Текст книги "Враги"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Молодой человек, – голос Оладьина чуть смягчился, – с оружием в руках бороться проще всего. Враг ясен, стреляй точнее, руби сильнее. Вообще, проблемы, которые можно решить метким выстрелом или мощным артиллерийским ударом, – самые простые проблемы в мире. Но вы же видите, что большевизм и анархия, как язва, разъедают общество, армию и флот. В кого вы собираетесь стрелять, если враг не виден? Я бы с удовольствием ввел корабли в Неву, чтобы дать залп по большевикам. А на какие цели прикажете наводить?

Алексей молчал.

– Я много думал над написанным здесь, – произнес адмирал, – допрашивал пойманных левацких агитаторов. Вы сейчас рассказали мне еще больше. Крушение дома Романовых – это закономерность. Они сами довели до него своей тиранией и безумными имперскими амбициями. Вместо того чтобы решать внутренние проблемы, коих в стране было огромное число, Романовы ввязались в бессмысленную бойню – захотелось им выйти на Балканы, видите ли. Тот бунт, бессмысленный и беспощадный, что разгорается сейчас, – это прямое следствие того рабства и холопства, что царило в Московии столетиями. Нельзя бесконечно самодурствовать и пороть крестьян на конюшнях до смерти. Расплата за порабощение всегда жестока. Это закон. Российскую империю нам не спасти. Но здесь есть Северороссия. Для победы над армией надо собирать армию. Для того чтобы победить идеологию, ей надо противопоставить идеологию. Видит бог, я сделал все возможное, чтобы спасти империю. Я не смог. Монархическая идея изжила себя, а до гражданского общества Московия еще не доросла. Красный диктатор придет туда или белый, не суть важно. То, что Керенский со своими политиканами обречен, я понял бы и без этого документа. Теперь я надеюсь спасти хотя бы Северороссию. В этой стране еще живет память о былых свободах и былой славе. Идее коммунизма я противопоставлю идею мощного национального, свободного государства, Великой Северороссии. Пусть большевики валят Керенского. Пусть они ослабеют в борьбе с генералами, которые сами не знают, чего хотят. Я подожду, а потом подниму на национальное восстание народ Северороссии. Я изгоню коммунизм с этих земель. Я, представитель древнего североросского рода, сделаю это. А теперь скажите мне, старший лейтенант Алексей Татищев, пришедший из иного мира, будете ли вы участвовать со мной в возрождении независимой Северороссии?

– Я с вами, – произнес Алексей.

Адмирал удовлетворенно крякнул, поднялся, подошел к столу, снял телефонную трубку и произнес:

– Дайте следователя Воробьева. Здравствуйте, гражданин капитан третьего ранга, я адмирал Оладьин. Ознакомился с материалами дела старшего лейтенанта Татищева и пришел к тем же выводам, что и вы. Большевистские агитаторы действительно были убиты при попытке захватить оружие и бежать.

Алексей почувствовал, что на том конце провода воцарилась тишина.

– Я полагаю, – продолжил адмирал, – что вы можете доставить личное оружие и документы старшего лейтенанта ко мне в приемную прямо сейчас, вместе с заключением об освобождении из-под ареста.

Трубка что-то протрещала в ответ, и, удовлетворенно хмыкнув, адмирал вернул ее на рычаг.

– Я могу вернуться в экипаж? – поднялся со своего места Алексей.

– Да, идите собирать вещи, – откликнулся адмирал. – Вы переводитесь на должность моего офицера для особых поручений. И сегодня в девять я вас буду ждать в своем кабинете. У меня к вам еще много вопросов.

