньчжурского государства. Этот романтик-анархист, помогавший Тарановскому еще на Амуре, услышав об успехе народного восстания и видной роли в нем группы русских офицеров, в числе которых народная молва называла имя Тарановского, немедленно вышел в отставку и отправился в Маньчжурию.

Привлеченный Владиславом Антоновичем к административной работе и получив уникальную возможность применить свои нарождающиеся теории на практике, он с головой ушел в государственное строительство. Однако столкнувшись с реальной необходимостью управлять экономикой, создавать институты власти и поддерживать порядок на огромной территории, князь быстро излечился от своих юношеских анархистских иллюзий. В конечном счете он наотрез отказался от идей полного безвластия, увидев в них лишь кратчайший путь к хаосу, тирании и разрушению.

Однако свои гуманистические и демократические идеалы он не только сохранил, но и воплотил в жизнь. Под его руководством и при негласной финансовой поддержке Тарановского в Маньчжурии был принят передовой для того времени народно-демократический строй. Учрежден избираемый парламент, получивший название Верховный Хурал, введен суд присяжных и принята конституция, гарантировавшая широкие гражданские свободы, включая свободу совести и слова.

Тарановский, со своей стороны, сосредоточился на экономической и национальной политике. Активно привлекая на плодородные маньчжурские земли русских крестьян-переселенцев из центральных губерний, он обеспечивал их землей и беспроцентными ссудами. Особое же внимание уделялось защите коренных народов. Для маньчжуров и эвенков были созданы широкие национальные автономии, в которых всемерно поддерживались их язык, культура и традиционный уклад жизни. Тарановский видел в них не материал для ассимиляции, а ценнейший и самобытный элемент своего нового многонационального государства. Так, на руинах китайского империализма возник уникальный сплав русского влияния, западных демократических институтов и глубокого уважения к местной культуре.

Сам же создатель нового государства, человек, известный как Владислав Тарановский, отказался от каких-либо официальных постов в правительстве князя Кропоткина. Он не принял ни княжеского титула, ни должности пожизненного канцлера. Отвечая на все вопросы с неизменной улыбкой, он просил называть себя просто – «господин Тарановский». Однако этот скромный титул не мог скрыть реальности: его авторитет в Маньчжурии, возрожденном Китае и всей Восточной Сибири был абсолютным. Его слово, подкрепленное неисчерпаемыми финансовыми ресурсами, было весомее любого императорского указа.

Отойдя от прямого политического управления, Тарановский занялся тем, что умел лучше всего – бизнесом планетарного масштаба. Его новым главным проектом стало освоение несметных золотых запасов Чукотки. Используя свои почти сверхъестественные знания в области геологии, он организовал несколько экспедиций, которые подтвердили наличие месторождений, превосходящих по богатству и Клондайк, и Калифорнию вместе взятые.

В кратчайшие сроки возникла уникальная экономическая система, которую историки позже назовут «треугольником Тарановского». Маньчжурия, с ее плодородными землями и тысячами русских переселенцев, стала гигантской житницей. Отсюда потоком шли дешевые хлеб, мясо и скот. Этими неисчерпаемыми ресурсами кормили не только новую маньчжурскую армию, но и десятки тысяч рабочих на золотых приисках Чукотки и китобойных промыслах Аляски. Золото же, добытое на крайнем Севере, в свою очередь, шло на дальнейшее промышленное развитие Восточной Сибири и самой Маньчжурии.

Впервые за всю свою историю Восточная Сибирь перестала быть дотационной убыточной окраиной, полностью зависящей от подвоза продовольствия из-за Урала. Тарановский, по сути, создал для нее независимую продовольственную и экономическую базу. Его государство кормило Сибирь, решая проблему, над которой десятилетиями безуспешно бились лучшие умы в Петербурге.

Для управления этими гигантскими финансовыми и товарными потоками он учредил два мощнейших банка, ставших двигателями прогресса. «Русско-Сибирский банк» с правлением в Иркутске начал массированное кредитование строительства заводов, дорог и освоения новых земель по всей Сибири. «Русско-Китайский банк» со штаб-квартирой в Мукдене стал главным финансовым инструментом влияния на новое правительство Китая и ключевым игроком во всей азиатской торговле.

Таким образом, не имея ни одного формального титула, «господин Тарановский» стал фактическим экономическим императором всего Азиатско-Тихоокеанского региона, чьи частные проекты по своему масштабу и влиянию далеко превосходили государственные.

Его усилиями были реализованы широкомасштабные проекты, поражавшие воображение современников. Американская телеграфная компания «Вестерн Юнион» окончательно отказалась от своего грандиозного проекта – строительства сухопутной телеграфной линии через Сибирь, Берингов пролив и Аляску. Успешная прокладка подводного трансатлантического кабеля сделала этот рискованный и дорогостоящий маршрут коммерчески бессмысленным. Тысячи тонн дорогостоящего медного кабеля, фарфоровых изоляторов и новейших телеграфных аппаратов, уже завезенных на склады в портах Сибири и Аляски, в одночасье превратились в бесполезный хлам, который компания была готова продать за бесценок.

Тарановский немедленно этим воспользовался. Через своих агентов в Благовещенске и Иркутске он за десятую часть реальной стоимости скупил абсолютно все материалы и оборудование, брошенные американцами. В кратчайшие сроки, используя неограниченные ресурсы своих банков, он построил то, о чем в Петербурге еще только робко мечтали: единую телеграфную сеть Дальнего Востока. Линии протянулись от Иркутска на Аляску, во Владивосток, в порты Маньчжурии и через Ургу – в Пекин. Одна из веток дошла до Мукдена – столицы Маньчжурского княжества. Гигантский регион получил нервную систему, став полноценной частью цивилизованного мира.

Решив проблему коммуникаций, Тарановский немедленно приступил к следующей, еще более амбициозной задаче. На деньги Русско-Сибирского банка он вместе с московским промышленником Василием Кокоревым начал главный проект своей жизни – строительство Транссибирской железнодорожной магистрали. В отличие от будущего государственного проекта, они вели строительство по-американски: с широким привлечением частного капитала, использованием самой современной техники – паровых экскаваторов и путеукладчиков, заказанных в Америке и Европе, – и наемных рабочих со всего мира. Это позволило вести работы с невиданной для XIX века скоростью.