Текст книги "Враги"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Шидловский Дмитрий
Враги

Дмитрий Шидловский

Враги

Два друга-студента из России начала двадцать первого века, Алексей Татищев и Павел Сергеев, оказываются в России начала века двадцатого. Но это не совсем та Россия, в которой они родились. В этой России история пошла несколько иным путем (известным тем, кто читал книги Шидловского "Орден" и "Мастер"), однако же, как и в истории подлинной, там тоже произошла революция и началась гражданская война. И два друга, Павел и Алексей, оказались по разные стороны фронта: один встал на сторону большевиков, второй... Второй, Алексей Татищев, к тому времени блестящий морской офицер, оказался одним из лидеров Кронштадтского восстания, которое в данной реальности оказалось успешным...

Альтернативная история двадцатого века – в новом авантюрно-приключенческом романе Дмитрия Шидловского "Враги".

Сражающемуся с чудовищами

следует позаботиться о том, чтобы

самому не превратиться в

чудовище. Слишком долго

заглядывающему в бездну следует

помнить, что и бездна

вглядывается в него.

Ф. Ницше

Пролог

– Хозяйка, водички попить дай.

Рабочий Путиловского завода Василий Пенигин расправил пышные усы и приосанился. Перетянутая жесткими ремнями кожанка на нем заскрипела. Несмотря на то, что на дворе стояло жаркое лето, он предпочитал эту "форму" борца за счастье трудового народа. Поправив висевшую на плече винтовку, он прошел за изгородь деревенского дома. Его спутники, пятеро молодых рабочих в гражданских пиджаках, штанах и косоворотках, обутые в сапоги, приобретенные еще в Петербурге, но с мосинскими винтовками за плечами и красными бантами в петлицах, которые свидетельствовали об их принадлежности к Ингерманландской рабочей бригаде, остались на дороге.

– Проходите, гости добрые, располагайтесь, – почему-то нервничая, прокричала с порога дородная крестьянка.

Пенигин хмыкнул. Гражданская война, население боится, дело понятное. Хотя, как он неоднократно убеждался, именно их рабочая бригада вызывала наибольший страх. Хотя комбриг Павел Сергеев ввел железную дисциплину и бойцы бригады не были замечены ни в грабежах, ни в насилии над местным населением, в отличие от солдат ингерманландской германской армии, в памяти, очевидно, еще сохранились воспоминания о зиме семнадцатого-восемнадцатого, когда комиссары в сопровождении рабочих отрядов изымали излишки продовольствия у крестьян для голодающего пролетариата городов. Пенигин дал знак своим спутникам проходить во двор, а сам направился к дому, в котором скрылась хозяйка. Здесь опасаться особо нечего, до линии фронта километров пятнадцать – они находились у себя в тылу, готовясь прикрыть места возможного прорыва войск адмирала Оладьина. Но на всякий случай Пенигин положил руку на кобуру револьвера. Он прошел на крыльцо, кивнул своим ребятам, давая понять, чтобы подождали его снаружи, а не ломились в избу всем скопом, миновал сени, шагнул в комнату, наклонившись из-за низкой притолоки, и рухнул, не проронив ни звука, после короткого, но сильного удара ребром ладони по шее, который нанес ему прятавшийся за дверью офицер.

Держа в правой руке взведенный автоматический пистолет, майор Колычев склонился над поверженным комиссаром, перевернул его на спину, вытащил из его кобуры револьвер и кивнул прячущемуся за печкой здоровенному солдату. Тот мгновенно скользнул к пленному, снял с его плеча винтовку и принялся умелыми движениями связывать ему руки за спиной его же ремнем, а под конец заткнул рот кляпом. Тем временем второй солдат, низкорослый, но коренастый китаец с винтовкой в руках, кошкой метнулся к одному из окон и, прижавшись к стене, осторожно выглянул наружу. Через несколько секунд майор застыл у другого края окна, наблюдая, как бойцы рабочей бригады, закинув винтовки за спины и встав кружком, курят и переговариваются у крыльца.

