Текст книги "Цветы на снегу"
Автор книги: Дмитрий Грунюшкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
– Тогда еще один нескромный вопрос. – Анна заметила на руке у Кирилла глубокий шрам между большим и указательным пальцами, под заросшей тканью которого виднелось несколько синеватых пятен. Она поняла, что это татуировка, но не выведенная аккуратно у косметологов, а грубо и болезненно вырезанная. – Вы сидели?
– Конечно, – расхохотался Кирилл Ильич. – Довелось. Часа два сидел после драки в парке в милицейском участке. Мне тогда пятнадцать лет было. Я же из Сокольников. Представляете себе Сокольники пятидесятых годов? Мимо судьбы дворовой шпаны не мог пройти никто, кроме абсолютных маменькиных сынков. А уж маменькиным сынком я точно никогда не был. Спас наш участковый Степан Иваныч, дядя Степа, как мы его называли. Он смог мне объяснить, что это моя последняя остановка перед тюрьмой. Дальше будет только искалеченная судьба и позор родителей. И я смог остановиться, хотя переломить уже начатый путь было очень непросто. В тот раз меня просто выпороли в участке и выгнали на улицу. Из тех, кто не остановился, большинство кончили жизнь в тюрьмах. А тех, кто сумел и в тюрьме остаться сильным, – убили чуть позже, в девяностых. Кстати, с некоторыми из них я умудрился сохранять приятельские отношения. А наколка эта… Все в те же десять лет, когда мы сочли себя взрослыми и когда я начал курить, мы сделали себе наколки с именами любимых подруг. Как сейчас помню – Любочка! Ангельское создание с огромными глазами и льняными локонами. Она бросила меня в двенадцать ради мальчишки из соседнего двора, который был старше меня на пять лет. И тогда я вырезал ее имя из себя перочинным ножом. Романтично, правда? Но это еще ерунда. Вот Сашка, мой друг, под веянием моды выколол себе на груди Сталина. А поскольку художники из нас были те еще, то он потом легко выдавал его то за Чапаева, то за Буденного, то за Ленина, то за собственную жену.
Наконец в доме потеплело. Кирилл Ильич быстро накрыл стол с немудреной закуской, достал прихваченные из бистро бутылки вина. И еще долго они просидели, разговаривая, прислушиваясь к треску поленьев в камине и завываниям снова разошедшегося на улице ветра.
Под Новый год всегда случаются чудеса, думала Анна Петровна. И хотя до праздника оставалось еще несколько дней, она была уверена – сказка уже начинается и все плохое скоро останется позади, в уходящем году.
9
А в доме Кирилла Ильича все плохое только начиналось. Провозвестником черной полосы стал самый младший домочадец, Артемка, решивший все расставить по своим местам и каждому указать место в семейной иерархии. В отсутствие прадеда должность главы семьи, по мнению Артемки, переходила в его руки, а остальным следовало позаботиться об исполнении его желаний. Но эти слабообразованные жители квартиры в упор не собирались понимать, чего он хочет.
Они метались по всему дому, как аквариумные рыбки, которым в их тихую заводь пьяные гости вылили стакан спирта. Натыкались друг на друга, ругались между собой, проклинали деда, плохую погоду и президента. Включали ему музыку в надежде, что она его заинтересует или, паче чаяния, убаюкает. Вот глупые, ну не любит Артемка ни Курта Кобейна, ни хип-хоп, ни тем более Катю Лель! Нет чтоб «Йестедей» «Битлов» запустить. Или самим что-нибудь башкирское спеть.
Сказки начали читать, только ни одну, даже «Колобка», до конца не помнят. Дед вон, хоть и старый, а память лучше, чем у этих. Бывало, достанет свой старый учебник по сопромату, начнет читать – через три минуты вырубаешься.
