Текст книги "Факел (книга рассказов)"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Да, но рост сто восемьдесят пять, и спина прямая, да он при ходьбе еще и гордо вскидывал голову, вот какой у меня рост – сто восемьдесят пять, а спина, заметьте, удивительно прямая.

Всю жизнь Александр Иванович был человеком исключительно умственного труда. Все соседи знали, что он был историком. Причем, видать, не школьным историком, учителя в старости в основном тихо себя ведут, они притомились от детей и от школьного шума, и дай, думают, хоть в старости тихо поживу. А этот – нет. Этот, если что не так, ну, в магазине или с соседями, мог гордо спросить, да вы знаете, кто я такой. Я – историк! Да я был с таким-то вот знаком и с таким-то. Тут смысл простой: вы – тьфу, букашки и даже черви, а я историк, правда, впрямую так не говорил, но намек был каждому понятен.

Какой историк и где и что – непонятно. И я был знаком с таким-то и с таким-то. Нет, уже не уяснить. Все! Ветерок уже нежно травку колышет.

Соседи вот почему так мало знали про старичка – он в доме всего с год и пожил. Так-то у него собственный дом километрах в пяти от Фонарева. И ты не будешь ведь у незнакомого человека спрашивать трудовую книжку, а ну-ка дай, дедуля, полистаю твою трудовую деятельность, да, мы – черви, а ты – историк, а покажи-ка ты, гордый дедуля, что ты за историк, с кем ты там был знаком. Ты хоть академиком будь или даже профессором, но только не базарь с соседями, не затевай разборку, и все будет путем.

Да, а почти всю жизнь прожил в собственном доме. Хороший такой дом, комнаты четыре, с мезонином даже, аккуратный такой домик, он на взгорке и с шоссе хорошо виден. Да, и сад большой.

Ну вот. А лет пятнадцать домик под дачу снимали такие Евстигнеевы. Семья из четырех человек. Всем говорили, старик им как родной. Ну, если живут с весны до осени. И даже иногда зимой наведываются. Евстигнеева пару раз в месяц забегала. Что-нибудь поделает. Что-нибудь прикупит. Или что лишнее от пайков останется. Да и вообще, приятно удостовериться, что дедуля наш еще не перекинулся. В общем, как родные.

Да, родные-то родные, но иной раз перекидываются не только родные, но и чужие. И это жалко. Старичка жалко, это само собой. Но главное – дом пропадет. А ты к нему привык. Ну, если живешь в нем с весны до осени пятнадцать, считай, лет.

Старик живет один, наследников у него нет, перекинется, и дом будет ничей, вернее, всехний, то есть отойдет безразмерной нашей хозяйке. И она всунет туда кого-нибудь из начальничков, мол, начальничек – тоже человек, и он должен хорошо отдыхать. Да, а дом хороший, и есть большой сад. И отдыхать там хорошо. Особенно если на халяву. И это обидно. Они прожили в доме пятнадцать лет, а незнакомый начальничек будет здесь жить на халяву. И фигушки ему и, значит, с маслицем.

И как-то зимой Евстигнеевы подъехали к Александру Ивановичу с толковым предложением. Значит, так, Александр Иванович, вы человек крепкий, проживете, спору нет, до ста лет и даже с лишним, но чего на свете не бывает, когда-нибудь отлетите, а дом накроется, позвольте не уточнять, чем именно. А нам он как родной. Мы бы его купили, но прав таких у нас нет. Если у тебя жилье, кто же позволит тебе купить еще один дом. Но главное в другом: кто ж позволит дом продать. Хорошо, продадите, а где жить собираетесь? В землянке полтора на два? Но рано. Не спешите, просим. Каждому фрукту свой овощ.

Словом, законно купить дом нельзя.

Потому мы подъезжаем к вам с толковым предложением. Оформите нас наследниками и после этого живите до ста лет с лишним. А мы будем спокойны: дом, почти родной, не уплывет в чужие руки.