Первый солдат оттащил связанного Пенигина за печку и вдоль стенки, ступая необычайно мягко и тихо для своего внушительного роста и веса, приблизился к офицеру.

– Пятеро, – одними губами произнес майор, – из рабочей бригады.

– Сделаем, ваше благородие, – прошептал грузный и подмигнул забившейся в угол хозяйке: не бойся, мол, все будет хорошо.

– Сделать надо тихо, – отозвался майор, – похоже, что бригада где-то близко. Ю, пойдешь первым.

– Есть, ваше благородие, – прошептал азиат, после чего повесил винтовку за плечи, вынул из висящих на поясе ножен нож с широким лезвием, длиной сантиметров двадцать, и скользнул к выходу. За ним столь же бесшумно направился майор. Последним шел здоровяк.

Рабочие все еще стояли кружком и беседовали, сплевывая себе под ноги и обильно перемежая речь матом. Свернутые в начале разговора цигарки прогорели только до половины, а тема разговора была интересна всем участникам. Бойцы спорили о том, когда же командиры дадут, наконец, приказ бить немецких "союзников". Сперва необходимо отбросить Оладьина от Луги, это ясно, а дальше? Одни считали, что красные обратят штыки против немцев не раньше захвата Новгорода и Пскова, другие полагали, что это случится после первых же успехов против белосеверороссов и как только Красная армия завершит разгром Деникина.

Дверь распахнулась, и, двигаясь мягко, но необычайно быстро, из нее выскочил китаец в форме североросского солдата. Никто из рабочих не успел даже вскрикнуть, не то что сдернуть с плеча винтовку, когда китаец высоко прыгнул прямо с крыльца. Нанеся в прыжке удар ногой в солнечное сплетение ближайшему противнику, он, приземлившись, с необычайной ловкостью полоснул ножом, который держал в правой руке, по горлу оказавшемуся рядом с ним рабочему. Выскочивший вслед за ним майор в мгновение ока оказался рядом с третьим врагом. Быстро и ловко сделал подножку, но, не дав красному бойцу упасть, обхватил его шею и на вид легким движением сломал ее. Вслед за майором появился высоченный солдат, косая сажень в плечах, молниеносно всадил примкнутый к винтовке штык в горло еще одному противнику, высвободил оружие, с удивительным проворством перевернул его в воздухе и со всей силы впечатал приклад в переносицу последнего остававшегося на ногах бойца рабочей бригады.

Весь бой занял не более пяти секунд. Никто из подвергшихся внезапной атаке не успел оказать сопротивления. Выхватив из кобуры пистолет, майор сделал несколько шагов вперед, опустился на колено, наведя оружие в ту сторону дороги, откуда могли появиться новые противники, и негромко скомандовал:

– Мертвечину – в амбар. Того, что взял Ю, связать и с их командиром – в лес. Я их там допрошу.

* * *

Через несколько часов майор Колычев стоял перед своим начальником. Генерал-майор Алексей Татищев, молодой человек двадцати трех лет, был одним из "выдвиженцев смутного времени", как называл этих людей Колычев. Служивший еще два года назад в звании старшего лейтенанта флота Российской империи на Кронштадтской военной базе, он оказался офицером для особых поручений при адмирале Оладьине, что и позволило ему совершить стремительный взлет после переворота в феврале восемнадцатого. Впрочем, начав служить под командованием этого "юноши", тридцатитрехлетний Колычев быстро убедился, что Татищев обязан своим необычайным карьерным успехом не только безмерной преданности адмиралу, но и своему необычайно энергичному характеру, пытливому уму и железной воле. Морской офицер, один из лучших стрелков Балтийского флота, он необычайно быстро освоился в роли офицера армейского и даже выступил с чрезвычайно оригинальным и, как потом оказалось, удачным предложением о создании полка специального назначения для глубоких рейдов по тылам противника, захвата стратегически важных объектов и для других операции, требовавших мгновенных и скрытных перемещений и молниеносных ударов. Не связанный устаревшим опытом сухопутных генералов, привыкших к затяжной окопной войне и действиям против "иноплеменного противника", он сумел не только быстро освоиться в условиях гражданской войны, но и – теперь это уже было очевидно – сказать новое слово в военном деле двадцатого века. Ему удалось свести разношерстное и разрозненное партизанское движение в стройную систему, подчиненную центральной власти и Генеральному штабу, за короткий срок организовав небывалую ранее подпольную и диверсионную работу на оккупированных территориях.

