Текст книги "Господин Тарановский (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава 12

Глава 12

В предрассветной, стылой мгле лагерь гудел, как растревоженный улей. Не было ни стройных построений, ни четких команд. Монголы готовились к бою так, как делали это веками – сбиваясь в ревущую, нетерпеливую толпу, проверяя оружие, выкрикивая родовые кличи.

Я пытался навести хоть какой-то порядок. По моему приказу из обоза вытащили неуклюжие осадные лестницы.

– Объясни им, – бросил я Хану, – что лестницы надо нести крючьями вперед! Иначе у самой стены потеряем время!

Вместе с офицерами мы попытались распределить цэриков по группам: стрелки с ружьями – для огневого прикрытия, за ними – штурмовые отряды с пиками и саблями. Ружья – за спину, в рукопашной от них толку не будет. Монголы слушали, кивали, но я видел в их глазах лишь дикий, нетерпеливый азарт. Они не собирались играть в мои тактические игры. Они явно собирались в набег – как их предки сотни лет назад

С первыми проблесками зари, когда верхушки башен Улясутая проступили на фоне светлеющего неба, над степью разнесся низкий, утробный гул. Затрубили в свои огромные витые раковины сигнальщики Найдан-вана. Удивительно, но здесь, в Монголии, для подачи звуковых сигналов воинам применяли не рога животных, а именно морские раковины, как где-нибудь в Океании. Этот звук, рожденный в океанских глубинах, действует на степняков гипнотически. Иииии…тадам! Забыв про все мои приказы, они пришли в движение!

Стрелки ринулись вперед и, рассыпавшись у подножия холма, открыли частый, но беспорядочный огонь. Они азартно били по гребню стены, по зубцам, и было видно, как оттуда взлетает красноватая кирпичная пыль. Стена молчала. Гарнизон, как хищник в засаде, не выдавал своего присутствия, выжидая.

Второй гул раковин, более высокий и пронзительный, стал сигналом к штурму.

Вся орда с единым, рвущим глотку ревом, хлынула вверх по каменистому склону. Это была не атака армии, а неуправляемая лавина воинов. Разумеется, мой план рухнул в одно мгновение: люди с лестницами, затоптанные толпой с ружьями и луками, перемешались со всеми, какое-либо подобие строя распалось.

Я стоял на своем командном пункте и с холодным бешенством смотрел на это безумие.

– Дикари-с, – со злостью сплюнул стоявший рядом Гурко. – Что с них взять.

Когда первая волна атакующих, задыхаясь от бега, добралась до середины склона, войдя в мертвую зону, где не спастись и не укрыться, молчавшая до этого стена вдруг ожила. Она выплюнула из себя сотни огней и оглушительный треск. Прицельный, слаженный залп ударил по сбившейся в кучу толпе.

Как подкошенные, упали десятки человек в первых рядах. Восторженный рев сменился криками боли и изумления. То, что у осажденных, оказывается, еще есть патроны, стало для всех большим сюрпризом. Натиск, еще секунду назад казавшийся неудержимым, захлебнулся.

Толпа дрогнула. Пройдя под пулями не более полусотни шагов, воины остановились. Некоторые, вспомнив преподанную русскими офицерами науку, попытались залечь среди камней, но основная масса, охваченная первобытным ужасом, подалась назад. Всадники начали разворачивать лошадей. Атака превращалась в паническое бегство!

Красное знамя Найдан-вана металось в самой гуще, нойон пытался остановить своих людей, но его никто не слушал. Штурм провалился, не успев начаться.

Атака сорвана. Теперь их бегство не остановить. Все было потеряно.

* * *

На фоне панического, хриплого гомона отступающей орды мой голос прозвучал неестественно спокойно, разрезая воздух, как нож.

– Ракетным расчетам – к станкам! – я не повышал голоса, но команда была услышана. – Первой штурмовой роте – за укрытия!

– Господа, ко мне! – мой голос прозвучал резко и властно, перекрывая шум паники.

Гурко, Чернов, Баранов и Скобелев мгновенно оказались рядом. Их лица были мрачны.

– Катастрофа, ваше высокоблагородие, – глухо произнес Гурко. – Они бегут, как овцы.