Но это лишь часть нашего предложения, Александр Иванович. А вот и продолжение. Возьмем круглый срок – десять лет. Вы с нас берете за сезон столько-то. А мы вам разом дадим за десять лет, то есть десять раз по столько-то. Понимаем, дом хороший и дорогой, он стоит в десять раз дороже, чем десять раз по столько-то, но, согласитесь, и десять раз по столько-то – денежки, и вы их получите только за то, что оформите нас своими наследниками.

Но и это не конец предложения, с которым мы к вам подъезжаем. А вот и конец. Зимой вам здесь трудно жить – дрова запаси, еду сготовь. Да и возраст. Так вот, осенью вы переберетесь к нам, мы выделим отдельную комнату, и будете себе поживать на всем готовеньком. Ну, как в любой семье, сколько-то будете давать на еду. С весны до осени будете жить в своем законном доме, а в холодное время у нас. Да, хрущоба, с этим никто не поспорит, но теплая хрущоба, и в трехкомнатной квартире у вас, значит, будет отдельная комната. Не понравится, что же, в любой момент вернетесь в законный дом.

Толковое предложение? А как же! Зиму кантоваться в теплой квартире да еще с ходу получить десять раз по столько-то. И Александр Иванович согласился.

Но не сразу, понятно. Он малость повозбухал, мол, мне, понимаешь, надо, чтоб все было законно, я, понимаешь, историк, мне чтоб без взяток и коррупции, которая пронизала все наше общество как сверху донизу, так и снизу доверху. Его успокоили: люди и живем среди людей, завтра же на машине подгоним нотариуса, и он все оформит так, что ни один комар носа не подточит.

Позже Александр Иванович признавался соседке Валентине Дмитриевне, почему согласился (но это уже в новом доме, в хрущобе, – там соседка жила, Валентина Дмитриевна, подъездная такая хлопотунья, энергия у женщины клокочет, то на лесопосадки перед домом всех созывает, то взымает деньги на дверь с кодовым замком, значит, хлопотунья, ну и Александра Ивановича опекала), так вот, он согласился на переезд только из любви к телевизору.

Да, именно что к телевизору. Нет, такого не было, что человек с утра приклеится к экрану и замрет до вечера. Нет, Александр Иванович ведь человек культурный. Ну, если историк. К примеру, с утра он должен газеты почитать. Вернее, проработать. Читал он газеты с карандашом в руках. Если с чем был согласен, подчеркивал красным карандашом, с чем не согласен, чем возмущался как человек, гражданин и историк, – зеленым. Важные материалы вырезал и распределял их по темам, по разным папочкам. Да, историк. А ведь надо еще и по магазинам тыркаться, и по дому вертеться.

Так что приткнуться к телику и торчать с утра до вечера – так не получалось. Хотя, конечно, телик любил. Одни передачи любил больше, другие меньше – все понятно. Но была одна передача, которую Александр Иванович не пропустил ни разу. И день, когда шла эта передача, был для Александра Ивановича праздником. Нетерпеливо посматривал на часы – осталось четыре часа, три, два, один. Пуск!

Называлась передача «Ритмическая гимнастика». Тут вот как получалось: «Международная панорама», «Круглый стол», информационные программы – это для умственного труда, а «Ритмическая гимнастика» – для личной жизни. Ну, если человек даже и старенький, должна быть у него личная жизнь? Должна.

Как же это объяснить, чтоб не показалось, что старичок – того, с некоторым приветом, что у него перетрудился черепной коробец? Словом, так. На экране пять девушек, вот их-то Александр Иванович и считал своей семьей. Да, может сложиться впечатление, что у старика крыша поехала, но это не так – крыша была очень даже на месте. А чего тут такого! У всех нормальная семья, а у Александра Ивановича телевизионная. Чего такого?

И он каждой девушке дал имя. Эта, к примеру, Наташа, а эта Полина, эта Вера, эта Надя, а вот и их руководитель, скажем, Анна.

Такого не было, чтоб человек сел на диванчик и наблюдал, что там поделывают его девушки. Такого не было! Ведь семья, и должен быть живой разговор, ну, скажем, человеческое общение. И как человек опытный Александр Иванович то поощрял девушек, к примеру, хорошо, Вера, только руками веди более плавно, помни, у тебя очень красивые руки, то укорял, что это ты, Полина, сегодня не собрана, у тебя большой талант, голубушка, и нельзя обращаться с ним легкомысленно. Как-нибудь вот так.