Импонировало Колычеву и то, что, будучи обласканным самим адмиралом, попав в государственную элиту, Татищев нисколько не стеснялся брать у него, своего подчиненного, простого армейского майора, а вначале и капитана, уроки рукопашного боя. Притом на тренировках Татищев вел себя как обычный ученик, ничем не выделяя своего высокого статуса. Татищев как губка впитывал любые знания, всегда имея свое мнение, обязательно прислушивался к чужому. Он был настойчив и целеустремлен; может быть, поэтому и добился столь многого.

– Слушаю, Сергей, – повернулся к нему Татищев, выслушав доклад начальника разведки Тыну Пеери.

– Взяли двух языков, – коротко отрапортовал Колычев. – Бригада Сергеева не сидит в Старгово, как мы полагали, а движется в обход Луги с западного направления.

– Неглупый ход. – Пеери пожевал губами, рассматривая разложенную прямо на земле карту. – Они хотят ударить во фланг прорвавшимся частям Раевского. У них пять тысяч штыков. Если это так, то нынешнее наступление может захлебнуться.

– Ну а мы на что? – хмыкнул Татищев. – Надо встретить товарища Павла Сергеева и побеседовать с ним.

– Нам поставлена задача взять мосты через Лугу, – удивленно поднял брови Пеери.

– Сначала разгромим Сергеева, потом возьмем мосты, – пожал плечами Татищев.

– Будет потеряна внезапность, – покачал головой Пеери.

– Если Сергеев ударит во фланг Раевскому, наступление задержится минимум на пять дней, – возразил Татищев. – За это время Фишер просто выкурит нас с мостов артиллерией. Можно их, конечно, взорвать, но нам они нужны целые.

– Алексей, – Колычев наклонился вперед, – у нас полторы тысячи штыков. Рабочая бригада – это, конечно, не кадровая армия кайзера, но все же... Продвижение Сергеева мы можем остановить, даже продержаться в окружении, оттянув на себя силы красных, но так легко разгромить противника с более чем трехкратным перевесом в численности, а потом еще взять мосты, потеряв фактор внезапности... Может, связаться со ставкой?

– Нет времени, – отрезал Татищев. – А численный перевес... Он меня не слишком беспокоит, если на моей стороне серьезное качественное превосходство. А оно у нас есть, господа. Готовьтесь к выступлению. Наша задача – разгромить и рассеять бригаду Сергеева в кратчайшие сроки. Пеери, займитесь уточнением данных о продвижении бригады Сергеева. Командиров батальонов – ко мне. Все.

***

Оставшись один, Татищев прислонился к стволу березы и прикрыл глаза. "Ну, вот мы и снова с тобой, носом к носу, Пата, – подумал он. – Теперь уже сведем в смертельном бою шесть с половиной тысяч человек. А ведь как все начиналось! Никогда бы не подумал, что может дойти до этого..."

Часть 1

ДРУЗЬЯ

Эпизод 1. ШУТКА

– В сотый раз повторяю, – Павел уже заметно горячился, – социализм, коммунизм – это светлая идея. Почему ты видишь только репрессии, грязь, побочные моменты и не хочешь видеть то, что заложено в этой идее изначально?

