Текст книги "Враги"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Значит, вы за профессиональную армию? – отозвался Алесей.

– Конечно, – протянул Санин. – Здесь и обсуждать нечего.

В комнату, неся на подносе две суповые тарелки и супницу, вошла горничная и начала сервировать стол.

– А как Павел? – когда горничная вышла, осведомился Алексей. – Он собирался меня встретить. Наверное, в рейсе.

– Павел арестован, – помрачнев, ответил Санин.

– Как? – Алексей похолодел.

– Ничего удивительного, – ровным тоном отозвался Санин, – я предупреждал его, что этим кончится. И вас предупреждаю, Леша. Вы прямым курсом идете на грозу.

– Но вы же знаете, что будет через два года... – начал Алексей, понизив голос.

– Не знаю, – покачал головой Санин. – То, что не произошло, всегда может быть изменено. Судьба, конечно, есть, но это не фатальное предопределение, а, так сказать, рекомендация небес. Если приложить достаточно воли, судьбу можно изменить... Вопрос – надо ли?

– Надо, – уверенно произнес Алексей. – Вы же знаете, что будет. Сколько крови, какой террор!

– Я же сказал, не знаю, – немного раздраженно проговорил Санин.

– Но то, что Российская империя прогнила и обречена, вы понимаете? поднял брови Алексей.

– Конечно, – кивнул Санин. – Но вот дальнейшее... Здесь та же колода карт, что и в нашем мире, но игроков больше, а значит, вся партия может сложиться по-другому. Есть еще Северороссия и северороссы, со своим национализмом и святым убеждением, что все их беды проистекают из объединения с Московией. Чепуха, конечно, всегда проще обвинить во всех бедах соседа, чем выискивать собственные ошибки, но в истории не раз бывало, что такие домыслы ломали всю политическую систему.

– Мой однокашник, североросский дворянин, заявил, что москали принесли в Северороссию рабскую душу Востока, – улыбнулся Алексей.

– Это цветочки по сравнению с тем, что я слышу в университете, хмыкнул Санин. – Хотя с подобными заявлениями я сталкивался и в нашем мире, в Польше восьмидесятых. А это уже симптом. В нашем мире подобные вещи привели к развалу социалистического блока. В этом – могут означать только развал империи. Как только ее тряхнет достаточно сильно, Северороссия отделится, и ничто этому не помешает.

– И что с того?

– А то, что коренные северороссы – это люди с совсем иным менталитетом, чем выходцы из Московии. В унию они пошли, полагая, что Московия движется в сторону Запада, и рассчитывая усилиться с ее помощью. Обратите внимание, во все последующие годы, как только империя пыталась свернуть с общеевропейского пути, здесь сразу возникала мощная оппозиция. И при Николае Первом, и при Александре Третьем здесь действовали многочисленные тайные общества, которые боролись за выход из империи. И они находили поддержку среди всех сословий Северороссии. До сих пор двуглавый орел достаточно крепко держал северороссов в когтях, но когда его хватка ослабнет...

– Вы считаете, прихода коммунистов к власти не избежать? – прервал его Алексей.

– Нет, – покачал головой Санин, – это естественная реакция на все, что творилось в Российской империи аж со времен Ивана Третьего. Вы же знаете, если сильно отклонить маятник вправо и отпустить, он неизбежно уйдет на сопоставимое расстояние налево, и колебания угаснут далеко не скоро. Чтобы избежать революции и крови в начале двадцатого века, нужно было начинать реформы минимум в начале века девятнадцатого. То есть, не выпуская маятника из рук, выводить его в равновесное положение. А теперь, увы, у властей больше нет сил удерживать его.

– Но Северороссию-то можно спасти? – внезапно воспрял духом Алексей.

– Полагаю, да, – спокойно ответил Санин.

– Тоже неплохо, – выдохнул Алексей.

– А вы, сударь, простите, самолично ее спасать намерены? – поднял брови Санин.

– Конечно, – отозвался Алексей.

