Текст книги "Враги"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– То, чему нас учат, – стрельба в тире. В боевых условиях это непригодно. Я хочу научиться, как вы, мгновенно выхватывая оружие, быстро перемещаясь, стрелять по движущимся мишеням.

– Без основы у тебя это все равно не получится, – пожал плечами Костин. – А основа – это вот такая пальба в тире из основных позиций по осточертевшим белым кругам с черным центром. Скучно, юноша.

– Я хочу научиться стрелять, – насупился Алексей. – Если надо, я часами буду палить по этим самым мишеням. Но я хочу...

– Стреляй, – перебил мичман, отходя в сторону. – Я не помешаю. Приходи в любое время и пали в свое удовольствие.

Алексей остановился в замешательстве.

– Но вы мне поможете?

– Зачем? – хмыкнул Костин. – Дурное дело не хитрое. Наводи и пали.

Алексей еще больше смутился. Мысли беспорядочно роились в голове. Наконец, собравшись с духом, он произнес ровным голосом:

– То, чем вы владеете, нечто большее, чем "наводи и пали". Я хочу научиться этому.

Мичман расхохотался.

– Так вот оно что! – процедил он, когда его внезапное веселье столь же неожиданно прекратилось. – Ты хочешь, чтобы старый стрелок раскрыл тебе секреты своего мастерства. Умный мальчик. Узнаешь, как надо, и сразу станешь лучшим. – Он вдруг стал совершенно серьезным. – Нет никаких секретов. Надо много работать, сжечь гору пороха, потратить кучу патронов. Вот и все.

– Так я готов оглохнуть от пальбы, – почти прокричал Алексей. – Я готов проводить здесь все свободное время. Но мне нужны вы, чтобы показать, как правильно, а как неправильно.

– Глохнуть от стрельбы не надо, – сочувственно и даже как будто игриво произнес мичман. – Слух для стрелка – первое дело. Полагаться только на глаза – недопустимая роскошь. Когда перестрелка ведется в джунглях или поселке, как только враг появляется в зоне видимости, туда уже должна лететь пуля. Иначе ты труп. Понял?

– Понял, – растерянно произнес Алексей.

– Ни черта ты не понял... но поймешь, – проворчал Костин. – Ладно, возьми первый секрет стрелка.

Он гулко хлопнул себя ладонью по мощной груди. Алексей непонимающе смотрел на него.

– Чего вылупился? – прорычал Костин. – Повторяй.

Алексей несильно хлопнул себя ладонью по грудной клетке.

– Понял? – склонил голову набок мичман.

– Нет, – признался Алексей.

– Смотри еще раз. – Костин снова гулко хлопнул себя по груди. – Опять не понял? Дыхание, дурак. Когда ты зажат, когда дышишь неровно, меткого выстрела быть не может, да и с реакцией всегда запоздаешь. Это первое. А ну, грудь колесом, глубокий вдох, и хлопни себя так, чтобы грудная клетка как барабан гудела.

Расправив плечи и сделав глубокий вдох, Алексей с силой хлопнул себя по груди.

– Уже лучше, – удовлетворенно кивнул Костин. – Сейчас пойдешь на огневой рубеж. И постоянно помни о дыхании. Пока твоя задача – держать корпус прямо, дышать свободно, не зажиматься. Если сможешь, сразу увидишь, насколько точнее будут выстрелы.

– Ну вот, а вы говорите, секретов нет, – ухмыльнулся Алексей.