– Потому что именно массовые убийства и абсолютное презрение к правам и свободам человека в первую очередь видны во всей коммунистической системе, с напором возразил Алексей. – Понимаешь, будь на дворе год этак тысяча девятьсот четырнадцатый, имело бы смысл вести сугубо теоретический спор. Но сейчас две тысячи второй. У нас перед глазами более семидесяти лет различных экспериментов с идеей коммунизма: от самых жестких вариантов – в Северной Корее и Китае – до самых мягких вроде Венгрии семидесятых-восьмидесятых. Результат – неизменно отрицательный. Где бы ни применяли социалистическую модель, везде диктаторский режим и экономическое отставание. Только страны капиталистические смогли...

– Конечно, судари мои, об ужасах коммунистической системы можно написать толстенный том, – прервал его Санин, – но не меньшей толщины том можно написать об ужасах капитализма. Я не шучу.

– Так я говорю о свободе личности, – уточнил Алексей.

– Но это уже совсем другой вопрос, – поднял брови Санин. – Право частной собственности на средства производства здесь, как говорится, условие вовсе не достаточное и не главное. Теоретически, может быть, даже не необходимое.

Павел и Алексей, два студента-первокурсника, сидели на веранде дачного домика их учителя, профессора университета, доктора исторических наук Дмитрия Андреевича Санина. Внешне они были очень похожи друг на друга. Оба рослые, стройные, с горящими глазами, только Алексей – блондин с прямыми волосами, а Павел темноволос, с непослушно вьющимися кудрями. Юноши были одеты в брюки, туфли и рубашки с расстегнутым воротом.

Все трое сидели в плетеных креслах около деревянного круглого стола, отделенного от окна веранды таким же плетеным диваном. На столе располагались еще дымящийся самовар, заварной чайник и сахарница, а в руках у собеседников были чашки с чаем. Окружавшая их обстановка почти полностью соответствовала тем представлениям об идеальном дачном интерьере, которые бытовали у петербуржцев сто лет назад. Казалось, что они находятся в Музее петербургского интеллигентского быта начала двадцатого века.

Впрочем, сам хозяин дачи, пятидесятитрехлетний Дмитрий Андреевич Санин, казался историческим экспонатом, неизвестно каким ветром занесенным в двадцать первый век. Всегда и везде, даже на даче, ходящий в костюме, чаще всего тройке, всегда при галстуке, носящий бородку и усы, подстриженные строго по моде столетней давности, неизменно употребляющий слова и речевые обороты из лексикона того же времени, он был мишенью для насмешек студентов, но в то же время одним из самых уважаемых ими преподавателей. Его уважали за безупречную логику, неангажированность, преданность науке. Он всегда отстаивал свою точку зрения, как бы ни был именит его оппонент, и никогда не шел на сделки с совестью. Все знали, что высшим критерием для него является истина. За это же его ненавидел научный истеблишмент. Ребята уже были наслышаны о том, как часто и жестоко били Санина и в советские времена, и после. Наверное, только неуемный оптимизм и бесконечное жизнелюбие позволили ему пройти через чистилище разборок на ученых советах и разносов в парткомах, как говорится, "без инфаркта и паралича".

– Позвольте войти? – В дверь заглянул молодой худощавый мужчина, на вид лет тридцати с небольшим, одетый в потертые джинсы, кроссовки и джемпер.

– А, Петенька, проходите, присаживайтесь, – широко улыбнулся Санин, указывая гостю на диван.

– Здравствуйте, Дмитрий Андреевич. – Подошел к столу и пожал руку профессору нежданный гость.

– Когда уезжаете? – осведомился Санин, доставая из серванта чашку.

– Через неделю, двадцать пятого августа, – рассеянно отозвался Петр. Вот, попрощаться приехал.

– Петенька, да проснитесь вы, – укоризненно произнес Санин. – Вы после поездки на эти съемки как не свой.

– Да, Дмитрий Андреевич, извините, – спохватился Петр. – Задумался.