Санин чуть помолчал, потом тяжело вздохнул и произнес, глядя в глаза ученику:

– Вижу, отговаривать вас бессмысленно. О том, что вы подвергаете себя огромной опасности, я уже говорил. Хочу предупредить еще вот о чем. Раз уж вы решили вторгаться в историю, запомните: придется лить много крови. Так или иначе вы встретите сопротивление, а в этом мире – сопротивление вооруженное. Вы будете вынуждены убивать ради достижения своей цели, а это не совсем то, что убивать ради сохранения своей жизни.

– Но ведь я ради людей, – протянул Алексей.

– Благими намерениями устлана дорога в ад, – погрустнел Санин.

– Вы слишком мрачно смотрите на вещи, – покачал головой Алексей.

– Может быть, – вздохнул Санин. – Но я был обязан предупредить.

* * *

В последний раз бросив взгляд на яркое майское солнышко, Алексей отворил дверь и быстро спустился по узкой лестнице вниз, в темноту тира. Мичман Костин, как обычно, был там. Сидя на стуле спиной к входу, он чистил разложенные перед ним на столе револьверы. Казалось, старый стрелок был полностью поглощен этим занятием и ничего не замечал вокруг. Алексей бросил взгляд в сторону небольшой двери в глубине тира. Там Костин в свое время оборудовал специальную комнату с движущимися и внезапно появляющимися мишенями, в том числе и теми, в которые по условиям стрелять было нельзя (как объяснил мичман, чтобы в своих и в ни в чем не повинных не палить). Почему-то сейчас Алексею стало печально, что ему больше не суждено войти туда. Тяжело вздохнув, он двинулся к наставнику. Стараясь ступать как можно тише, он подошел к Костину сзади и приготовился громко приветствовать его по уставу, но мичман, как всегда, опередил его.

– Чего явился? – буркнул стрелок, не оборачиваясь. – У тебя же сегодня выпускной бал.

– Извините, – смутился Алексей, – пришел попрощаться. Завтра утром убываю в распоряжение штаба флота.

– Ну, прощайся, – проворчал Костин, поднимаясь и оборачиваясь.

Его взгляд упал на большую красную папку, которую Алексей сжимал в руках. Алексей протянул ее наставнику и произнес:

– Простите, чрезвычайно стеснен в средствах, рад бы сделать более серьезный подарок, но пришлось ограничиться только этим адресом.

Костин раскрыл папку и, пробежав глазами короткую благодарственную надпись, принялся читать аккуратно написанный Алексеем текст песни Высоцкого "Бывший лучший, но опальный стрелок". Высоцкого Алексей любил и многие его вещи, как и эту, знал наизусть. Не будучи в силах приписать себе чужие стихи, он подписал их: "Поэт В. Высоцкий".

Закончив чтение, Костин расхохотался, а потом сказал, вытирая слезы:

– Вот написал! Что за поэт такой?

– Из Москвы, – ответил Алексей.

– Да, замечательные стихи, – протянул, успокаиваясь, Костин. – У твоего Высоцкого большое будущее. Спасибо, удружил. Хороший подарок.

– Извините, скромный, – смутился Алексей.

– Плюнь, – махнул рукой Костин, – дорог не тот подарок, что стоит много денег, а тот, что от сердца. Спасибо.

Он обнял ученика. В тире возникло неловкое молчание, которое нарушил Костин:

– Ну, поздравляю, мичман Татищев.

– Спасибо, – кивнул Алексей.

– Что же, на войну? – погрустнел Костин.

– Так точно! – Алексей щелкнул каблуками.

– Да ты головой не бодайся, лучше думай, – поморщился Костин, возвращаясь к столу с разобранными револьверами. – За кого воевать-то идешь?

– За отечество, – чуть менее бодро отозвался Алексей.

– А, ну да, – еще больше погрустнел Костин, – конечно. В добрый час. Бог даст, выживешь. Только знаешь что, парень? Когда эта дурацкая война закончится, подавай-ка ты в отставку. Обидно жизнь тратить на службу толстопузым сановникам и продажным политикам. Ты умный, ты понимаешь, о чем я. В мире много хороших мест для человека с метким глазом и верной рукой. Хочешь – в джунгли, хочешь – в Заполярье, но от этих – беги. Даже если они не убьют тебя, то все соки из тебя выпьют, а дотом выбросят на помойку, как ветошь. Не служи им. Живи для себя.