– Хрен это китовый, а не секрет, – со свойственной ему простотой бросил Костин. – Этот секрет, если не дурак, ты должен был раскрыть и без меня на первом месяце занятий. То же относится и к другим "таинствам". Ну, не тушуйся, все расскажу, ничего не скрою. Ты только одно пойми: и в тире, и на поле боя, и когда пьяный бандит к кобуре тянется, никакие секреты тебя не спасут. Спасет тебя только одна простая вещь, которую все знают, но никто не понимает. Я, парень, вижу, ты умный, интеллигент, интеллектуал. Так вот, выброси к чертям собачьим всю свою интеллектуальность. Мозги в бою тебе не в помощь. Ум, он часто ошибается и всегда запаздывает. Если хочешь, чтобы с дыркой в башке хоронили твоего врага, а не тебя, на рассудок не полагайся, полагайся на это. – Он ткнул заскорузлым пальцем в грудь Алексея. – Только там ты четко знаешь, в какой миг надо спустить курок, а в какой стрелять нельзя ни в коем случае. Только там ты поймешь, когда увидишь десять противников, кто из них опасный стрелок, а кто дерьмо собачье, что и с пяти шагов в слона промахнется. Только там ты почувствуешь, за каким валуном засада, а какая позиция безопасна. Слушай свою интуицию, парень, мозги отключи. Мозги нужны, очень нужны. Они могут вытащить тебя, но могут и погубить. В пиковой ситуации всегда полагайся на интуицию, она не подведет. Только так в любой передряге останешься цел. Только так будешь стрелять без промахов, куда надо и когда надо. Но над этим надо работать. Много, упорно. Надо научиться затыкать это трепло, что сидит у тебя в голове, что все время лезет со своими никчемными советами, и прислушиваться только к своей интуиции... – Он вдруг сделал шаг назад и резко поменял тон. – Хватит болтать. Курсант Татищев, на огневой рубеж шагом ма-а-а-р-рш!

* * *

Октябрьский ветер гнал опавшие листья по кривой улочке Литейной слободы. Кутаясь в короткое пальтишко, Павел подошел к одному из примостившихся на окраине слободы домиков и постучал условным стуком. Два частых удара, потом еще три с интервалом в секунду. Через полминуты дверь открылась, впуская его в прихожую небольшой квартирки, расположенной на первом этаже. Когда Павел вошел, открывший ему Йохан Круг, рабочий Невского завода, осторожно выглянул на улицу, проверяя, не привел ли гость шпиков. Однако ни единой живой души в пределах видимости не усматривалось.

Павел тем временем прошел в комнату. Тот факт, что рабочие в здешнем Петербурге жили в отдельных квартирах, сильно удивлял его поначалу. Воспитанный на фильмах советской поры, он был убежден, что труженики ютились в бараках и подвальных помещениях, по нескольку семей в одной комнате, разделенной занавесочками или тонкими дощатыми перегородками. Однако, к его удивлению, такой быт оказался свойственен лишь для разнорабочих и сезонных рабочих, приходивших в город на заработки из деревень. Петербургский же пролетариат проживал в уютных квартирах, иногда с отдельным выходом на улицу, как у Круга, в двух-трехэтажных домиках и флигельках. Некоторые рабочие, имевшие большой стаж или выбившиеся в мастера, даже обзаводились собственными домами или снимали многокомнатные квартиры в более престижных районах. Кроме того, люди, постоянно работавшие на петербургских заводах и фабриках, могли позволить себе неплохой стол и вполне приличную одежду. В общем, уровень жизни петербургского пролетариата был существенно выше того, который ожидал увидеть Павел, и уж точно выше того, который он представлял себе по литературным произведениям и фильмам о двадцатых-тридцатых годах. А уж, как полагал Павел, в описании быта первых лет советской власти пропаганда вряд ли сильно ухудшала положение дел. Получалось, что революция существенно понизит уровень жизни трудящихся. Впрочем, поразмыслив, Павел пришел к выводу, что это неизбежный момент обострения классовой борьбы.

Пройдя в комнату следом за гостем, Йохан Круг подошел к столу, отодвинул ящик и, повернувшись к Павлу, торжественно произнес:

– Уполномочен сообщить вам, товарищ Федор, что сегодня, пятнадцатого октября тысяча девятьсот четырнадцатого года, вы приняты в члены Российской Социал-Демократической Рабочей Партии большевиков. Поздравляю.

Он вручил Павлу партбилет. Бережно приняв книжицу, рассмотрев ее и положив в карман, юноша пожал протянутую ему руку товарища по партии и произнес:

– Благодарю за доверие.

– Не сомневаюсь, что ты оправдаешь его. Кстати, мне передали, что товарищ Ленин очень высоко оценил твою антивоенную статью для "Правды".

– Спасибо! – Павел затрепетал от восторга. – Что-нибудь еще я могу сделать?