– Петр уезжал на три месяца, консультировал съемочную группу, – пояснил Санин студентам. – Ах, простите, вы же не представлены. Это, судари мои, мой ученик, кандидат исторических наук Петр Назаров. Сейчас получил грант на длительную работу в Швеции, в Стокгольме, отбывает, как вы слышали, через неделю. А это, – Санин повернулся к Петру и показал на юношей, – мои студенты. Перешли на второй курс. Алексей Татищев и Павел Сергеев. Толковые ребята, друзья не разлей вода, но до вашего прихода чуть не убили друг друга в пылу дискуссии.

– Каков же был предмет столь жаркого научного спора? – осведомился Петр,

– Идеологического, друг мой, – ухмыльнулся Санин, наливая чай гостю. Алексей, видите ли, у нас демократ, а Петр – убежденный коммунист. Вот они и заспорили о путях развития Руси многострадальной. Как водится, до хрипоты, до драки.

– Ой, ребята, – поморщился Назаров, принимая чашку и размешивая в ней сахар ложечкой, – и надо это вам? И так народу сколько полегло, а вы все еще поделить не можете.

– Ну, извините, – с ходу закипятился Алексей, – если коммунисты опять свои порядки начнут устанавливать, никому мало не покажется.

– Да хватит тебе повторять эти сказки! – взорвался Павел. – Репрессии, террор. Сидело вовсе не так много народа, и только те, кто действительно вредил. Я больше чем убежден, все проблемы современной России связаны только с крушением советской власти.

– А я думаю, с ее возникновением, – процедил Алексей. – Даже если это была всего лишь защита революционных завоеваний – интересный способ дискуссии с несогласными. Чуть что – в кутузку.

– Всякая революция должна себя защищать! – выпалил Павел.

– От народа, – добавил Алексей.

– От реакционных элементов, – парировал Павел. – От тех, кто жил за чужой счет и хотел бы жить так дальше.

– То-то в белой армии одни дворяне и промышленники были, – усмехнулся Алексей.

– Ну и заблудившиеся, деклассированные элементы. А что было бы, по-твоему, если бы красная армия проиграла?

– Было бы нормальное демократическое государство, как в Западной Европе, – отозвался Алексей.

– А вот тут, сударь мой, я с вами решительно не согласен, – вступил в спор Санин. – Россия издавна шла по совершенно иному, чем Запад, пути. Одной гражданской войной изменить почти тысячелетнюю историю вряд ли бы вышло. Ознакомьтесь на досуге с указами Деникина от девятнадцатого года, когда он решил, что Москва у него в кармане. Либерализмом, гражданскими свободами там и не пахнет, зато великоросского шовинизма, неуважения к правам граждан, москальского снобизма в худшем смысле этого слова хоть отбавляй. Да дело не в самой личности Антона Ивановича. Он был человек весьма мягкий, можно сказать, интеллигентный. Но короля делает свита, а правитель лишь выражает интересы своих подданных. Так вот, те, кто воевал против большевиков, к тому моменту в массе своей ни о каких демократических свободах уже и слышать не хотели и, кроме диктатуры, никаких путей решения своих задач не видели. Не было бы красного террора, был бы террор белый. Допускаю, что у господ генералов духу бы не хватило создать такой режим, как у Сталина, но лет на двадцать-тридцать авторитарная военная хунта была бы гарантирована. Вот такой был выбор-с, судари мои. Вы знаете, история не терпит сослагательного наклонения, но я иногда думаю о том, что было бы, если бы Россия значительно раньше пошла по западному пути. Как бы она выглядела в двадцатом веке?

– Интересно бы посмотреть, что было бы, если бы коммунизма на Руси не было, – заметил Алексей.