– Спектакль окончен, господа, – ледяным тоном ответил я. – Теперь начинается работа. Пора нашим людям выйти на передний план!

Я указал на поле, заваленное телами, по которому катилась волна отступления.

– У нас есть десять или пятнадцать минут, пока китайцы празднуют победу, а монголы еще окончательноне разбежались. План таков. Майор Баранов! – я повернулся к командиру штурмовиков. – Ваша рота должна проделать проход к воротам. Считайте что вы – наш таран.

– Но открытое пространство, ваше высокоблагородие… – начал было он. – Нас перестреляют, как куропаток.

– Значит, мы возьмем укрытия с собой, – отрезал я. – Видите обозные повозки? И те брошенные телеги? Немедленно поднимайте людей. Ставьте их за повозки, упирайтесь плечами и толкайте перед собой! Создайте подвижную баррикаду. За ними пойдут стрелки.

Офицеры переглянулись. Идея была простой и дерзкой. Пули китайских мушкетов и фитильных ружей не пробьют повозки.

– Полковник Гурко! – продолжал я. – Ракетные расчеты – на вашей ответственности. Ваша цель – китайские стрелки на стене. Надо прижать их к земле, посеять панику, не дать им высунуться, пока майор продвигается.

Я снова посмотрел на Баранова.

– Когда доберетесь до мертвой зоны у подножия, закидаете стену нашими «гранатами». Чтобы ни одна голова не поднялась.

В глазах майора блеснуло понимание – он знал, какие «гранаты» я имею в виду.

– И когда вы подавите их на этом участке, – я сделал паузу, – подрывники займутся теми нарисованными тиграми у ворот. Их надо снести – окончательно и бесповоротно. Всем все ясно?

Офицеры молча и четко кивнули.

– Выполнять!

Движение на поле боя мгновенно изменилось. Пока деморализованные монголы катились прочь от крепости, от нашего лагеря, наоборот, вперед выдвинулись две слаженные группы. Люди в одинаковых серых полушубках, мои каторжники, без суеты и крика выкатывали на заранее подготовленные позиции четыре неуклюжих, похожих на треножники пусковых станка. В то же время первая рота под командованием майора Баранова бросилась к брошенным в спешке обозным повозкам. С хриплыми криками «Навались!» и «Раз-два, взяли!» они уперлись плечами в тяжелые борта и, напрягая все жилы, начали толкать их перед собой вверх по склону. Скрипя колесами по камням, эти импровизированные «гуляй-города» медленно, но неотвратимо поползли к крепости. За ними, используя их как подвижные брустверы, залегли и начали вести прицельный огонь стрелки, не давая защитникам стены высунуться.

Сначала на стене, видимо, не поняли, что происходит. Но когда до них дошло, что эта странная конструкция движется прямо на них, оттуда открыли яростную, беспорядочную стрельбу. Пули щелкали по толстым доскам повозок, но вреда почти не причиняли. Однако продвижение замедлилось. Нужно было подавить их огонь.

Я поднял руку. Все расчеты у ракетных станков замерли.

– Цель – гребень стены! Навесом! Первый, огонь!

С оглушительным, разрывающим легкие ревом, из желоба вырвался огненный змей. Оставляя за собой густой белый хвост, ракета устремилась в небо по крутой дуге. Она не ударила в стену. Она, будто живое, разумное чудовище, перемахнула ее и разорвалась с глухим, сотрясающим землю грохотом прямо над головами ошеломленных защитников.

Мы увидели, как на гребне стены взметнулся фонтан огня, дыма и чего-то еще, темного. Вслед за этим донесся слитный, полный ужаса вопль.

– Второй, огонь!

Вторая ракета ушла следом, ее взрыв накрыл соседнюю секцию стены. Китайская стрельба мгновенно захлебнулась.

– Залпом! – скомандовал я, и теперь уже два огненных демона одновременно прочертили небо.

Стена превратилась в ад. Разрывы следовали один за другим, осыпая градом раскаленных осколков. В дыму и огне метались фигурки людей. Их дисциплина, их мужество, сломавшие яростный напор монголов, испарились перед лицом этого небесного, непонятного оружия. Теперь оттуда доносились лишь крики паники и редкие, беспорядочные выстрелы в никуда.

– Штурмовой группе – вперед! – отдал я следующий приказ.