– Конечно, работы куча, – улыбнулся Круг. – Но, как ты понимаешь, одними статьями дело ограничиться не может. Революция – это не только митинги и прокламации. Это еще и подпольная работа, стачки, стычки с жандармами и прочее. Заниматься этим – удел отважных. Мы верим в тебя. Партийная организация Петербурга сейчас более всего нуждается в переброске нелегальной литературы из-за рубежа. После того как фронт протянулся от Балтийского моря до Черного и пересек Кавказ, практически единственным каналом поступления литературы осталась Скандинавия. Мы хотим, чтобы ты перешел из депо в состав одной из паровозных бригад на линии Петербург-Хельсинки и посодействовал в перевозке литературы. Сейчас это не слишком сложно, после того как многие железнодорожники были мобилизованы в армию. Дерзай.

– Выполню любое задание партии, – отчеканил Павел.

– Отлично, – улыбнулся Круг. – Мы верим в тебя. Политически ты хорошо подкован и быстро осваиваешь паше учение. Пришла пора, товарищ, заняться еще вот чем. – Он снова выдвинул ящик стола и взял из него револьвер системы "наган". – Приходи в воскресенье к восьми утра на Витебский вокзал. Поедешь за город с группой дружинников осваивать стрелковое дело. Пришло время браться за оружие, товарищ.

***

– Скучнейший ты человек, Леха, – бросил Набольсин, ловко вырывая книгу из рук Алексея. – Что здесь у нас? Ага, немецкая грамматика. Слушай, что ты время зря тратишь? С немцами не болтать надо, а из орудий по ним палить.

– Сколько продлится война? – спокойно отозвался Алексей. – Года три. Потом – мир. А там, как ни крути, с немцами придется выстраивать отношения.

– Эк ты хватил! – хохотнул Набольсин. – Три года! Я думаю, к концу лета мы будем в Берлине. Я лишь надеюсь, что успею хоть в финальных операциях поучаствовать. Выпустят-то нас, даже по ускоренной программе, только к маю.

– Поучаствуешь, – поморщился Алексей. Он с трудом сдержался, чтобы не сказать приятелю о том, что у России впереди поражения пятнадцатого года и длительная окопная война. – Помнишь, в июле на Дворцовой площади орали: "Шапками закидаем, мир заключим только в Берлине". А как армию Самсонова разбили*, так опомнились, хоть и не все. Противника уважать надо. Посмотри, сейчас январь пятнадцатого. На южном направлении наши войска сидят в Карпатах, а на севере вообще отступили от границы. Нет, друг, это надолго.

– По весне переломим, – скривился Набольсин. – Да я вообще не про то. Ты что, в дипломатический корпус готовишься? Ты будущий морской офицер. Но сейчас время упущено, чего догонять? Другие дела, иные заботы. Твое дело морское. Да что я все о службе? Тебе девятнадцать лет, как и мне. Что у тебя, других занятий нет, кроме как учить немецкий и без устали палить в тире у Костина? В вечеринках наших почти не участвуешь. Посмотри, сколько барышень симпатичных по Хельсинки ходит. А ты?

– А я к службе отечеству готовлюсь, – объяснил Алексей. – Как думаешь, что будет для нас самым важным после войны с немцами?

* Первое крупное поражение российской армии в Первой мировой войне разгром армии Самсонова в Восточной Пруссии в августе 1914 г.

Набольсин помрачнел:

– Я думаю, эти остолопы опять на Дальний Восток попрутся, Японии мстить*. Глаза бы мои этого не видели.

– Что же ты так? – поднял брови Алексей.

– Татищев, – еще больше нахмурился Набольсин, – я потомственный морской офицер. Мои предки начали служить еще в шестнадцатом веке, при Карле Стюарте. Я знаю, что такое служба отечеству. Но я североросский дворянин. Прости меня, я знаю, что ты великоросс, но я-то нет. Моя отчизна Северороссия, и у нее нет интересов на Дальнем Востоке. Это московские идиоты затащили нас в бойню под Цусимой. Да, ты теперь прекрасно знаешь, что Балтийский и Северный флоты империи практически полностью североросские. А у Северороссии нет единых интересов с Российской империей. Мы европейская, а не евразийская держава. Из-за унии с Москвой мы потеряли колонии на Таити. А могли бы приобрести много больше, возможно, даже основались бы в Австралии. Вместо этого все развитие пошло в Сибирь и на Дальний Восток, который нам практически не нужен.