И что характерно, девушки были не только хороши, но и великолепно воспитаны – они никогда не возражали Александру Ивановичу, не спорили с ним. И это выгодно отличало их от настоящей семьи. Ни одна из них ни разу не возникла, мол, этот старый придурок заедает мою жизнь, и что я в жизни видела перед собой – печь прожорливую да старого папашу, нет, девушки были прекрасно воспитаны, и он их любил. Можно даже представить, что любил он их больше, чем прежнюю свою семью. Такое очень даже может быть.

Да, а телик был маленький, старый и нецветной. А что я вообще теряю, сговорившись с Евстигнеевыми? Да ничего я не теряю. Денежки они дадут вперед, и я их вбухаю в большой цветной телевизор. Тем более как участник ВОВ я стою на очереди, и она вот-вот должна подойти. И с новым телевизором пойдет иная жизнь, не черно-белая, но многокрасочная.

И он согласился.

На следующий день Евстигнеевы подогнали нужного человечка – нотариуса там или юриста, кого нужно, того и подогнали, – и оформили все самым законным образом.

И что удивительно, денежки вручили буквально сразу и все. И еще повезло: через две недели пришла открытка из магазина, вас как участника ВОВ поджидает телевизор, вот все уверяют, что мы абсолютно со всеми жульничаем, но с вами, участниками ВОВ, мы, сами видите, честны до предела.

Словом, в один замечательный весенний день Александр Иванович купил телевизор. И когда приехал мастер и все отладил, Александр Иванович буквально ахнул. Одно дело старенький и нецветной телевизор, маленький, что кукиш, и другое дело – огромный и цветной. Да, другая жизнь, и все совсем иное. Или ты наблюдаешь жизнь в узкую щелочку, или ты ее наблюдаешь, распахнув окно в сад. Да, ты распахнул окно, а в саду разливается весна – яблоньки цветут, цветы распускаются, птички поют. Есть разница?

Трудно ли представить, с каким нетерпением поджидал Александр Иванович любимую передачу, как радовался он, узнав, к примеру, что у Полины голубые глаза или что волосы у Анны огненно-рыжие. Да, прежде ты думал, что они черные, но на самом-то деле, оказывается, огненно-рыжие и полыхают, и это уже совсем другой человек, совсем иной характер. Слепец, совсем слепец! Представить себе, у Веры на правой щеке маленькая родинка, и от этого лицо становится еще трогательнее.

Да, когда жизнь из маленькой и одноцветной становится огромной и многокрасочной, это всегда радует и даже потрясает. Ну, вроде того, что близорукий человек долгие годы смотрит на небо и видит там место пустое, а тут впервые в жизни подберут ему очки: ба! да какие звезды, какие закруты на небе, какие туманности Андромеды. Потрясает? Это конечно.

Да, а какие маечки у девушек, какие трусики, какие тапочки – ой-е-ей!

Что эти девушки стали Александру Ивановичу еще ближе, еще дороже – это все ясно. Он счастливо и весело прожил весну и лето. Когда у человека есть не только умственный труд, но и красивая, дружная семья, старость течет повеселее. Это, конечно, так.

И что удивительно, Евстигнеевы не обманули и осенью забрали старика к себе. Как и обещали, выделили отдельную комнату. Туда и поставил Александр Иванович свой телевизор. Все понятно, общие передачи он мог смотреть со всеми вместе, но «Ритмическую гимнастику» только в своей комнате. Личная жизнь потому и личная, что проживать ее надо лично.

Ни разу не пожаловался Александр Иванович на Евстигнеевых, мол, обдирают его, что липку, и морят голодом. Этого, выходит, не было. Ну, старичок – член семьи, он наш дедуля.