– Первая пятерка, прикрываю! Вперед! – донесся до меня хриплый, простуженный голос Баранова.

Из-за тяжелых, дымящихся от попаданий повозок, как по команде, вырвались и бросились вперед полдюжины фигур. Одновременно оставшаяся за укрытием часть роты дала короткий, слаженный залп по стене, заставляя и без того напуганного врага вжаться в камень.

Пятеро штурмовиков, пригибаясь к самой земле, неслись по выжженному склону. Я видел, как один из них споткнулся и упал, но тут же вскочил и побежал дальше. Свистели пули, но огонь со стены был уже не прицельным, а паническим. Они добежали до вздувшихся туш верблюдов и тут же, рухнув за ними, развернулись и открыли ответный огонь.

– Вторая, пошла! – снова рявкнул Баранов.

Тут же из-за повозок сорвалась следующая группа, и теперь уже первая пятерка, стреляя без остановки, прикрывала их бросок. Они двигались не толпой, а отлаженным, смертоносным маятником. Огонь и движение. Одни стреляют, другие бегут. Короткий спринт до следующего валуна, до следующей воронки от нашего же снаряда. Падение в грязь, вдох-выдох, приклад в плечо – и вот ты уже сам прикрываешь товарищей.

Я смотрел на это в бинокль, и в груди росло холодное, мрачное удовлетворение. Безжалостная муштра не прошла даром. Эти люди – убийцы, воры, бунтовщики, отбросы Империи, – сейчас действовали как единый организм, как машина, созданная для убийства. Каждый знал свой маневр. Каждый, стиснув зубы, делал свою страшную работу.

Наконец, наши люди достигли мертвой зоны у самого подножия стены. И тут начался второй акт.

– Гранаты! – донесся до меня хриплый голос Баранова.

Из-за укрытий через стену полетели короткие, толстые свертки. Это были динамитные шашки с короткими, шипящими фитилями. Глухие, частые разрывы, похожие на удары гигантского молота, сметали с со стены все живое.

И под прикрытием этих взрывов основная группа, с мешками на спинах, рванулась к главному, окованному железом входу. Я видел, как мой подрывник, бывший штейгер, спокойно, будто на учениях, укладывает заряды под створки ворот. Он поджег шнур, который зашипел, плюясь искрами, и вся группа откатилась назад, вжимаясь в землю.

Взрыв был такой силы, что, казалось, сама гора содрогнулась. Огромный шар огня и черного дыма окутал ворота. Когда он рассеялся, мы увидели то, чего ждали. На месте тяжелых створок зияла огромная, дымящаяся, рваная дыра.

Путь в крепость был открыт. Страшные тигры с красными пастями валялись теперь на земле.

Все происходящее резко изменило ситуацию на поле боя. Бегство монголов прекратилось. Они стояли, развернувшись, и с благоговейным, суеверным ужасом смотрели на дело рук «Белого Нойона» – на стену, объятую огнем, и на пролом, откуда тянуло гарью и смертью.

Казалось, сам воздух застыл, оглушенный ревом взрыва. В звенящей тишине монголы, прекратившие бегство, стояли как вкопанные, с благоговейным ужасом глядя на дымящийся пролом в воротах. Казалось, они застыли в колебаниях: продолжить бегство или пойти в атаку.

И в этот самый момент, в образовавшуюся в их рядах пустоту, медленно выехала странная процессия. Впереди, высоко подняв на древке огромное желтое полотнище, трепетавшее на золотом каркасе, шествовал Изя. Рядом с ним, будто два несокрушимых столпа, шли хамбо-лама Джамьян-гэгэн и другие гэгэны. Их низкие, утробные голоса слились в единый, нарастающий хор священных мантр.

– Сыны Вечного Синего Неба! – выкрикнул Изя, и его голос, усиленный пением лам, накрыл притихшее войско. – Боги открыли вам путь! Небесный огонь Белого Нойона сокрушил ворота врага! Пророчество сбывается! Вперед, за потомка Голубого Волка! Смерть носящим косу!

Услышав этот призыв, Найдан-ван, до этого тщетно пытавшийся остановить бегущих, взревел, как раненый тигр. Ярость и восторг исказили его лицо. Он развернул коня, выхватил из ножен кривую саблю и, издав дикий, рвущий глотку боевой клич, первым ринулся к пролому.