Алексей покачал головой. То, что на флоте и в Северороссии вообще сильны националистические тенденции, он знал, но впервые столкнулся ними столь явно. Понизив голос, он произнес:

– То, что ты говоришь, попахивает требованием возврата к унии, если не...

* Весьма точный прогноз. Документы в архивах Генерального штаба России в нашем мире свидетельствуют, что после окончания Русско-японской войны 1905 г. российское правительство стало готовить армию и флот к реваншу. Начало новой войны было намечено на 1925 г. Очевидно, в этом мире существовали аналогичные планы.

– Именно, – зло оскалясь, прошептал Набольсин. – Северороссия должна вернуть себе независимость. Об этом уже почти открыто говорят и в офицерских кают-компаниях, и среди гражданского населения.

– Но это же развал империи, – негромко произнес Алексей.

– А и черт с ней, – махнул рукой Набольсин. – Лично мне не нужна империя, пусть и великая, если я в ней не обладаю теми правами, которые мои предки получили больше пятисот лет назад еще от князя Андрея. Мне сначала нужны свобода и уважение к моим правам, а уже потом – величие державы. Московиты усилили нас ресурсами и населением, но принесли в нашу европейскую жизнь рабскую душу Востока. За это их здесь и недолюбливают. Прости, Леша, если задел тебя чем.

– Ничего, – пожал плечами Алексей. – А скажи...

– Татищев! – Голос дневального грохнул под сводами казарм. – Вас ожидают у подъезда.

– Ладно, потом поговорим, – буркнул Алексей, поднимаясь.

Он вышел, миновал длинный коридор со сводчатым потолком, спустился по широкой лестнице, козырнул часовому, свернул в комнату, отведенную для встреч курсантов с посетителями, и остолбенел. Там его ожидал Павел Сергеев. Бывший студент Петербургского университета был одет в потертый пиджачок, широкие штаны и сапоги, которые обычно носили небогатые рабочие. Его полушубок и шапка висели на вешалке у стены. В первую секунду Алексей ощутил какое-то чувство опасности, исходящее от старого приятеля и оттого непонятное. Чувство опасности мичман Костин заставлял Алексея нарабатывать ежечасно и ежеминутно, иногда весьма экстравагантными методами. Например, внезапно нанося ученику не слишком сильные, но весьма болезненные удары. "Когда противник потянулся за револьвером, тебе уже поздно хватать оружие. Ты должен был отреагировать на его желание выстрелить, – постоянно повторял он. – Еще заходя в комнату, ты должен увидеть того, кто опасен". К удивлению Алексея, по прошествии некоторого времени он и в самом деле как будто стал слышать внутренний голос, предупреждающий об опасности. Необъяснимым образом он совершенно четко осознавал, какой человек, несмотря на его грозный вид и громкие речи, вполне безобиден, а какой по-настоящему готов к решительным действиям, хоть и держится в тени и никак не выражает угрозу. Со временем интуиция окрепла настолько, что Алексей даже несколько раз совершенно спонтанно отразил молниеносные выпады мичмана, а однажды на вечеринке не дал разбиться стакану, подставив руку еще до того, как Набольсин задел его локтем. И вот теперь, когда Алексей вошел в комнату для встреч, внутренний голос подсказал, что ожидающий его Павел чем-то опасен. Отринув наваждение, Алексей направился к приятелю, обнял его за плечи и произнес:

– Здравствуй. Какими судьбами?

– Вот, – широко улыбнулся Павел, – уже два месяца помощником машиниста между Питером и Хельсинки болтаюсь. Извини, что раньше не зашел. Мы здесь очень мало стоим. Я только два раза сюда выбирался, но ты то на занятиях, то в наряде. А вот теперь повезло.

– Ну, спасибо, что зашел, – отозвался Алексей.

Он знаком пригласил приятеля за стол, расположенный у окна, выходящего на улицу, и сам сел напротив Павла.

– Слушай, – быстро проговорил Павел, – может, Дмитрию Андреевичу записку черкнешь? Я передам.

– Нет, спасибо, – улыбнулся Алексей, – у нас через неделю отпуск, пять дней. Разрешена поездка домой, с оплатой проезда за счет казны. Я его сам навещу. Письмо ему позавчера послал. Ты сам-то его часто видишь?

– Конечно. Раз-два в неделю.