***

Холодный осенний ветер гнал по чугунной кронштадтской мостовой сорванные листья. Алексей спешил по поручению адмирала. Все дни после его перевода па новое место службы были заполнены делами. Дотошно расспрашивая Алексея о деталях октябрьского переворота, произошедшего в его мире, и о последующих событиях, адмирал умело плел сеть заговора. Состоял он из двух частей. Будто заботясь о продвижении "идей свободы и равенства" в массы, адмирал активно финансировал издание литературы о периоде независимости Северороссии, рисуя ее исключительно свободным и процветающим государством. Упадок и все прочие беды страны объяснялись происками московских царей. Среди этих изданий, печатавшихся преимущественно в типографии Кронштадта, большую часть составляли книги для рабочих, солдат и матросов, написанные самым доступным и бесхитростным языком. Но были и труды, созданные самыми светлыми умами университета для интеллигенции и офицерства. Эта литература распространялась по всей Северороссии... и особенно активно – на флоте. Начал адмирал эту работу еще с лета, но именно теперь тиражи выросли многократно.

Однако это была лишь верхушка айсберга. Паутина тайного общества, созданного адмиралом, все больше оплетала не только Кронштадт, но и весь Балтийский флот, и даже Петербург (в этом мире город в Петроград, к счастью, переименовывать не стали, помня его древнюю историю), Новгород, Псков и Архангельск. В число заговорщиков входили в основном флотские офицеры, решившие восстановить независимость Северороссии. Вот над созданием этой сети и координацией действий членов тайного общества Алексей и трудился денно и нощно.

Иногда Алексей задавал себе вопрос, что было бы в этом мире, если бы не появилось то таинственное послание от неизвестного человека, попавшего сюда триста пятьдесят лет назад? Думал, анализировал, взвешивал и каждый раз приходил к выводу, что это поменяло бы очень мало. Оладьин, как уже неоднократно убеждался Алексей, – человек чрезвычайно умный, деятельный, волевой, прекрасный психолог и знаток человеческих душ – был превосходным аналитиком. Алексей не сомневался: в любом случае адмирал сделал бы правильные выводы. Флот здесь был действительно более ориентирован на североросский национализм, чем на большевизм. Литература, издаваемая Оладьиным, лишь добавляла масла в уже бушевавший огонь, но ни в коем случае не была искрой, от которой разгоралось пламя. Идея восстановления Северороссии обязательно должна была возникнуть во вселенском бардаке, захлестнувшем империю после мартовской революции. Местные политиканчики оказались не менее болтливы, близоруки и зашорены, чем их коллеги из известных Алексею девяностых (хотя куда лучше образованны, это приходилось признать). Возникновение североросского сепаратизма в этих условиях было неизбежно. Все это произошло бы так или иначе. Но раз уж сложилось так, как сложилось, он, Алексей, приложит все свои знания и умения, чтобы бороться с коммунизмом.

"Что же, – думал Алексей, – национализм, сепаратизм, строительство отдельного государства на Северо-Западе России – это не совсем то, о чем мечталось, но все же лучше, чем ничего. Если не удалось предотвратить распространение коммунизма вообще, постараемся хотя бы отвоевать у него клочок земли, а там видно будет".

Внезапно он заметил трех матросов, поспешно свернувших в боковую улочку. Что-то показалось ему подозрительным. Вот что: матросы шли как-то сжавшись, воровато оглядываясь. Интуитивно Алексей почувствовал, что они опасны. Но в то же время, как офицер, он не мог не проверить подозрительных людей, находящихся на территории военно-морской базы. Он бегом добрался до улочки, в которую свернули матросы, и перешел на быстрый шаг. Когда до преследуемых оставалось не более десяти метров, он опустил левую руку в карман шинели и нащупал небольшой браунинг. Привычку носить дополнительное взведенное оружие Алексей завел еще в марте, когда группа пьяных матросов избила его до полусмерти, а он так и не сумел достать револьвер из кобуры. Сделав еще несколько шагов, он крикнул:

– Стоять.

Все трое разом стали и повернулись к нему. С первого взгляда Алексей понял, с кем имеет дело. Средним в этой троице шел Павел.

– В чем дело, гражданин офицер? – небрежно бросил тот спутник Павла, что был пониже ростом и поплечистее.

– Документы! – выпалил Алексей. – Из какого экипажа? Кто командир? Почему одеты не по уставу?

– Сей момент, гражданин, – криво усмехнулся низкорослый.

Он полез в карман своих матросских расклешенных брюк...