– Я, честно говоря, не в коммунизме проблему вижу, – уточнил Санин. Рынок, тотальный план – это лишь выбор экономической модели, которая наиболее подходит моменту. Обратите внимание, самые "рыночные" державы вводили жесткое планирование и обязательный госзаказ, вступая в тяжелую и затяжную войну. И то, что вы называете социализмом, – лишь мобилизационная экономика, а то, что вы называете рынком, – оптимальная экономическая система мирного периода. Я же призываю вас смотреть на вещи более широко. У любого государства есть два пути: либо замкнуться в себе, либо активно сотрудничать и обмениваться знаниями с соседями. Обратите внимание, наибольших успехов добились те страны, которые шли по второму пути. Русь же, увы, чаще предпочитала первый, оттого постоянно оказывалась в положении догоняющего, как и сейчас. Мои претензии к советской власти, кроме подавления личных свобод и репрессий безвинных, конечно, сводятся к тому, что она более чем на семьдесят лет вырвала страну из общемирового процесса развития, направила по пути изоляционизма. Собственно, в этом, а не в социалистической идее я вижу суть нынешних коммунистов. Хотите доказательств? Пожалуйста. По идеологической доктрине, Православная церковь и компартия должны анафемствовать друг друга ежеминутно, а они образовали политический альянс. А вот Католическая церковь, формально по идеологии близкая Православной, считается ими злейшим врагом. Нонсенс? А если посмотреть с позиции противостояния западников и славянофилов, или, как сейчас говорят, глобалистов и изоляционистов, все логично. Католическая церковь, со своим экуменизмом, – сторонник общемирового объединения, а КПРФ и РПЦ – классические изоляционисты. Вот, собственно, в чем суть спора для меня.

– Как бы то ни было, – откашлялся Алексей, – думаю, большевизм в России – это абсолютное зло. Была бы возможность попасть в начало двадцатого века, ей-богу, пошел бы в белую армию, чтобы не допустить красных. Чтобы и в помине не было никакого коммунизма на Земле.

– А я – в красную, – запальчиво заявил Павел. – Потому что коммунизм это то общество, которое я считаю самым прогрессивным и справедливым. Коммунизм – единственно возможное будущее человечества. И я не согласен, что большевики – это простые сторонники изоляции. Вообще, теория коммунизма говорит о необходимости объединения всего человечества во имя всеобщего счастья и созидания. Я готов воевать за это.

– Значит, господа, вы уже готовы стрелять друг в друга, – констатировал Артем.

Он сидел на диване рядом с Петром и пил чай из неизвестно как появившейся в его руках чашки. Никто не заметил, как он оказался в комнате, но, как ни странно, никого и не удивило внезапное появление не знакомого никому собеседника.

"Совсем что-то Петя стал плох, – подумал Санин, – привел приятеля и даже не представил".

"Где-то я видел этого знакомого Дмитрия Андреевича, – подумал Петр, рассматривая Артема, – вроде он даже говорил мне что-то важное. Но где и когда?"

А Алексей и Павел, очевидно в пылу спора, просто не обратили внимания, что за столом появился новый гость.

– При чем здесь это? – выпалил Алексей. – У нас просто разговор.

– Конечно, – кивнул Павел, – это всего лишь спор, теоретический, так сказать. У нас с Лешей превосходные отношения, мы друзья. Но вот в политических взглядах расходимся.

– Видите ли, молодые люди, – неспешно произнес Артем, – нынешние времена очень многим плохи. Но есть одна положительная черта: сторонники самых разных идеологий могут вот так, за чайком, на уютной дачке спорить на любые темы. Но если бы обстоятельства сложились чуть иначе... Вы только что говорили, Алексей, что записались бы в белую армию, а вы, Павел, – в красную. Вполне допускаю, что вы могли бы однажды сойтись в бою. Подумайте, стоит ли убивать друг друга из-за каких-то логических построений и идеологических убеждений.

Алексей и Павел переглянулись. Впервые мысль о том, что события могли хотя бы теоретически сложиться иначе, пришла им голову. Пауза длилась около минуты, наконец Алексей проговорил:

– Нет, конечно, я вовсе не собираюсь не то что убивать Павла, но даже ссориться с ним из-за идеологических расхождений. Но если бы так сложилось, что коммунисты снова попытались бы отнять мое имущество я заставить жить по своим правилам, я счел бы себя вправе защищаться, и даже с оружием в руках.