– А потом вот так, в тире... – неожиданно для себя пробормотал Алексей.

– А хоть бы и в тире, – ухмыльнулся мичман. – Ты что, не видишь, что я счастливый человек? Не видишь? Ну и дурак. Деньги – дрянь. У меня они были. Однажды за месяц заполучил столько, сколько морскому офицеру за двадцать лет платят. Все спустил. Дурак был, признаю. Мог бы сейчас где-нибудь во Флориде на вилле прохлаждаться. Но я хотел спустить и спустил. Не в том дело. Я всегда был себе хозяин, хочу – пошлю подальше, хочу – приму как лучшего гостя. Я даже сейчас любого послать могу, хоть и в погонах. Когда служишь ради денег и карьеры, нет у тебя такой роскоши. А когда думаешь, что служишь отечеству... Еще обиднее, когда видишь, как все, чего кровью добился, разворовывается, губится чиновниками. Если хочешь людям послужить, не министерству служи, не государю. Тем, кому хочешь помочь, напрямую добро делай. Учи, лечи, деньги раздавай, что хочешь. Если самому надо денег, их не только лизанием начальственных задов добыть можно. А положение в обществе это вообще ничто. Великая честь, думаешь, с президентом поручкаться, с генералом кофейку попить?! Те же мерзавцы, что поезда на американском западе грабят, только удачливее. Положение в обществе – лишь средство успокоить совесть, которая постоянно будет твердить тебе, что ты пошел не туда, потратил жизнь не на то. Ты еще молодой, а я этих генералов-адмиралов повидал. Был у меня один друг в Америке, индеец. Знаешь, парень, я горжусь не тем, что с генералами за одним столом ел, а тем, что с ним за одним костром сидел. Все генералы и президенты его мизинца не стоили. Да он и не хотел с ними разговаривать. Он со мной разговаривал. Имущество у него было дрянь. Все на себе унести мог. Иной дурак презирал бы его за это. Но я знал, что он богаче всех миллионеров. Ему принадлежал мир. Понимание у него было. Так что, парень, ценнее понимания ничего у тебя не может быть, потому что оно позволяет тебе распоряжаться собой и не дает другим вертеть тобой и пользоваться твоим имуществом. Туда иди, где ты сам себе хозяин, не давай себя облапошить.

В тире снова повисла тяжелая тишина. Алексей, понурившись, смотрел на наставника.

– Ладно, парень, сам поймешь, бог даст, – крякнул вдруг Костин. Главное – не дай себя обмануть и не обманывайся сам, остальное придет. И в стрельбе практикуйся. Не задирай носа, что лучший в корпусе. До настоящего стрелка тебе еще далеко. Ступай.

Чуть помедлив, Алексей выдавил:

– Спасибо за все, господин мичман. Я вам очень обязан.

– Ступай. – Голос Костина приобрел угрожающие нотки. – Никто никому ничего не должен. Я делал то, что мне нравилось, ты – чего хотел. Неплохо провели время. А теперь убирайся.

– Спасибо за все, – повторил Алексей, повернулся на каблуках и направился к выходу.

Проводив взглядом ученика, мичман уселся за стол и принялся чистить оружие. Время снова исчезло для него, пространство сузилось до пятачка, на котором были только он и револьверы.

Он не знал, сколько прошло времени, когда непонятное чувство заставило его обернуться. Закрывая собой весь дверной проем, стоял человек в костюме-тройке, в белой рубашке, при галстуке.

"Вот это стрелок, – окидывая фигуру нежданного гостя опытным взглядом, подумал мичман. – Такие не промахиваются. Да и состязаться с ним в выхватывании пистолета на скорость, пожалуй, сложновато".

– Я не стрелок, я фехтовальщик, – словно прочитав его мысли, мягко улыбнулся Артем, проходя в глубь тира.

– Рассказывай, – скривился Костин. – Уж я-то вижу.