Трясти кровать начали, типа – укачивают. А подушку по-человечески положить? А силы свои соразмерить? Пять минут затылком об спинку кровати стучался – еще бы не орать! Соску где-то дедову откопали! А еще говорили – нельзя, прикус неправильный будет! Припекло, сразу все можно стало. Тьфу на нее! Вернее – ее саму. Тьфу на пол, да подальше, чтоб не нашли.
Ведь человеку просто хочется есть!!! Но только нормальной еды, а не той гадости, что они ему наготовили. Горелую несоленую кашу даже собака без водки жрать не станет, а они хотят наследника ей отравить!
– Да что ж он вытворяет, а? Демон! – Даша накрыла голову раскрытым учебником и попыталась зажать им уши. – Время уже три часа ночи доходит! У меня завтра последняя лекция, мне нельзя ее пропустить, препод на экзамене сожрет живьем. Я и так за полгода у него раза три была. Роман, ну сделай же что-нибудь со своим сыном!
– С твоим сыном, ты хотела сказать? – рявкнул осунувшийся парень, лихорадочно рывшийся в столе.
– Что ты хочешь сказать? – вскинулась Даша.
– Да ничего я не хочу! Только крикун этот твой стопроцентно, а вот насколько он мой – я могу лишь догадываться.
– Вот ты говнюк! – подскочила его жена. – При первой трудности готов от сына отказаться!
– Да заткнись ты! Сиди, учи свои уроки, мне, типа, учиться без надобности!
– А не фиг было на дискотеку ходить!
– Блин, а разве не ты у деда бабло вытрясла на танцульки?
– Не лови меня на слове! И что ты в столе роешься?
– Градусник ищу.
– На фига тебе градусник?
– Тебе не кажется, что этот маленький засранец болеет? Хочу померить температуру.
– Мне кажется, что он просто издевается. Ты посмотри на его морду лица!
– А чего – красная, сморщенная. Переорал, явно.
– В глаза смотри, в промежутках между воплями. Взгляд глумливый!
– Прям как у тебя, когда ты со своими родичами разговариваешь, – ухмыльнулся Роман, достав наконец, градусник, завалявшийся где-то в дальнем углу ящика с нижним бельем Даши.
Он подошел к кровати сына, держа градусник, как кинжал. Ребенок настороженно примолк, опасливо косясь на отца.
– Забздел, – констатировал Роман.
– Чего ты хочешь с ним сделать? – привстала со своего места Даша, в которой взыграл материнский инстинкт.
– Я же сказал – температуру хочу померить!
– И как ты собираешься этот процесс произвести? Сунешь под мышку и свяжешь? Он же его выкинет тут же!
Роман задумался, стоя у кроватки. Артемка по-прежнему тревожно глядел на него, ожидая подвоха.
– Ну-у, – покрутил градусник в пальцах Роман, – в Германии, я слышал, градусник в рот суют.
– Ага, засунь, конечно. Видел, что он с соской натворил? Разгрызет в один момент. Ртути наглотается – будет у нас жидкий Терминатор.
– А в Америке вроде в задницу засовывают…
– Что-о-о-о?! – Даша даже учебник отбросила. – У меня семья не авангардная, и я тоже старорежимного воспитания. Ты мне эти нетрадиционные штучки брось!
– Тьфу ты! Дура, прости Господи! Умеешь же увидеть во всем такой смысл, которого самый извращенный ум не вообразит.
Роман нервно засмеялся.
– Весело? – поинтересовалась Даша.
– Просто подумал, как хреново быть немцем в Америке. По привычке сунешь градусник в рот – а он только что сама представляешь откуда!
Отец голосистого малыша присел рядом с сыном, надеясь, что тому надоело сотрясать стены децибелами. Артемка смекнул, что его здоровью больше ничего не угрожает, сделал пару коротких вздохов, сморщил нос, прикрыл глаза…
– Не-е-ет! Только не это! Хватит! – взмолился Роман, но ребенок был непреклонен, и через секунду ночную квартиру сотрясли новые рулады растущего организма.
Даша со стоном рухнула на диван. Похоже, не оставалось шансов не только подготовиться к занятиям, но даже элементарно выспаться. Или хотя бы просто чуть-чуть поспать.