Его пример взорвал толпу. Религиозный экстаз, смешанный с жаждой крови, оказался страшнее любого страха. Вся монгольская орда с ревом, который, казалось, мог обрушить и сами горы, устремилась за ним. Это была уже не атака, а стихийное бедствие, лавина, сметающая все на своем пути.

Мои каторжане, стоявшие у пролома, расступились, давая дорогу этому потоку, и тут же, заняв позиции, открыли прицельный огонь по стенам, прикрывая фланги и не давая гарнизону опомниться.

Примерно через час, когда стрельба внутри стихла, сменившись криками и гулом пожара, я вместе с Гурко и офицерами въехал в поверженную твердыню. Грабеж был в самом разгаре. Цэрики тащили из выбитых лавок и домов всякую рухлядь. Двое счастливцев с грохотом прокатили мимо меня огромный медный котел. На центральной площади несколько вандалов самозабвенно разбивали прикладами ярко раскрашенные лица глиняных идолов у входа в какую-то молельню.

У въезда на площадь валялись тела раздетых донага китайцев. Среди них – одна женщина, тоже совершенно голая, с разрубленной головой и залитым кровью темным, грубым лицом степнячки. Ханьские поселенцы здесь часто женились на монголках, и она, очевидно, погибла, сражаясь рядом с мужем. Улясутай пал. Кругом происходили сцены самой разнузданной жестокости: согласно приказа, отданного Найдан-ваном сразу после прорыва, цэрики должны были сохранять жизнь лишь тем пленным, кто немедленно отрежет себе косу – символ верности маньчжурской династии. Всех прочих, в первую очередь солдат, следовало убивать на месте. Что, собственно, теперь и происходило.

Внезапно слева от меня, на юго-западной стороне крепости, где до сих пор раздавались редкие выстрелы, вспыхнуло пламя. Бросившись туда, я понял, что это горит центральный храм крепости. Деревянные, высушенные зноем стены и кровля мгновенно охватило огнем. Пламя взметнулось вверх сразу, высоко и мощно, почти без дыма, со странным, воющим звуком, от которого мороз прошел по коже. Я не сразу понял, в чем дело.

– Они заперлись там, – глухо сказал оказавшийся рядом казак. – Несколько десятков солдат ихних. Отказались сдаваться и сами себя подожгли!

Толпа на площади на мгновение притихла, завороженная этим чудовищным зрелищем.

И в этой тишине раздался восторженный крик Изи Шнеерсона.

Он увидел меня, стоявшего в свете гигантского пожара. Возможно, мне показалось, что в его глазах в этот момент полыхнуло безумие гениального режиссера, нашедшего свой лучший кадр. Он высоко вскинул над головой древко с желтым «знаменем Чингисхана», указывая им прямо на меня.

– Вот он! – его голос перекрыл рев пламени. – Белый Нойон! Свидетель небесного огня!

Стоявшие рядом с ним гэгэны подхватили его крик, превратив его в низкий, вибрирующий речитатив. Ближайшие монголы, обернувшись, увидели эту картину: я, в черной офицерской шинели, на фоне объятого пламенем храма, и рядом – святые люди со священным знаменем, указывающим на меня.

– Белый Нойон! – хрипло проревел один из воинов с лицом, перемазанным сажей и кровью.

Его поддержали десятки, а затем сотни голосов. Дикий, первобытный, ритмичный скан захлестнул площадь.

– БЕЛЫЙ НОЙОН! БЕЛЫЙ НОЙОН!

Изя, поймав волну, вскинул знамя еще выше.

– СБЫЛАСЬ ВОЛЯ НЕБА!

Толпа взревела, подхватив и это:

– СБЫЛАСЬ ВОЛЯ НЕБА!

Их крики смешивались с воем огня и последними, страшными криками сгоравших заживо людей в храме, сливаясь в чудовищную, первобытную симфонию победы и смерти. Они смотрели на меня – тысячи глаз, полных суеверного ужаса и религиозного экстаза. В этот момент я перестал быть для них просто урусским командиром, союзником, наемником. Я стал живым божеством войны, пророком, чье явление было освящено огнем и кровью.