– Какая разница, каким путем идти, главное – конечная точка, отозвался Артем.

Он подхватил оказавшийся рядом стул и уселся напротив мичмана.

– Ты считаешь, что я дошел? – поднял брови Костин.

– Конечно, – улыбнулся Артем. – Зря только ты деньги тогда спустил, мог бы сейчас в тропическом раю прохлаждаться.

– Я тогда думал, что все это не для меня – бизнес, дом, положение, печально улыбнулся Костин.

– И то верно, – кивнул Артем, – но, живя среди людей, надо уметь жить с людьми.

– Знаю, – вздохнул Костин.

– И я знаю, что ты знаешь, – кивнул Артем.

– И что теперь? – спросил Костин.

– Много еще чего, – хмыкнул Артем. – Или ты считаешь, что совершенен? Для начала я предложил бы: научись не искать покоя в вине.

– Нет, конечно, не совершенен, – вздохнул Костин. – Да и пить бросить не проблема, было бы ради чего. Но, ты знаешь, я устал.

– Отдохни, – пожал плечами Артем. – А потом поговорим о том, чем ты хочешь заниматься и чего хочешь добиться. Ты неплохо поработал, особенно с последним учеником.

– Я показал ему все, что умею, рассказал все, что знаю, – эхом отозвался Костин. – Жаль, у нас было мало времени.

– Он сможет, он толковый, – улыбнулся Артем и поднялся с мраморной скамьи.

Не было больше ни стола с револьверами, ни мишеней на дальней стене. Костин сидел в центре большого зала, полностью отделанного мрамором. Яркое солнце, проникавшее через окна, занавешенные легким прозрачным шелком, заливало золотым светом мозаичный пол. В его лучах необычайным цветом переливалась чистейшая вода в мраморном бассейне, занимавшем почти треть зала.

– Что это? – изумленно произнес Костин.

– Твой новый дом, вернее, дворец, – пояснил Артем. – Я полагаю, что мастер достоин дворца. Ты завершил свои пути в том мире, пора осваивать новый. Пойдем, я покажу твои новые владения.

– А там? – мотнул головой назад Костин.

– А там сейчас будет смута, – отозвался Артем, – но тебя это уже не должно волновать. Ты и так понял достаточно.

Часть 2

СМУТА

Эпизод 4 КРОНШТАДТ

Замок с лязгом щелкнул, и дверь камеры отворилась. Алексей поднялся с нар и встал по стойке "смирно". В камеру вошел капитан-лейтенант караульной службы, с кобурой и кортиком на ремне, и два матроса, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками.

– Гражданин старший лейтенант, – произнес капитан-лейтенант, морщась явно от необходимости называть офицера "гражданин", – вас требует к себе адмирал.

– Есть, – отчеканил Алексей, сцепил руки за спиной и пошел к двери.

Офицер двинулся впереди, матросы последовали за арестантом.

Они шли по Кронштадту от здания гауптвахты к дому, который служил штабом и жильем командующему Кронштадтской базы адмиралу Оладьину. Слева от них из множества труб поднимался черный дым – в порту стояли под нарами боевые корабли. Ласковый теплый ветерок трепал кроны деревьев. Улица была почти безлюдна. Лишь в отдалении маршировал отряд матросов под командованием какого-то офицерика, да пара подвыпивших рабочих из доков примостилась на углу одного из домов.