Интуиция не подвела Алексея. Лжематрос резко выхватил из кармана револьвер, но опоздал. Алексей, уже державший браунинг в левой руке, выстрелил прямо в сердце противнику. Через долю секунды вторая пуля пробила лоб второго спутника Павла.

Павел попытался выхватить свой револьвер, но дуло браунинга уже смотрело ему в сердце. Павел замер.

– Оружие на землю, – хрипло скомандовал Алексей после секундной паузы.

Павел подчинился. Помедлив несколько мгновений, будто раздумывая, Алексей вдруг убрал пистолет в карман и буркнул:

– Пошли отсюда.

Вместе они пустились бегом по узкой безлюдной улочке и через минуту свернули в одну из темных подворотен. Там остановились и, прислонившись спинами к противоположным стенам, несколько минут восстанавливали дыхание и молча смотрели друг на друга. Наконец Алексей произнес:

– А ведь прав был этот хмырь, знакомый Дмитрия Андреевича. Я тебя чуть не убил.

– А ты карьеру делаешь, – процедил Павел. – Я смотрю, уже капитан-лейтенант.

– Стараюсь, – ухмыльнулся Алексей.

– На что рассчитываешь? – буркнул Павел. – Ты ведь знаешь, чем все кончится.

– Здесь это не факт, – парировал Алексей. – Как говорит Дмитрий Андреевич, что еще не случилось, то не предрешено.

– Историю пытаешься изменить? – оскалился Павел.

– Ты, полагаю, тоже, – ответил Алексей. Они снова замолчали.

– Мне Дмитрий Андреевич писал, что тебя приговорили к ссылке в апреле пятнадцатого, – нарушил паузу Алексей. – Не состоялся, видишь, наш пикник на Вуоксе. Хотя я удивлен, что с тобой так мягко обошлись. Ты вроде жандарма ранил, когда тебя брали.

– За молодость скостили, – скривился Павел. – Да и адвокат хороший попался. Спасибо Дмитрию Андреевичу, он нашел.

– Давно вернулся?

– В апреле, – ответил Павел. – Он сказал, что ты не был у него с шестнадцатого.

– Это правда, – кивнул Алексей. – Служба. Как он?

– Неплохо. Преподает в университете. Защитил диссертацию об Александре Невском. Все так же язвит. Все так же ни вашим, ни нашим.

– Молодец, – вздохнул Алексей. – Будет возможность, навещу. Ну а ты? Держу пари, ты здесь с дружками агитацию разводил.

– Не вмешивайся в это, – помотал головой Павел. – Ты же умный парень, историком собирался стать. Если не хочешь жить при коммунистах, лучше эмигрируй. Ты знаешь, куда ехать и как там себя вести, чтобы выжить в ближайшие годы. Но лучше присоединяйся к нам. Скоро мы победим во всемирном масштабе.

– Может быть, победите, – поправил его Алексей. – Как говорит Дмитрий Андреевич, то, что еще не случилось, это не история. Здесь Балтфлота вам не взять.

– Возьмем, – ухмыльнулся Павел. – Здесь, конечно, сложнее, но пролетариат есть пролетариат.

– Всегда ты мне нравился, Пашка, – покачал головой Алексей, – но уж больно ты в догмы уперт. Жизнь, она любую философию перекрывает. Я буду делать то, что считаю нужным, справедливым, правильным.

– И я тоже, – произнес Павел.

– Только вот беда – делая то, что считаем нужным, мы с тобой уже сошлись с оружием в руках, – печально проговорил Алексей после непродолжительной паузы. – И я боюсь, что это только начало. Давай так. Действуем, как считаем должным, но между собой у нас перемирие. И Санин фигура неприкосновенная. И ты, и я его уважаем. Он Ученый с большой буквы. Договоримся не вовлекать его в наши политические дела. И между нами... В общем, друг в друга не стреляем. Друзья?

– Друзья, – кивнул Павел. – Принято.

– Ладно, Пашка, – произнес Алексей. – Ноги тебе надо делать из Кронштадта. Патруль дружков твоих уже нашел. Скоро всех на улицах обыскивать начнут. Удачи тебе не желаю. Надеюсь, в следующий раз встретимся в другой обстановке.