– Завидую. Как он? Мне он все больше пишет о своих научных изысканиях.

– Новый адрес его ты знаешь? Дмитрий Андреевич снял двухкомнатную квартирку с мебелью и помещением для прислуги. Живет как барин, с горничной. Похоже, с ней и живет. Видная такая барышня. Жалование библиотечное, конечно, не ахти, я сейчас больше получаю. Но он выпустил цикл статей по истории, вызвавших скандал. Теперь его часто приглашают читать лекции в разные научные общества. В общем, жизнь бьет ключом.

– Это он любит, скандалы вызывать, – улыбнулся Алексей. – А вообще, он молодец.

Они замолчали.

– А знаешь, – после минутной паузы произнес Павел, – ты стал заправским офицериком. Правда. Ты зашел, я аж остолбенел. Выправка, взгляд надменный белая кость, голубая кровь и все такое.

Алексей смутился. Впервые он взглянул на Павла не как человек двадцать первого века, а как курсант Императорского Морского корпуса выпуска тысяча девятьсот пятнадцатого года, и ужаснулся. Перед ним сидел рабочий паренек, ничем особо не отличавшийся от тех, кого Алексей постоянно видел на улицах, и, как он понял теперь, тех, кем придется командовать, когда, получив офицерские погоны, он окажется на корабле. Внезапно он ощутил между собой и Павлом стену отчуждения и испугался.

– И как ты думаешь дальше жить? – произнес он вдруг. – Так и будешь паровозы гонять?

Павел улыбнулся и с видом человека, обладающего сокровенным знанием, понизив голос, произнес:

– Я-то знаю, как я дальше буду жить. А вот ты как? Ты же понимаешь, всего два с небольшим года осталось...

– Вот я и постараюсь, чтобы через два, и двадцать два, и двести двадцать два года все по-другому было, – перебил Алексей.

– Не дури, – покачал головой Павел. – Историю не переделаешь. А уж революцию тебе точно не остановить. Российская империя прогнила. Ее конец предрешен.

– Предрешен, – кивнул Алексей. – Но кто сказал, что на ее месте обязательно должен возникнуть коммунистический монстр? Есть и другие пути. Демократический, к примеру.

– Опять ты за свое, – тяжело вздохнул Павел. – Тысячу раз говорено.

– Говорено, – снова кивнул Алексей. – Не понимаю твою упертость. Ты же знаешь, что происходило в нашем мире и чем это закончилось. Конечно, твои родители всю жизнь были преподавателями научного коммунизма. Я понимаю, в Советском Союзе это была элита. А я вот из семьи инженеров. Разумеется, в девяностых годах моим тоже пришлось несладко, но какая убогая жизнь в СССР была, они мне достаточно подробно рассказали. Неужели ты хочешь, чтобы в этом мире все произошло точно так же? Я уже не говорю о лагерях и расстрелах. Ах, извини, ты же их не признаешь.

– Да, не признаю, – запальчиво произнес Павел. – Масштабы так называемых репрессий сильно завышены, и коснулись репрессии только тех, кто действительно боролся против советской власти. А коммунизм... Прости, я борюсь за него не потому, что мои родители жили в хорошей квартире и имели машину. Это здесь ни при чем. И я думаю, не коммунистическая партия виновата, что твоя семья жила в коммуналке и ездила на трамвае. Вообще, нельзя все сводить к материальному... Хотя, мне кажется, именно это ты постоянно и делаешь. Пойми, коммунизм – единственный светлый путь, который даст подлинную свободу народам, даст достойную жизнь всем людям, а не кучке избранных.

– А я так не считаю, – печально вздохнул Алексей. – Все бы хорошо, если бы речь шла только о теоретических спорах. Только знаешь что, Паша? Меньше всего мне хотелось бы, чтобы мы с тобой когда-нибудь встретились в бою друг с другом. Помнишь, что говорил тот знакомый Дмитрия Андреевича. Только сейчас я понимаю, что он был прав. Нам нельзя допустить этого, Паша.