"Первое сентября, – думал Алексей, – тысяча девятьсот семнадцатого года. Черт, все идет так же, как и в том мире. Николай Второй отрекся. Временное правительство, как и у нас, сначала возглавил князь Львов, теперь Керенский, мать его. Немцы в Риге. Двадцать девятого начнется Моонзундская операция. Последняя боевая операция русской армии в этой войне. Потом большевистский переворот и гражданская война, реки крови, советский семидесятилетний кошмар и в конце концов ослабление и фатальное отставание страны. Я – один из немногих, кто знает, что здесь произойдет, – должен это предотвратить. А как? Робкая попытка предупредить командира корабля о грядущих событиях закончилась недельной отсидкой в психбольнице. Спасибо еще, доктор, душка, списал все на психологический срыв после Готландского боя. Я достаточно обжился здесь, чтобы не вызывать подозрений, но ни на шаг не приблизился к главной цели. Три года. За это время я стал боевым офицером российского флота, прошел путь от курсанта через мичмана в старшие лейтенанты. Из мальчика-студента, попавшего в чужой мир, превратился в человека, которому эта реальность даже ближе той. Ну и что? Жестокий прокол. Сдали нервы. Что будет дальше? Наверняка разжалуют и пошлют на Моонзунд. Еще повоюем, пусть и матросом. А дальше – большевистский переворот. Если выживу, моя судьба... А тут никто ничего не знает. В моем мире Балтфлот был рассадником большевизма. Здесь он на восемьдесят процентов состоит из ингрийцев, парода, возникшего на невских землях из причудливого смешения русских, немцев и представителей других европейских народов, волею судеб заброшенных сюда. Все они не жалуют ни дом Романовых-Стюартов, ни Временное правительство. Их идеал – независимая демократическая республика, они больны ностальгией по ставшим легендарными временам средневековой Северороссии. Офицеры считают себя преданными имперским правительством при Цусиме. Здесь эта обида может стать базой для сопротивления большевикам. Но как ее поднять? Надо думать. Времени осталось мало".

Они подошли к небольшому двухэтажному дому, стоявшему на набережной, зашли, поднялись на второй этаж и остановились в приемной адмирала. Здесь за тремя столами сидели два мичмана и один лейтенант, занятые разбором каких-то бумаг, стояли несколько старших флотских офицеров, чего-то ожидавших. Караульный офицер подошел к столу одного из мичманов и доложил, что доставил арестанта по приказу командующего. Тот кивнул, встал и скрылся за дверью кабинета. Через минуту дверь снова открылась, и адъютант дал команду караулу ввести арестованного.

Теперь они стояли в кабинете адмирала Оладьина. Оклеенные темными обоями стены и зашторенные окна создавали жутковатое впечатление склепа. За массивным дубовым столом в свете электрической лампы сидел адмирал Анатолий Семенович Оладьин, командующий Кронштадтской военно-морской базой, высокий, грузный мужчина сорока восьми лет. Его лицо украшала известная всему флоту клиновидная бородка. В левой руке он сжимал курительную трубку. Алексей встал по стойке "смирно", конвойные стукнули прикладами об пол за его спиной, капитан-лейтенант, как на параде, шагнул вперед, приложил руку к козырьку и доложил:

– Гражданин адмирал, по вашему приказанию арестованный старший лейтенант Алексей Татищев доставлен.

Адмирал смерил вошедших сумрачным взглядом и произнес:

– Хорошо, оставьте нас.

Конвой щелкнул каблуками и удалился. Алексей стоял навытяжку перед адмиралом, а тот неспешно достал из горы бумаг картонную папку и молча начал просматривать ее содержимое. Длилось это минут пять, наконец адмирал проговорил:

– Блестящий послужной список. Двадцать один год, а уже старший лейтенант, дважды Георгиевский кавалер, герой Готландского боя. Со всех мест службы исключительно положительные отзывы. Притом все командиры отмечают безукоризненное следование уставам и нормам офицерской чести. Объясните мне, Татищев, что произошло. Откуда столь вопиющее нарушение устава и приказа верховного командования?

– Не сдержался, ваше высокопревосходительство, – отчеканил Алексей.