– Извини, Леша, – отозвался Павел, – я, конечно, не желаю тебе зла. Более того, убежден, что ты просто ошибаешься и не понимаешь своих подлинных интересов. Да, я считаю, что коммунизм – это светлое будущее всего человечества и единственный по-настоящему прогрессивный строй, как бы смешно это ни звучало. Поэтому, случись новая революция, я бы пошел и в Чека, и в продотряды, и комиссарил бы. Уж извини.

Артем и Санин обменялись понимающими взглядами.

– Жаль, господа, очень жаль, что вы сохранили убеждение, будто имеете право насильственно вторгаться в жизнь друг друга, – произнес Артем,

– Но наш спор – теоретический, – пожал плечами Алексей.

– Теория для того и разрабатывается, чтобы применяться на практике, улыбнулся Артем. -Нельзя быть теоретически порядочным и официально правдивым. Ладно, думаю, у вас будет возможность проверить ваши теории на практике. Еще увидимся. Большое спасибо за чай, Дмитрий Андреевич. Кстати, давно хотел вас спросить. Вы многократно говорили, что хотели бы жить на Северо-Западе России, создавшем отдельное государство и более близком к Европе, чем Россия нашего с вами мира. Это так?

– Ну, это все теория, – хмыкнул Санин. – А вообще, интересно было бы попробовать. Я, знаете ли, западник до мозга костей. Детская, конечно, мысль, но все же...

– Замечательно, – улыбнулся Артем, – желаю вам успеха. Свидимся. А вы, Петр, прощайте. Желаю вам успехов в Стокгольме. Вы достаточно много прошли и, я уверен, найдете свое место в жизни.

Он встал, поочередно пожал руки всем присутствующим и вышел из дома своей легкой, кошачьей походкой. На веранде воцарилось молчание.

– Вспомнил! – спохватился Петр. – Псков, эксперимент. Извините, Дмитрий Андреевич, я должен его расспросить кое о чем, я еще вернусь.

Он вскочил и выбежал из дома, надеясь догнать Артема, который уже скрылся за поворотом садовой дорожки.

– Ну что же, судари мои, еще чайку? – осведомился Санин, обводя взглядом оставшихся за столом молодых людей.

– Да нет, Дмитрий Андреевич, спасибо, мне пора, – поднялся Алексей.

– И я пойду, – кивнул, вставая, Павел.

– Ну что же, – Санин тоже поднялся, – в добрый час. Пойду-ка я провожу вас до станции, а то засиделся на даче, старый хрыч. Петр подождет, я ему записку оставлю.

* * *

Залитая солнцем дорожка петляла между сосен Карельского перешейка, то забираясь на холм, то соскальзывая в низинку. Профессор и два студента неспешно шли к станции и беседовали. Идеологические споры, по молчаливому согласию сторон, были отложены. Алексей и Павел принялись было обсуждать предстоящую через неделю поездку на Вуоксу, но Санин прервал их:

– А знаете что, судари мои, задел меня за живое этот приятель Петин. Вот вам задание, раз ко мне на кафедру для научной работы пришли. Подготовьте к октябрю свои соображения, как могло бы развиваться Русское государство, образовавшееся на Новгородских и Псковских землях не позднее середины тринадцатого века и сохранившее независимость до наших дней.

– Интересная мысль, – почесал в затылке Алексей, – никогда не думал о таком.

– А я вот думал, – протянул Санин. – Еще с шестидесятых, когда за статью об Александре Невском раздолбали, но это к слову. В общем, жду ваших соображений.

– Интересно, а как это государство могло бы создаться? – нахмурился Алексей.

– Прошерстите историю, сударь, – улыбнулся Санин, – уверен, что вы найдете там кучу поворотных моментов, когда события могли сложиться именно таким образом. История вообще странная вещь. Иногда какое-нибудь небольшое событие, произойди оно чуть иначе, могло бы повернуть жизнь целых народов.

– Это государство должно было бы постоянно подвергаться давлению как со стороны европейских держав, так и со стороны Московской Руси, – произнес Павел, – и выжить ему было бы непросто.