Эпизод 5 ЧК

По сырым стенам каземата медленно скатывались капельки воды. "Интересно, сколько лет этим стенам? – подумал Алексей. – Замок был построен в конце тринадцатого века, стало быть, более шестисот. Сколько узников они видели? Хотя почему только узников? Это был замок гроссмейстеров, потом великих князей, потом королей Северороссии. Верховная власть переехала отсюда во дворец на левом берегу только во второй половине семнадцатого века. Каземат здесь наверняка был, по в подвале, а мы – на втором этаже. Здесь были помещения слуг, охраны, да и, чем черт не шутит, может, и кабинет гроссмейстера или короля. А теперь здесь камера главной политической тюрьмы страны. Забавно".

Бывший глава Государственного банка зашелся в кашле. Сидящий рядом с ним камергер Шток принялся растирать ему спину. Остальные десять обитателей камеры молча наблюдали эту сцену со своих мест.

"Провал, проклятье, – подумал Алексей. – Почему провалилась группа Трауппа? Пока все было четко".

После ноябрьского переворота (а в этом мире он был именно ноябрьским, поскольку действовал григорианский календарь; было еще одно отличие от известных Алексею событий: сигнал к перевороту дала не "Аврора" – флот остался нейтральным к конфликту – а гудок с Путиловского завода) всевозможные офицерские, дворянские и интеллигентские заговоры возникали в больших количествах. ЧК, хоть и не успела еще приобрести особого опыта политической полиции, раскрывала их играючи. По интеллигентской привычке "заговорщики" куда больше болтали, чем действовали. Тем и выдавали свои намерения секретной службе новой власти. Собственно, как неоднократно убеждался Алексей, встречаясь с этими заговорщиками, даже если бы они постарались сделать хоть что-нибудь, то наверняка бы проиграли. Слишком много было в них неуверенности, слишком увлекались они теоретическими рассуждениями и соблюдением надуманных правил. Алексей, долго практиковавшийся под руководством Костина в выхватывании револьвера на скорость, знал прекрасно простую истину: потянулся к оружию – твоя задача выстрелить точно и в кратчайшее время. Если задержишься, выстрелит противник. Любые рассуждения и сомнения уместны до того момента, когда ты решил стрелять. Аристократы этого не знали, но это знали очень хорошо большевики, потому и выигрывали.

А еще об этом хорошо знал адмирал Оладьин. Оттого тщательно законспирированная сеть заговора и тайная организация, названная "Североросский национальный конгресс", несли наименьшие потери от террора новой власти. Дата предстоящего восстания была поводом для серьезных споров внутри верхушки заговора. В конце концов было решено отложить выступление до разгона Учредительного собрания. Судьба грядущей говорильни была ясна и без тех сведений, что сообщил Оладьину Алексей. Ни один здравомыслящий человек не мог предположить, что такие люди, как большевики, левые эсеры и анархисты, захватившие власть в ноябре, отдадут ее на основании какой-то резолюции Учредительного собрания. Сейчас только эти политические партии обладали реальной вооруженной силой. И похоже, только ее, вооруженную силу, и уважали сами. Однако заговорщики решили, что восстание должно выглядеть как реакция народа на разгон Учредительного собрания и узурпацию власти. В приватной беседе Оладьин сообщил Алексею, что наилучшим моментом для переворота считает предстоящий кризис в отношениях между большевиками и немцами, когда Ленину придется все же бросить силы на Западный фронт. А значит, надо было ждать. Ждать и расширять заговор. Но вот группа Трауппа провалилась. Провалился и Алексей, придя в качестве связника на конспиративную квартиру.

"Черт, – подумал Алексей, – маховик красного террора уже крутится вовсю. Даже если ничего не докажут, могут просто пустить в расход в отместку за какого-нибудь убитого и ограбленного в переулке комиссара. Обидно, особенно сейчас".

Лязгнул отпираемый замок, дверь распахнулась, и на пороге возник солдат в шинели без погон и с красной повязкой на рукаве.

– Татищев, – выкрикнул он с сильным акцентом, – на допрос.

Охрану тюрем и основных государственных объектов несли латышские стрелки – большевистская гвардия. Хотя, насколько знал Алексей, там хватало и бывших пленных немцев и австрийцев.

Алексей поднялся и пошел к выходу, готовясь В новым побоям.

Войдя в кабинет следователя, он прикрылся рукой от направленной в глаза лампы. Конвоир толкнул его вперед.

– Садитесь, гражданин Татищев, – раздался знакомый голос.

– Павел?! – не сдержался Алексей.

– Оставьте нас, – бросил Павел конвоиру, указывая Алексею на табурет, стоящий перед столом.

Павел был в традиционной чекисткой кожанке, галифе и сапогах. На боку у него висела деревянная кобура с маузером. Алексей сел. Конвоир вышел и закрыл за собой дверь.

– Ну вот, – произнес Павел, – как и договаривались, встретились при иных обстоятельствах. А тебя крепко отделали, – добавил он, рассматривая синяки и кровоподтеки на лице Алексея. – Но ты у нас стойкий оловянный солдатик, рот на замке. Надо ли?

– Где мой следователь? – проговорил Алексей.

– Это дело передано мне.

– Который я у тебя? – осведомился Алексей.

– Какая разница? – буркнул Павел. – Работы много.

– Сравнить хочу, – произнес Алексей. – Ты сколько человек в расход отправил?

– Около двадцати.

– Ведешь в счете, – покачал головой Алексей. – Я только дюжину, считая тех твоих дружков.

– Нарываешься, – бросил на него злобный взгляд Павел. – Ничего, надеюсь, больше ты никого из наших не прикончишь.

– Расстрел, как я понимаю, гарантирован, – процедил Алексей.

– Отчего же? – парировал Павел. – Признайтесь во всем, дайте честное слово не бороться против советской власти, и мы вас отпустим.

– Ой ли? – склонил голову набок Алексей.

– Лешка, – глаза Павла блеснули. – Мы же договорились – друг в друга не стреляем.

– Тебе не обязательно это делать самому, – спокойным тоном произнес Алексей.

– Хватит, – хлопнул ладонью по столу Павел. – Я сказал – все. А сейчас, гражданин Татищев, прошу вас сообщить, с какой целью вы явились на квартиру гражданина Трауппа двадцать седьмого ноября сего года.

– Я же сказал, – отозвался Алексей, – за книгой "История Северороссии от воцарения князя Андрея до государыни Елизаветы Петровны" в прижизненном издании Ломоносова.

– Леша, – Павел вышел из-за стола и сел на него перед Алексеем, – я же тебя знаю. При твоей упертости на антикоммунизме тебе сейчас делать больше нечего, как читать книги Ломоносова, который здесь был северороссом. Я же знаю, что ты сейчас участвуешь во всех заговорах, которые только смог найти. Слушай, я хочу тебя спасти. Честно. Не ради нашей дружбы или даже Санина, который все пороги на Гороховой и в Смольном ради тебя обил. Знаешь, неделю назад я включил в расстрельные списки того адвоката, что меня в пятнадцатом на суде отмазывал. Законченным контрреволюционером оказался, скотина. Но я верю, что ты еще не потерян для нас, что ты разберешься, кто прав, и встанешь на нашу сторону. Ты умный, ты поймешь. Я хочу спасти тебя ради нашего дела и ради того, чтобы ты не кончил свои дни так глупо и бесполезно, когда есть такой шанс. Но никто и никогда не поверит мне, если я скажу, что флотский офицер, известный своим неприятием советской власти и реакционными взглядами, вдруг в эти дни занялся изучением истории Средних веков.

– А зря, – буркнул Алексей. – Книгу я действительно хотел взять.

– А еще? – Павел внимательно посмотрел Алексею в глаза.

Алексей выдержал его взгляд, помедлил и произнес:

– А еще я пришел проинформировать гражданина Трауппа о провале группы фрейлины Рейнбах.

Павел мгновенно вернулся за стол, пододвинул к себе лист бумаги, взял в руку перо, обмакнул его в чернила и принялся писать.