Оладьин поднял бровь. Использование отмененного старорежимного обращения явно не прошло мимо его внимания. Откинувшись на спинку стула, он произнес:

– Я охотно верю, Татищев, что два года назад у вас, девятнадцатилетнего молодого человека, до того в большом деле не бывавшего, сдали нервы после боя при Готланде. Возможно, я бы даже поверил в ваш срыв при виде саботажников и левацких агитаторов. Но вот одна интересная бумага в вашем деле. – Он снова открыл папку. – В июне шестнадцатого года вы стали чемпионом Хельсинкской военно-морской базы в офицерском соревновании по стрельбе из револьвера. Соревнование проходило в несколько туров, и ни разу, заметьте, ни разу у вас не сдали нервы и не дрогнула рука. Теперь вы хотите меня убедить, что, обнаружив в своем экипаже большевистских агитаторов, вы совершенно хладнокровно вступили с ними в дискуссию, перетянули большую часть экипажа на свою сторону, убедили матросов арестовать агитаторов, после чего вы сразу потеряли самоконтроль и лично расстреляли агитаторов на месте, прекрасно зная, что это исключительная прерогатива военно-полевых судов. Не верю я в такие помутнения, знаете ли.

Алексей стоял навытяжку, не произнося ни звука.

– Я жду ответа! – рявкнул адмирал.

– Во-первых, ваше высокопревосходительство, – ровным голосом начал Алексей, – флот – это не дискуссионный клуб. Я не собираюсь ежедневно дискутировать со всякой революционной сволочью. А к экипажу, где агитаторов расстреливают на месте, надеюсь, подобные господа на пушечный выстрел не подойдут. Во-вторых, в военно-полевых судах в последнее время развелось уж больно много либералов. А уничтожать этих подонков, с их антивоенной и антигосударственной пропагандой, почитаю долгом офицера.

– Что же, – протянул адмирал, – теперь вам самому придется изведать, насколько либеральны наши военно-полевые суды. Полагаю, разжалования вам не избежать. Но скажите, откуда у вас, человека молодого, что греха таить, принадлежащего к поколению, увлеченному идеями социализма, человека, которому за барышнями на Невском проспекте ухаживать пристало, а не за большевистскими агитаторами гоняться, вдруг такая ненависть к левакам и антивоенным партиям?

Алексей молчал. Адмирал, насупясь, смотрел на него. Наконец, когда адмирал уже явно устал ждать и явно намеревался что-то сказать, Алексей решился:

– Потому что я знаю, к чему это приведет, ваше высокопревосходительство.

– Откуда вы можете знать? – саркастически склонил голову набок адмирал.

– Потому что я не тот, за кого себя выдаю, – отчеканил Алексей. Потому что я родился не в Варшаве в тысяча восемьсот девяносто шестом году, а в Петербурге, вернее, в Ленинграде, в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом. И правил государством в тот момент генеральный секретарь коммунистической партии Константин Устинович Черненко.

– Извольте объясниться, – поднялся из-за стола, багровея, адмирал.

– Слушаюсь, – щелкнул каблуками Алексей.

* * *

Через два часа они еще сидели за совещательным столом в кабинете адмирала. Оладьин ослабил галстук и расстегнул ворот. Уже трижды он вызывал адъютанта, приказывая принести чай и бутерброды себе и арестованному и отменить какие-то совещания и доклады. А Алексей все рассказывал.

– ...Как я уже сказал, ваше высокопревосходительство, все это произошло в ином мире, отличном от этого. Но события здесь, увы, идут тем же путем. Я должен еще сказать...

– Достаточно, – вдруг буркнул адмирал, до того прерывавший рассказчика лишь по исключительным причинам.

Он тяжело поднялся, с минуту постоял, будто размышляя о чем-то, и решительной походкой направился к сейфу, установленному в углу кабинета. Открыв дверцу и порывшись в его глубинах, извлек несколько листков бумаги, исписанных крупным каллиграфическим подчерком, запер сейф, вернулся к столу, протянул листки Алексею и произнес:

– Читайте, Татищев. Этот документ перешел по наследству от моего дальнего предка Александра Оладьина, жившего в шестнадцатом веке. Приближенного великого князя Николая, одного из тех, кто возвел на престол Карла Стюарта. Это копия документа, переведенная мной, в меру разумения, на современный язык.

Алексей кивнул и углубился в чтение: "Я, настоятель Святотроицкого Валаамского монастыря, архиерей Владимир, составил сей документ со слов барона Александра Оладьина, в тихвинском доме означенного барона, декабря, семнадцатого дня, одна тысяча пятьсот семьдесят пятого года. Барон Александр, ушедший от дел и поселившийся на покое в городе Тихвине, находясь в здравом уме и трезвой памяти, поведал и повелел записать мне следующее.