Дверь в комнату рывком распахнулась. На пороге, сверкая глазами, кутаясь в незастегнутый халат, стояла Жанна. Она едва сдерживала ярость, дыхание было тяжелым и прерывистым, ноздри раздувались, пальцы побелели, вцепившись в отвороты халата.
Где-то по темному коридору, чертыхаясь, прошлепал голыми пятками по паркету Евгений. На кухне раздался грохот переворачиваемой посуды и его сердитое бормотание.
– Ну что, «взрослые люди»? Кажется, так вы себя называли, когда решили жить совместно? – в голосе Жанны звенящей струной дрожало бешенство.
– Мама, прекрати истерику раньше, чем наговоришь всякой ерунды! – резиновым мячиком подскочила с дивана Даша. Симптомы маминой истерики она знала лучше всех людей в мире, потому что именно она становилась мишенью этих истерик, когда Жанна по каким-то причинам не могла оторваться на своих мужчинах. Ха! На своих! На деде особо не отыграешься! А отец давно научился уходить от этих вспышек глубоко в себя.
Так что свою ершистость, независимость, нежелание считаться с авторитетами Даша приобрела, защищаясь от незаслуженных взбучек со стороны матери. И отвечать на них она научилась, еще пряча деньги, выданные на школьные завтраки. Тут они с мамочкой друг друга стоили. Когда в схватку вступали такие женщины, пусть даже у них в возрасте была разница в двадцать с лишним лет, домашним мужчинам лучше было присмотреть себе дело где-нибудь в другом конце квартиры. Или лучше – города.
– Этот бедлам когда-нибудь закончится? – патетически воскликнула Жанна.
– Какой бедлам? – непонимающе пожал плечами Роман. – У нас все нормально, обычные бытовые трудности.
Словно подтверждая его слова, Артемка выдал особенно чистое дисканто.
– Черт! Ну и как нам прикажете завтра на работу вставать? – всплеснула руками Жанна.
– А никак! Отоспишься, – сердито буркнула Даша. – Мама, не надо театра, завтра у вас с папой выходной.
– И вы, значит, решили пожертвовать нашим редким выходным?
– Да никто ничего не решил! – встрял Роман. – Ну, капризничает немножко мальчишка, что ж теперь – трагедию вселенскую из этого устраивать?
– И давно он «немножко» капризничает? – саркастически усмехнулась Жанна.
Роман глянул на часы и потупился. Они два часа как вернулись с вечеринки, с тех пор Артемка не унимался ни на минуту. Сколько он голосил до этого – неизвестно.
– Вот-вот! Или вы уймете своего сына, или я не знаю что сделаю!
– Как?! – подскочила Даша. – Мы его баюкали. Книжки читали, кормили, памперсы уже раза три поменяли. Ну не знаю я, чего он хочет! Ты же опытная, помогла бы! Нам же завтра на учебу надо!
– А головой думать не пробовали? – устало произнес из коридора отец. – Когда я завел семью, то о чужой помощи не задумывался. Сами все делали и какашки твои по ночам отстирывать никому не поручали.
– Ага! Никому, кроме деда.
– Не говори ерунды, когда ты родилась, до деда нам было две тысячи километров! – воскликнула мать.
– Именно поэтому до трех лет я и прожила с бабушкой и дедушкой, а не с родной матерью! – зло ответила дочь.
– Даша, перестань! – поморщился Евгений. – Зачем ты так?
– А действительно, почему бы твоему отцу не помочь нам в такую трудную минуту? – обернулась Жанна. – А он в самый ответственный момент сбежал! И бросил ребенка!
– Это не его ребенок! – возмутился Евгений. – Это его внук!
– Не внук, а правнук! – поддакнул Роман. – У которого есть собственная бабушка под боком.
– Бабушка? – взбешенно окрысилась Жанна. – А отца у него уже нет? Если нет собственных мозгов и сил, надо было не о детях, а о врачах подумать в нужное время!