– Значит, вы признаете, гражданин Татищев, что в качестве связного участвовали в заговоре граждан Рейнбах и Трауппа с целью свержения советской власти.

– Да, – кивнул Алексей.

– Какова была ваша цель?

– Организация вооруженного восстания в первых числах января, свержение Советов и передача власти Учредительному собранию.

– Какие еще члены подпольной группы вам известны?

– Феликс Голицын, Александр Рашевский, фабрикант Штайн, Алиса Вышинская, полковник Уда-чин, Вильгельм Штарц. Это все.

– Так, все или арестованы, или эмигрировали, – хмыкнул Павел. Пытались ли вы проводить агитацию среди сослуживцев – офицеров штаба флота и военно-морской базы Кронштадт?

– Нет, поскольку мне известно, что командование флота и базы поддерживает советскую власть.

– Вам не приходила идея захватить власть на флоте?

– Нет. У нас для этого не было сил. Мы рассчитывали заменить командование флота после переворота в Петербурге.

– Ясно, – буркнул Павел. – Готовы ли вы дать честное слово, что откажетесь от борьбы против советской власти?

– Да, – твердо сказал Алексей после непродолжительной паузы.

– Распишитесь, – пододвинул протокол и перо к арестованному Павел. Поставьте число: пятое декабря тысяча девятьсот семнадцатого года.

Алексей подошел, расписался, поставил число и снова сел на табурет.

– Ну а теперь скажи мне, – произнес Павел, откладывая в сторону протокол и возвращая перо в настольный прибор, – ты ведь умный человек и понимаешь, что все эти Трауппы и Рейнбахи – слабаки и интеллигентские хлюпики. Шансов свалить советскую власть у них не больше, чем у муравья побороть слона. На что ты рассчитывал?

– Как знать, – пожал плечами Алексей. – У истории бывают интересные повороты.

– Хватит, – гаркнул Павел. – Ты знаешь историю, и ты всегда реально смотрел на вещи. И у тебя навязчивая идея остановить продвижение коммунизма. Я буду не я, если ты не постарался перетянуть на свою сторону Оладьина. Ты ему рассказал все. Я прав? Не зря он сделал тебя своим офицером для поручений.

Он вперил взгляд в глаза Алексея. Пауза длилась около минуты, потом Алексей отвел глаза и произнес:

– Да.

– Черт, – выругался Павел. – И что?

– Я проиграл, – вздохнул Алексей. – Он сталинист. Он сказал, что дождется прихода Сталина и всеми силами поможет ему строить великую империю. Именно поэтому он и поддержал советскую власть сразу после переворота. Меня он приблизил к себе, чтобы консультироваться о ходе истории.

– Понятно. – Павел откинулся на спинку стула, на его лице играла довольная улыбка. – И ты пошел вот к этим. Ой, дурак!

Он снова обмакнул перо в чернила, взял новый лист бумаги и принялся на нем писать. Закончив, произнес:

– Я написал постановление о твоем освобождении под честное слово. Ты должен обещать, что откажешься от борьбы с советской властью. Сейчас пойду к Дзержинскому, надеюсь, он подпишет. Что будешь делать, когда выйдешь?

– Вернусь на службу, – ответил Алексей.

– Нет. – Павел помотал головой. – Оставь. Шансов у тебя нет, я буду следить за тобой. Пойми в конце концов, что проиграл, историю тебе не изменить. Лучше переходи на нашу сторону. Я помогу тебе, поручусь за тебя, будем работать вместе. Думаю, твой пещерный антикоммунизм – просто заблуждение. Только без дураков. Если ты с нами, то с нами. Если узнаю, что ты против советской власти, своей рукой шлепну. Пойми, у меня тоже есть идеалы и цель, и я смету любого, кто встанет на пути. А если не согласен, уезжай. Я помогу оформить документы. Решай.

– Я должен подумать, – откинулся на спинку стула Алексей.

– Хорошо, – кивнул Павел и нажал на кнопку вызова конвоя.