И я медленно, очень медленно, развел руки в стороны, как языческийжрец, принимающий жертву и благословляющий свою дикую, кровожадную паству.

Не знаю, сколько времени я стоял на площади, заваленной телами и обломками. Вокруг ревела опьяненная кровью и победой толпа, за спиной полыхал огонь, и треск пламени перемешивался с воем горящих китайцев. И, глядя на эту вакханалию жестокости, на вой пламени, пожирающего последних защитников крепости, я с ледяной ясностью понимал: обратного пути нет.

Глава 13

Глава 13

Стены Улясутая еще курились дымом, а степь вокруг уже жила своей, отдельной, неистовой жизнью. Прошла неделя после падения крепости, и за это время пустынная долина превратилась в столицу новой Орды.

Я стоял на холме, глядя на это людское море. Тысячи серых войлочных юрт покрыли землю, как грибы после дождя. Между ними бродили несметные стада овец и табуны лошадей. Дым костров застилал горизонт. Весть о падении цинской твердыни и явлении «Белого Нойона» разнеслась по степи. Со всех концов Халхи к нам стекались люди. Целые племена снимались с кочевий и шли сюда.

Войско Найдан-вана росло как на дрожжах.

Внизу, на расчищенном плацу, мои офицеры пытались навести хоть какое-то подобие порядка.

– В шеренгу! Равняйсь! – хриплый голос майора Баранова тонул в гомоне толпы.

Русские унтер-офицеры, потея в своих мундирах, пытались объяснить монгольским пастухам, как держать английскую винтовку. Зрелище было комичным и печальным одновременно. Монголы, получив новенькие «Энфилды», вертели их в руках, заглядывали в стволы, цокали языками, но стоять в строю отказывались наотрез. Для них война была не шагистикой, а лихой скачкой, внезапным налетом, ударом сабли. «Урусская муштра» вызывала у них лишь снисходительную усмешку.

– Не понимают, ваше высокоблагородие! – жаловался мне подбежавший вестовой. – Говорят, зачем ходить строем, если можно скакать? Зачем стрелять залпом, если каждый сам себе стрелок?

Я махнул рукой.

– Пусть пока привыкают к оружию. Не давите.

Энергия победы требовала выхода. И она нашла его в празднике, «Наадам», три игры мужей.

В центре долины, на огромном лугу, ревела толпа. Там шли состязания по борьбе – бөх.

Зрелище было первобытным. Десятки могучих, полуобнаженных бойцов в коротких куртках с открытой грудью и тяжелых сапогах сходились в поединках. Перед схваткой они исполняли странный, гипнотический танец орла, плавно взмахивая руками. А потом сшибались с глухим стуком тел.

Хруст суставов, тяжелое дыхание, вздувшиеся жилы. Победитель, повергнув соперника, снова исполнял танец орла, и толпа взрывалась восторженным ревом.

Чуть поодаль состязались лучники. Монголы называли это «Сурын харваа».

Здесь мои казаки, гордившиеся своей меткостью, скромно стояли в сторонке. Монголы творили чудеса. На полном скаку, управляя конем одними коленями, они выпускали стрелы из своих тугих луков, поражая крохотные мишени.

Но главным событием были скачки. – «Хурдан морь».

Я видел, как выстраивались на старте сотни всадников. Но это были не взрослые воины. В седлах сидели дети – мальчишки и девчонки восьми-десяти лет.

– Зачем дети? – спросил я у Хана.

– Чтобы коню было легче, нойон, – пояснил он. – Скачка долгая. Тридцать верст по степи. Взрослый загонит коня, а ребенок – долетит.

Дан старт. Лавина всадников сорвалась с места и растворилась в пыльном мареве степи. Тысячи зрителей ждали, затаив дыхание. Через час, когда на горизонте показались первые точки, толпа взревела так, что заложило уши. Победителя – маленького мальчишку на взмыленном жеребце – встречали как героя.

Найдан-ван сидел на возвышении, на коврах, принимая почести как триумфатор. Он вершил суд, раздавал награды, принимал клятвы верности. Он был в своей стихии – великий хан.

Я наблюдал за этим праздником жизни с мрачным удовлетворением. Сила была огромной. Но она была дикой.