Павел машинально дотронулся до револьвера, спрятанного во внутреннем кармане пиджака. Это движение не укрылось от Алексея. В последние дни мичман Костин немало потратил времени на то, чтобы его ученик безошибочно определял, вооружен ли его собеседник. "Черт, – подумал Алексей, – он при оружии, значит... Значит, все очень плохо. Я провожу часы в тире, чтобы метко стрелять в таких, как он, он носит оружие, чтобы не промахнуться в такого, как я. Господи, ну почему все так глупо? Ведь я не хочу ему зла. Мы же с ним друзья. Неужели неизбежно, чтобы идеологические расхождения сделали нас врагами?"

– Конечно, Леша, – натянуто улыбнулся Павел. – Мы же друзья.

– Друзья, – улыбнулся и Алексей, но внутренний голос уже настойчиво твердил: "Перед тобой человек, решивший встать на твоем пути с оружием в руках. Человек, который неизбежно станет твоим личным врагом. Бойся его, беги от него. А если не сможешь убежать – убей, чтобы не быть убитым самому"

– Пора, – засуетился Павел. – Скоро отправление, а мне надо еще в одно место успеть. Рад был тебя увидеть.

– Спасибо, что зашел, – поднялся со стула Алексей.

– До встречи в Питере. – Павел крепко пожал руку друга.

Он подошел к вешалке, натянул полушубок, надел шапку, подмигнул Алексею и двинулся к выходу. Глядя ему вслед, Алексей с ужасом подумал: "А ведь мне придется расстреливать их пачками. Может, не его расстреливать, но таких, как он. Прав ли я? Могу ли я? В тысячный раз задаю себе этот вопрос. А сколько жизней они заберут, если их не остановить? Нет, я буду стрелять".

***

Выйдя из здания Морского корпуса, Павел быстрыми шагами пошел в противоположную сторону от порта. Идя мощенной булыжником улицей, присыпанной январским снежком, по которой проносились пролетки или с грохотом колес неторопливо катили ломовые повозки, он думал: "Типичный провинциальный город империи... пока. Что дальше? В моем мире, потом, он будет столицей типичного буржуазного государства. Столица захолустной страны, ничего не значащая в мире и пляшущая под дудку капиталистических воротил, – какая печальная судьба. Но я постараюсь этого не допустить. Здесь это будет столица Финляндской Советской Социалистической Республики. Господи, какой восторг, какое счастье, что я попал в этот мир. А ведь вначале боялся, дурак. Как же я сразу не увидел богатейших возможностей, которые мне открывает этот случай? Я могу многое изменить. Если повезет, я даже смогу предотвратить падение коммунизма в конце века. Стоп, что значит повезет? Я решил, и я сделаю. Нет, не то. Я сделаю все, чтобы коммунизм победил на Земле еще в первой половине двадцатого века.

И тогда... Господи, я даже не могу представить, что будет тогда. Ни Второй мировой, ни холодной войны. Свободное развитие человечества, всеобщее счастье. Я сделаю это, я добьюсь... Вот только Лешка, с которым я только что расстался, не хочет этого. Почему? Он заблуждается, это ясно. Но ведь скоро начнется революция, и тогда... О боже! Но я не хочу этого. Я не хочу воевать с ним, он же хороший парень, умный, добрый. Нет, все будет нормально, все образуется, он поймет. Все будет замечательно".

За этими рассуждениями он и не заметил, как ноги сами принесли его к нужному месту. Расположенный на окраине Хельсинки трехэтажный доходный дом ничем не отличался от других, столь же неприметных зданий, но для Павла это был главный дом в Хельсинки. Привычно взбежав на второй этаж, он подергал ручку звонка. Через несколько секунд за дверью раздались шаги, и мужской голос шепотом произнес:

– Кто?

– Я по поводу ремонта швейной машинки, – назвал Павел слова пароля.

Тут же лязгнул засов, и на пороге возник полноватый человек с маленькими, аккуратно постриженными усиками. Он был в костюме-тройке и штиблетах.

– Проходите, – широко улыбнулся он. Павел попятился, на спине выступил холодный пот. В том, что на конспиративной квартире его встретил незнакомый человек, не было ничего удивительного. Но этот человек не произнес условленного отзыва, и это было опасно.

– Что же вы? Заходите, – повторил мужчина, делая шаг вперед и освобождая Павлу проход.

– Я сейчас... Я ошибся, прошу прощения, – пробормотал Павел и тут же развернулся и опрометью бросился вниз по лестнице.