***

Павел вошел в просторный кабинет Дзержинского и направился к его столу. Кабинет был полон людей. Два секретаря скорописью записывали распоряжения председателя ЧК, сбоку три чекиста за небольшим столом спешно готовили какой-то документ. Еще двое чекистов дожидались очереди к Железному Феликсу. Не обращая внимания на их протесты, Павел обратился:

– Феликс Эдмундович...

– Что у вас, товарищ Федор, – повернулся к нему Дзержинский. Он все еще предпочитал называть Павла по старой партийной кличке.

– Постановление об освобождении под честное слово бывшего капитан-лейтенанта Татищева.

– Вы уверены? – Холодный взгляд уперся в глаза Павла.

– Да, Феликс Эдмундович. Я провел с ним работу и, полагаю, убедил в бесполезности сопротивления.

– Под вашу ответственность, – буркнул Дзержинский, подписывая данную Павлом бумагу. – Получить сведения об участии высших флотских офицеров в заговоре не удалось?

– Нет. Более того, получены факты, согласно которым адмирал Оладьин действительно принимает советскую власть.

– Что-то не верится мне, – покачал головой Дзержинский.

– Адмирал Оладьин рассчитывает с помощью советской власти построить новую мощную империю, – произнес Павел. – Эти сведения я получил от Татищева.

– Но ведь он знает, что мы, большевики, против государственности и за всемирный пролетарский интернационал, – удивленно произнес Дзержинский. Откуда этот бред про советскую империю?

– Неисповедимы пути аристократа, разочаровавшегося в монархии, проговорил Павел – Но Оладьин нужен нам. Если хочет служить выдуманной им будущей пролетарской империи, пусть служит. Главное, чтобы работал на нас. Не так уж много высших офицеров старой армии перешли на нашу сторону. В связи с этим я бы просил вас, Феликс Эдмундович, откомандировать меня в Кронштадт.

– Зачем? – проговорил Дзержинский. – Там же комиссаром товарищ Дыбенко.

– Дыбенко направила партия, а мне кажется, не мешало бы иметь при Оладьине еще кого-то от Чека. – вкрадчиво произнес Павел.

– Я подумаю, идите, – бросил Дзержинский.

* * *

Дверь, проделанная в воротах старинного замка, захлопнулась, и Алексей оказался на улице. Ветер, прилетевший с Балтики, нес мелкие колючие снежинки. Алексей с удовольствием вдохнул свежий морозный воздух. Не чаял уже оказаться на свободе.

Засунув зябнущие руки в карманы шинели, он неспешно пошел к мосту. Улицы были пустынны, транспорт не ходил. Его обогнало несколько грузовиков. Сидящие в кузовах красноармейцы недобро, с подозрением посмотрели на военно-морского офицера, хотя и без погон и кокарды, одиноко бредущего по улице. Алексей поежился, буквально "кожей почувствовав", что сразу у нескольких человек в грузовиках мелькнула мысль: "Шмальнуть по контрику на всякий случай". Однако обошлось.

На мосту его остановил патруль из двух вооруженных рабочих и одного солдата, без погон, зато с красной повязкой на рукаве. Шевеля губами, один из рабочих прочитал постановление об освобождении Алексея, задержал взгляд на подписи Дзержинского, потом вернул бумагу и, ни слова ни говоря, пошел дальше.

Алексей миновал мост и шел теперь по району застройки восемнадцатого-девятнадцатого веков. Как и в его мире, этот город представлял собой смешение русской широты и европейской стройности, нес печать имперских амбиций. Но сейчас он взирал на улицу холодными глазницами пустых окон, преграждал дорогу неубранными сугробами. Алексей вздохнул. Он помнил этот город другим, совсем другим – блистательным, богатым, довольным. Алексей жалел, что не смог пожить в этом городе до войны, когда, по воспоминаниям коренных петербуржцев, он был еще прекраснее. "Ничего, сказал себе Алексей, – мы еще поживем в новом Петербурге".

Миновав Михайловский замок, в котором, как и должно, окончил свои дни "апоплексическим ударом табакерки в висок" император Павел Первый, Алексей очутился среди зданий застройки конца девятнадцатого века и вошел в парадную одного из доходных домов на Кирочной улице.