Ко мне подошел Изя. Он выглядел довольным, как кот.

– Ну что, Курила? – спросил он, кивая на беснующуюся толпу. – Впечатляет?

– Впечатляет, – согласился я. – Празднуют. Сильные воины. Но собрать их в армию, Изя, будет труднее, чем взять Улясутай. Это не солдаты.

Изя хитро прищурился.

– Ой-вэй, Курила, ты хочешь сделать из них русских гренадеров? Чтобы они маршировали «ать-два»? Не получится. Это степь. Здесь другие законы. Эту стихию нужно не переделывать. Ее нужно направить.

Он был прав. Переучивать их было поздно. Нужно было дать им правильное применение.

– Направить… – повторил я. – Пожалуй, ты прав.

И не много помедлив добавил:

– Завтра на рассвете я созываю большой военный совет. Зови Найдан-вана и всех его нойонов. Нам нужно решить, куда эта лавина пойдет дальше.

Совет проходил в большой юрте Найдан-вана, превращенной в ставку. Снаружи, над просыпающимся лагерем, еще висел холодный утренний туман, но здесь, внутри, воздух был тяжелым от дыхания десятков людей, запаха жирной баранины и жара, исходившего от очага.

Найдан-ван восседал на почетном месте, на груде ковров, как настоящий степной владыка. Вокруг него, плечом к плечу, сидели его нойоны и военачальники – суровые, обветренные лица, блеск глаз, руки, по-хозяйски лежащие на эфесах сабель. Напротив расположились мы – я, Гурко, Чернов, Изя и несколько моих офицеров.

Началось все с елея. Нойоны наперебой славили «Белого Нойона», чей небесный огонь сокрушил стены врага, и своего «Великого Хана», который повел их в бой. Тосты, здравицы, клятвы в вечной дружбе. Казалось, мы были единым кулаком, способным пробить любую стену.

Но я знал, что это иллюзия. И мне нужно было разбить ее сейчас, пока она не погубила нас всех.

– Братья! – я встал, не дожидаясь окончания очередного цветистого тоста. – Ваша доблесть велика, и слава вашей победы уже летит по степи. Мы вырвали у тигра один клык.

Я подошел к столу, где лежала развернутая карта Империи Цин.

– Но сам тигр еще жив. Он ранен, он отвлекся на битвы на западе и юге, где его терзают другие охотники. Но он обязательно вернется. И когда он вернется, он придет не с одним гарнизоном. Он придет с огромной армией, с пушками, с тысячами солдат. И тогда он сожжет всю степь. Он не оставит в живых никого, кто посмел поднять голову.

В юрте повисла тишина. Улыбки погасли. Я говорил жестокую правду, о которой они в угаре победы старались не думать.

– Чтобы убить тигра, нужно бить в сердце, – я с силой ткнул пальцем в точку на карте. – Наш единственный шанс выжить – идти и бить его. Сейчас! Пока он слаб. Пока его армии связаны боями с тайпинами и дунганами. Мы должны соединиться с нашими союзниками. Только свергнув маньчжурскую династию, мы обретем настоящую, а не временную свободу.

По рядам нойонов прошел недоуменный ропот. Для них то, о чем я говорил было что-то далекое, почти мифическое, как Луна. Их мир заканчивался там, где кончались пастбища их рода. Идти за тридевять земель, в чужую, враждебную страну, полную миллионов китайцев, казалось им безумием.

Найдан-ван выслушал меня с каменным лицом. Он не перебивал, но я видел, как тяжелел его взгляд. Когда я закончил, он медленно поднялся.

– Белый Нойон, твоя мудрость велика, – начал он, и его голос был спокоен, но тверд, как гранит. – Твои глаза смотрят слишком далеко. Так далеко, что ты не видишь змей у себя под ногами.

Он подошел к столу, но смотрел не на карту Китая, а на карту Монголии, лежавшую рядом.

– Мы взяли Улясутай. Это великая победа. Но что дальше?

Его палец прочертил линию вокруг нашего района.

– Нойон Дамдин, что кочует на востоке, до сих пор не прислал своих воинов. Князь Цэрэн, чей улус на севере, шлет тайных гонцов в Ургу, к цинскому амбаню, уверяя его в своей верности. Они ждут. Они, как шакалы, сидят по холмам и ждут, когда мы уйдем в твой далекий поход.