В годы службы при дворе Его Величества короля Североросского Карла Стюарта, благородному барону случилось встретиться с человеком, поведавшим, что он попал в этот мир из другого, подобного нашему, но год в том мире, когда сей муж покинул его, был две тысячи второй от Рождества Христова. И подобен тот мир был нашему, но не было там ни Ингрии, ни Северороссии, ни ордена Ингерманландского, а принадлежали земли сии от века Новгороду, а после царю Московскому. Поведал он, что в его мире московская династия Рюриковичей пресеклась еще до истечения сего столетия, и после правления царя Бориса Годунова, Смутного времени и правления царя Василия Шуйского на троне Московском воцарилась династия Романовых. И воевала та династия с султанами Османскими, а после, с тысяча семисотого года, с королем Шведским. Во время той войны заложил Московский царь Петр Алексеевич Романов, прозванный Великим, город Санкт-Петербург, и провозгласил себя императором, а Русь империей. После же правил дом Романовых до века двадцатого. И была тогда Русь великой империей. И покорила Речь Посполитую, поделив ее с Пруссией и Австрией, и покорила Кавказ, и теснила турок на Балканах и народы Средней Азии, и твердой ногой встала на Дальнем Востоке. Но не ведала она свободы, и был один самодержец в ней, хозяин земли Русской, а остальные при нем холопы. Только государь Александр Второй Романов освободил крестьян от крепости, но не было в империи и десятой доли тех свобод, что ведала Северороссия.

Когда же воцарился Николай, прозванный Вторым, ослабла монаршая власть. И была смута в тысяча девятьсот пятом году. И подавил государь смуту, но вынужден был дать уложение своим подданным, подобное уложению Великого Князя Андрея Ингрийского. Но не спасло это дома правящего. В году тысяча девятьсот четырнадцатом, когда вспыхнула страшная война, в которой Россия, Англия и Франция бились с германцами и османами, снова зашаталась монаршая власть. И отрекся государь Николай от престола в марте месяце тысяча девятьсот семнадцатого года. И воцарилась смута на российской земле. И в ноябре того же года страшный орден захватил власть. Именовались орденцы те большевиками. И хулили они Церковь и разоряли храмы. И воздвигли они гонения на дома благородные. И извергнут был сей орден на землю из самого ада, из чрева сатаны. И проповедовал тот орден не веру Христову, а капиталистское учение Маркса, антихриста бородатого. Руководил же орденом сиим некто Ленин, прозванный Ильич.

И была война на земле российской, где брат восставал на брата и сын на отца. И было разорение великое. И победили большевики. И покинули самые благородные да родовитые землю русскую. И умер Ленин Ильич. И восторжествовал подручный его Сталин Иосиф. И построил тот Иосиф империю страшную, сатанинскую. И закабалил он народ так, как не ведали холопы российские при царях. И карал сей Иосиф безжалостнее, чем царь Иван Московский, прозванный Грозным. От того многие мужи и жены казнены были безвинно, а иные в каторге сгнили. И несть числа без вины убиенным и умученным. И собрал Иосиф силу огромную. И напал на него кайзер Германский, именуемый Адольф Хитлер. И успех был сперва у кайзера, и дошел он до Волги, до Москвы и до Санкт-Петербурга, прозванного тогда Ленинградом. Но пересилил его Иосиф, и победил, и прогнал с земли своей, и завладел Берлином, и всею Пруссией, и Польшей, и Мадьярией, и Болгарией, и Румынией, и Сербией, и Черногорией, и Хорватией. И пало в той войне подданных Иосифа двадцать миллионов человек, а кто говорит – и сорок. Но от того еще больше укрепился Иосиф и стал править не токмо Россией, но и половиной государств европейских. И отложился к нему Китай. И стал орден большевиков, тогда именуемый коммунистами, полумиром править. И разоряли они церкви. И кровь подданных лили, и по тюрьмам и каторгам их пытали. И злокозничали они супротив стран христианских.