Сколько-то из пенсии Александр Иванович оставлял себе, но основное отдавал Евстигнеевым. В самом деле, не солить же деньги, тем более хоронить его будут именно что Евстигнеевы. Прихваливая свою жизнь Валентине Дмитриевне, подъездной, значит, хлопотунье, он уверял, что живет как при коммунизме. Ну да, есть крыша над головой, сыт, ничего делать не надо и хорошо с развлечениями. Он рассказал Валентине Дмитриевне и о своей прошлой жизни: жену схоронил двадцать лет назад, а дочь – шесть лет назад. Дочь была безмужняя, у нее с ранних лет прыгало давление, вот и умерла пятидесяти двух лет от парализации всего организма. С отцом жила недружно, нет, она постоянно указывала, что загубила жизнь на старого придурка.

Новая жизнь, значит, Александру Ивановичу нравилась. Все понятно, не надо дергаться по хозяйству, не надо раз в неделю по морозу ездить в баню, а хоть каждый день лежи в горячей ванне. Ну да, как при коммунизме. И можно хоть весь день смотреть свой цветной телевизор.

В эти месяцы девушки, как никогда, были красивы и ловки. И если прежде Александр Иванович мог сделать им замечание, вот ты, Полинушка, сегодня небрежна, как бы выпадаешь из коллектива, а ты, Верочка, похоже, сегодня не выспалась, небось, ходила с другом в ресторан или на танцы, на какие-нибудь буги-вуги, нет, дорогие мои, нельзя вести себя столь легкомысленно, следует помнить, ваше умение – достояние всех, так старайтесь, умелицы, не подводить своего старого друга; если прежде, значит, Александр Иванович мог упрекнуть своих девушек, то в эти месяцы они были буквально безупречны.

Да, счастливые месяцы. Никаких разногласий, никаких споров, и счастлив человек, у которого дружная семья, это даже и позавидовать можно: надежный тыл жизни, надежная защита от разных там пертрубаций.

Счастье в эти месяцы было таким полным, что иной раз Александру Ивановичу даже и грустно становилось. Ну да, человек долгие годы идет к вершине жизни, наконец дошел, вот бы задержаться, сколько-нибудь пожить бы на вершине, но нет. Но нет! Сразу начинается спуск, и что характерно, все вниз да вниз, и вот уже летишь и летишь, и не за что уцепиться, и летишь буквально до последней остановки.

Да, иной раз мог Александр Иванович охватить свою жизнь абсолютно невероятно. Ну, историк же. Да, Историк.

Ближе к весне стало появляться предчувствие: тут что-то не так, не может человек быть счастливым долгое время, ну, не может, и, значит, что-то должно произойти. Мне не надо никаких перемен, а надо мне, чтоб жизнь, какая она есть сейчас, текла до самого последнего конца.

Но так не бывает.

Однажды Александр Иванович включил телевизор в ожидании любимой передачи. Небось, даже и ладони радостно потер – вот сейчас будут, значит, минуты верного свидания. Вот заставка. А вот и дорогие девушки. Но тут он завопил: «Да что такое!» В телике происходило форменное безобразие: точную и стройную Наташу заменили какой-то новенькой тощей девушкой, и она старательно улыбалась, чтобы понравиться Александру Ивановичу, но он возненавидел ее. Делать ей здесь нечего, она старательная, она подлизывается к нему и к Анне, но это чужой человек, и Александр Иванович никогда не примет ее в свою семью, нет, никогда.

И он горевал, что и понятно: много лет была постоянная дружная семья, и вдруг кто-то из этой семьи исчез. Небось, загорюешь.

Он был так огорчен, что пожаловался соседке Валентине Дмитриевне на телевизионное начальство, вот взяли и выкинули человека, а ведь без него кто-то горюет. Да, а у Валентины Дмитриевны некоторое количество масла в голове имелось, и хоть впервые слушала про телевизионную семью Александра Ивановича, она от изумления не уронила челюсти в весеннюю землю, не стала говорить, вам не к теленачальству обращаться надо, а к дяде доктору из дурдома, нет, она все усекла, мол, ничего, ушла Наташа, пришла другая, суровый закон жизни, вы дайте новенькой имя, привыкнете к ней, и она точнехонько заменит Наташу.

Но это соображение Александр Иванович отмел как абсолютно недостойное: никто никого заменить не может, он привык именно к Наташе, и в его возрасте, знаете, поздновато менять привычки.