Швейцара не было. Ковровая дорожка с лестницы давно была украдена, а сама лестница явно не убиралась уже много дней. Но зато остались цветные витражи в окнах, которые, как помнил Алексей, почти не сохранились к концу двадцатого века в его мире.

Поднявшись на третий этаж, он нажал на кнопку звонка и через минуту услышал шаги в квартире. Дверь распахнулась, и на пороге возник Санин, как всегда, в безупречно отутюженной тройке, начищенных туфлях и при галстуке.

– А, здравствуйте, Лешенька, – улыбнулся он, – проходите, дорогой.

– А Дуня где? – осведомился Алексей, проходя в коридор и снимая шинель.

– Нет нынче средств горничную содержать, – поднял глаза к потолку Санин. – Да и запросы у нее знаете какие появились! В деревню она вернулась.

– Дмитрий Андреевич, – укоризненно произнес Алексей, – что же вы так спокойно двери открываете? Времена сейчас сами знаете какие.

– Бог не выдаст, свинья не съест, – беспечно махнул рукой Санин. Собственно, преступники сейчас предъявляют вполне легальные мандаты и занимаются не грабежами, а экспроприацией экспроприаторов. Меня, буржуя проклятого, уже дважды экспроприировали. Можно, конечно, и не открывать. Но тогда вы обрекаете себя еще и на хороший удар прикладом в живот и очередную замену двери.

– Что это у вас в коридоре такой бардак? – произнес Алексей, удивленно разглядывая кучу какого-то барахла.

– Уплотнили, Лешенька, – расцвел в улыбке Санин. – Что же вы так удивляетесь, будто первый день на свете живете? У меня теперь одна комната, бывшая гостиная. Да вы проходите. Чай будем пить.

Пройдя в комнату, битком набитую мебелью, собранной со всей трехкомнатной квартиры, Алексей обнаружил, что за столом в ее центре, с чашкой чая в руках, сидит весьма миловидная барышня, не старше тридцати лет на вид. Он по-офицерски щелкнул каблуками и представился:

– Алексей Татищев.

– Анна Шиманская, – благосклонно склонила головку барышня.

– Знакомьтесь, моя невеста, – выпалил Санин, выскакивая из-за спины Алексея с чайником в руках.

– Невеста?! – Алексей чуть не покачнулся от неожиданности.

– А что вас так удивляет? – произнес Санин, походкой королевского павлина приближаясь к столу. – Мы, профессора университетские, тоже красоту ценим.

Он галантно поцеловал руку барышне и опустился на стул рядом с ней. Алексей сел напротив, и Анна, весьма польщенная вниманием жениха, тут же налила ему чаю и пододвинула тарелку с бутербродами.

– Ну, рассказывайте Лешенька, как вы, откуда? – улыбнулся Санин.

– Из тюрьмы, – отозвался Алексей.

– Выпустили вас, или сами сбежали? – светским тоном осведомился Санин.

– Выпустили, – кивнул Алексей. – Кстати, спасибо, что хлопотали за меня.

– Оставьте, пустое, – махнул рукой Санин. – А ко мне вы, стало быть, переночевать.

– Вообще-то, да, – протянул Алексей, – но я полагаю...

– Никаких возражений, – отрезал Санин, – скоро ночь, почти стемнело уже. Нечего вам на улице делать, патрули и стрельнуть могут. Вы и так меня с октября не навещали. Поговорить нам есть о чем. Оставайтесь.

– Спасибо, – кивнул Алексей. – Так уж получилось, простите, служба. А что же, Павел вас не навещает?

– Навещает, – ответил Санин. – Как из ссылки вернулся, первым делом ко мне заехал. А уж после переворота раз в неделю как штык является. Он теперь в чинах.

Алексей кивнул:

– Что же не помогает?

– Как – не помогает? – поднял брови Санин. – То, что за мной при уплотнении осталась самая большая, а не самая маленькая комната, – за это ему спасибо. Да и третью, и четвертую экспроприацию он отвел, мандат мне выдал. Помогает.

– Тоже мне, помощничек, – буркнул Алексей.

– Каждому времени – своя помощь, – улыбнулся Санин. – Ну а вы как?