Евгений остолбенел, услышав такие слова. Даша хотела что-то ответить, но слезы обиды зажали горло.
– Жанна Владимировна! – голос Романа вдруг разительно изменился. – Я думаю, вы не в себе. Вам стоит уйти из этой комнаты и лечь спать.
Он говорил холодно, с поджатыми губами. Жанна было собралась что-то сказать, но осеклась. Роман в свои двадцать лет выглядел совсем мальчишкой, да в сущности, мальчишкой и был. И вдруг впервые в его словах, в его голосе, в его поведении прорезался МУЖЧИНА. Даша во все глаза таращилась на своего мужа-студента, не узнавая. Но что-то знакомое ей все же чудилось. Черт возьми, да это интонации деда! Такая же суровая непреклонность, пробивающаяся через корку нежелания конфликта! Все, конечно, совсем слабенькое, не устоявшееся, но сходство было налицо.
Жанна не собиралась сдавать позиции без боя. Она еще посверкала глазами и резко переменила тему.
– Между прочим, в ваши годы пора бы зажить своим умом и своим домом. В нормальных странах дети сразу после образования семьи начинают жить отдельно. Дед только сегодня об этом говорил. А он, кстати, человек мудрый, часто бывает прав!
«Удар ниже пояса», – констатировала Даша. Но уж ее-то, человека тертого, на слабо и авторитеты не возьмешь, не то что этих впечатлительных мужиков, к которым она оптом отнесла и мужа, и отца, который явно был сердцем на их стороне, но по привычке старался не лезть против матери.
– А кто против? – с головой полез в ловушку Роман, рановато почувствовавший себя имеющим право решающего голоса только на основании того, что ему первый раз не возразили. – Но только съемная квартирка, самая хрен… ерундовая, в Москве стоит не меньше трех сотен баксов. Откуда у студентов такие деньги? А брать ваши – так что тогда от этой независимости остается? Видимость одна, типа как суверенитет республики Коми. Хочешь – живи, как из центра скажут. Не хочешь – попробуй, не живи.
– Ничего, придумаем что-нибудь. Зачем снимать, надо свое жилье покупать.
Даша насторожилась. Ой, не нравился ей этот тон, сулящий подарки на пустом месте. Она точно была уверена, что от таких радостей всегда кому-то приходилось лить горькие слезы.
– Для начала надо деда вернуть, без него ваш отпрыск никого слушать не хочет.
Артемка был с этим полностью согласен. Он уже несколько минут как дрых без задних ног, утомленный взрослыми разборками.
– А где его искать? И вообще, куда он делся? – заинтересовалась Даша.
– На дачу свою свалил, картошку озимую окучивать.
– А вызвонить?
– Он же старый шпион, у него определители кругом стоят – и на мобильнике, и на дачном телефоне. Не берет.
– Поругались, что ли? – прищурилась Даша.
– Какая тебе разница? Не хочет с нами разговаривать – и все тут! Ты же этого старика знаешь: втемяшит себе в голову какую-нибудь блажь – ничем не выбьешь. Ну все, пора спать, пока Артемка не проснулся.
Через минуту Роман, утомленный бурно проведенным вечером и еще более бурно проведенной его концовкой, глубоко спал, даже не сняв футболку. А Даша, несмотря на жуткую резь в глазах и плывущее сознание, еще минут десять проворочалась, пытаясь понять, какую комбинацию задумала мать и чего от нее ждать. А главное – стоит ли ввязываться. То, что жить такой толпой под одной крышей просто невозможно, было понятно без всяких разъяснений. И если есть вариант купить какое-то жилье – надо бросаться на это тут же, не тираня душу всякими сомнениями. Осталось выяснить цену вопроса. Не ту цену, которую платят бумажными листочками, с нарисованными на них красивыми и не очень картинками. А совсем другую цену. Оно же понятно, что для того, чтобы построить что-то на пустом месте, надо будет что-то у кого-то отобрать. Ньютон вроде еще это доказал. Или Ломоносов? Все, сознание меркнет, но завтра надо еще хорошенько пораскинуть серым веществом.