– Стоять! – Голос сзади грохнул как выстрел. – Полиция!

За спиной у Павла по ступеням загрохотали ботинки преследователя. Стараясь не замедлять бега, Павел сунул руку за пазуху и нащупал рукоять револьвера. Пробегая по площадке, он вынужден был приостановиться для разворота, и в этот момент преследователь налетел на него, с силой толкнул к стене. Стараясь обездвижить Павла, он изо всех сил пытался вытащить из-за пазухи его правую руку. Отчаянно сопротивляясь, Павел все же сумел дотянуться до рукоятки спрятанного в кармане пистолета, взвести его и, извернувшись, выстрелить в противника через одежду. Мужчина вскрикнул от боли и отпрянул. Пуля пробила ему руку у локтя. Павел сделал шаг к лестничному пролету и остановился. Внизу, прямо на его пути, стояли двое мужчин в штатском, наставив на него револьверы. Сверху спускался еще один человек, в костюме-тройке, с револьвером в руке.

– Полиция! – зычным голосом крикнул он. – Бросить оружие, руки вверх!

Павел остановился в замешательстве. Сдаваться не хотелось, но было ясно, что при первой же попытке сопротивления его застрелят. Однако полицейские не дали ему времени на раздумья. Один из стоящих на нижней ступеньке лестницы подскочил к Павлу, выкрутил ему руку с револьвером и ловким движением обезоружил. Его раненый коллега мертвой хваткой вцепился в юношу с другой стороны. На запястьях у Павла щелкнули наручники. Сверху к ним спускался высокий, статный мужчина в костюме-тройке и с тростью в руках. На его лице играла довольная улыбка. По его выправке и выражению лица Павел понял, что перед ним жандармский офицер. Волна гнева захлестнула сознание Павла. Он возненавидел этого человека, который встал на пути к его великой цели. Но, рванувшись из рук жандармов, он тут же получил мощный удар в солнечное сплетение. Задыхаясь и корчась от боли, Павел все же не отрывал ненавидящего взгляда от лица своего главного противника. Он только в этот миг понял, насколько этот человек похож на Алексея. Теперь Павел ненавидел обоих.

* * *

Алексей вышел из здания Финляндского вокзала. Морозный воздух приятно щипал ноздри. Январское солнце заливало всю вокзальную площадь. Около главного выхода из здания вокзала скопились лихачи, но для курсанта Морского корпуса они были недоступной роскошью. Однако небольшой "кутеж" Алексей себе все же позволил. Поудобнее перехватив свой чемоданчик, он направился к трамвайному кольцу. Конечно, пятнадцать копеек за проезд до Лиговки – это недешево, но не тащиться же на своих двоих полтора часа по морозу. Избалованный техническими достижениями двадцатого века, Алексей далеко не сразу привык к миру, где трамвай был самым передовым, совершенным и дорогим видом общественного транспорта, а большинство не обремененных деньгами жителей столицы были вынуждены передвигаться пешком.

Ждать трамвая долго не пришлось. Заскочив в промерзший вагон, Алексей купил билет у кондуктора и примостился на длинной деревянной лавке у стены. Трамвай весело звякнул, дернулся и побежал по рельсам прочь от вокзала. Очистив дыханием и пальцами участочек стекла, Алексей рассматривал город. Движение в городе было по-прежнему весьма интенсивным: по тротуарам шагали пешеходы, по проезжей части неслись конные экипажи, тащились ломовые повозки, проскочило несколько автомобилей. Однако война уже наложила на все свой отпечаток.

Улицы теперь полнились мужчинами в военной форме и женщинами в облачении сестер милосердия. Словно случайно затесавшиеся среди них люди в гражданской одежде выглядели скорее как редкие напоминания о прекрасном мирном времени, но и на их лицах прочно запечатлелось выражение напряженности и озабоченности. Говорили, что к зиме пятнадцатого в Петербурге не осталось ни одной семьи, в которой хотя бы дальний родственник не погиб или не был ранен на фронте. "То ли еще будет", – грустно подумал Алексей.

Он сошел с трамвая у Николаевского – Московского – вокзала и направился вдоль Лиговского проспекта. Найдя нужный дом, Алексей поднялся по темной, но все же достаточно чисто убранной лестнице на четвертый этаж и нажал кнопку звонка. Ему открыла крупная женщина, одетая как подобает горничной. Смерила гостя недобрым, ревнивым взглядом.