И умер тогда Иосиф, и встал на трон московский Никита. И продолжил он борьбу с миром христианским, хоть и не любил Иосифа, потому как коммунист был, а коммунисты, вестимо, все от дьявола. И был после Никиты Леонид. И были после Леонида еще цари, правившие коротко. После же взошел на престол царь Михаил. И ослабла власть его. И восстал народ против него. И потеряли коммунисты власть. И было то в году одна тысяча девятьсот девяносто первом от Рождества Христова. Но распалась империя великая. И были нищи и чужаками попираемы восставшие на ее месте страны, и цари иные от богатств их жили.

Так было в том мире. Но берегитесь же, братие, ибо наш, мир идет тем же путем, что и тот. И опасность от большевиков-коммунистов сатанинских грозит в свой час ему не меньшая.

Полученные мной сведения об опасности, грозящей всему христианскому миру, абсолютно достоверны и получены от человека, чудесным провидением заброшенного из мира грядущего в наше столетие. Понимая, что, будучи широко оглашенными, они могут подорвать сами устои государства и миропорядка, я завещаю настоятелю Валаамского монастыря хранить их в тайне триста тридцать лет, начиная от сего момента, и после истечения сего срока столь же тайно оповестить о том Североросского государя, который волей Божией будет править на тот день, и также христолюбивых и ответственных государственных мужей, стоящих при престоле, дабы заботами мирскими и молитвою отвести грозную опасность, исходящую из ада, от самого сатаны. Братие, молитесь за нас, грешных, и во избежание прихода Антихристова на землю в образе душегубца Ленина Ильича, вскормленного капиталистским учением Маркса, и наследника его, Сталина душегубца".

Алексей окончил чтение и поднял глаза на адмирала. Тот смотрел выжидающе.

– Это мой мир, – кивнул Алексей.

– Все изложенное здесь правда? – с плохо скрываемым беспокойством спросил адмирал.

– Да, – произнес Алексей.

– У вас были и Распутин, и Цусима? -Да.

Адмирал тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Здесь написано, – произнес Алексей, – что надо показать этот документ правителю Северороссии. Вы показывали?

Адмирал кивнул и буркнул:

– Этих документов было два. Один – в Валаамском монастыре, другой – в архиве моей семьи. Как и указано здесь, он был вскрыт в тысяча девятьсот пятом году. Тогда мой отец и настоятель монастыря добились высочайшей аудиенции.

– И что? – вырвалось у Алексея.

– Высочайше было указано считать документ фальшивкой, – вздохнул Оладьин. – Отец умер вскоре после этого, и документ остался мне. Я говорил с настоятелем. Единственное, что он советует, – это молиться.

– Этот документ кто-то еще видел? – спросил Алексей.

– Бывший император, настоятель, вы, я и... Керенский.

– И что Керенский? – тут же спросил Александр.

– Тоже счел фальшивкой. Впрочем, как он сказал, если даже это и правда, это все равно другой мир. Керенский – политикан. Чтобы удержать власть, он готов вступить в союз с самим чертом. Что, собственно, и сделал, как выясняется*.

– Что же они, самоубийцы? – вырвалось у Алексея.

– Слабый человек обычно живет в мире своих иллюзий, не в силах взглянуть в глаза реальности. Ее-то обычно иллюзией и объявляют. Ладно, мне сейчас интересны вы. Вы могли покинуть страну, но остались, пошли служить. Я понимаю это как желание бороться с напастью.

– Так точно, – отчеканил Алексей.

– В какой форме вы собираетесь бороться? – быстро спросил адмирал.

– В любой, и с оружием в руках тоже, – жестко ответил Алексей.

* Очевидно, адмирал намекает на союз Керенского с большевиками против Корнилова.

– Так вот почему, по докладам ваших командиров, вы с четырнадцатого года ежедневно проводите не менее часа в тире, практикуясь в стрельбе из различного стрелкового оружия, включая мгновенное выхватывание и стрельбу от бедра. Похвально для пехотного офицера, в высшей степени странно для морского. К гражданской войне готовитесь? Алексей кивнул.