– Ну что, дети, кажется, нам помогут! – торжествующе шептала Жанна в спальне сидящему на краешке постели мужу. – Артемка вовремя свой концерт устроил. Они теперь и сами больше нас хотят на другую квартиру съехать.
– Жанн, но ведь от того, что они съедут, Артемка лучше вести себя не станет, – с сомнением проговорил Евгений. – Они ж его так загубят.
– А с тобой не загубят! – язвительно прошипела Жанна. – Педагог, блин, нашелся. От тебя в воспитании детей толку – как от козла молока!
– Понимаю я все, – ссутулился Женя. – Только… Как-то погано это все. За счет отца все пытаемся сделать.
– А за счет кого еще делать? Или ты можешь где-то еще столько денег добыть? Чистоплюй чертов! С покупателем говорил?
– Да, говорил сегодня. Он хочет сам все посмотреть, – поморщился, как от зубной боли, Евгений. – Адрес я ему сказал. Он точно еще не знает, когда поедет. Может, и после праздников. Все равно в рождественские каникулы ничего не произойдет.
– Лишь бы твой старикан все не испортил, – недовольно проворчала Жанна.
Евгений сглотнул комок в горле и ничего не ответил. Нашарил в кармане висящих на стуле брюк пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и затянулся.
– Ты что, охренел, молодой человек? – обалдела Жанна. – А ну пошел на кухню!
Женя послушно ушел, но проторчал на кухне не пять минут, как думала быстро и с удовольствием заснувшая Жанна, а больше часа. За это время он извел полпачки сигарет. И думы его были одна тяжелее другой.
10
Славику Полухину было тошно. Просто невообразимо тошно. Метеочувствительным Славик сроду не был, и на пониженное давление и повышенную влажность хандру его списать было невозможно. Хотя именно в такие дни начинала давать о себе знать его голова – болела, тварь, хоть отрезай. Но к этой боли он был уже привычный, не первый год, чай, мигренями страдал.
Был Славик достаточно известным в прошлом спортсменом. Вторую ступеньку пьедестала считал для себя личным позором. Причем не на каких-то районных соревнованиях – чемпионаты Европы выигрывал. В свои тридцать шесть и за Россию бился, и даже за канувший в лету СССР успел повыступать.
В секцию классической, или, как позже стали говорить, греко-римской борьбы, его привела мать. За ухо привела, когда мрачные перспективы его будущего в лице участкового и инспектора по делам несовершеннолетних с завидной регулярностью стали появляться на пороге квартиры уборщицы, воспитывавшей своего охломона в одиночку. Это было самое удачное ее решение в жизни. Растрачивавший свои недюжинные силы впустую, подросток получил перед собой цель и попер к ней с настойчивостью магнита, тянущегося к железу.
Как любой «классик»-тяжеловес, достигший серьезного успеха, Славик обладал несокрушимым упорством, нечувствительностью к боли, способностью «на зубах» выползать из любых положений, причем не хитря, не маневрируя, только собственной силой.
Медлительная основательность, с которой он делал все в своей жизни и которую более ушлые товарищи довольно справедливо считали заторможенностью, ничуть ему не мешала достигать успеха в его начинаниях. Многим она внушала трепет и даже панику. Выдержать его тяжелый и усталый взгляд мог редкий хомо сапиенс. Да, Славик был настоящим «тормозом», но тот, кто посчитал бы его недалеким дурачком, был бы крайне разочарован результатами своей ошибки. Под низким лбом не слишком быстро, но очень надежно щелкали механизмы «соображалки», ловко просчитывая варианты событий и возможные итоги. Страдая некоторой излишней прямолинейностью, Славик с лихвой компенсировал этот недостаток тем, что в некоторых кругах называют «ответственностью за базар». Он предпочитал молчать, но если уж что-то сказал – всегда это делал, несмотря на то, что интересы могли уже измениться и выполнять обещанное становилось невыгодно. Такая линия поведения в сферах, где он вращался, декларировалась как единственно возможная для «правильного пацана», но в реальности ее придерживались очень немногие. Славик же был именно таким человеком.