Да, но он хоть и старик, но ведь мужчина, а мужчина не может вот так сразу смириться и поднять лапки кверху – все! я спекся! – нет, мы еще побарахтаемся, и он что-то там уговаривал девушек, ничего, уход Наташи – досадная случайность, и всякое в жизни бывает, может, она вышла замуж, и муж запретил ей показываться в трусах и майке перед миллионами телезрителей, ничего, жизнь, как в песне поется, кончается не завтра, так и сплотим ряды, девушки, старайтесь за ушедшую подругу. Нежнее веди рукой, Полина, не скупись на улыбку! Тверже руководство, Анна, от твоего лидерства зависят устои и прочность семьи.

Но затем исчезла еще одна девушка, Вера, что ли, и это была непереносимая потеря, потому что получалось, уход Наташи – не случайность, но начавшийся распад семьи.

Горе? Да. И можно спросить: ну почему так рано, почему все лучшее кончается распадом? Горе какое.

В апреле Евстигнеевы сказали Александру Ивановичу, что на майские праздники нужно переезжать на дачу. Александр Иванович внес предложение, а что если летом я побуду здесь. Евстигнеева согласилась, я буду забегать сюда, готовить вам пищу, попрошу Валентину Дмитриевну присмотреть за вами.

Все понятно, весь дом будет в их распоряжении, и хоть летом отдохнут от старика. Александр же Иванович не хотел переезжать по простой причине: если пошел распад, тяжелые дни нужно перенести без женского пригляда и детского визга. Разлуку с любимыми девушками следовало перенести достойно. Да, пришло время развязки, когда исчезают самые дорогие люди. Теперь ты включаешь телевизор с тревогой – в любой день может еще кто-то испариться. Так что у Александра Ивановича начало слишком уж резво колотиться сердце и запрыгало давление.

Особенно боялся он исчезновения Полины, самой любимой своей девушки. Он все время бормотал, вот кому может помешать эта красавица с нежной улыбкой, и вы скажите, ну вот почему приходится терять лучших друзей.

А Полина была в те дни как-то особенно легка, и она посылала Александру Ивановичу очень нежные улыбки. Да, она не знала своей судьбы, но Александр Иванович все понимал наперед: время распада остановить невозможно.

И когда однажды Полина исчезла, Александр Иванович безнадежно понял, что сопротивляться бесполезно.

Он был так подавлен, что не заметил, как пропала еще одна девушка – Надя, что ли. А только при следующей встрече он обнаружил, что от прежней его семьи осталась одна Анна. Новые неумехи были нелепы в его комнате, и он не прощал им ни одного неверного движения.

Правда, была все же легонькая зацепочка, маленькое утешеньице – Анна оставалась лидером. И Александр Иванович цеплялся за это утешеньице, он уговаривал Анну держаться как можно дольше: покуда в мире есть прежний лидер, сохраняется твердость и порядок. И даже маячило что-то такое смутная надежда, со временем новые девушки примут порядок Анны и тогда, всякое бывает, Александр Иванович, глядишь, признает их своей семьей. Смена лидера – это конец, это смерть.

Анна держалась. Она осталась одна в чужом окружении, но не сдавалась. Вот так! Браво, Анна!

Но он хорошо видел, как интригуют эти выскочки, выдвигая нового – своего! – лидера, вот эту к примеру, вертлявую блондиночку с ласковой улыбкой. Железная ты моя птичка, улыбка у тебя ласковая, а глаза жесткие, неуступчивые, понимаю, уговариваешь своих подруг потерпеть Анну, считаешь, небось, дни ее сочтены. Никаких эксцессов, товарищи, только преемственность поколений, только законная смена руководства, так, да?

Но держись, Анна, не сдавайся, покуда в мире есть лидер, жизнь продолжается. Новый лидер – новые порядки, а у меня нет сил на новый порядок, и вы посмотрите, Валентина Дмитриевна, вы очень кстати пришли, вы посмотрите, Железная Птичка все ближе и ближе смещается к центру, и девочки смотрят уже не на Анну, а на эту выскочку.

Я вам так скажу, когда уйдет Анна, меня уже ничто не будет связывать с окружающей жизнью.