Он обвел взглядом своих нойонов, и те согласно загудели, кивая.

– И как только наши спины скроются за горизонтом, они ударят. Они придут в наши стойбища, которые останутся без защиты. Они сожгут наши юрты, угонят наш скот, заберут наших жен и детей в рабство. Кто их остановит? Твои пушки будут под Пекином, а наши дома будут гореть здесь.

Это был аргумент, против которого у меня не было возражений. С точки зрения феодала, правителя своего улуса, он был абсолютно прав. Защита своего дома важнее любой геополитики.

– Сначала, – чеканил Найдан-ван, и в его голосе зазвучала сталь, – мы должны стать хозяевами в собственном доме. Привести всех нойонов к покорности. Заставить их присягнуть мне или уничтожить. Только когда вся степь, от Улясутая до Урги, будет под одним знаменем, моим знаменем, мы сможем говорить о походе на юг. Не раньше.

Я слушал его, и внутри меня поднималась глухое, тяжелое раздражение. Я смотрел на этого мощного, умного степняка и видел перед собой не великого хана, а мелкого феодала.

«Он мыслит масштабами пастбища, – билась в голове холодная, злая мысль. – Он видит соседнего нойона, который может угнать табун лошадей, и считает это главной угрозой. Он не понимает, что такое Империя. Он не понимает, что такое государственная машина, которая, если дать ей время провернуть шестеренки, перемелет нас в муку. Он хочет играть в „царя горы“, пока на горизонте собирается цунами».

Я медленно подошел к столу, налил себе кумыса, выпил, не отрывая взгляда от глаз Найдана. И заговорил, негромко, но веско, так чтобы каждое слово падало в тишину юрты, как камень в пустой колодец.

– Ты хочешь стать хозяином в доме, Найдан, – произнес я с ледяной усмешкой. – Это похвально. Вот только ты забыл, что твой дом уже горит.

Нойон нахмурился, но промолчал.

– Ты думаешь, у тебя есть время гоняться за соседями? – я обошел стол и встал рядом с ним. – Ты думаешь, Цин будет ждать, пока ты разберешься, чей баран на чьей траве пасется? Ты глупец, если веришь в это.

По рядам монголов прошел ропот. Назвать нойона глупцом в его же ставке – это было на грани фола. Гурко напрягся, его рука скользнула к кобуре. Но я даже не обернулся.

– Пока ты будешь тратить порох и кровь своих лучших людей на осаду деревянных острогов твоих соседей, – продолжал я жестко, рубя правду-матку, – Пекин соберет армию. Не этих гарнизонных крыс, которых мы перебили здесь. А настоящую армию. С пушками, которые отливают по европейским чертежам. С генералами, которые учились убивать таких, как ты.

Я ткнул пальцем в карту, в желтое пятно пустыни Гоби.

– Весна – это наше единственное окно. Пока перевалы открыты, пока в колодцах есть вода, пока Цин в панике. Если мы застрянем здесь, мы потеряем год. А через год, мой друг, ты станешь хозяином не степи, а огромного кладбища. Они придут и вырежут вас всех. Под корень. Вместе с твоими новыми вассалами, которых ты так хочешь покорить.

Я выпрямился, глядя на него сверху вниз.

– Ты боишься удара в спину от соседа? Бойся удара в лоб от Цинской Империи! Соседа можно купить или запугать. Империю можно только уничтожить. Но ты, похоже, предпочитаешь быть первым парнем на деревне за день до ее сожжения.

Мои слова были жестоки, но это была правда. Та самая правда, которую он то ли не понимал, то ли боялся признать.

Найдан-ван молчал. Желваки на его скулах ходили ходуном. Он понимал, что я прав в стратегии, но его феодальная натура бунтовала против риска оставить тыл открытым.

Мы стояли друг против друга. Два мира. Глобальный расчет против вековой осторожности. И компромисса между нами не было.

– Мое слово твердо, – наконец выдавил он, и его голос был глухим. – Я не поведу людей на юг, пока за моей спиной точат ножи.

Совет закончился ничем. Найдан-ван и его нойоны ушли, унося с собой свои сомнения и страхи.