Все эти способности и дарования, вкупе с тем, что Славик был нечувствителен не только к своей, но и к чужой боли, быстро снискали ему уважение среди коллег по цеху и достойное положение в обществе.
Голову Славику крепко и надежно оттоптали многочисленные противники на всевозможных соревнованиях разного ранга. Потом для верности, не иначе, в каком-то разговоре о делах, противная сторона в качестве аргумента привела бейсбольную биту, которой и приложила Славику по бритому затылку.
Аргумент этот был неправилен, в чем товарищи по бизнесу, так не по-джентльменски обошедшиеся со Славиком, очень скоро убедились. Не иначе как небеса их покарали, так как все они в скором времени оказались на больничной койке с повреждениями различной степени тяжести. А сам Славик в результате малопонятных ему интриг оказался в местах «не столь отдаленных», хотя на самом деле были они весьма отдалены от всех известных Славику мест.
А во время этого незапланированного отдыха случилась еще одна беда – контрольная. Упала на негр вековая сосна. Да прямо по больному месту. По голове то есть. Но Славик и это выдержал, голова у него тренированная была. Правда, временами что-то там сбои давать начало да болеть люто иногда. Но боль переносить Славик всегда умел. А что сбоит – так ведь всегда поправить потом можно, Славик же не спринтер, все не спеша делал, на совесть.
В заведении их после этого случилось еще несколько несчастных случаев. Наверное, потому, что злые языки шептали по кубрикам, будто сосна та неспроста упала. Только Славику до этого дела не было, через пару месяцев он уже снова в любимую столицу вернулся. Правда, после этого никто его больше Славиком не называл, даже жена. Исключительно Вячеславом Геннадиевичем. И только самые близкие друзья по привычке звали его Слава-Мюллер. Славик и сам не знал почему. Пиво вроде такое есть, только он пиво и не любил никогда. Да какая разница! Нормальное погоняло, похуже бывают.
И еще после отсидки у него характер испортился. До того Славик был парнем хоть и тормозным, но жизнелюбивым и в общем-то добродушным. А исправительное учреждение что-то в нем подточило. Временами находили на него приступы беспричинной хандры и тоски. Вот как сегодня.
Казалось бы, чего горевать? Ведь все так здорово начиналось! Денек приятный, снегопад кончился, все вокруг было еще чистым и пушистым. Гнал себе Славик по своим делам по Московской кольцевой автодороге, наслаждался хорошей машиной, послушно отзывавшейся на любые телодвижения хозяина. Толчеи на трассе не было, топчи себе тапкой в пол, вышивай по рядам кружева. Нет, блин, послал архангел козла на «девятке»!
Вывалился откуда-то из четвертого ряда, когда Славик аккурат из второго выпорхнул в длинное окно на третьем – и четко в борт затормозил. Профессионально пометил – от переднего бампера до заднего, сука такая!
Уже догадываясь, что день безнадежно испорчен, Славик медленно, оттягивая момент катастрофы, выбрался из салона, осмотрел повреждения. И свет померк вокруг. Надругались над его конем, цинично и бесповоротно! Как клеймо на лбу у «петуха», красовалась свежая уродливая вмятина-полоса вдоль всего кузова, от края до края. С машиной ведь как – она как честь, что один раз дается. Раз – и ты уже сами понимаете кто, и место твое возле параши, персональная кружка и ложка с дырочкой. Лишили Славика его друга, не мог он позволить себе на зашкваренной тачке ездить, люди не поймут.
А этот сучара козлинобородый уже заплясал вокруг места происшествия. Знак выставил, как положено, за тридцать метров, фотоаппарат достал, щелкает чего-то, папарацци хренов. Славик все стоял, убито глядя на испоганенную машину, и такая тоска его взяла, что ни в сказке сказать, ни рублем не измерить. Даже баксами не подсчитать без машинки.