– Вам кого? – процедила она тоном человека, которого оторвали от очень важных дел из-за какой-то мелочи.

– Я к Дмитрию Андреевичу, – проговорил Алексей, пытаясь пройти.

Однако, заслонив дорогу, горничная обернулась и крикнула во тьму коридора:

– Дима, к тебе пришли.

Через несколько секунд в глубине квартиры открылась дверь и в проеме появилась голова Санина.

– Дмитрий Андреевич, – крикнул через плечо грозной горничной Алексей, добрый день.

– Лешенька, – расцвел в улыбке Санин, – здравствуйте, проходите, дорогой. Дуняша, накрывай к обеду, голубушка, на двоих. У меня сегодня гость.

Горничная нехотя пропустила Алексея в коридор и, фыркнув, направилась на кухню, всем видом словно показывая, что напрасно такой человек, как Санин, собирается тратить время на беседы с ненужными людьми.

– Ну, вы просто заправский офицер, голубчик, – протянул Санин, разглядывая Алексея, снимающего шинель. – Выправка, походка, да и в глазах появилось уже что-то не сту... – он воровато оглянулся в сторону кухни, – не гимназическое.

– Да уж, – кивнул Алексей, – выправку и строевой шаг в Морском корпусе добротно ставят. Тут и к дамам строевым шагом пойдешь.

– А вы уже по дамам путешествовать изволите? – поднял брови Санин.

– Отчего же нет? – удивился Алексей, проходя в гостиную. – В Хельсинки много красных фонарей.

Алексей быстро осмотрел небогатое убранство гостиной: круглый стол со стоящими вокруг него шестью стульями, два кресла у журнального столика, сервант с простенькой посудой и шкаф, до верха заполненный книгами.

– По кокоточкам, значит, – вздохнул Санин. – А посерьезнее?

– Да рано еще, – пожал плечами Алексей. – И не время сейчас.

– Для этого всегда есть время, юноша, – улыбнулся Санин, указывая гостю на стул. – Никогда не откладывайте жизнь на потом.

– А вы, я вижу, преуспели. – Алексей показал глазами в сторону кухни. Она, похоже, числит себя уже в ваших женах.

– Зато я плачу ей меньше, – пожал плечами Санин. – Обещаний, по крайней мере, я ей никаких не давал. О себе лучше расскажите.

– Да я, в общем, в письмах уже сообщил все, – произнес Алексей. Занимаемся. В мае выпуск.

– Быстро вас, – хмыкнул Санин.

– Война, ускоренный курс, – отозвался Алексей.

– Ох уж мне эти ускоренные курсы, – печально вздохнул Санин. – Пушечное мясо готовят. Сколько этого еще будет – взлет, посадка и на убой?

– Так везде, – проговорил Алексей.

– Сейчас – да, – кивнул Санин. – А правильно ли это? Как вам сапоги, не жмут?

– Нет, – удивленно отозвался Алексей.

– Конечно, – улыбнулся Санин, – потому что их профессионал делал. И хлеб растить, и одежду шить, и пароходы водить должны профессионалы. Интересно, почему мы решили, что воевать может каждый? Еще в Древнем Китае говорили, что посылать неподготовленных людей на войну – значит обрекать их на смерть. А настоящий воин – это продукт многолетней подготовки. Я даже не говорю о технических навыках. Психологически бойца и за год не подготовить. В древности, да и в средневековье народные ополчения собирались только в экстренных случаях и использовались в основном как вспомогательные войска. Любой понимал, что сопоставлять профессионального, потомственного воина и крестьянина или мастерового, взявшего в руки копье, просто смешно. А вот потом... В девятнадцатом веке это началось, с Наполеона. Амбициозному правителю, который может шагать по трупам, вполне подходит армия, укомплектованная при помощи призыва мирного населения. Он готов класть тысячи чужих жизней за свои амбиции. А вот нужно ли это народу, государству – не уверен. По крайней мере, с моей точки зрения, небольшая профессиональная армия куда как лучше защищает государство и стоит значительно дешевле, чем огромная, укомплектованная за счет призыва мирного населения. И для бюджета обуза, и люди гибнут почем зря.