– Если аргументировано докажете мне, что выжить оно не могло, отозвался Санин, – поставлю вам "автоматом" пять на зимней сессии. Но, предупреждаю, спорить будем жарко. Готовы?

– Всегда готов, – усмехнулся Павел. Паровозный гудок прорезал тишину карельского леса. Не свист электрички, а именно паровозный гудок, переливистый, задорный.

– Ого, паровоз, – хмыкнул Санин. – Давненько этаких раритетов не видел. Парад старинной техники провести, что ли, решили?

Молча они прошли еще несколько сотен метров. Дорожка в последний раз вильнула, прежде чем выйти к станции. Поднявшись на пригорок, путники остановились, рассматривая необычную картину. У низкого полустанка под парами стоял паровоз, в котором Санин без труда признал знаменитую николаевскую "овечку". За ним тянулось несколько вагонов различных классов, явно сделанных по образцам столетней давности. По перрону фланировала публика, одетая по моде начала двадцатого века. Мужчины были в старомодных костюмах, при галстуках. На головах красовались шляпы-канотье и котелки, а на ногах штиблеты или лакированные туфли. Дамы щеголяли в светлых легких платьях до пят и широкополых шляпках, и держали зонтики в обтянутых легкими перчатками ручках. В толпе выделялись железнодорожный служащий в форме времен царской России, два офицера в русских мундирах времен Первой мировой войны и грузная фигура жандарма, при шашке и пистолете, вышагивавшего вдоль платформы.

– А, кино снимают, – протянул Алексей.

– Как же тогда с электричками? – удивился Павел.

– Это не кино, – после минутной паузы каким-то странным, бесцветным голосом протянул Санин.

– Не кино? – удивился Алексей.

– Лешенька, – не отрывая взгляда от перрона, произнес Санин, – если вы забыли, что по приезде вышли из вагона на высокую платформу, которая была построена здесь в шестьдесят восьмом году, это простительно. Но вам бы стоило обратить внимание, что перед нами одноколейка, а проезд электричек полностью исключен, поскольку не имеется не только проводов, но и специальных столбов для натяжки оных.

– Так мы сбились с пути! – всплеснул руками Павел.

– Пашенька, – в голосе Санина зазвучало легкое раздражение, – если вы полагаете, что я, старый дурак, выросший в этих местах, на шестом десятке лет могу заплутать по дороге на станцию...

Оба юноши повернулись к профессору.

– Тогда что это? – удивленно произнес Алексей.

– Чтобы окончательно покончить с вашей версией о киносъемках, отозвался начавший приходить в себя Санин, – хочу заметить, что для таковых совершенно необходимы кинокамеры и осветительные приборы, а равно съемочная группа, коей одеваться в костюмы эпохи вовсе не требуется.

– Не понял, – протянул Павел. – С чем же мы имеем дело?

– Сударь, – Санин мягко улыбнулся, – коли избрали стезю ученого, так и следуйте научным традициям. Непонятное явление надлежит изучать, выдвигать гипотезы на основании имеющихся фактов и проверять их со всем тщанием.

– И какая же у вас гипотеза? – проговорил, бледнея, Алексей.

– Давайте для начала соберем факты, – бросил Санин и неспешно пошел с холма к станции.

Студенты последовали за ним, и скоро все трое смешались с толпой. Их одежда не слишком контрастировала с костюмами окружающих. Санин, в своей тройке и старомодном галстуке, вообще смотрелся естественно, словно специально облачился для участия в этом маскараде, а Алексей и Павел, одетые в брюки, рубашки и туфли, не вызвали никакого интереса у окружающих. Впрочем, пришельцы остались незамеченными не только благодаря своей одежде. Ощущалось, что люди, собравшиеся на станции, несколько взволнованы. Они обсуждали, по всей видимости, что-то важное.

Подойдя к господину в темном костюме, котелке и лакированных туфлях, нервно пробегающему глазами, возможно, в десятый раз статью на первой полосе газеты, Санин произнес: