Текст книги "Факел (книга рассказов)"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Второе. Не было быстрых танцев. Все больше танго и бальные. Но какие! Ангелина Васильевна даже забыла, что такие танцы существуют, «Конькобежцы», там, «Венгерский», в последний раз Ангелина Васильевна танцевала их в пионерском лагере. Когда певица торжественно объявила: «Конькобежцы!» – люди бросились в центр зала.

Ангелина Васильевна удивленно посмотрела на соседку, чему это они радуются, и та объяснила, что человек пятнадцать-двадцать – постоянные люди на танцах, все они когда-то здесь лечились, и теперь в танцевальные дни – по средам и субботам – приезжают, чтоб, значит, встретиться друг с другом и повеселиться.

Эти люди выделялись вот чем: они вели себя вольнее всех прочих и одеты были помоднее. То есть они к танцам специально готовились – одежду взяли у дочек и даже внучек. Такое то есть сочетание: люди весело танцуют, одежды у них сравнительно модные, а лица старенькие. Что характерно, все хорошо танцевали, но это уж тренировка.

Больше всех Ангелине Васильевне понравился тоненький стройный мужчина. Росточка небольшого, в темных брюках и легком белом свитерке. Подросток с белой густой гривой. Спинка прямая, голова вскинута. А как он прищелкивал каблуками, как вбрасывал кверху руку в «Венгерском танце». Лет семидесяти так пяти. Все называли его, кажется, Володей. Нет, пожалуй, абсолютно и исключительно верно – Володей.

Да, а там было принято, кто кого хочет, тот того и приглашает, хоть мужчина женщину, хоть женщина мужчину. Ну, Ангелина Васильевна, понятно, никого не приглашала – давно не танцевала да и не так воспитана.

А ее, это да, приглашали постоянно. Так что в конце вечера еще раз подумала, а я ничего себе, нет, правда, так и подумала, а я еще ничего себе.

Как бы по новой училась танцевать, сперва робко, спотыкаясь, а потом ничего, пошло. Да, пошло. Впервые за много лет ей в этот вечер было именно что весело, и по средам и субботам до конца лечения Ангелина Васильевна ходила на танцы.

Все понятно, красивый зал, натертый блестящий паркет, люди весело танцуют, и все это означает, что жизнь на самом-то деле продолжается, с тобой ли, без тебя, но продолжается, и все-таки, не будем хорохориться, лучше с тобой, чем без тебя.

Эти люди, что ездят на танцы, они ведь не в лучшем положении – все постарше Ангелины Васильевны, и все перенесли по одному и по два инфаркта, а Володя даже три. Но как прямо спинку держит, но как голова вскинута и как, значит, каблуками щелкает.

И он нравился Ангелине Васильевне все больше и больше. Нет, а правда, чего унывать, сколько отпущено, столько и отпущено, и уныние, если разобраться подробно, большой грех, оно-то, главным образом, и уносит людей прочь от этой земли.

И она все ждала, когда Володя пригласит ее на танец, и когда пригласил – слегка щелкнул каблуками, голову уронил на грудь, – она так разволновалась, что поначалу не могла попасть в такт музыке, и чуть даже взмокли ладони, и лицу стало жарко.

Словно бы она все в своей жизни проходит впервые, ну да, первый бал, и впервые мужчина пригласил ее на танец, и ладони взмокли, а лицу стало жарко.

Новенькая, спросил он, она кивнула, и он одобрительно посмотрел на нее. Двигался легко, почти даже невесомо. Ласковый голос, темные веселые глаза, густые седые брови. Замечательно потанцевали. После танца слегка сжал руку, усадил, щелкнул каблуками, уронил голову на грудь.

Ну да, первый бал, первое приглашение, первое пожатие руки – признательность, и намек, и надежда на дальнейшее знакомство.

В оставшееся время по средам, значит, и субботам Ангелина Васильевна ходила на танцы, и когда уезжала из санатория (что характерно, не сама уезжала, но на машине, больница привезла, больница и увозит, такой порядок), подумала, а ведь эти двадцать четыре дня и были лучшими в моей жизни, то есть все совпало: впервые не она обо всех заботилась, а все заботились о ней, и на всем готовеньком, и за всю смену не было ни одного дождя, к тому же ходила на танцы и даже была веселенькой.

Понятно, ей хотелось, чтоб это состояние длилось и далее, и она сказала себе, девочки, даже и постарше меня, ездят на танцы, буду ездить и я – а хоть что-то ждешь приятное.

Да, но ведь что оказалось? Оказалось, что время по-разному ползет, когда человек в унынии и когда он весел. Когда ты каждый день берешь с боем и не знаешь, хватит ли денег до получки и потому надрываешься в тревоге, время ползет медленно, спотыкаясь на каждой колдобине. Но что характерно, когда время уже пройдет и ты кинешь взгляд в прошедшую жизнь, то невесело ахаешь, да куда же это жизнь подевалась, как же незаметно она просквозила, но каждое мгновение, напомнить, при этом ползет медленно, спотыкаясь, значит, на каждой колдобине. То не слишком сложно Ангелина Васильевна хватила, нет?

Когда же ты весел, все как раз наоборот: время летит навылет, ты его не замечаешь, и когда оглянешься, ух ты, скажешь, позади меня не выжженная тоской пустыня, но ух ты, сад весенний, и там вон цветочки, и там травка, и на веточках птички поют. Клянусь этой травкой, и этими садами, и осенью птичек, к примеру, соловьев на этих ветках, жизнь моя прошла не зря.

После санатория жизнь полетела очень уж резво.

Ангелина Васильевна сдержала данное себе слово, и больше она не надрывалась. Отсидела на больничном, сколько позволили, а потом оказалась перед выбором: взять инвалидность и сидеть дома или все же помаленьку работать.

Она ушла из отделения, где надорвалась, в процедурный кабинет поликлиники. Нет, не уставала. Всего три дня в неделю – с двух и до восьми. Никогда не была такой свободной. Ходить по домам для приработка уколами бросила. Пенсийки и процедурного кабинета на одного человека, тем более неизбалованного предыдущей жизнью, хватало.

Вот именно что на одного человека.

Потому что дети оказались сообразительными: Сивку крутые горки укатали, и впредь рассчитывать можно не на Сивку, но исключительно на себя.

Нет, на детей Ангелина Васильевна не обижалась – они навещали ее и в больнице, и в санатории, а вот понятливость их хвалила.

Значит, так. Сын получал копеечки в своей лаборатории, но работу любил и в ожидании лучших времен не хотел ее менять. Да, а становиться вышибалой или мафиозником он не хотел. Да, но жить-то надо не только что в будущем, но прямо-таки и сейчас. Словом, сын закончил соответствующие курсы и стал милиционером. Что ему там платили, сказать трудно, но обходился без материнской помощи. Ну что там рассуждать, любимая работа, нелюбимая работа, если жить маленько надо, тем более с малолетним дитем.

Теперь его сестра. Уж она-то, точно, ничего не умела делать, помимо учить младшеклассников. Да, но она вышла замуж.

Тут история даже трогательная. Она нравилась одному военному человеку, точнее, моряку и даже капитану какого-то ранга. При этом ученому человеку – кандидату тоже каких-то наук. Да, а у этого ученого капитана четыре года назад умерла жена. А дочь Ангелины Васильевны была первой учительницей сына этого военного моряка, и сын и отец очень хорошо относились к учительнице, и отец несколько раз звал ее замуж. А она вроде того, что не больно-то я его люблю, да, человек он хороший и обеспеченный, но не больно-то я его люблю.

А когда заболела мать, она, видать, подумала, а чего ждать, годы-то идут и исключительно не в мою пользу, человек он хороший, к тому же обеспеченный, да я еще и своего ребеночка успею завести и уж его-то я буду любить, это точно. Ну, так, не так она думала, сказать трудно, а только она вышла замуж и отселилась от матери.

И Ангелина Васильевна осталась одна в двухкомнатной квартире. Конечно, она по-прежнему любила детей и внука, она ходила к ним в гости и делала подарки, но теперь это было совсем другое дело: есть свободная денежка, можно что-то купить внуку, ну, там, костюмчик или игрушку, а нет, так уж нет. То есть свободный выбор.

А по средам и субботам Ангелина Васильевна ездила в санаторий на танцы. Да, это далеко, это два с лишним часа в один конец, но на любимое занятие люди и побольше тратят. Или вот, она читала в книжках и видела в кино, люди на свидание даже в другие города летают. И Ангелина Васильевна с нетерпением ждала прихода среды или субботы, она надевала лучшие свои вещи, она днем перед танцами отсыпалась, чтоб выглядеть посвежее.

Сама признавалась, в девичестве не очень-то на танцы ходила, только на вечера в училище, куда приглашались ребята из мореходки, и теперь вроде того что она добирала то, что не добрала в молодости.

Нетерпеливое, значит, ожидание вечера, где музыка, танцы, встреча с друзьями.

Да, встреча с друзьями. После нескольких ее приездов постоянные люди поняли, что она теперь с ними, и были этому рады. Они держались вместе, человек пятнадцать-двадцать, и вот эти поездки на танцы и были, видать, главным развлечением в их жизни, а может, и главным дело в оставшейся жизни.

У всех дети, внуки, у некоторых и правнуки, и эти приезды в санаторий означали, а мы еще ничего себе, сердце, выходит, покуда бьется, ну да, если я могу выдержать не только танго, но и «Венгерский танец», и я буду приезжать, покуда ноги носят, а если не приеду, вы все поймете и молча и без грусти попрощаетесь со мной и простите мое дезертирство – оно ведь не по моей воле.

И они перезванивались, ну как дела, все такое, не нужно ли лекарство, оно у нас подешевле, и будешь ли сегодня, а как же, иначе вы подумаете черт знает что, а не хотелось бы, поскольку сама чувствую – рано и потому несправедливо.

Нет, не нужно понимать так, что вот Ангелина Васильевна в пожилые годы стала попрыгуньей, и ей поставили новенькое, что пятак, сердце, нет, жизнь прошлась по ее сердцу и поставила печать: проверено! мины есть! нет, все как положено, то сердце поднывает, то оно колотится порезвее, чем хотелось бы, но, во-первых, имеются лекарства, а, во-вторых, у человека есть воля и желание жить далее.

И когда Ангелина Васильевна ехала в электричке, она радовалась, что увидит Володю и будет с ним танцевать, и волновалась. Все понятно, очередное свидание, совместное кружение, пожатие руки, и легкий прилив крови к лицу, и приятное тепло в груди.

В жизни текущей, мимолетной у них были дети, внуки, болезни, а вот в этой жизни, по средам и субботам, в их главной жизни, они были веселы, здоровы, молоды. И что характерно, их главная жизнь – четыре часа в неделю – была важнее и, конечно же, интересней жизни текущей.

И еще: получалось вроде того, что предыдущая жизнь была и не жизнью вовсе, но лишь подготовкой к жизни новой, словно то была лишь первая, черновая попытка, а сейчас идет попытка вторая и главная, и она будет всегда.

И всегда, к примеру, Ангелина Васильевна будет волноваться, танцуя с Володей. Тем более он приглашал ее все чаще и чаще, что и понятно – со временем Ангелина Васильевна стала танцевать лучше всех.

Разумеется, состав приезжающих на танцы людей не был постоянным, кто-то к ним прибивался, кто-то убывал, а как же, это и есть жизнь, и если человек два-три раза не приезжал, все молча понимали, что больше никогда его не увидят. И ничего с этим не поделаешь, жизнь продолжается, кто-то приходит и кто-то уходит, потери здесь неизбежны, и Ангелина Васильевна даже допускала предположение, что однажды исчезнет Володя, и она заранее горевала, что поделаешь, в жизни приходится терять и любовь, и с жизнью не поспоришь, вот это верно, но ведь она продолжается, и покуда человек жив, он весел и волен.

Или же наоборот, покуда человек весел и волен, он жив.

Что, в общем-то, если внимательно разобраться, одно и тоже.

Перепутаница

Ну вот скажите, почему жизнь так быстро проносится, ведь моргнуть не успеешь, а она уже к последней занавесочке приближается.

Ну, это Лидия Филипповна зря – про моргнуть не успеешь. Наморгалась, надо думать. Когда растишь сына одна, когда ты не министр и не директор магазина и даже не заместитель того или другого, а когда ты, к примеру, учетчица в леспромхозе, понятное дело, наморгаешься.

Про ее сына Витюшу ничего худого сказать нельзя – хороший был паренек, не хулиган и мамашу уважал. Десятилетку кончил – дальше пойду учиться. Правильно, сыночек, выучишься, и работа у тебя будет умная и чистая. Не в деньгах счастье, нет, но работа должна быть умная и чистая, да.

Паренек был сознательный и поступил не на дневное отделение, а на вечернее. Оно и понятно – не век же сидеть на материнской шее. Тем более Лидия Филипповна всегда была женщина болезненная – то давление у нее прыгает, то сердце ноет. И тут удивляться нечему – ей было за тридцать, когда завела Витюшу.

Вот именно завела. Замуж меня не берут, а вот сыночка от какого-нибудь хорошего человека заведу. Ну и завела.

Год Витюша работал и учился, а тут и армия подкатила. Как Витюша служил – это ладно, это к перепутанице не относится. Видать, нормально служил, если нагулял килограммов десять. Человек и так-то рослый и здоровый, да тут еще такая добавка. Да, Витюша в армии усы такие красивые пустил.

Снова буду учиться, и вечером он получал высшее образование, а днем вламывал грузчиком на железнодорожной станции. Уставал, это конечно, ну, буквально нет сил ездить на учебу, придешь с работы, смолотишь чего мама приготовила, и никак не оторваться от дивана.

Ну да чего там, дело молодое, надо ведь и погулять, в общем, так: пока ты грызешь учебники и чертишь начерталки, жизнь мимо пролетит, что электричка, и характерно, все нормальные люди в вагоне, а ты один остался на платформе и машешь жизни ручкой. Пока ты грызешь учебники, у тебя все зубы выпадут и на голове ни одного волосика не останется. А зачем тебе корочки, если к тому времени ты будешь старым и больным?

Конечно, Лидия Филипповна переживала, что сын бросил учебу. Но ведь с жизнью ты не поспоришь, у тебя свои законы, а у нее свои, жизнь сама знает, кого схватить за горло и сжать так, чтоб кишки полезли, а кого схватить, но горла пока не сжимать.

Витя год пожил вольной жизнью, а потом хорошую девочку нашел, стеснительную, тоненькую. У нее были длинные ресницы, вот что. Педучилище кончала. Да, такая Тоня с длинными ресницами. Как бы сонная девушка, а взметнет ресницы и улыбнется, сердце у тебя так и перекувырнется.

Жила она в общаге, потому что приехала издалека – это важно. Живи ее родители здесь, не было бы никакой перепутаницы.

Да, но когда молодые женятся и любят друг друга, им надо где-то жить? Хотя чего так хватать, даже если и не любят друг друга, все одно где-то надо жить. Но Витя и Тоня как раз любили друг друга. Вот когда все вокруг хмурые, а кто-то бродит в обнимку и сияет, что солнышко после летнего дождя, это бросается в глаза. И каждому ясно – молодожены друг друга любят.

Витя привел Тоню в свой дом и прописал, это понятно. То есть в хрущобной восемнадцатиметровке прописаны трое. Ну, это чего, это нестрашно, оно, может, и не очень удобно доказывать любовь к юной жене при ворочающейся от бессонницы мамаше, но это ладно. А чего ты – только женился и хоромы отдельные тебе подавай? Так не бывает. Нет, хорошенькие мои, все помаялись, и вы помайтесь, а то ушленькие какие, хоромы им отдельные подавай.

Жили дружно. Лидия Филипповна невестку любила и никогда не взбрыкивала, мол, два медведя на одной кухне, нет, жили дружно. Ничего не скажу, девочка ласковая, небалованная, хорошая девочка.

Но каждому известно, что когда молодожены любят друг друга, то обычно бывают дети, и это каждому известно. Через год появился маленький, и его назвали Сашулей (это вот он как раз называл перепутаницей все, что не умещалось в его детской головенке). А еще через год обозначилась маленькая, которую, наоборот, назвали Настенькой.

Что же это получается? За два года народонаселение квартиры значительно увеличилось, было трое на восемнадцати, стало пятеро и, что характерно, на тех же восемнадцати. То есть рост народонаселения значительно опережал рост жилплощади. Да, а эта жилплощадь в хрущобе, то есть пол, как известно, сближается с потолком, коридор равен почти нулю, и это гаванна – совмещенный санузел, привычно говоря.

Да, а Витя к тому времени работу сменил. Нет, грузчиком он остался, но станцию сменил на большой гастроном. Платили там вроде бы поменьше, но зато поближе к продуктам. То есть получается, человек не был отравлен высшим образованием и сообразил, где лучше и глубже.

Значит, пять человек в одной комнате, а дети маленькие, и если они, к примеру, мокрые, то вопят даже и ночью, не считаясь с тем, что папе и бабе утром на работу. А у бабы после бессонной ночи прыгало давление. Да, но это же любимые внуки, и потому злости не было ни вот столько.

Молодые твердо решили, рост народонаселения покуда останавливаем, потому что концентрация народонаселенности довольно высокая. Пять на восемнадцати – это немало. Скажете, бывает и хуже, но ведь сейчас не война, и жизнь вроде того что улучшается, и пора нас ставить на учет, дорогие товарищи, пора и еще раз пора. И их поставили на очередь, ну, если положено.

И тут Лидия Филипповна сделала ускорение. Ну да, всю жизнь проработала в леспромхозе, до пенсии остается полтора года, и если сейчас ты ничего не пробьешь, то кому ты будешь нужна, когда ты выйдешь на пенсию, и она бухнулась в ноги своему начальнику: двадцать лет вместе работаем, вы наш депутат и пробейте, что пробить в силах. Мы стоим в очереди на жилье, но все знают, с какой скоростью эта очередь ползет, так пробейте мне какую-нибудь комнатеху до подхода, мне все же легче будет, а то нет – не дожить.

То ли начальник оказался хорошим мужиком, то ли просто повезло, но комнату Лидии Филипповне пробили. Очень временное жилье и в очень маневренном фонде. То есть деревяшка и густо забитый клоповник. Но в центре города. То есть деревяшка, густо забитый клоповник, без воды и отопления, но в центре города.

А вот теперь нужно следить – пошла перепутаница. Лидии Филипповне дали комнату, она выписалась из своей квартиры и прописалась в деревянном клоповнике. Да, но по силам ли ей колоть дрова и таскать воду? Нет! Это все для молодого поколения, чтоб оно могло вести самостоятельную жизнь, растить детей и одновременно надеяться на лучшую жизнь впереди.

То есть так. Лидия Филипповна живет в прежней своей квартире, но прописана в деревяшке, молодые же, совсем наоборот, прописаны в хрущобе, а живут в деревяшке. Покуда все нормально. Можно жить и даже надеяться. Дети прописаны в хрущобе, и, когда подойдет очередь, им дадут трехкомнатную, ну, если четыре человека и дети при этом, что любопытно, разнополые.

Теперь Лидия Филипповна. Она прописана в клоповнике, он в центре города, по ближайшему плану его снесут и построят большой жилой дом, и Лидии Филипповне дадут в нем однокомнатную. Это обязательно. Улучшенная планировка, и кирпич, а не блок. Можно жить? Не только можно, но и нужно. Ну, если дети живут дружно, внуки растут, а тебя согревает близкая надежда. Вот говорят, нужно смотреть жизни прямо в лоб и напрочь отказаться от надежды. Но как же ты, интересно знать, откажешься от нее. Если только она душу и согревает.

Но! Но не все так складно иной раз получается, и надежды иногда тю-тю, улетучиваются. Подкатили новые времена, жилье строить перестали, и очередь, понятно, замерла. И помаленьку проклюнулось: вот это жилье навсегда, другого не будет, без вариантов.

Лидию Филипповну такое положение более-менее устраивало: она живет в привычной квартире, если помрет, жилье не накроется – дети-то прописаны здесь. Не взбрыкивала и Тоня. То ли Витю своего любила, то ли вообще терпеливая. Да, она после второго декрета пошла воспитательницей в детский сад, так что ее детки всегда при ней.

Первым начал взбрыкивать Витя. Даже и не понять, с чего он начал взбрыкивать. Может, он не думал, что всю жизнь будет грузчиком, может, надеялся, что со временем найдет себе что-нибудь получше. И с жильем тоже – думал, поторчим в клоповнике год-другой, а оказалось, что запухли на всю жизнь. Ну, так – не так, не выяснить. А может, любовь к Тоне прошла. Нет, не выяснить.

А только Витя начал закладывать. Нет, не каждый день, он закладывал редко, но метко, дней так на несколько. Ходит мрачный, и чем больше закладывает, тем больше мрачнеет. Придет домой, сядет у окна и, свирепо поигрывая желваками, часами молчит. Ну, вот что человек в это время в голове прокручивает? Может, он счет налаживает, вот был в классе из лучших учеников, но тот стал доктором, а тот вот следователем, то есть из жалоб Тони (она, понятно, искала поддержки у свекрови, больно ведь смотреть, как дорогой человек часами поигрывает желваками) получалось, что Витя рассчитывал на одно, а вышло совсем другое, и в игре, которую все называют жизнью, он – сторона исключительно проигравшая. Ну, может, так, может, совсем иначе – нет, теперь не выяснить.

А потом Витя испарился. Нет, не совсем, ну, там, в низкое небушко, нет, он испарился из семьи. Витя сошелся со своей начальницей, замдиректора магазина. Нет-нет, вот каждый думает, если замдиректора, то сумками тягает продукты, жрет в три горла и потому вся состоит из шаров. Ага, а жирные пальцы в перстнях и кольцах. Но нет. Эта – совсем наоборот – красивая и стройная женщина. Делает зарядку и по утрам бегает. К тому же хорошее жилье и тринадцатилетний сын. Да, новая жена была старше на семь лет. Но что такое семь лет, если стройная, красивая и замдиректора с хорошим жильем.

И Витя ушел к ней. Нет, все чин чинарем, с прежней женой развелся, с новой расписался. Но не прописывался – не дурачок терять жилье. Ведь любовь может оказаться не вечной. Да и в работе замдиректора есть элемент риска. А может, новая жена велела: стоишь на очереди, вот и стой, придет время – получишь комнату, лишней она не бывает.

Да, вот тут новый довесочек к перепутанице. Лидия Филипповна по-прежнему прописана в клоповнике, а живет в хрущобе, Тоня, значит, наоборот, прописана в хрущобе, а живет в клоповнике, Витя прописан в хрущобе, а живет у новой жены. Да, но ведь теперь получалось, что в хрущобе прописаны уже две семьи, поскольку Витя – бывший муж, чужой, получается, дядька, а фактически член другой семьи.

Нет, все понятно, развод переживали тяжело. Ну, Тоне обидно, что муж бросил, да и Вите легко ли с детьми расставаться. Нет, он не настаивал на разделе детей, понимал, видать, что малым детям с матерью лучше. Да, а детей он любил, потому вопрос с алиментами не вставал, отдавал Витя хорошо, нет, грешить не буду, говорила Тоня, мужик он, конечно, подлый, но детей любит, приходит почти каждый день и отдает хорошо.

Больше всех переживала как раз Лидия Филипповна. Обидно ей было, что сын бросил детей в такое свирепое время. К тому же она боялась, что Тоня запретит детям приходить к бабушке, мол, раз ваш сын таким подлым мужчиной оказался, так я не буду к вам своих деточек водить, нефиг их портить. Но всего больше боялась Лидия Филипповна, что Тоня однажды скажет, а валите-ка вы, дорогая бывшая свекрушечка, из моей квартиры, больно, я погляжу, вы хитрозаденькие, прописаны в деревяшке, вот и кыш туда, а я со своими детками – вашими внуками, кстати, – поживу в нормальных условиях. Поскольку я женщина хрупкая и малость притомилась колоть дрова и таскать воду.

И от этих опасений Лидия Филипповна так надорвалась, что у нее случился инфаркт. И она чуть было вовсе не отлетела. Но полежала в больнице и оклемалась.

Да, но хоть и оклемалась, но очень уж ей больница не понравилась, что-то ее там вроде того что не очень уважали. И Лидия Филипповна всем говорила, больше я в больницу не лягу, уж если загибаться, то дома. Я работала с семнадцати лет, вырастила сына, так вот имею я право, спрашиваю, помереть дома и на руках у единственного сына, я спрашиваю.

Как-то она круто вопрос ставила и еще круче его заостряла: вроде того что если помрет дома и в окружении дорогих людей, то не так уж зря жизнь прожила, а если в казенном доме, то и зря свою жизнь проскрипела. Нет, слишком как-то круто вопрос заостряла.

Да, а из больницы выписалась совсем беспомощной, ходила только по квартире, и как-то неправильно себя вело сердце: то оно норовило выпрыгнуть из груди и колотилось, что заячий хвост, то ни с того ни с сего замирало.

Да, инвалидка.

Нет, ничего плохого про невестку не скажу, ухаживает как за родной и деткам не говорит, не ходите к бабе, баба-кака, нет в беде меня не бросает. Да и Витюша себя хорошо ведет. Как муж он никудышным оказался, а как сын своей матери и как отец своим деткам он оказался вполне хороший. К примеру, часть продуктов в бывшую семью несет, часть матушке. Нет, обижаться грешно. И почти каждый день забегает.

Вот иной раз думаешь: конечно, жизнь – штука стервозная, но все же ты приноровился к ней, и только бы она текла спокойно, только бы не ускорялась, а уж ты ляжешь на пузо и полежишь в спокойном течении, куда тебя вынесет, туда вынесет, и лично я так-то уж сильно барахтаться не буду.

Но нет! Жизнь иной раз делает ускорение, и что характерно, в самый исключительно неподходящей момент.

В общем, так. Однажды Тоня пришла очень уж расстроенная. Что делать, говорит, даже ума не приложу. Срочно объявили, что наш клоповник сносят. Что будет на его месте, вопрос другой. А нам предлагают барак на отшибе города. Я там была – это ужас что такое. Без воды и отопления, это само собой, но там в каждом коридоре вот такие щели. А на носу, сами видите, зима. Да наш клоповник ну просто царские хоромы в сравнении с этим бараком. Но и другое: ведь Сашуля ходит в первый класс, и школа на другом конце города, Настенька – в детский сад, хорошо, с мамой, но тоже ведь через весь город. Жить, получается, в одном месте, учиться в другом, в детский сад ходить в третьем. И вот что теперь делать, я даже и не соображаю ничего.

Лидия Филипповна, понятно, обомлела от таких новостей. Конечно, Тоня говорила – нас переселяют, нам предлагают, но Лидия Филипповна в комочек сжалась от ожидания: да не нам предлагают, ненаглядная ты моя свекруха, а тебе, ведь это ты там прописана, вот тебе и самое место в бараке, и пусть на тебя из щелей дует, а не на моих малых деточек.

Но Тоня ничего такого не сказала. И тогда Лидия Филипповна предложила единственный выход – а переселяйтесь вы сюда, жили вместе, поживем еще. А барак упускать не будем, я в нем пропишусь, а летом будете в нем жить, ну, вроде дачи, он же на отшибе города. Тоня, понятно, согласилась. Да и что здесь еще придумаешь. Это уж, как говорится, война жизни.

Жили они дружно. Витя заходил часто, ну, продукты занести, с детишками поиграть. Да, но Лидия Филипповна доводила себя вот какими соображениями: сколько-то времени невестка потерпит бывшую свекруху, но не может так продолжаться всегда. Одно дело, с нами жил Витя, а сейчас я ему кто, интересно знать. И вы, дорогая наша свекруха, теперь уже чужая тетенька, которая по непонятной причине торчит на моей законной жилплощади.

И еще: Тоня ведь молодая женщина, а ну как она удумает личную жизнь устраивать, а ну как приведет сюда друга да еще пропишет его. Может такое быть? Еще как может. И вот тогда погрузят Лидию Филипповну в машину и, что колобашку, откантуют в барак. А подыхать, будем прямо говорить.

Да, отчаянно доводила себя женщина подобными картинками. И однажды довела – случилась большая парализация. Все, сказала коротко соседке, вот теперь все ясно, вот теперь обязательно сбагрят меня в казенный дом. Это уж догнивать. Нет, не удастся мне помереть в своем доме. Да, жизнь я, видать, проиграла. Самое время вспомнить, как Лидия Филипповна круто вопрос заостряла: мол, если у себя – все нормально, а если в казенном доме – значит жизнь зря прожила.

Да, но не так все просто. Доктор успокаивал, мол, это еще повезло, что парализация левой руки и ноги, речь-то уцелела. А когда парализация правой руки и ноги, то и речь отнимается. Представляете, какая несправедливость, правая рука важнее левой, так еще и речь немеет. Нет, вам еще повезло.

А если хотите, сказал Тоне, я могу о больнице похлопотать. Трудно ведь ухаживать. Тем более с двумя детьми, и не дочь, а бывшая невестка. Нет, говорит Тоня, больницу что-то не хвалят, даже истребительной называют, там, говорят, человек весь день будет лежать по уши, и никто к нему не подойдет. Это да, но ведь вы же работаете. Ничего утром и вечером я перестелю, а днем, договорилась, соседка присмотрит, нет, живой ведь человек, жалко, если весь день по уши.

Ну вот, не отдала. Сама колотилась, но не отдала. И это очень удивляло Лидию Филипповну, да кто ж это сейчас так поступает. Да никто. Ну, еще родная дочь – можно понять, а бывшая невестка – нет, уже не понять.

А через два дня новая парализация. И уже отнялась правая рука и нога. И речь, понятно, ну, если доктор обещал. И тот же самый доктор опять предлагал больницу. Но нет, снова уперлась Тоня, если отлетит, то пусть в своем доме. Ей, может, приятней видеть меня и внуков, чем незнакомых костлявых старух.

И верно, Лидия Филипповна отлетела ночью, во сне. И лицо у нее было, поверить трудно, такое довольное-довольное. И спокойная улыбка.

Ну, надо же! Все вокруг стонут и охают, а она улыбается.

Свадьба

Договаривались, что всюду должен быть свой порядок, и младший не должен обгонять старшего, чтоб на семью не обрушилось разом два события. То есть Федя старше Наташи на шесть лет, и вот сперва женится он, а потом уж в загс пойдет младшенькая. Потому что свадьба по нынешним временам – это как пожар. Добрый, конечно, но все же пожар.

Ну да, как же, Федя в двадцать восемь лет жениться не думает, а я, как дурочка, сиди и жди у моря погоды. Нет, так не получится, я через три месяца кончаю институт, пора определяться, да и сами видите, человек меня любит и деловой.

Это семья Бобковых. Очень трудовая семья. Василий Павлович – инженер, вертится в двух или трех местах, подгребает все, что подгрести может. А жена его Людмила Дмитриевна – участковый доктор, тоже, значит, трудовой элемент.

Теперь, значит, дети. Федя закончил морское училище, и он, выходит, моряк. Нет, настоящий моряк, он на судне каким-то начальником, то есть моряк водоплавающий. Да, но человек он исключительно домашний. Придет из плаванья, ляжет на диванчик, телик смотрит и харч материнский уничтожает. Нет, как-то уж с женщинами, видать, устраивался, но без женитьбы и прочих глупостей. То есть этот водоплавающий моряк был покладистый и ласковый.

Не то – Наташа. Ну, младшенькая, все понятно, видать, баловали ее, особенно Василий Павлович, и потому девушка выросла строгой. Нет, не только с парнями, мол, сперва надо, чтоб человек был хороший, потом расписаться, а потом уже все остальное, и порядок тут нарушать нельзя, дескать, сперва все остальное, потом, глядишь, распишемся, а потом будем выяснять, хороший ли человек. Нет, так не получится.