Вернувшись в палатку, я мерил шагами земляной пол, сжимая кулаки.

– Он не понимает! – бросил я в пустоту. – Он просто не понимает масштаба! Пока он тут будет разбираться со своими соседями, выясняя, чей род древнее, пройдет весна. Гоби закроется, колодцы пересохнут. А цинские генералы соберут новую армию, подтянут артиллерию с побережья. Мы застрянем здесь, в этой степи, и нас перережут поодиночке, как слепых котят!

Полог палатки откинулся. Внутрь скользнул Изя, а за ним, шурша шелками, степенно вошел Хамбо-лама Джамьян-гэгэн.

Я остановился, глядя на них.

– Вы вовремя, – резко сказал я…

Они сели за стол. Лама достал свои четки и начал неспешно перебирать их, его лицо было спокойным, как гладь озера в безветренный день. Изя же смотрел на меня с пониманием и легкой тревогой.

– Вы – мудрые люди, – я подошел к столу и уперся в него руками, нависая над картой. – Вы знаете эти обычаи. Скажите мне, как заставить этих нойонов сидеть тихо? Как гарантировать Найдан-вану, что они не ударят ему в спину?

Лама что-то тихо сказал по-монгольски.

– Хамбо-лама говорит, что страх – плохой пастух, но надежный сторож, – перевел Изя.

– Страх? – я усмехнулся. – Отлично. Тогда давайте используем страх.

Я выпрямился. В голове у меня уже созрел план, простой и жесткий, как вся имперская политика.

– Бывает когда правитель хочет обеспечить верность, он не просит клятв. Он берет аманата. Заложника. Обычно – старшего сына, наследника. Его держат при дворе, в почете, учат, кормят с золота, но… он – гарантия. Если отец дернется – сын ответит головой.

Я посмотрел на Изю.

– Переведи ему. Давайте сделаем так же! Пусть каждый «нейтральный» нойон, которого так боится Найдан, отдаст нам своего старшего сына. Мы возьмем их с собой, или оставим в монастыре под присмотром лам. И тогда Найдан будет спокоен за свой тыл.

Изя перевел. Я ждал, что лама оценит красоту и простоту этого решения. Это был веками проверенный метод степной дипломатии.

Но Джамьян-гэгэн, выслушав, лишь медленно покачал головой. Стук костяных бусин его четок в тишине палатки показался мне оглушительно громким.

– Белый Нойон, – заговорил он, и Изя тут же подхватил перевод, стараясь передать мягкую, но неумолимую интонацию старика. – Ты мыслишь, как правитель, который уже победил. А они – как люди, которые боятся проиграть.

Лама поднял на меня свои выцветшие глаза.

– Отдать сына в заложники тебе и Найдан-вану – это значит открыто принять вашу сторону. Это значит объявить войну богдыхану. Сейчас они сидят в своих юртах и говорят цинским послам: «Мы ни при чем, это безумный Найдан мутит воду». Но если они отдадут аманатов… Если ваше дело проиграет, цинские каратели придут и к ним тоже. Они не станут разбираться, кто был заложником, а кто гостем. Они казнят и нойона, и всех его сыновей, и вырежут весь род до седьмого колена.

– Но мы же не проиграем! – воскликнул я, ударив ладонью по столу. – Мы идем побеждать! Неужели они не видели, что стало с Улясутаем?

Лама грустно улыбнулся, словно ребенку, который не понимает, почему нельзя потрогать солнце.

– Даже если вы победите, Белый Нойон… – продолжил он. – Подумай сам. Отдавая заложников мятежникам, нойоны совершают государственную измену. Не только в глазах Пекина, но и в глазах закона, который правил здесь двести лет. Даже если Найдан-ван станет ханом всей Монголии, в Пекине останется император. И он может потребовать головы изменников.

Изя, видя, что я все еще киплю, решил добавить от себя, как «адвокат дьявола».

– Курила, послушай мудрого человека. Он дело говорит. Для этих князьков отдать сына – это сжечь мосты. Это поставить на кон всё. Это билет в один конец. Если они отдают аманата, они становятся преступниками. Сразу. Сейчас. А победа – она еще где-то там, далеко, в тумане. Никто из них не сунет голову в петлю добровольно, только ради того, чтобы Найдан-ван спал спокойно.