И тут этот подскакивает: «Я все понимаю, это подстава, моя машина застрахована, решать будем через суд!»
«Какая, на хер, подстава? – мелькнуло в многострадальной Славиковой голове. – Чего этот хомяк истощавший несет?» Ну какой даун может на подставе работать на «Мерсе – SEL 500»? Да не конца восьмидесятых, а которого с завода только месяц назад как выпустили! Знал Славик пацанов, что такими делами промышляют, – так себе, шелупонь. Под крышей, конечно, но все равно шелупонь. И этот ботан Славика за одного из них принял?
Когда все эти мысли со скоростью танка времен Первой мировой пронеслись в мозгу Вячеслава Геннадиевича, он поднял свой взгляд на обидчика. Тот что-то крякнул, будто свистком подавился, и замолчал. Славик тоже ничего не говорил. Зачем это? Он и сказать-то ничего не хотел. Только понять, как земля таких гадов пресмыкающихся носит, да тоской своей необъятной поделиться с природой.
И тут из козлобородого посыпалось. Сыпалось все, что Славику и близко не сдалось. Обещания какие-то, цифры. Сыпалось как из прохудившегося мешка с дерьмом. Сыпалось пока Славик смотрел на него незряче, и когда Леха-Шуба подъехал, и когда третий по счету пролетавший мимо экипаж ДПС соизволил остановиться и поинтересоваться происходящим. Наверняка сыпалось из него и дальше, когда Леха сел с козлом в его машину рядом со словами: «Ну че, тачку поедем толкать или квартиру глянем?», но Славику было все равно. Ему было тошно.
Он ехал на своем серебристом коне, но не ощущал радости, потому что рваная рана по левому борту, которую он не видел, но ощущал всем истоптанным мозгом, мешала дышать. Ему казалось, что все смотрят на него и его изувеченную машину. Он ощущал себя так, будто на свадьбу друга заявился с марамойкой, у которой глаз подбит и зубов не хватает.
Он даже не поблагодарил, когда Муха подогнал ему «Гелик» взамен его «пятисотого», чтобы отправить того на лечение, а потом продать к чертовой матери.
Славик заехал на последнюю «стрелку», как он по привычке называл встречу с деловыми партнерами, в их добротном офисе, поставил свою подпись, вышел со своим сопровождающим Мариком, приехавшим отдельно, закурил на крыльце и снова закис.
– Слава, что с тобой? Что ты весь день как неродной? – с искусственным одесско-еврейским акцентом спросил Марик. Он любил играть роль эдакого «я-сэмэн-в-законе-вор».
Славик только тяжело вздохнул.
– Может, тебе так жалко твою машину? – простодушно удивился Марик.
– К черту машину, – наконец заговорил Славик.
– Таки тебе напрягло, что тебе пришлось ехать сюда, чтобы поставить какую-то подпись?
– На хер подпись, – буркнул Славик. Ему действительно было «впадлу» ехать за такой ерундой, как мелкому шпанюку. Но коммерсы, что его зазвали, только что в ногах не валялись, упрашивая его на эту маленькую уступку – к ним приехали воротилы-фирмачи, как они говорили, мирового масштаба. Ладно, пообещал – приехал. Хотя потом он с этих мешков за унижение стрясет побольше, чем они рассчитывали.
– Так что?
– Да ничего, – рыкнул Славик. Тихонько рыкнул, почти шепотом. А вокруг деревья пригнулись, на всякий случай, и стая дворовых собак дружно сорвалась заниматься своими амурными делами куда-нибудь в другое, более безопасное местечко. – Тошно мне, Марик! Надо что-то сделать такое, от чего стало бы удовлетворение.
– Эт как это?
– Ну, не знаю.
– Бабы, баня, водка?
– Скучно. Но хоть так пусть будет, лишь бы не так, как сейчас.
– Таки поехали!
– Погодь, родной. Одно дельце мне до праздника осталось. Остальные все сделал. Это тоже после хотел, да раз время позволяет, надо одним чохом добить и потом не париться ничем.
– А что за дело?
– Да так, мелочь, – отмахнулся Славик. – Мне тут наш пацан, что недвижимость двигает, на днях продавца подогнал. Участок под Москвой на хороших условиях наклюнулся.
– На кой черт он тебе?
– Если б знал. Пацан говорит – очень правильные условия. Вкусные. Там места дорогие, а участок можно, считай, на халяву взять. Сама земля мне по барабану, но через полгодика можно хорошо на повышение сыграть.
– А ну как на понижение сыграешь? Все тут про кризис толкуют.
– На понижение маклер тогда сыграет. На понижение уровня жизни над уровнем моря. Под землей обитать будет, – заржал Славик своей удачной шутке. Это ему не часто удавалось. – Я тебе по дороге расскажу. Поехали, одному совсем тошно. Тут пара километров по «Новой Риге».
Уже в машине Марик начал пытать своего босса и приятеля по совместительству.
– Таки что ты хотел мне рассказать?
– Я не хотел, – отбрыкивался Славик. – Это ты хотел, а я просто согласился.
– Ну, не суть, – взмахнул рукой Марик, которого такая дотошность Мюллера к точному восприятию сказанных слов всегда поражала до невозможности. – Что там у тебя за недвижимый бизнес наметился?
– Да пес его знает, – признался Славик. – Я в этих делах не смыслю особо, но пацанам надо верить. Очень не в их интересах меня обманывать.
– Это точно, – глубокомысленно согласился Марик, рассматривая бритую, как бильярдный шар, голову товарища, и его руки, в которых эти бильярдные шары запросто можно было прятать по пятку в каждой.
– Ну, так этот пацан на днях сказал, что есть один клиент, который хочет дачу своего отца толкнуть. Типа, задорого, как он думает. Пацан его на полтинник килобаксов сговорил, мол, эта цена закрайная уже.
– Полтина? А где фазенда?
– По Новориге, километров пять будет.
– Ну, все от участка зависит, строений там, – наморщил лоб Марик, пытаясь припомнить слова тещи, которая в прошлом году тоже возилась с покупкой дачи.
– Соображаешь, что ли? – засмеялся Славик. – На хрен строения. Там, слышь ты, сарай стоит. Снести его к черту – и все дела. Да десять соток земли.
– Десять соток за полтинник? – заржал уже Марик. – Окстись, Мюллер, тебя разводят, как пиво! Это ж пятифан за сотку выходит!
Славик только зыркнул исподлобья. Само подозрение в том, что кто-то может его разводить, вызывало в нем аллергическую реакцию с непредсказуемыми последствиями.
– Не, в натуре! Ты подумай – это, конечно, очень близко, и направление ништяк. Но это цена уже под потолок. Как ты на этом наваришься? И чего тебе с землей делать? Картошку там выращивать будешь?
– Ишаков разводить стану, – проворчал Славик. – Ты у меня племенным будешь.
– Обидно говоришь, Слава, – насупился Марик.
– А ты не лезь поперед батьки – тогда и обижаться не придется, – наставительно поднял палец, похожий на железнодорожный костыль, Слава. – Я вглубь не вникал, но пацан свистеть не будет. Там рядом крутые поселки есть, цены – заоблачные. А тут пока на минимуме. Земля дачная, потому дешевая. А есть уже маза, что их будут объединять. Я к тому времени халупу снесу, еще стоху вложу, построю коттедж. А когда масть выйдет – скину его штук за семьсот. А? Че замолк, предприниматель? Сейчас все осмотрим – и хозяйство, и окрестности.
Славик, конечно, не претендовал на то, чтобы лично оценить выгодность вложения, но его старая привычка требовала все, что он делает или собирается делать, осмотреть лично, потрогать руками и попробовать на вкус. Только после этого он мог спокойно давать согласие на сделку.