И что характерно, предчувствие не обмануло Александра Ивановича. В тот день, когда исчезла Анна и начала командовать Железная Птичка, он лег на кровать и уснул. И больше не просыпался.

История любви

Нет, правда, чего только на свете не бывает. На свете буквально все бывает. К примеру, жена взяла, да и продала своего мужа. И не просто мужа, а исключительно законного супруга. И не в каком-нибудь мрачном, к примеру, двенадцатом веке, но в наш текущий момент. И не где-нибудь в Африке-Азии, но в родном Фонареве.

Правда, не на сторону продала, а близкому, даже ближайшему человеку – сестренке. Нет, не родной сестренке, а двоюродной. Но все равно ближайшему человеку.

Тут такой долгий расклад. Валя и Сергей – муж и жена. Буквально что лебедь и лебедушка. В том смысле, что он любил ее с детства – учились в одном классе. Валя была очень красивой девочкой, главное, она знала, что красивая, да так, видать, в ее понимании навсегда и осталось – что там в мире ни случись, а я очень красивая девочка. И Сергей за ней ходил, что хвостик, или, красиво говоря, что тень. Как Валя к нему относилась, сказать трудно, а с Сергеем все было ясно – тень она и есть тень. Навсегда. Так, во всяком случае, считала Валя.

Ладно, дело давнее. К тому времени, о котором идет речь, они уже пятнадцать лет были женаты. Двухкомнатная квартира. Двенадцатилетняя дочь Марина. Да, а Марина ходила в две школы, это важно, простую и музыкальную.

Теперь работа. Валя была массажисткой в поликлинике, а Сергей инженером в закрытом КБ. Простым инженером или средним – сказать трудно, но не начальником – это точно.

Да, Валя красивая, и хорошо это знает, а Сергей – ее тень, и тоже хорошо это знает. Такая позиция в их жизни и сохранилась. Нет, ни в коем случае нельзя думать, что Валя – конь какой-нибудь и Сергея ни на вот столько не ценила, нет. Но глава семьи – Валя, и решающее слово всегда за ней. Да потюкивала мужа: понапористей надо быть и работать не только что головой, но и локтями, а то ты у меня больно мягкий, если иметь в виду характер. Валя, понятно, имела в виду характер.

Жили они, как водится, от получки до получки, но купили и цветной телик, и стиральную машину с каким-то хитрым устройством. Когда получили квартиру, обставили ее, а Сергей даже умудрился библиотечку некоторую собрать. Да, а Марина училась в музыкальной школе, так что у них даже пианино было. То есть, получается, жили. За счет чего? А Сергей постоянно по командировкам мотался, куда-то в Азию, куда-то на Кавказ, там на всем и экономил.

Значит, так. У человека постоянная работа, любимая жена и любимая дочь. Что еще надо? Вот беда – человек не волен сказать себе: хочу таким манером и остаточную жизнь прожить. Нет, сказать-то он может что хочет, но получится ли – вопрос другой.

У Сергея не получилось. Нам теперь не до жиру, нам ни к чему командировки в Азию и на Кавказ, в общем, КБ начали сокращать, а тем, кого оставили, платили смешные копеечки. Ну, это всем известно, люди, кто как мог, начали искать себе водичку для плаванья и для ловли рыбки уже в новых условиях. Сергей же остался в прежних условиях: это ничего, это временно, мой инженерский опыт еще понадобится, быть того не может, чтоб страна осталась как без науки, так и без инженерского опыта.

Все понятно, жить стало плоховато, то есть на еду хватало, и покуда надеялись, что эти новые времена на короткий срок, как-то терпели. А когда поняли, что новые времена надолго, если не навсегда, малость приуныли. Ну, в том смысле, что Валя чаще и чаще начала говорить, что пора бы уже вертеться по-другому. Вон сосед, сопливый и хулиганистый, на чем-то себе иномарку сделал, и тот вон тоже что-то провернул и покупает магазин. И каждый вечер подобные разговоры.

А Сергей только виновато улыбнулся. Ну да, женился на красивой женщине, а обеспечить ее не смог. А как же, и будешь ходить ты вся золотом шитая, спать на лебяжьем пуху. Не получилось прежде, а сейчас и вовсе не о том речь. Да мужик он или нет, законно спросить. Может, ему и текущего момента хватает – любимая жена, любимая дочь, и при таком положении любые трудные времена можно пережить.

Совсем другое дело Валя. Все, кого мы в классе, вспомни, замарашками считали, повылезали. У той шуба, у той машина. Уж как там химичат их мужья, вопрос другой, это сейчас никого не интересует. А ты? В общем, долбала она Сергея ежевечерне. А он лишь виновато улыбался, ну что мне теперь – удавиться? А ты думай и ищи, ну почему я работаю не только в поликлинике, но и по домам массаж делаю, а ты не вертишься? Ну, потерпи, Валя, мы вон колдоговор заключили, дела еще пойдут, это же не сразу, ты потерпи. Но терпения-то как раз и не было.

Вот такой расклад в семье.

Теперь двоюродная сестра Вали Надя. Да, двоюродные сестры, но ближайшие люди. Неразлучные подруги с самого детства. Правда, Надя на четыре года старше. И с самого детства считается, что она некрасивая. То есть там такое сочетание: большой рот, маленький нос и высокий лоб. Правда, стройная женщина и очень модно одевается. Похоже, так: с детства считалась некрасивой и поверила – да, я некрасивая и потому должна следить за собой – не разъедаться и поспевать за модой. Валя может себе позволить малость расплыться и плевать на моду, а я нет. Замуж так ни разу и не сходила. Был ли у нее кто постоянный, сказать трудно, но что замуж ни разу не сходила – точно. А иначе, пожалуй, и не было бы этой истории. Почти молодая женщина, а стала начальницей в РСУ.

Нет, конечно, не сразу после института стала начальницей, постепенно. Значит, толковая и хваткая, если стала начальницей, где одни мужики. У нее двухкомнатная квартира, где есть буквально все. И машина «Жигули».

К тому же проворная женщина: как почувствовала, что казенные строительные дела ап-чхи и на отлете, отпочковалась от РСУ и устроила свой собственный строительный кооператив. Была довольна – дела идут хорошо. Подробности про свои заработки не рассказывала, чтоб не огорчать Валю. Это дальние люди должны нам завидовать, а ближних зачем же расстраивать? Ее родная мать – тетя Вали – померла десять лет назад, Надя жила одна, и Валя с Сергеем и были ее родной семьей. До какой степени? У Нади участок с домиком и двенадцатью сотками, так это общая дача, сообща там летом живут и трудятся, сообща пользуются урожаем. Даже Надина машина «Жигули» считалась как бы общей: у Сергея были права и доверенность.

Каждый вечер Надя заходила в гости. Или Валя к ней. А если заняты, по телефону переговаривались – это обязательно. Дни рождения, праздники, выходные – это все вместе.

Такой расклад. Такая дружная семья. Двоюродные сестры и неразлучные подруги. Даже на удивление. Да, а Валя пилила своего мужа и при Наде – общая же семья. Педагогично. И однажды она чего-то особенно завелась. Ну, к примеру, думали, что новые времена на полгода-год, потому все проедали, ничего себе не покупая, не поверишь, сестренка, я даже колготок не покупаю, старые чиню. Да, но ведь зима придет, а Марина из пальто выросла, к тому же и ей, и мне нужны новые сапоги, у Сергея тоже сапоги на соплях держатся, но это ладно, я галоши куплю, пусть надевает на сапоги (это шутка), а также мы задолжали в музыкальной школе, там цены вздернули ой-е-ей! А этот (имелся в виду Сергей) все надеждами живет, приносит копейки (да и те задерживают) и ничего не может придумать. Я верчусь, а он сидит и улыбается. А тот, и правда, сидел и виновато улыбался.

Но однажды не вытерпел, как вскочит со стула да как заорет, заколебала ты меня, задолбала, все, не могу больше терпеть, ну, не умею я торговать, не умею из пустоты миллионы извлекать, я умею только то, чему меня учили – малость головой кумекать, а это сейчас ни на хрен, ну что ты хочешь, чтоб я задавился? Я задавлюсь.

А ты не кричи, кричать каждый умеет. Нет, правда, Надя, что это за муж, который сам себя прокормить не может (он тогда такую зарплату приносил, что, и верно, не мог самого себя прокормить). Взял бы его кто, с удовольствием бы отдала. Но никто не берет.

Тут-то Надя и сказала с улыбкой: а отдай его мне. Да, именно с улыбкой, мол, она шутит. Но и защищает Сергея, как же никому не нужен, мне, например, нужен. Шутка.

Ну и бери, щедро бросает Валя. И возьму, уже серьезно подтвердила Надя. А тот сидит и молчит. Но мрачный. Сними трутня с шеи, прошу. Снимаю, сестренка. Беру его, но не подселенцем, сестренка, а мужем. Причем законным. Я ведь ни разу не была замужем, и это трудно, интересно хоть раз сходить. Но через загс. Пройдут тяжелые времена – верну обратно.

А тот сидит молча. Но мрачный.

Ты, конечно, шутишь и не возьмешь. Нет, я не шучу и возьму. Зарплату он будет отдавать тебе, а жить мы будем на мои заработки. А ты, Валя, ничего не должна терять, потому я куплю Марине пальто и сапоги, и тебе сапоги, и за год вперед заплачу за музыкальную школу. Мне важно хоть раз сходить замуж, и ты поступаешь как настоящая сестра, отдавая самое дорогое. И я тебе за это подарю любимую шубу. Каракулевую? Нет, новую, из ламы.

Вы что, бабы, одурели, изумленно спросил Сергей. А почему? Я с тобой натерпелась, сестренка хочет выручить меня в трудную минуту, она снимает с моей шеи булыжник, и я ей за это благодарна. Но только вы без глупостей. Она имела в виду близкие отношения между мужем и женой. Надя удивленно посмотрела на нее: мол, обещать-то можно что угодно, но ведь это тайна меж людьми. Как ты это проверишь? Ведь не мыло – не изотрется.

Ну что ж, Сережа, пойдем? Он впервые посмотрел на жену прямо-таки с ненавистью, а та – иди-иди, завтра прибежишь обратно. Много раз ночевали там и раньше, один раз переночуешь без жены.

Решительно рубанул воздух рукой, мол, где наша не пропадала, пошли, Надя, моя новая жена, вот только возьму зубную щетку, бритву и тапочки. Тапочки не нужно – на месте твои постоянные. И ушли.

Дальше так. Они долго и молча пили чай на кухне. Нет, умная женщина, никаких тебе хи-хи да ха-ха, нет. Долгое и, даже сказать, напряженное молчание. А ведь я это серьезно, наконец сказала Надя. Я это знаю. Я не могла больше видеть, как сестра унижает тебя. Я знаю. А знаешь ли ты, Сергей, как-то вдруг и отчаянно сказала Надя, что все эти годы я тебя любила. Я догадывался, Надя, и все эти годы ценил тебя и уважал, и благодарен, что ты сейчас меня выручила. Я постараюсь быть хорошим мужем. Хоть ты меня и купила. Ты считаешь, не надо платить за тебя? Нет, отдай все, что обещала, и пусть подавится. Я ее ненавижу. Она одна этого не понимает. Все считает себя пятнадцатилетней красавицей, но люблю я только Марину. Мы остаемся одной семьей, ты сменил жену, а не дочь.

Примерно такой был у них разговор. Тут важно, что Надя – душевная женщина, много лет любила мужа сестры, но никак этого не обозначала.

Что поразило Сергея в этот вечер? Нежность – вот что его поразило. Тут так. Даже и поверить трудно по нынешним временам, но он не знал другой женщины, помимо законной супруги. И оказывается, когда тебя любят, когда хотят, чтобы тебе было хорошо, это совсем другое дело, чем когда ты чего-то там выпрашиваешь, да я не в настроении, я сегодня устала, и я спать хочу, и сдается на уговоры, словно бы милостыню подает, только ты побыстрее, нет, правда, я устала, в том духе, что вам, мужикам, только одно и надо, а женщине две смены стоять – на работе и на кухне.